Лучший мой подарочек

      Прямо сейчас Лиза мечтала о двух вещах — прилечь, а перед этим основательно проблеваться. Впрочем, эти желания никак не мешали ей молиться, чтобы они сбылись не одновременно. Было бы грустно умереть, захлебнувшись рвотой от токсикоза, пережив столько всякого дерьма и выдержав целую тонну несчастий. Хотя смерть уже казалась избавлением от всех мук как минимум, и от Романа Малиновского — как максимум. Хотя Лиза не удивилась бы, встретив мужа и на том свете. Сто пудов отмывал бы деньги у Бога или угрожал Сатане… Это вполне в его духе.       Она сидела на жутко неудобном стуле с жутко неудобной спинкой и в жутко неудобном платье, которое, казалось, сдавливало её со всех сторон. Казалось, что вот-вот из горла полезут расплющенные кишки. Платье, к слову, было даже симпатичным — по крайней мере, у помощниц Малины был хороший вкус, раз они умудрились подобрать ей что-то настолько красивое, да ещё и чтобы она в этой красоте не казалась уличной замарашкой, как обычно. Лиза погладила живот сквозь мягкую кружевную ткань — да, платье было жуть каким красивым, но очень неудобным. Ноги гудели от каблуков, голова — от желания расплакаться. А гормонам было всё равно, они плясали чечётку с самого утра. Наверняка хотели бы исполнить что-то зажигательное на могиле Романа, но вместо этого танцевали на её собственной. Похоронный вальс, или что-то вроде него.       Лиза плаксиво вздохнула.       В Канарейке необычайно остро пахло выпечкой, сладкими коржами, заварным кремом, жареным мясом, вином и ещё тысячью разных ароматов, которые застревали у неё в носу и чесались изнутри. Если бы у неё был блокнот для записи плохих дней, то этот стоял бы победителем в номинации: «Самый вонючий». Воняло всё. Вообще всё.       Лиза осоловело моргнула и дрожащими пальцами помассировала виски — голова гудела, а банкетный зал ходил ходуном из стороны в сторону, гости расплывались и сливались в единые пятна. Так, например, счастливая мать жениха каким-то невероятным образом исчезла прямо со своего места, а по правую руку Лизы оказалась почему-то не темноволосая красотка с длинными золотыми серьгами, которую все уважительно величали Мариной Николаевной, а целых две таких. Правда, минуты через две она вспомнила, что Марин Николаевн (вторая — Полина) как раз-таки две, а не одна, так что с этим галлюцинации опростоволосились.       А в целом…       В целом всё было дерьмово, будто она провалилась в деревенский туалет и теперь тонула в отходах чужой жизнедеятельности. Запашок стоял примерно такой же. Лиза со стоном смежила веки.       — Какой же ты все-таки козёл, Роман Дмитрич.       Роман Дмитрич был слишком занят, опрокидывая в себя уже третью стопку водки, а вот черноволосый цыган в шелковой алой рубахе, весь усыпанный бусами и золотыми кольцами — она забыла его имя, — услышал, отреагировал вместо него и подавился вином. Сидящий рядом с ним мужчина в белом костюме (Лизу памятно передёрнуло) явно армянской наружности, заботливо похлопал беднягу по спине, да так, что вино чуть носом не пошло.       Ей тоже вина хотелось — жуть просто! А нельзя.       — С тобой всё в порядке, киса? Может, принести чего? Эй, слышь, ты! Сюда рули, тут надо…       — Успокойся, Романэ, ничего с твоей камли не случится. Не видишь — это…       Что там и кто не видит, Лиза уже не дослушала. Цыган, видимо, оклемался от небольшого винного утопления и начал нести пургу. Хотя, может, и не пургу, она всё равно ни черта в его речи не понимала. Почувствовала только, как на глазах всё же навернулись слёзы обиды, а её саму резко обожгло ненавистью.       — Конечно же я не в порядке! — взвизгнула Лиза едва ли не на ультразвуке, прерывая своим воплем счастливый свадебный гомон; у мужика в белом костюме дёрнулся глаз. И поделом! — Это же из-за тебя я такая!       Малина, хоть уже и основательно нажрался (хоронил свою холостую жизнь, всякое такое), функционировал ещё более-менее нормально, поэтому недоуменно моргнул, а его и без того настороженное лицо приобрело почти испуганное выражение. Словно он — Роман Малиновский! — боялся маленькую беременную женщину в тысячу раз больше, чем всё, что было в его жизни до этого. И будет после. Лиза злорадно подумала, что муж-то скорее в болото сиганёт и самостоятельно там утопится, чем сумеет с ней договориться хоть о чём-то. Ей нужна была мягкость и терпение, а ни тем, ни другим Роман не обладал. Впрочем, она, заметив его откровенный и очень плохо спрятанный ужас (вперемешку с каким-то странным благоговением), с неожиданной мстительностью решила в добровольно-принудительной форме пригласить мужа на партнёрские роды. Ему полезно будет. Но это потом, сначала надо было вынести ему мозги.       — Какая — такая? — всё с той же настороженностью переспросил Малина, и Лиза подавила желание швырнуть в него чем-то. Даже бросила кровожадный взгляд на серебряную вилку, желая воткнуть её мужу в глаз, но злосчастное оружие мгновенно утащил цыган. Ещё и подмигнул ей, улыбнулся, сверкнув золотым зубом. Захотелось взяться за нож, но цыган стащил его ещё до этого, в самом начале банкета.       Вилка стала последней каплей.       — Беременная, идиот! — дурным голосом заорала Лиза и потянулась к единственному оставшемуся варианту, тарелке, но не успела — Малина весьма оперативно вскочил из-за стола, перехватил её за запястья, всё равно не успел, увернулся от прилетевшей в лицо помидоринки, а потом неожиданно подхватил на руки, как ребёнка, и потащил куда-то в сторону дверей. И всё это за несколько секунд. Иногда она даже восхищалась его силой — таскать, наверное, мог целые вагоны, — и умением стоять на ногах — в нём было не меньше литра водки, но с первого взгляда так и не скажешь, всё ещё какие-то зачатки трезвости имелись. Наверное. Вот не дай Бог он её уронит! Иногда она действительно находила в этом плюсы, но сейчас это разозлило ещё сильнее. Конечно, легко ему такому огромному, а ей надо как-то выживать на пару голов ниже, пока Малина таскает её, как котёнка какого. Или как там он её назвал? Киса? Вообще замечательно! Он всех баб так называл, скотина...       Какой же он придурок! Лиза так сильно ещё никого ненавидела, как Романа в тот момент.       — Ты меня уронишь!       Малиновский ускорил шаг и теперь нёсся, как подстреленный заяц.       — Скоро будем! — гаркнул он в ответ на почти издевательский вопрос цыгана о том, куда они направляются. Весёлое лицо цыганского барона было как раз последним, что Лиза вообще увидела, прежде чем скатиться в безобразную истерику с соплепусканием, матами и рвотой. Имя его она вспомнила, кстати, когда обнималась с белым другом и старательно пачкала лакированные итальянские ботинки Малины всякими неожиданными жидкостями. Звали цыгана Лошало, только это знание никак ей не помогло. Вот вообще. Только расстроило ещё сильнее, хотя куда уж тут сильнее… Оказалось, что есть куда.       Что может помочь, когда ты блюёшь дальше, чем видишь? Уж точно не метаморфические заговоры на травах и никак не присутствие рядом элемента, из-за которого эта рвота получила право на существование.       Да, это она, Елизавета Дунаева. И как она докатилась до жизни такой?! О, это очень долгая и совсем не весёлая история.

