Ради тебя одного

      — Игорь Константинович! — Дубин нашел Игоря в гуще битвы и, встав с ним спина к спине, быстро заговорил, пытаясь перекричать общий шум — звон оружия, крики, свист пролетавших над головой стрел: — Плохо дело, князь, враг очухался, не удалось наше внезапное нападение. Мы их было к реке оттеснили, да они реку переплыли и на том берегу силы собирают, беда нам, — Дима был весь в грязи и крови, чужой или своей не понятно, но голос его не дрогнул.       — Надо держаться, — прорычал Гром. Ему доставалось не меньше. Предводитель своего отряда, он первым ринулся на врага, а теперь, почти обессиленный, продолжал упорно сражаться, прикрывая своих воинов.       Еще утром о битве не было и мысли. Отряд князя выдвинулся из столицы по царскому поручению и к вечеру, совершенно случайно, наткнулся на лагерь чужаков. Последние годы набеги на этих землях участились, не давая людям житья. Крестьяне и городские бежали, бросив свои дома и хозяйства, спасаясь от басурманского плена. Когда передовой прискакал к Игорю с докладом, сообщив, что за холмом расположилось на ночлег вражье войско, Гром, ни секунды ни колеблясь, приказал своим людям выстроиться к бою. План был хороший. Они напали неожиданно, спугнули пасущийся на лугу табун лошадей, разбросали костры. В лагере поднялась суматоха, пожар охватил сухую траву, расписные шатры. Тут-то и налетели русские ратники на растерявшегося врага. Завязалась кровавая битва, но, несмотря на продуманную уловку Грома, силы были не равны. Княжеский отряд, израненный и измотанный, хоть и все еще отчаянно боровшийся, неумолимо отступал под натиском спохватившихся басурман.       Сердце Игоря обливалось кровью, когда он видел, как один за другим боевые товарищи падали замертво: кто сраженный стрелой, кто попавший под кривую саблю. Он ясно понимал, что сам виноват в их гибели; что если они проиграют, если эти добрые воины падут зря, то только по его вине и ничьей больше. Боль и ярость, казалось, удесятеряли его силы, но и этого было недостаточно .       — Гляди, князь! — вдруг вскрикнул Дима и, закрывая собой Грома, махнул мечом в сторону холма по ту сторону реки.       — Еще враги?! — безысходность накрыла Игоря с головой. Если раньше где-то вдалеке мелькал хотя бы отблеск надежды, что вытерпят, отстоят, то теперь живыми никто из них домой не вернется.       — Да нет, же! Ты глаза разуй! — Дубин из последних сил отбивался от насевших на него противников, но все же успевал перекрикивать шум и треск. — Басурманы пешими не ходят, да ты на знамя посмотри, посмотри же!!! Это наши! Подмога из-под Москвы пришла!!       И вправду, сотни две разного люду, кто конный, кто пеший, столпились за рекой и только ждали приказа, чтобы броситься на помощь окруженным братьям. Но их предводитель медлил. Белоснежный конь под ним нетерпеливо бил копытом, а воевода все выжидал чего-то. Пламя охватившего поле битвы пожара отражалось на его начищенном до блеска серебряном доспехе, и сам он, казалось, горел как буйное молодое пламя.       — Кто там? Кто людей собрал? — начиная прорываться к подкреплению, крикнул Гром. — Как имя его хоть?       — Так это Разумовский же! — Димка каким-то чудом вновь оказался рядом. — Его-то как не узнать?!       Всадник на холме махнул рукой и первый бросился на врага, за ним помчался его разномастный отряд — в один день собранное кое-как ополчение. Рыжие волосы выбились из-под шлема и развевались на ветру, пара минут и белый плащ окрасился вражеской кровью — будто упиваясь битвой, Сергей вломился в самую гущу, гоня врага обратно на мечи ратников Грома.       — Я туда, не могу здесь! — Игорь схватил коня, потерявшего наездника и испуганно топтавшегося рядом, и, легко вскочив на него, кинулся навстречу новому отряду.       — Погоди, я с тобой, князь!! — Дубину перехватить лошадь не удалось, и он, задыхаясь от огненного жара и дыма, пустился бегом за Громом.       Увидев подмогу, воины князя воспряли духом, а враг наоборот заметался, бросился кто куда. Дима почти отмахнулся саблей от кинувшегося было на него басурмана, как вдруг кто-то резким ударом сшиб его с ног. Дубин упал, и, падая, видел, что на него бежали еще трое. В секунду вся жизнь промелькнула у него перед глазами, он зажмурился, но ничего не произошло.       — Эй, вставай. Спать рано, — произнес над ним с усмешкой густой голос, и рослый стрелец, обтирая окровавленную саблю о полу черного кафтана, подмигнул Диме, пришпоривая коня.       Дубин тут же поднялся, готовый выразить спасителю свою признательность, но того уже и след простыл.       Враг отступал, слаб и разбегался беспорядочно по полю, пытаясь спастись от русских мечей. Игорь притормозил коня и огляделся. Он обвел взглядом вокруг и встретился глазами с Разумовским. Сергей тяжело дышал, переводя дух. Лицо его пылало ярким румянцем, шлем давно упал, рыжие волосы трепал ветер, плащ наполовину опалился, одежда перепачкалась, но глаза горели ярче пожарищ. Олицетворением молодецкой удали и неукротимого мужества сейчас казалась вся его фигура. Он, так же как и Игорь, оглядывался в поиске хорошего противника и, заметив князя, вдруг широко улыбнулся, подъезжая ближе.       — Славная битва, Игорь Константинович, славная!

***

      Игорь придержал рукой полог шатра и вслед за слугой вошел внутрь. Разумовский легко кивнул в знак приветствия, но не поднялся. Думая, что князь должен презирать его, как и любой земской опричника, он старался придумать что-нибудь, чтобы, выказывая надлежащее гостеприимство, ни в коем случае не поставить себя ниже Грома. Он возлежал боком на невысоком диванчике среди пышных подушек и, чуть щурясь, любовался на себя в огромное зеркало, которое держал, стоя на коленях, мальчик-прислужник. На самом деле Сергей не терпел такого близкого присутствия слуг, но при госте ему хотелось показать всю роскошь, доступную царскому любимцу.       Битва закончилась всего пару часов назад, но для Разумовского уже разбили его огромный и пышный персидский шатер, а гонец был отправлен за Громом с боярским приглашением отужинать. Была глубокая ночь, но такие мелочи не волновали Сергея. Умытый, надушенный, расчесанный, одетый в халат красного бархата, расшитый золотыми нитями, сейчас он внаглую лежал перед склонившимся в учтивом приветствии князем и перебирал в руках, словно четки, крупные лазурные бусы. Весь вид его представлял собой странную смесь надменности и лукавого озорства, лишь в глазах можно было уловить отблеск колючего недоверия и настороженности, который впрочем тут же пропал, уступая место притворному радушию.       — Здравствуй, князь, — наконец проговорил он, делая знак мальчишке, чтобы убирался. Сергей странно картавил и насмешливо улыбался, а Игорь чувствовал себя не в своей тарелке. Совсем не походил этот изнеженный юноша на удалого воеводу, который еще недавно бесстрашно рвался в бой.       — Ты ранен, Сергей Алексеевич? — простодушно спросил он, не зная, как еще объяснить для себя такое странное поведение.       — Нет, от чего же? — Разумовский весь напрягся, как будто ощетинился, но в его позе не произошло ни единого изменения. Все та же расслабленная лень в каждом изгибе. — Только вот, разве что, ушибся маленько, пятна синие останутся, — плаксивым тоном пожаловался он и, оголив плечо, показал синяк размером с монету. — Теперь поболит немало.       