Лучший мой подарочек

      Просыпаться было трудно. Не только после первого обморока, но и вообще, каждый день. Это стало испытанием, которое Лиза каждый раз проваливала безо всяких там попыток оправдаться: каждое утро она просыпалась и бессмысленно вдупляла в потолок осоловевшими пустыми глазами минут по пятнадцать минимум, а то и больше. Всё гадала: как же её сюда занесло, чёрт подери? Что она такого натворила, за что ей это наказание? Хотя грех было жаловаться, наверное.       В первый раз в чувство её привел острый запах спирта, больная пощёчина и громкий ор. Бутылку с самогоном под нос сунул мальчик в красной курточке, по щеке саданула красотка в малиновом, а орал амбал — причём орал так, что у Лизы весь мир трескался и разваливался, в голове был сплошной туман и прокисшая осенняя серость. Она уставилась мутными глазами в свинцово-гладкое небо, порыскала туда-сюда по сторонам — ожидала всё же увидеть обезображенный пулями труп, но тела рядом не было.       Приглядевшись, заметила только пожухлую траву и тонкий кровавый след, тянущийся по дорожке мелкими бисерными каплями куда-то вниз, за вольеры. Её замутило ещё сильнее. Лиза с хрипом отпихнула от себя и взволнованную красотку, и не менее взволнованного мальчика, перегнулась через бок… Конечно, её шумно и громко вырвало желчью, она так-то дня два нормально не жрала, если по чесноку совсем уже.       — Твою мать, — простонала она. Мальчик торопливо сунул ей под нос открытую бутылку минералки, которую Лиза выхлебала всю за пару минут. Пила, как в последний раз: старательно глядела прямо перед собой на лужу рвоты, но медведь в пиджаке к несчастью закончил наконец поносить всех своих работников и объяснять, какими именно непотребствами занимались их предки. Подошёл ближе. Лиза скользнула пустым взглядом по дорогущим лакированным ботинкам. Они, наверное, стоили дороже, чем вся её дача.       Вся её сгоревшая дача.       У неё больше не было дачи.       У неё не было дома.       У неё больше ничего не было.       Всхлип подавила вполне успешно, злые слёзы растёрла по грязным щекам. Вдохнула-выдохнула, пытаясь успокоиться. Ничего. Она была пока ещё жива, значит, не всё потеряно. Может, что-нибудь… Как-нибудь…       — Короче, болезная ты моя, — резко гаркнул Роман Дмитриевич, возвышаясь над ней горой мускулов, парфюма и чистой энергии, почти живым воплощением гнева, — отпустить я тебя не могу, извиняй. Жрать готовить умеешь? Убираться? Собак купать? Читать-писать и с ветеринаром базарить сможешь?       Она, как бракованный китайский болванчик, кивала на каждый вопрос, не особенно понимая, что от неё хотят. Механически даже, но бандит почему-то остался доволен её немногословностью и постоянными кивками, так что в итоге довольно постановил, будто подписал приговор:       — Вот и заебись. Работать на меня будешь, значит.       Лиза облизнула пересохшие разбитые губы. Бессмысленно хлопнула глазами. Голову задрала повыше, просипела:       — Чего?.. — слова шли изо рта тяжёлым хрипом. Выдавливались силой.       Бандит раздражённо подвигал челюстью. Его глаз за солнцезащитными очками видно не было, но Лиза чувствовала его взгляд на себе — тяжёлый, препарирующий, будто она лягушка, которой добрый студент-медик будет сейчас очень нежно отрезать лапки.       — Считай, что жалко мне тебя стало. Ну чё, согласна, нет?       Лиза привычно уже кивнула. Потом спешно замотала головой, но её уже никто не слушал — мужик одним шагом преодолел всё расстояние между ними, крепко хватанул за шкирку и любезно поставил на ноги. Спешно и грубовато подтолкнул в спину. Её за сегодня уже двое разных людей за шварник таскали.       — Иди давай в дом. Малой, проследишь. Нам уже пора.       Прозвучало весомо и угрожающе.       