Бинты

      — Теперь ты довольна?!       Эрен закрыл голову руками, и Микаса увидела его ссаженные костяшки, ещё не взявшиеся коркой, и когда он сжал кулаки, из ссадин проступила прозрачная сукровица.       Довольна ли она?       — Зачем ты в это влезла?! Это всё не твоё дело! Не твоё, понимаешь!       Понимает ли она?       — Я тебя ненавижу! Как же я тебя ненавижу!       Микаса подняла руку и потрогала себя за лицо. Всё онемело, губы покалывало, как после лечения у зубного, и она не могла понять заплакала или нет. Пальцы остались сухими. Надо же, она думала, что это её убьет, а в итоге нет даже слез. Закончились? Слезы могут закончиться? Видно, могут.       — Ненавижу, — всхлипывал Эрен и стискивал кулаки, как в судороге.       В тишине дома было слышно, как он втягивает воздух и порывисто его выдыхает.       — Довольно. — Доктор Йегер возник за спиной и положил руку Микасе на опущенное плечо. — Иди к себе, — сказал он Эрену. Эрен замотал головой, челка прилипла к его потному лбу. — Иди.       Эрен, не развернувшись толком и не опустив кулаков, полубоком потащился к двери в свою комнату.       — И ты пока иди к себе, — доктор убрал руку и кивнул на дверь комнаты Микасы.       — Что теперь будет? — спросила она.       Он ответил:       — Не знаю. Может быть, нам придется на время поместить его в клинику. Не кори себя, ты поступила правильно.       Доктор ушел следом за Эреном, а Микаса осталась стоять у двери с полной уверенностью, что поступила правильно. И с разорванным сердцем.              

***

             — О боже мой! — воскликнула Карла и швырнула силиконовую лопаточку в раковину. В прихожей, будто соскучившись за ночь, надрывался её телефон. Она выскочила из кухни, как мегера, едва не сшибив не вовремя подошедшего к завтраку доктора, и из коридора раздался её злой голос: — Сколько раз я просила не звонить мне до девяти?! Я завтракаю с семьей! Мне плевать, что вы потеряли номер поставщика, не звоните мне по утрам! Я брошу этот чертов ресторан и уйду в домохозяйки, чтобы завтракать с мужем и детьми, а вы там будете вариться в своем котле невменяемости!       — Вот так, — сказал доктор, подмигнув Микасе и Эрену, которые раскладывали приборы, набросил фартук, взял чистую лопатку и встал к плите, поддел краешек яичницы, проверяя, не пора ли снимать с огня. В коридоре Карла диктовала обруганному собеседнику номер.       В семье плотно завтракал только доктор: яичница с беконом, бутерброды с сыром и ветчиной, большая кружка кофе со сливками и разогретый в микроволновке кекс с голубикой. Остальные обходились полезной овсянкой, солеными тостами с вареным яйцом и сладкими — с арахисовой пастой.       — Сколько прочитал вчера, Эрен? — спросил доктор, распиливая ножом полоску бекона.       Карла посмотрела на него с упреком: не начинай за завтраком, но доктор с невозмутимым видом смотрел только на Эрена, который на секунду перестал вмешивать в кашу кусочек масла и втянул голову в плечи, став похожим на футболиста в амуниции.       — Две главы.       — Всего две?       — Потом уснул.       Микаса, сидевшая с Эреном по одной стороне стола, покосилась на его сжимавшую ложку руку. Новая ссадина ярко выделялась поверх старых, она уже прихватилась корочкой, но эта корочка обещала треснуть от любого напряжения, и Микаса с трудом подавила в себе желание накрыть его руку своей и попросить не сжимать черенок ложки так сильно.       В её понимании и две главы университетского учебника по органической химии были не шуточным наказанием. Кто-то, как Армин, может читать такое по пути из школьной столовой в класс, но кто-то, как она сама, вряд ли осилил бы больше четырех страниц за один присест, так что Эрен на этот раз всерьез постарался.       