Бинты

      — А что насчет этого? — Карла развернула перед собой бирюзового цвета свитер с круглым воротником и вышитой еловой лапой на левой стороне груди.       — Симпатичный, — сказала Микаса.       Карла скривилась:       — Мне тоже не нравится. Но и черный покупать не хочу, у Эрена что-то много стало черной одежды. Может, рискнуть и взять тот с узорами?       Микаса пожала плечами: можно. «Тот» свитер был белым с голубыми и темно-синими зигзагами на рукавах, и Микаса думала, что Эрену он будет к лицу, и что тот вряд ли будет его носить. Карла права, в его гардеробе появилось слишком много темной одежды с длинными рукавами, и Микаса хотела сказать: не дарите ему таких вещей, купите футболок и заставьте примерить, может быть тогда вы увидите. Но Карла видела только, что Эрен «полюбил свитеры» и решила, что новый свитер — это хороший подарок на рождество. Классический!       Да, подумала Микаса в ответ на «а Эрену подарю-ка свитер, в последнее время он страшно их полюбил», подарите, конечно же, и у него появится ещё одна вещь с длинными рукавами, под которыми он спрячет свои жуткие, изрезанные, обмотанные бинтами и обклеенные пластырем руки. Но ничего не сказала вслух.       И вот посреди отдела мужской одежды, между полок со свитерами и пуловерами на Микасу горой, как обвалившаяся книжная стопка, рухнуло всё случившееся за два месяца, и она на секунду забыла, как делать вдох.       …Проглотив истории про вторую и третью царапины, на другой раз она увидела торчавший из-под рукава его кофты краешек бинта. В другое время она так и спросила бы: «Эрен, что это?», но тогда осеклась, и на следующий день бинт пропал из-под краешка рукава, но Микаса чуяла, как гончая чует лису: он там, этот бинт, а под ним очередная царапина. Она говорила себе «царапины», хотя это были порезы. Царапины — не так страшно. Те, у кого живут кошки, всегда исцарапаны, пусть в доме Йегеров никогда никаких кошек и не было.       Несколько часов Микаса поджидала, когда Эрен выйдет из комнаты, чтобы застать его врасплох, а когда дождалась, бросилась, повалила на пол — они были одного роста и, пожалуй, одного веса, хотя Эрен в последний год стал вырываться вперед, но Микаса была сильней, — задрала рукав и сорвала, прямо впившись под край пальцами, уже посеревший бинт. Ткань с треском отошла от присохшей корки, и Микаса увидела расковырянную рану на тыльной стороне предплечья, из-под надорванной корки проступили брусничные капельки.       — Эрен! — закричала она, задохнувшись, прижав его за плечи к полу, хотя Эрен от неожиданности, от испуга, бог знает ещё от чего и не думал скинуть её с себя. — Эрен, что ты творишь!       В сумраке коридора Микаса еле могла разглядеть его глаза и то, как он их сощурил, как скривил рот и сказал, будто ему противна и Микаса, и всё на свете:       — Не вздумай кому-нибудь разболтать.       …— Вы так выросли, дети, — сказала Карла, развернув на руках очередной нелепый праздничный свитер, точно именно свитер навел её на эту оригинальную мысль. — И я так надеюсь, что вы сохраните свою дружбу на всю жизнь. Эрен сложный мальчик, эмоциональный и безрассудный, но если рядом с ним будешь ты, Микаса, ему всегда будет лучше и проще жить. Пожалуйста, не оставляй его.       Не может быть, оторопела Микаса, неужели Карла прочла что-то у неё на лице. Увидела её страх за Эрена, её боль оттого, что он причиняет боль себе сам. Но всмотрелась внимательнее и поняла, что всё это глупости, на Карлу просто нашло, такая вот она мать. Проницательная, заботливая, знающая, что её роль в жизни сына уже почти что сошла на нет, и он вот-вот вступит в новый этап, где ей, матери, больше не будет места, и всё, чего она хочет, оставить себе лазейку к его сердцу и мыслям, и этой лазейкой почему бы не быть Микасе, ведь у них правда с детства такие тесные отношения.       Микаса потупилась и механически поправила шарф.       — Не переживайте, тетя, конечно же, я за ним присмотрю.              Домой вернулись уже в сумерках, когда доктор готовил ужин, а Эрен делал вид, что помогает ему.       — Боже мой, — восхитилась Карла, составляя пакеты на стол, — неужели у нас сегодня настоящий семейный ужин, и его готовлю не я!       Доктор поцеловал её в щеку и вернулся к нарезке картофеля, Карла стукнула в лоб сунувшегося в пакеты Эрена, собрала те, в которые упаковали подарки, и унесла их в комнату, а Микаса осталась стоять в проеме кухонной двери, не в силах оторвать взгляд от обмотанных пластырем пальцев. Так плотно, словно это был скотч, которым обматывали истершиеся провода.       — Эрен, — спросила она каким-то не своим, чужим голосом, — ты порезался?       Доктор стоял к ним спиной, но Эрен всё равно бросил на него быстрый взгляд, поднял плечи и бросил в ответ:       — Фигня.       — Ты часто режешься в последнее время.       Нож в руке доктора размеренно ударял по доске — стук-стук-стук — и пласты картофеля падали рядом.       — Ничего не часто, — ответил Эрен. Голос у него был деревянный.       Доктор обернулся через плечо, посмотрел на сына поверх очков.       — Проблемы с мелкой моторикой могут означать неправильно подобранную дозировку лекарств. Давно это с тобой, Эрен? Ты обо всех изменениях должен говорить мне или доктору Грайсу, это важно.       На две секунды Микасе почудилось, что Эрен сейчас вскочит на ноги, отшвырнет миску, в которую тер морковь, и выскочит из кухни, сшибив её по пути, но он остался сидеть, выдержал взгляд отца и сказал ровным голосом:       — Микаса преувеличивает, все режутся.       Доктор смерил его испытующим взглядом и вернулся к картофелю.       — Хорошо. Ты знаешь, где лежат пластыри.       Эрен ответил:       — Знаю.              Доктор потребовал подготовить для него две луковицы — тоном «зажим, скальпель», — и отпустил младших до ужина заниматься своими делами.       Из-под двери родительской спальни пробивалась полоса света, Карла всё ещё была там. Микаса — и Эрен след в след за ней, она чувствовала его дыхание на своем затылке — миновала и закрытый кабинет, и распахнутую дверь в гостиную. В гостиной стояла елка, уже усеянная матовыми шарами, и при первом взгляде запросто можно было вообразить, что они растут на ней, как плоды на дереве. Стеклянные шары на пластиковой елке. Красота постмодерна.       В этом году никакой радости от подготовки к празднику Микаса не чувствовала. Принимала участие в украшении дома, составлении меню (Карла обещала во что бы то ни стало вырваться из ресторана на рождественский вечер, но все домашние знали, что исполниться это обещание может с вероятностью пятьдесят на пятьдесят), ездила с Карлой за подарками, но к чему это, для чего? Праздник? Ах, да, действительно.       В детстве она любила рождество больше всех других праздников, больше дня своего рождения, но детство закончилось в то лето, когда убили родителей, и следующее рождество Микаса встречала уже в этом доме, и Карла спросила, что особенного она хочет на праздничный стол, а Микаса вдруг разрыдалась, сама не поняла от чего, и Карла полдня провела на телефоне с психологиней, которая уехала праздновать в другой город, но свою маленькую пациентку бросить в беде не могла. Оказалось — сама, без помощи, Микаса ни за что не разобралась бы, — что мама готовила к празднику якисобу, и угадать это было практически невозможно, как и попросить, и это значило, что она встретит рождество без японской еды, что мамы уже не будет.       Но то было первое, кризисное рождество, а после Микаса если не полюбила его с прежней силой, то все же встречала с радостью. Эрен обязательно дарил ей подарок, и она тоже очень старалась что-нибудь особенное ему подарить, то, что он по-настоящему хочет, и этот момент, когда Микаса доставала из-под елки коробку или сверток с наклейкой «Микасе» подписанной угловатым, немного неровным почерком, был волшебным. И неважно, что в этой коробке её ждало. Все его подарки Микаса хранила с одинаковой бережностью.       Но сейчас, бросив взгляд в гостиную, она не увидела праздника, а увидела только елку и украшенное гирляндой окно. Она остановилась у двери своей комнаты, взялась за ручку и обернулась было, чтобы спросить Эрена «ты же придешь на ужин?», как жесткие пальцы цепко и больно впились ей в плечо, и она зашипела, инстинктивно пытаясь вывернуться. Дверная ручка ушла вниз, хотя Микаса на неё и не нажимала, дверь открылась. Эрен втолкнул её в комнату, сам шагнул следом и притянул за собой дверь, она закрылась со щелчком. Он поднес палец ко рту, это Микаса различила в темноте и, непонятно чего испугавшись, протянула руку, чтобы зажечь ночник, но промахнулась и попала по кнопке лавовой лампы. Лампа моргнула, глицериновые капли пришли в движение, и комната наполнилась дрожащим сиреневым светом.       — Эрен, что ты делаешь?       — Это ты что делаешь! — он говорил громким шепотом, стоя почти вплотную, Микаса чувствовала, как от него исходит горячая волна, словно у него жар. Протянула руку к его открытому лбу, но Эрен её оттолкнул. — Что ты пыталась сказать отцу? Ты мне пообещала, Микаса!       — Я ничего не сказала. Ты порезался, доктор и так увидел бы.       — Ни черта он не увидел бы, — прошипел Эрен. Больше он Микасу не трогал, но ей казалось, что его руки лежат у неё на плечах и сжимают, сжимают…       — Ты весь в пластырях, все пальцы.       — Какая разница, увидел бы так увидел, я с этим сам разберусь, ты зачем в это лезешь.       Спазм в горле несколько секунд не позволял Микасе вдохнуть, а когда всё-таки получилось, она втянула воздух со всхлипом, Эрен процедил:       — Перестань. Не реви.       Микаса сглотнула, ей не хотелось оправдываться, тем более, что слезы и правда подступали, и если бы могла, она бы, наверное, зарыдала в голос и бросилась из комнаты с криком «да сделайте же что-нибудь!». Вместо этого она положила руку Эрену на предплечье, хотела показать, что она по-прежнему с ним, хотела к нему прикоснуться, даже обнять, но Эрен скривился, когда её пальцы легли поверх рукава около самого локтя. Не от брезгливости, а словно… Микаса вцепилась в его запястье клещами, и если бы Эрен захотел забрать у неё руку, ему пришлось бы оторвать её у плеча. Он зашипел и подался назад, Микаса свободной рукой взялась за край рукава и потянула его вверх, Эрен попытался вывернуться, но естественно безуспешно, в силе он, хотя и догнал её ростом, Микасе по-прежнему уступал, она и сама не могла этого объяснить, просто родилась такой сильной, вот и всё, и иногда, как теперь, это пригождалось.       Рукав наконец поддался, собрался складками выше локтя, и Микаса, увидев голую руку Эрена в сиреневом свете, хотела вскрикнуть, но вместо этого застонала. Высоко на предплечье, сильный, так, что кожа вокруг припухла и воспалилась, красовался укус, да не абы какой. Этот укус мог бы посоперничать с укусом Порко Гальярда, когда тот отчаянно защищался и широко разевал свой и без того немаленький рот.       — Боже, Эрен…       Воспользовавшись моментом Эрен выдернул руку из её ослабевших пальцев. Раскатал рукав до конца. Он смотрел в сторону, лицо было злое и в то же время какое-то растерянное.       — Эрен, что ты делаешь?       — Ничего я не делаю.       — Ты же кусаешь себя!       — Тише! — зашипел он. — Не других же. Я кого-то бью в школе? Нет. Я доставляю проблемы? Нет. Чего тебе ещё надо?       — Это плохо, — Микаса тут же сдалась и тоже вернулась к шепоту. — Давай мы поговорим с родителями, я тоже пойду, пусть тебе заменят врача.       — Я разве чем-то болею?       Эрен посмотрел на неё в упор, испытующе. «А разве нет?», хотела спросить Микаса, но не смогла, отвела взгляд. Эрен не сумасшедший, но у него проблемы. Эрен слишком гордый, чтобы обратиться за помощью, и она, Микаса, по сути единственная, кто может сейчас его поддержать.       — Я очень переживаю за тебя, — сказала она, может быть, слишком жалобно, Эрен отреагировал резко:       — Попробуй заняться свой жизнью и переживать за себя, больше толку будет.       Как будто это возможно. Как будто он не понимал, что она никогда и ни за что не откажется от него. И всё-таки Микаса предприняла ещё одну попытку.       — Давай мы сами найдем другого… специалиста. Может быть, анонимно.       Есть же всякие телефоны доверия, анонимные алкоголики, вдруг можно так же и с психологической помощью. Психиатрической?       В ответ Эрен скрипнул зубами.       — Не вздумай кому-нибудь растрепать, Микаса. — Он так назвал её по имени, что у Микасы мурашки побежали по рукам, тогда она, не в силах это выдержать, передернула плечами. — Ты знаешь, что тогда будет.       Он вышел из комнаты, а Микаса долго стояла, как прибитая к полу, а после на неверных шагах дошла до кровати и села, прижав к животу маленькую подушку.       Что будет. Да, она знает. Что будет, если она предаст доверие (пусть даже вынужденное), если встанет на противоположную сторону.       Нет, Эрен не угрожал ей. Несмотря ни что, ни на какое его поведение, на все эти случаи драк и стычек с другими, Микаса знала, что ей он не навредит. Однажды, несколько лет назад, Эрен случайно зарядил ей в голову баскетбольным мячом, и таким перепуганным она ни до ни после ни разу его не видела. Нет, дело совершенно не в этом. Эрен говорил о другом. Если Микаса решится пойти наперекор, это разрушит их отношения до фундамента. До того, на чем зиждется их связь, самое ценное, что есть у Микасы в жизни. Если она обманет его, он, наверное, никогда больше с ней не заговорит. Им не так долго осталось жить в одном доме, они уже взрослые, и Микаса с каждым днем всё сильнее чувствовала, как дорожает проведенное рядом с Эреном время, какими драгоценными становятся минуты, проведенные под одной крышей.       Может быть, Эрен и эгоист, думала Микаса, умываясь перед ужином, чтобы родители не заметили её красных глаз, но ты — ещё большая эгоистка.