Собирались бандиты недолго — шустро зачистили окровавленную дорожку, убрали рвоту. Кто-то успел бахнуть чаю, а кто-то — выжрать самогонку и получить за это масштабных звездюлей, пока Лиза стояла на крыльце, вся грязная и ободранная, но зато замотанная в тёплое пуховое одеяло. Получасом позже наконец вся малиновая компания погрузилась по машинам и стартанула прочь по извилистым деревенским улочкам, поднимая за собой серые клубы пыли.       Лиза чихнула. Повернулась к хмурому мальчику, который проводил братию тоскливыми печальными глазами — бросили на амбразуру бедолагу.       — Скажи, пожалуйста, где тут ванна?       Он без слов развернулся на пятках и зашагал в дом. Лиза огляделась по сторонам — воровато, встревоженно, переступила с ноги на ногу…       — Ты идёшь?       И послушно посеменила за ним. В одном только предложении вся правда крылась — спасибо и на том, что она жива.       Всё оказалось не так уж и плохо, как она думала сначала. Дом, конечно, был основательно запущенным: обои ободранные, с мебелью всё плохо, полы настолько грязные, что впору было волосы рвать, но она как-то умудрилась сохранить себя в целости и сохранности. Драила, мыла, переклеивала, гвозди забивала. Помощи просила редко — стеснялась просить после того, как ей приволокли баул шмотья, новенький блестящий паспорт взамен сожжённого и даже всякого важного по мелочи вроде прокладок, гелей для душа и заколок, но малиновая братия, которая дежурила теперь поочередно, помогала как могла. Может, добрые были иногда, а может, за суп и кофе так благодарили. Пацанов, которые помогали по дому и дежурили чаще прочих, Лиза знала поименно. Один из них, Андрей, бедняга, встреченный первым, псов до трясучки боялся и таскал на себе красную курточку, а остальные нежданно-негаданно оказались шайкой мирных гопников, только и приезжали, что с собаками поиграть и поужинать иногда. Её это устраивало: продуктов было достаточно, готовить Лиза умела, всех кормила, а развесёлая шпана или бугаи пострашнее то лампочки вкручивали, то сорняки выдирали, то замок меняли.       Самой натужной морокой оказался двор: нужно было и кусты стричь, и деревья обработать, и всё чисто подмести, и вольеры выдраить до блеска. Лиза старалась, конечно, но то в доме, то во дворе находились всё новые и новые проблемы, которые надо было срочно исправлять, менять и делать. Работы непочатый край.       Жизнь была дерьмом, но не особенно. В бочке дёгтя отыскалась ложка мёда — платили больше, чем на всех прошлых работах вместе взятых. Она не тратила, откладывала. Всё-таки… Всё-таки не для неё это всё было, слишком пугающе. В кошмарах снился возведённый курок и кровавые пятна, полыхал бабкин дом и хрустели рёбра, по которым безжалостно пинали ногами. Лиза просыпалась в холодном поту и хватала ртом воздух, потом, правда, успокаивалась, когда трогала себя за грудь и находила профессиональные медицинские бинты. С ней было всё в порядке. Она не умирала. Её никто не бил. Никто не обижал. Но запах — странный сладковатый запах, гниль вперемешку со сладостью — казалось, всё вокруг духотой отравлял. И деньги, и одежду, и еду, и даже собак, хотя собаки были просто замечательными.       Лиза в собачьем королевстве Романа Малиновского жила по простым правилам: меньше слов, больше дела.       Торжественно врученные ей собаки хотели только четыре вещи: есть, спать, играть и к мамочке на ручки. Судя по всему, Роман Дмитрич обычно выполнял роль мамочки и тискал псов, но Лизу от одного представления такого сюсюканья разнесло на дикий гиений смех. Хорошо, что воображаемый. Но мамочкой она была отменной: шерсть вычёсывала, мячик исправно бросала, обнимала, целовала… Выливала на псов всю свою любовь, которую накопила за годы одиночества.       