За очередную драку наказание положили классическое: лишение интернета (ему нужно было отправить задание по алгебре, и он сделал это с компьютера Микасы, но включить собственный ему не позволили), изъятие телефона на весь вечер, а из развлечений: учебник по органической химии с полки кабинета доктора. Чтение самое непонятное и заунывное. В семье Йегеров не признавали физических наказаний, но Эрен наверняка предпочел бы получить пару оплеух и быть свободным, чем погубить весь вечер за то, что сам навешал оплеух однокласснику.       Если сегодня ему и не вернут интернет, то, может быть, разрешат почитать что-то поинтереснее или посидеть в комнате у Микасы и вместе сделать уроки. Раньше они всегда занимались вместе, это были хорошие времена, к ним присоединялся Армин, и уроки были готовы через час, вместе с его собственными дополнительными, а после уже можно было играть в настолки или совместные квесты на компьютере. В старших классах это постепенно сошло на нет, Эрен больше занимался естественными науками (должен был заниматься), Микаса уделяла больше времени математике, и даже если они садились учиться в одной (обычно её) комнате, то это уже не было чем-то совместным и объединяющим, они просто делали что-то, находясь в одной комнате, вот и всё.       Доктор Йегер посмотрел на часы, промокнул рот салфеткой, поднялся, убрал тарелку в посудомоечную машину. Взглянул, что происходит в тарелках младшего поколения. Эрен расправился с овсянкой и хмуро жевал сладкий тост, Микаса доедала последнюю ложку.       — Через семь минут жду возле машины, — объявил он, нимало не смущаясь, что повторял одно и то же каждое утро пять дней в неделю. Потом наклонился и поцеловал Карлу: — Ты сегодня допоздна?       — Да, — вздохнула она, — готовимся к свадьбе. Лесбийская пара устраивает пир на весь мир.       Эрен покосился на Микасу, Микаса взглянула на него, и они синхронно фыркнули.       — Ну-ну! — осадила их Карла. — Ничего смешного. Доели? Марш из-за стола. Не задерживайте отца.       Микаса хотела собрать тарелки, но Карла, как и каждое утро, её прогнала. Тогда она достала коробки с обедом из холодильника, одну сунула в сумку Эрена, другую положила в свою.              В машине Микаса наклонилась туже затянуть шнурки, а когда распрямилась, увидела, что они проезжают мимо дома Арлертов. Во дворе было пусто, значит, уже уехали.       — Каждый раз собираюсь притормозить, — сказал доктор. Микаса подумала, что ещё бы. — Как дела у Армина в новой школе?       Микаса посмотрела на Эрена, но тот отвернулся к окну, и она ответила сама:       — Вроде бы неплохо. Учится.       Доктор засмеялся:       — Конечно, учится! Это же Армин!       Эрен не видел взгляда, брошенного на него в зеркало заднего вида, но наверняка знал, что отец на него посмотрел. Его рука лежала на сидении около бедра и медленно, как бы сама по себе, сжалась в кулак, и Микаса снова увидела ссаженные, бурого цвета костяшки, и с трудом отвела глаза. Не стоит так пялиться, это его раздражает. В последнее время его всё раздражает, и всё, что оставалось Микасе — лавировать между волнами его раздражения, чтобы они не врезались в очередное препятствие, и не выплеснулись рекой гнева.       Прожив в семье Йегеров шесть лет Микаса отлично помнила, как они, десятилетние, встретились с Эреном, каким он тогда был, как часто дрался на улице и как часто ему прилетало от соседских мальчишек. Из-за нелепых споров, из-за Армина, из-за чего только не. Если Микаса не успевала прибежать и взять конфликт в свои руки, Эрен возвращался домой в ссадинах, в разорванных футболках, с разбитым носом.       