Первый волшебник.

Клекаа неспособна говорить, ей не нужны пища и питьё, она не спит… И Кли совсем не понимает, как он смог её оживить — а в том, что на момент извлечения ребёнка жена была уже мертва, он не сомневается. Клекаа отзывается на обращение к ней поворотом головы — но только если зовёт Кли. Она способна понимать обращённую к ней речь, и выполняет все его просьбы, но без прямого чёткого указания — просто идёт обратно в их шатёр и сидит в нём, ничего не делая. Помимо Кли, она узнаёт Тирраа и младенцев, и единственное, что она делает без указаний мужа — обмывает их, поит молоком животных и даже мычит что-то, убаюкивая. Дочь же — Кли прекрасно это видит — разрывают противоречивые чувства. Тирраа понимает, что мать изменилась, превратилась во что-то, перестав быть человеком… но всё ещё видит в этом существе свою мать. Люди племени теперь обходят стороной их шатёр — он и так стоит в отдалении, чтобы никто и ничто не мешало приготовлению лекарств, так было и при Ферхаа — и переговариваются, не слишком-то понижая голос, при виде Кли или Тирраа. Он заслужил своими способностями уважение за годы, проведённые в племени, но именно сейчас все вспомнили, что он — чужак. Завидев же Клекаа, они и вовсе стараются уйти с дороги, либо укрыться за другими шатрами. Содержащиеся в поселении животные при появлении Клекаа либо начинают метаться, словно обезумев от страха, либо забиваются в дальний угол загона, поднимая невообразимый шум.  — Мёртвые не должны ходить среди живых, — прямо говорит ему вождь и, хотя он совсем не похож на Стекаса, Кли вновь чувствует себя, как в тот день, когда его отругали за переделанные рыбьи кости и заставили сжечь палочки. Он вновь сделал нечто, испугавшее всё племя. На него вновь смотрят, как на угрозу. И вновь он не знает, в чём именно ошибся. И не может доказать, что случившееся не причинит никому вреда — хотя бы потому, что сам в этом не уверен… Племя рыжих людей не относит своих мертвецов в пещеры. В племени верят, что деревья, растущие в том небольшом лесочке, в котором они берут жерди для загонов и ветки для костров, — живые, это тоже племя… Если ты забираешь кого-то из племени деревьев, то должен отдать взамен кого-то из своего племени. Всё просто и правильно. Там растёт четыре больших дерева — намного толще и крепче остальных. Умерших привязывают к их ветвям: одно дерево — для мужчин, второе — для женщин, третье — для мальчиков, четвёртое — для девочек. Отдал мёртвого — забирай дерево, поднови загон или шест, держащий шатёр. Ветки для костра или небольших копий, которыми бьют рыбу у самого берега, можно «выменять» на птенца или крупную рыбину.  — Что, если деревья больше не позволят нам брать их, обидевшись, что мы не отдали им Клекаа? — продолжает вождь.  — Откуда деревьям знать, что она умерла? — возражает Кли. Он уже не ребёнок, которому запрещено перебивать вождя. — И как они могут запретить что-то людям? У деревьев нет ног, чтобы уйти. Они не могут по собственной воле прекратить своё существование. Даже упасть, придавив собой человека, они не могут, если не иссохли и нет сильного ветра, или кто-то неправильно их выкорчует… — Кли осекается. Для рыжих людей его уход будет серьёзной потерей: Кли перенял все знания Ферхаа, предыдущей лекарки, и добавил к ним свои умения, остальные в племени умеют лишь самую малость — старухи принимают роды, а мужчины способны остановить несильное кровотечение, да вправить вывих, но без зелий Кли, способных унять боль или срастить сломанные кости за ночь, им будет намного сложнее, пусть даже племя не охотится на диких зверей. Вот только сейчас они этого не понимают. Сейчас, чтобы восстановить покой в племени, они готовы если и не убить его — как знать, не поднимется ли он сам из мёртвых? — то прогнать вместе с не-живой-не-мёртвой женой и маленькими детьми. Кли не знает, есть ли поблизости другие племена, готовые его принять — а идти куда-то с двумя младенцами и едва вышедшей из несмышлёного возраста дочерью равносильно осознанному решению обречь на смерть если и не себя, то детей. И доказывать вождю, что вера его племени — глупость, сейчас не самое умное решение. Кли усилием воли заставляет себя заговорить спокойнее:  — Я отдам деревьям самое крупное из моих животных. Пойду к ним и скажу, что виноват только я и попрошу наказать лишь меня, проявив милость к принявшему меня когда-то племени, если замена им не понравится. И я больше не буду забирать у них деревья и даже ветки. Я буду ходить в лес, из которого пришёл когда-то. Деревья там не живые, — он надеется, что вождь не уловит в его голосе тень насмешки. — Они не требуют ничего взамен. Вождь кивает, выражая согласие. Он понимает, что Кли и его умения необходимы племени, и чувствует некую досаду на давно умершую Ферхаа — кроме своей внучки, которая теперь стала чем-то непонятным, и превратившего её в это непонятное чужака, старуха не научила лекарскому искусству никого из племени. Вождь, сам того не зная, повторяет рассуждения Кли, понимая, что племени от его ухода будет намного хуже жить… Но чужаку, если его прогонят, выжить будет совсем невозможно, а его детям — тем более. Хрупкое согласие устраивает обе стороны — если, конечно, деревья примут замену. …Деревьям, как и был уверен Кли, совершенно безразлично, привязан к ним мёртвый человек или мёртвое животное. Месяц после обряда люди ходят за ветками для костра с опаской, но ничего плохого не случается. Вскоре вождь объявляет, что племя деревьев не сердится на рыжих людей. Кли выполняет своё обещание: теперь он всё чаще уходит в свой прежний лес. Такие походы навевают воспоминания. Но лес довольно далеко от жилья, и он часто не возвращается по несколько дней, собирая лесные растения для зелий. Тирраа способна проследить за порядком в шатре, Клекаа — по его указанию — готовит еду и следит за малышами, но вот выделенная их семье часть поля слишком велика, чтобы её обрабатывала девочка. Мысль отправить Клекаа работать в поле приходит к нему совершенно неожиданно. Жена помнит, как работать в поле, а отдых ей не нужен… Три месяца спустя один из мужчин, шутит, что не отказался бы от такой же работницы: еды не просит, не устаёт, всегда молчит и подчиняется лишь мужу… Спустя ещё два месяца тот же мужчина спрашивает Кли, обязательно ли женщине умереть при родах, чтобы стать такой, как Клекаа — и обязательно ли это должна быть женщина?  — Если бы можно было всех мёртвых заставить работать вместо живых, то живые могли бы и не работать вовсе, — говорит он, всегда старавшийся переложить свою часть работы на других. — Деревья ведь приняли взамен твоей жены животное, так, может, примут и вместо других? Кли отмалчивается. Всё это время он пытался понять, что произошло с Клекаа, но держал это в тайне — потому что сам не знал, хочет ли дать жене умереть по-настоящему или, наоборот, оживить до конца. Мысль о том, что кто-то в племени пожелает того же для своих умерших родственников, не приходила ему в голову… Но ведь и правда: если можно заставить мёртвых работать вместо живых, то почему бы и не сделать этого?