Роман Дмитриевич захаживал редко, но метко. Звал её не всегда, только в первые разы: то ли ожидал, что спиздит она у него что-то, то ли ещё чего, но не дождался и расслабился. Однажды даже дружка своего приволок — не менее пугающего, чем он сам. Лиза проснулась от шума и ругани, выглянула в окно спальни через штору, не зажигая света: фонарь из тьмы выхватил дежурного, стрелой несущегося открывать ворота. Во двор заехал громадный чёрный гелик, похожий на какую-то жуткую хтоническую тварь. Из гелика выкатился сам Роман Дмитрич, за ним степенно выскользнула фигура поменьше и потоньше, но не менее внушительная. Дружок растёкся чёрной тенью.       — Ты в край объебался совсем, — прогудел низкий мужской голос, достаточно громко, что собаки заволновались. — Куда тебя несёт, Малина?       — Иди ты нахуй, Стрельников! — отгавкался начальник. — Куда надо, туда и несёт, усёк?! У меня сука ощенилась, пошли чё покажу…       И они зашагали к вольеру. Купленная недавно сука и правда ощенилась. Лиза принялась наводить чай. Одну кружку отнесла дежурному, вторую выпила сама, ещё две оставила на столе и поспешно свалила в свою спальню. Дверь закрыла на щеколду, но её всё равно никто не звал, несмотря на то что на кухне странная парочка сидела до посинения, то шипела, то хрипела, то орала. Потом бандюжки погрузилась обратно в гелик и свалили к чертям собачьим, только их и видели.       — Григорий Константиныч, — развёл руками дежурный. — У них с Романом Дмитричем всегда… так.       Как «так» Лиза не особенно поняла, если честно, но её это мало волновало. Зачастившие визиты смущали больше. Объявлялся хозяин раз в пару недель. Тормозил, заваливался, оглядывал псов, кивал и скакал обратно — обычно за ним семенили знакомые уже красотки на своих каблучищах, иногда тенью полз то Григорий Константинович, то другой, армянин в белом пиджаке, от которого у Лизы разыгралась мигрень и фантомной болью вспыхнули рёбра, то извечный гопёнок в кепке набекрень, то ещё кто…       Но в тот раз он приехал один. Дежурного отослал в магазин за коньяком, хотя сам был уже основательно пьян. Настолько, что беззастенчиво вытащил Лизу из постели, швырнул в лицо тёплый махровый халат и потащил на улицу псов рассматривать.       Пьяно качал головой. Легко отпер дверь вольера и вошёл неожиданно трезвой ровной походкой. Зычно свистнул — овчарки, радостно виляя хвостами, бросились навстречу, окружили со всех сторон, запрыгали, залаяли… У Лизы аж на душе потеплело. Собаки скакали вокруг него пушистыми мячиками, подставляли гладкие лоснящиеся бока, радостно повизгивали. Лиза спрятала нос в тёплом воротнике и вздохнула. Роман Михалыч почесал за ушами ласковую суку, которая давеча принесла щенков. Вздохнул тяжело, хмельно. Собеседника у него явно не было, да даже не собеседника, а просто слушателя, раз выбор на неё пал. Сумасбродный, лихорадочно горящий:       — Не всех я покупал. Тут половина — старые милицейские собаки, обученные… Они как стареют, так в утиль их сдают. А я договорился через Гриню — Жилин их мне отдаёт. Вот они, живут себе, вполне счастливые… Правда, сам не всегда успеваю с ними… — он запнулся, подбирая слово, а потом махнул рукой, мол, сгорел сарай, гори и хата, — понянчиться. Занят.       Он рывком сдёрнул очки с носа, обернулся к ней, весь расхристанно-разгорячённый — глаза у него оказались тёмно-синими, будто солёное глубокое море, Марианская впадина, триста километров в сумасшедшую глубину. Полночно-синие, в темноте почти чёрные. Красивые глаза. Жаль только, что принадлежали они дурному человеку. На таких людей нельзя работать. Не стоит с ними разговаривать. Не надо принимать от них помощь. От таких людей надо держаться подальше, и, ни в коем случае, нельзя с ними целоваться.       Лиза правила здравого смысла любила нарушать с самого детства.