Она быстро поняла, что за Эреном надо приглядывать. Не потому, что он слабый, а потому, что она лучше контролирует ситуацию, когда он легко забывается и может себе навредить. Армин говорил, что Эрен не терпит несправедливости, вернее всего, что кажется ему несправедливостью, а способ решения знает только один. Эта его черта одновременно пугала Микасу и восхищала, сама она, при всей свой силе, никогда не могла постоять за то, что ей дорого.       Даже в тот раз.       Психолог (их у неё тогда сменилось несколько) доказывал, что никакой её вины в случившемся нет, и головой Микаса сама это понимала, но иногда, закрывая глаза и снова видя эту картину: залитый кровью пол коридора, мама с кухонными ножницами в руках, папа с торчащей из груди рукояткой ножа и три фигуры в черном, она снова и снова спрашивала себя: неужели ничего нельзя было сделать и никак нельзя защитить? Неужели она была такой слабой, что могла только лежать под упавшим зимним пальто, придавившим её, как медвежья шкура, и смотреть сквозь щелку кладовой, как убивают её родителей. Неужели всё, что она может — это онеметь от ужаса?       Что с ней было бы, если бы доктор не взял её в свою семью? Никаких родственников у Микасы не было. Только повзрослев и попытавшись оценить историю своей семьи, она поняла, что родители всю жизнь от чего-то прятались. Когда Микаса была маленькой, они много переезжали, но она воспринимала это как само собой разумеющееся, всё, что делают мама и папа — правильно. Но если задуматься, у отца не было важной работы из-за которой приходилось бы постоянно перебираться с места на место, а мама не выступала, скажем, с передвижным цирком. Никаких объяснений, никаких родственников, которые могли бы забрать её после трагедии. Если бы не доктор, кто знает, где она оказалась бы. Если бы не его жена. Если бы не Эрен, который принял её, не задумываясь, и сказал, что надо идти домой, а дома было тепло, спокойно, и чтобы она не боялась засыпать одна, Эрен первое время постоянно пробирался в отведенную Микасе комнату. Карла каждое утро заставала их вместе, сонных, в мятых пижамах, укрытых сразу двумя одеялами. Эрен, а не психологи, помог ей выжить тогда, спрятал от ночных кошмаров.       Что будет, изредка думала она теперь, если я проберусь к нему ночью и лягу рядом? Эрен поднимет шум или пустит её под теплое одеяло?       — Эрен, — сказал доктор, остановившись перед воротами школы, и Микаса, очнувшись от размышлений, удивилась, как быстро они приехали. Эрен с видимым трудом отвернулся от окна и посмотрел на отца. — Эрен, я надеюсь, вчерашний наш разговор не прошел впустую.       Эрен ответил: угу.              Порыв ветра сбил полупустую бутылку воды со скамейки, и та покатилась с пластиковым шорохом по траве. Флаг на верхушке флагштока, установленного перед школой, затрепетал, расправившись в воздушном потоке. Голые ноги Микасы до самого края шорт покрылись мурашками.       Справа её обдало новым потоком воздуха. Это Имир промчалась мимо, перемахнула через скамейку и поймала убегающую бутылку.       — Хистория, милая, — крикнула она, — смотри, чтобы тебя не унесло!       Бедолага Хистория сжалась под теплым сентябрьским ветром, вспыхнула и закивала: да, разумеется, только не кричи, ради всего святого, на всю площадку. Её скромность Имир только подстегнула, она пулей вернулась назад, обхватила Хисторию за плечи и, объявив, что не позволит ей замерзнуть, стала тискать ту, как плюшевую игрушку. Микаса отвернулась, её эти сцены не умиляли.       Мистер Ксавьер сказал пока разминаться, и одноклассницы восприняли эту команду единодушно: делайте, что хотите. Саша Браус забралась на перекладину, уселась там и уже достала из кармана печенье, судя по обертке — кокосовое. Из всех девочек худо-бедно разминалась только Анни Леонхард, приседала на одну ногу, потом на вторую, закинула лодыжку на низкую перекладину и присела ещё раз, и всё это с таким лицом, словно ей абсолютно всё равно, чем заниматься: тянуть мышцы ног, сидеть на уроке литературы или идти домой.       