***

      Вся жизнь Лизы напоминала череду чёрных полос. Те, кто говорил, что после них обязательно начнутся белые, а жизнь — это зебра, капитально ошибался в своих расчётах, потому что сама Лиза уже давно поняла, что она в заднице. А чья эта задница — зебры или не зебры, это уже совсем не имеет значения. Жопа есть жопа, в ней только одно правило работает — устроиться надо так, чтобы не дуло.       А дуло со всех сторон. Прямо сносило.       Всё началось ещё со ссоры с родителями, после которой Лизочка Дунаева — золотая медалистка, умница, красавица, почти выпускница музыкального училища! — спешно собрала манатки, забрала документы и уехала из Крыма в Москву. Какой чёрт её туда понёс, она и сама не знала и не знает до сих пор. То ли насолить родителям хотелось, то ли самостоятельности попробовать — непонятно. Но она попробовала. Хлебнула с лихвой, если быть честным.       Сначала всё было более-менее нормально, даже достаточно сносно — Лиза умудрилась пройти отбор в институт искусств, найти работу в ближайшем магазинчике с одеждой, сняла хорошую двухкомнатную квартиру… Недолгое счастье закончилось быстро и достаточно болезненно — всего через полгода она вылетела с работы из-за сокращения штата сотрудников, как самая молодая и без высшего образования, а дом, в котором она жила, признали аварийным. Суды жильцов за свои хоромы длились ещё полгода, по прошествии которого суд постановил его снести. Так она и оказалась на улице, без еды, воды и с мизерными останками зарплаты. Ещё пару месяцев Лиза прожила в институтском общежитии, но в конце года её исключили из-за неоплаты учёбы, так что письмо от неизвестной Людмилы Дунаевой из Комарово она получила уже тогда, когда сидела на чемоданах (ну как на чемоданах — на единственной потрёпанной сумке) в ожидании, когда её выселят из общежития. Оставалась всего пару дней, чтобы что-то придумать.       Неизвестная, никогда ранее не виданная двоюродная бабушка со стороны отца скончалась очень вовремя, оставив своим единственным родственникам дачу в этом самом Комарово, до которого пилить было — мама не горюй. У Лизы глаз задёргался, когда она карту достала и нашла деревню, которая находилась под портовым городом Катамарановском… Городок на карте терялся мелкими, слабо пропечатанными буквами, блёклый, почти незаметный с первого раза. Чесать туда было долго, но она всё равно поехала. Москва её, как оказалось, ничем удержать не смогла — все полученные блага рухнули в один миг, карточный домик разрушился, оставив Лизу горевать у разбитого корыта. Но она никогда не относилась к категории людей, которые любят картинно и долго страдать, вариться в своих несчастьях и жрать дёготь из бочки меда — сцепила зубы, накрасилась и уехала, только её и видели.       Катамарановск встретил её неприветливой осенней серостью, гарью, хмуростью тяжёлого свинцового неба — славу Богу, что ей в нём только и требовалось, что памятник старушке заказать и в наследство вступить. В этот раз всё прошло без сучка и задоринки (полковник, который принимал документы, оказался милейшим человеком, а работник в похоронном бюро — раз в десять приветливее, чем бывают люди на подобной работе), так что Лиза с этими делами управилась всего за пару часов и махнула в Комарово. На такси. Таксист, конечно, экземпляром был крайне интересным — рассказал ей кучу необычных (читай: откровенно наркоманских) пословиц, денег не взял и укатил быстрее, чем она успела поблагодарить. Однако всё это из головы выветрилось, когда Лиза поняла, что в наследство ей достался маленький кривоватый домишко с заросшим садом.       Хотелось плакать, но вместо этого пришлось смотреть, как работники устанавливают памятник старушке.       