Сделав ещё по два выпада на каждую ногу, Микаса села на скамейку и потянулась за своей бутылкой воды (с зеленой крышкой, такая же, как у Эрена, купленная Карлой, как многое другое, сразу в двух экземплярах), и едва не выронила её, когда Саша, приподнявшись на своем насесте и расплевывая песочные крошки во все стороны, завопила:       — Опять! Опять Эрен с кем-то сцепился!       К ней в полсекунды подскочила низкорослая Мина и, подпрыгивая на носочках, стала беспрерывно спрашивать: с кем, с кем? Саша приставила руку ко лбу козырьком, сощурилась и даже запыхтела от напряжения, но в итоге разобрала:       — С Порко!       Это Микаса услышала уже в прыжке через низкий заборчик, которыми школьная администрация в прошлом году распорядилась разгородить зоны спортивных площадок. Газон на бейсбольном поле выглядел таким гладким, словно по нему можно было заскользить, как по льду, и таким мягким, будто на него можно было лечь, как на махровую простыню, но Микаса неслась через него наперерез, не задумываясь, вминая газон на каждом толчке, хотя ей самой казалось, что земли она почти не касается. Если бы она могла полететь, то конечно же полетела бы. Скорее, скорее, пулей. На помощь Эрену.       В чем-в чем, а в помощи Эрен не нуждался. Когда Микаса добежала до второй площадки (весь путь занял у неё не больше полуминуты), Порко Гальярд в залитой кровью белой майке (кровь текла у него из расквашенного носа и из разбитой, а может и прокушенной, губы), бился в крепком захвате, зажатый одновременно с двух сторон: Эреном, вцепившимся в него, как в добычу, и Райнером Брауном, который пытался разжать Эрену руки и кричал:       — Пусти его! Пусти, придурок, задушишь!       Микаса знала, что должна сделать. Всё очень просто: зайти к Эрену сзади, одну руку провести под левой мышкой, другую поверх правого плеча, взять руки в замок, оторвать от уже хрипящего Порко и обездвижить. Возможно, для этого придется повалить его на траву. Скорее всего придется.       И когда Микаса уже сделала шаг, обходя Эрена с правого бока — она даже не была уверена, что он её видит, глаза у него налились кровью, вены на лбу вздулись, — на её глазах произошло страшное. Порко, отчаявшись, что его освободят из железной хватки, в которой он оказался, и подозревая, насколько плачевно для него это может кончиться, прибег к последнему средству. Прямо у него перед носом была вздувшаяся от напряжения рука, загорелая до бронзовости после лета, и Порко вцепился в неё зубами.       Повалив Эрена на траву и держа его так крепко, чтобы даже не думал вырваться, Микаса услышала полный не боли, а ярости крик, и от этого сама едва не заплакала.              Они поужинали вдвоем с доктором, Карла ещё не вернулась из ресторана (управляющая, говорила она, работает больше официантки, а официантка — самая проклятая и неблагодарная работа на свете), а Эрен не присоединился по своей воле. В этом доме никогда не наказывали ни голодом, ни отлучением от стола, чтобы наказанный почувствовал себя одиноким, изолированным от семьи, но чем дальше, тем больше казалось, что Эрен сам того хочет — изолироваться, быть отдельно от всех. За столом он всё чаще молчал и нередко уходил первым, поставив свою тарелку к посудомойке. И вот не явился вовсе.       Доктор тоже был не в настроении беседовать на отвлеченные темы, и Микаса помалкивала, расковыривая вилкой клубень запеченной картошки.       На уроки после физкультуры она не вернулась, сначала караулила у кабинета медсестры, куда по очереди завели сначала Эрена, а затем Порко. Порко сидел побитый и злой, хотя из всех возможных повреждений обошелся только ссадиной на лбу, которую, возможно, заполучил где-то ещё до драки. Из носа у него торчали окровавленные ватные тампоны.       