На этих импровизированных повторных похоронах (для бабушки повторных, для Лизы первых) курить хотелось неимоверно, но она терпела как могла. Денег на сигареты не было и в ближайшее время не предвиделось. Напиться бы… Но вместо этого Лиза убирала сад, мыла дом, складывала старухины вещи… Даже на подработку устроилась, веники плела. У почившей Людмилы Дунаевой в сарае много всякой всячины оказалось, корзины, горшки глиняные. А плести Лизу вообще мама научила, давно ещё, ну и хоть где-то это знание ей пригодилось, но опять же — ненадолго. За неделю она обеспечила всю деревню и подумывала уже поискать что-то реальное или в тот же Катамарановск смотаться, там тоже поступить в вуз какой-нибудь, всё-таки не самый плохой город, устроиться в нём куда-то — что на работу, что на учёбу, было вполне возможно. Может, вообще дачу это продать и комнату купить… Мыслей много было, но решить она никак не могла, всё на потом откладывала.       А потом стало поздно.       Однажды в дом ночью ворвались четверо мужиков в белых костюмах. Выбили дверь к чертям собачьим, разнесли сад по камешкам, а саму Лизу вытащили из постели — сонную, испуганную и недоумевающую. Впрочем, когда она увидала пистолеты, то сон как-то улетучился. Трудно спать, кода тебя на мушке держат.       — Где Жилин, сука?!       Один из бандитов, высоченный, широкоплечий, в очень потрёпанном белом пиджаке, явно какой-то армянский метис, угрожающе щёлкнул предохранителем пистолета. Другой — не менее пугающий, но как-то потоньше, поизящнее — что-то тоскливо затянул на маленькой губной гармошке.       Лиза ошалело сглотнула. В голове мешались веники, бандиты в белом и странные музыкальные инструменты; полный кисель в мыслях. Непонимание вылилось в почти задушенный вопль, но она, в последний момент всё-таки кое-как взяв себя в руки, уточнила осторожненько:       — Какой ещё Жилин?..       — Который живёт тут, дура!       — Не знаю я никакого Жилина…       — Ты мне зубы-то не заговаривай!       Бандитник неожиданно огрел Лизу по лицу, да так, что у неё искры из глаз посыпались. Щека тут же онемела, всё поплыло. От второго удара вообще в ушах зазвенело, ноги подогнулись. Дальше она почти ничего не помнила: ни как выла идиотская гармонь, звонко, надрывно, тяжёлой удручающей мелодией; ни как её били: то ли просто пинали ногами, то ли за плечи трясли. В голове шумел ветер и листва, болото затягивало её куда-то в сон… Лопались тонкие пузыри, подрагивал камыш… Это Лиза чуть позже поняла, что нихрена не камыш хрустел, а пули над ухом пролетели раза два, а то и три.       — Да стой ты! Понежнее будь!       — Да что мы с ней возимся?! Пристрелим и всё! — рявкнул первый. Он маячил перед помутневшими глазами большой белой тенью; такой слепяще-яркой, что Лиза снова зажмурилась. Дуло ствола обожгло висок, переползло на лоб и упёрлось прямиком в середину. Она затаила дыхание в ожидании выстрела. Только немного жалко себя было и совсем непонятно, что это за Жилин и почему её сейчас пристрелят.       Дёгтя что-то выше крыши в этой бочке дурацкой оказалось, она тонула, как лягушка в молоке. Сейчас ещё и мозги вынесут, по стене кровавым месивом размажутся, и всё.       — Ты чего, — рявкнул третий с мягким акцентом, отнимая телефон от уха и тут же перехватывая руку первого, пистолет перестал упираться в её голову, а неожиданный спаситель отвесил сильную затрещину. Повезло, что не ей, — а если это его жена?! Босс ничего про неё не говорил. Что с нами потом будет, ты подумал?!       — Не его она, Арарат, — вмешался гармонист, на секунду прекратив наигрывать свой похоронный марш, — его баба щас где-то в Ялте. Да и она это… Тёмненькая. А эта блондинка.       — Какая она тебе нахрен блондинка? Патлы ваще странные, красит хренью какой-то… Марганцовкой, что ли…       — Ты совсем дебил? Корни-то светлые, какая марганцовка? Блондинка, говорю тебе!       — Сам ты блондинка! Вот дочь босса — это да, блондинка, а эта…       — Кстати, насчёт босса. Он же сказал, чтобы тихо и мирно, а ты своими стрелялками и так весь посёлок уже переполошил, придурошный… Куда уж её теперь девать-то… Арарат, боссу звякни. Слышьте, а она дышит ваще, не?       Дышала. Но это пока. Пока бандиты между собой собачились, Лиза приподнялась на локте и отползла подальше, в сторону выхода. Всё равно они были так заняты, что даже ничего не заметили. То ли и правда убивать не хотели, то ли были настолько тупыми, что разобраться в заданиях своего босса никак не могли.       — Так чё делать с ней будем?       — Хер его знает. Давайте по старинке — подбросим монетку, пока Арарат звонит…       Окончания Лиза уже не слышала — в окно выскочила, как была, босой и в одной ночнушке.       А вот дальнейшие её приключения вообще вспоминались только наполовину, не полностью: то ли бежала куда-то по мокрой промёрзшей земле, спотыкаясь и обдирая руки в кровь, то ли ползла на коленях, то ли вообще кубарем по листве каталась, потому что спустя минут пятнадцать этого скоростного забега она напоминала уже не избитую, запуганную до смерти жертву нападения, а швабру, который мыли полы последние лет десять в какой-то захудалой столовой. И чувствовала себя примерно так же — как будто её не только ногами пинали, но ещё и в качестве половой тряпки использовали. Хотя, впрочем, пол она всё-таки основательно испачкала. Там вся комната была залита её кровью и слезами.       И во что она только влезла…       Очнулась Лиза от рычания. Её со всех сторон окружали собаки — немецкие овчарки в плотных кожаных ошейниках, которые выныривали из тьмы матовыми чёрными силуэтами. Как из воды — туда-сюда, туда-сюда. Она сделала осторожный шаг назад, намереваясь задать стрекача, но неожиданно приложилась спиной о что-то металлическое. А, задрав голову, поняла, что это, мать его, забор — настолько огромный, что казалось, он упирался в небо пластами железа и острыми штыками.       Лиза нервно сглотнула. Как она попала за забор — вот это была загадка дыры, ответа на которую не нашлось даже после того, как она старательно (хоть и панически) перетряхнула всю память в поисках своего бракованного навигатора, который вывел её… Ну, сюда он её вывел. А куда сюда, это уже вторая загадка.       Собаки зарычали громче; мысленно Лиза составила завещание. Кому — непонятно, но точно составила.       — Хор-рошие собачки, — выбила она дробь зубами, леденея не столько от промозглого осеннего ветра, пробирающего до костей, сколько от ужаса, который аж волосы на затылке зашевелил, — очень хорошие… Вы же не обидите бедную замёрзшую меня, правда?.. Хорошие, хорошие…       Собачки посмотрели на неё, как на дуру. Громадные чёрные глаза псов непрозрачно намекали, что слабоумных они не трогают.       Это подтвердилось минуты через две — порычав ещё чутка, видимо, чтобы она хлопнулась в обморок или померла от сердечного приступа, овчарки рассосались в темноте так же быстро, как и выскочили из неё. Пронёсся шорох многочисленных лап, кто-то приглушённо вякнул, а Лиза сползла вниз по забору с бешено колотящимся сердцем. Ей одновременно хотелось плакать и смеяться. Ещё минуту спустя она поняла, что совсем не одна — рядом остался суровый мохнатый пёс, который походил рядом, потом вытянул длинную морду и осторожно — будто она хрустальная — ткнул носом Лизе в плечо. Этого ему показалось мало, так что он ещё и лизнул. Раз, другой, третий, на пятый Лиза отмахнулась от него, но он зарычал, потом заскулил, а потом вдруг открыл пасть, полную острых жёлтых клыков, ухватился за подол рваной ночнушки и потянул на себя. Ткань жалобно затрещала. Лиза тоже.       — Ладно, ладно! — рявкнула она недовольно и поднялась на дрожащие ватные ноги. Пёс старательно поволок её… Куда он её поволок, она и сама не поняла, пока не опустилась на тёплую лежанку, усеянную шерстью.       Короче говоря, он ей спальное место уступил, вот такой был воспитанный и хороший пёс. Лиза ещё подумала — сейчас пореветь от собачьей доброты или потом… Решила, что всё-таки потом, поэтому устроилась между спящими животинками поудобнее, положила голову на тёплый собачий бок. Потом нахмурилась, приподнялась на локте, провела по нему рукой, погладила нежно-нежно… Рёбра торчали едва ли не наружу. Кости почти по одной пересчитала.       Но надолго её негодования всё равно не хватило — сон затянул её в тревожную пучину из смеси дикого, дурно пахнущего страха, ноющей тупой боли, острого ощущения одиночества и тёмной пустоты.       А утром развергся ад.