Потом они (уже расширенной компанией, к ним присоединился Марсель, старший из братьев Гальярд, и Райнер Браун) дожидались разбирательств в приемной директора. Порко смотрел исподлобья и разве что не рычал, Эрен долго косился в сторону, а потом всё-таки посмотрел на него, поднял перебинтованную руку и сказал:       — Ты мне руку прокусил, идиот. Пускай тебя проверят на бешенство.       Порко вскочил на ноги, но его с двух сторон схватили Райнер и брат и усадили назад. Марсель, всё ещё придерживая его за плечо, своими умными глазами внимательно посмотрел на Эрена.       — Ты болен, Йегер.       Так и сказал: не «ты больной!», а «ты болен».       Потом за ними приехал доктор.       Удивительно и неприятно долгий выдался день, а впереди ещё ждали невыученные уроки. Возможно, не только свои.       — Эрен пойдет завтра в школу? — спросила она.       Доктор соскреб остатки салата на вилку, медленно поднял печальные глаза.       — Нет, Микаса, завтра Эрен поедет к врачу. Мы подвезем тебя в школу, а сами поедем дальше.       — К психологу? — спросила Микаса, уже догадываясь.       — Боюсь, — ответил доктор,— что нет. Что-то мы уже упустили.       После ужина он стал собирать тарелки, а Микаса взяла чистую, сложила туда несколько картошек, салат из овощей, кусок мясного рулета. Доктор, посмотрев на это, кивнул, как показалось Микасе, с благодарностью, а потом протянул руку и погладил её по волосам. Микаса, зажмурившись, подалась к этой ласковой руке. Если бы она могла остаться с этой семьей навсегда, она осталась бы. Она так хочет остаться.              Держа тарелку на одной руке, Микаса постучала костяшками в дверь, сначала тихо, потом громче. Дергать ручку — вдруг открыто, — она не осмелилась, Эрена это только рассердит.       Наконец минуту спустя за дверью послышалось какой-то шевеление, и Микаса прошептала, прижавшись губами к створке:       — Эрен, это я. Открой, пожалуйста.       Он открыл. В комнате было темно. Он отступил на шаг, и Микаса вошла, поставила тарелку возле выключенного монитора.       — Поешь, — сказала она все так же почти что шепотом. — Я приготовила салат с помидорами.       — Не хочется.       Он прошел мимо стола и сел на кровать, Микаса, помедлив, села с ним рядом. Положила руку Эрену на предплечье, на бинты, он отшатнулся так резко, что она от неожиданности и сама шарахнулась в другую сторону, но через секунду выпрямился, и они снова сидели, соприкасаясь плечами, и Микаса медленно, прикасаясь сначала пальцами, снова положила свою руку поверх его. Больше Эрен не дергался, теперь он сидел, будто из него вынули батарейку, и смотрел в пол, на расплывчатое пятно света от уличного фонаря.       — В дурку меня записали, — поделился он.       — Ну брось, — утешила его Микаса. — Это просто консультация. Вспомни сколько раз возили меня.       — У тебя были проблемы! — Эрен повысил голос, только слегка, но в погруженной в темноту и тишину комнате это прозвучало, как крик. — Реальные, не придуманные. А у меня нет проблем!       Больше всего Микасе хотелось обнять его, прижать голову к своей груди и долго говорить утешительные слова о том, как весь мир несправедлив к нему и что только он один прав. Сейчас, сидя в его комнате, она сама близка была к тому, чтобы в это поверить. Эрен просто вспыльчивый, вот и всё. Это последствия пубертата, он это просто перерастет. К окончанию школы от этих вспышек не останется и следа, главное, чтобы всё это время кто-то оставался с ним рядом, и она, Микаса, останется. Останется навсегда.       — И всё-таки съезди завтра, пожалуйста. Я очень тебя прошу.       Эрен, отвернувшись, кивнул:       — Ладно.