Гром не знал, что ответить. Перемена, произошедшая в боярине с момента их встречи на ратном поле до этого часа, была столь разительна, что князь не мог уложить это в своей голове. Часто поддававшийся моменту, он уже мысленно простил Сергею и смазливую жеманность, и выходки на пиру, и медведя на царском подворье, но сейчас Игорь снова недоумевал.       — Да ты садись, Игорь Константинович, садись, — Разумовский вдруг, словно по щелчку пальцев, вновь переменился. В глазах, подернутых пеленой лени, зажглись лукавые огоньки, он резво поднялся, подошел к князю, ловко снял с него ножны с саблей, учтивым жестом пригласил к столу. — В ногах, говорят, правды нет, — мурлыкал он, пододвигая Грому блюда. Стол давно был уже накрыт и только дожидался гостя.       — Благодарю, — Игорь кивнул, нерешительно приступил к кушаньям.       За три недели, что он провел в Слободе, а Разумовский ездил с царевичем в Москву, он наслышался про Сергея много, — в отсутствие боярина слухи ползли отовсюду, — знал даже, что тот не брезговал пару раз по государеву приказу травить неугодных бояр, поэтому сейчас ему было немного боязно. От всех этих мыслей Грому самому становилось странно. Он всегда был храбр, даже отважен до безумия, но если кровавая битва лишь разжигала его сердце сильнее, придворные же интриги и лукавые речи заставляли кровь стынуть в жилах.       — Жаль, что мы с тобой сейчас только покороче встретились, — вздохнул Разумовский, катая по столу румяное яблоко, и вдруг предложил: — А хочешь, мы потом в мою вотчину отправимся? Я прикажу тебе баньку затопить, — он мечтательно прикрыл глаза. — Знал бы ты, князь, какая там у меня баня. А какие хороводы девки и парни водят, какие песни поют. Все как на подбор, а пареньку старшему и восемнадцати нет.       Игорь чуть не подавился, закашлявшись, нахмурил густые брови.       — Нет уж, спасибо. Тебя послушать, так покажется, что все слухи про тебя — правда, — как всегда прямо и не заплетая слова, высказался он.       — А это что же про меня говорят? Какие такие слухи? — голос Сергея звучал с искренней заинтересованностью, а в глазах блеснул недобрый огонек. Взгляд стал острее наточенного клинка.       — Ну, — Грому было неловко это говорить, но промолчать или соврать он не мог, это было бы не по совести. — Говорят, ты рядишься как девка, всякие безделушки цепляешь, лицо мажешь, да в таком обличие перед царем пляшешь.       — Да? — усилием воли Сергей сдержал себя и решил скрыть одолевшие его горечь и злобу под маской напускного бесстыдства. — Ой, ну и что даже если пляшу? — он заливисто засмеялся. — Что, если ж хорошо пляшу?       — Ну тогда, — Игорь поднялся, в сердцах громко стукнул ложкой по столу, кладя ее на место, — тогда мне не то чтобы за одним столом сидеть с тобой, смотреть на тебя соромно.       Князь хотел было скорее покинуть шатер, схватив ножны, но Разумовский, ловко скользнув за ним, кошкой вцепился в подол кафтана.       — Да постой же ты, князь, постой, — голос и манеры его снова поменялись. — Куда же ты? Неужели подумал, что я это серьезно? Ох, право, смешной ты, Игорь Константинович. Всему веришь, на все ведешься.       Гром даже рад был понять, что над ним пошутили. Природная доброта всегда склоняла его думать о человеке хорошее и искать лучшее даже там, где его и видно не было.       — Значит, все это неправда? — с облегчением спросил он.       — Да конечно, — Разумовский заразительно рассмеялся. — Мало ли что злые языки придумают, что наговорят, чтобы царево окружение принизить. Да, такие нынче времена, при государе-то быть. И, знаешь, я и сам порой на себя наговорю. Так досадно становится, что хоть волком выть.       Игорь немного успокоился, они вернулись за стол. Сергей умело вел неспешную беседу, осторожно расспрашивая князя, мягко выведывая всего понемногу.       — Вот, хороший же ты человек, Сергей Алексеевич, — улыбнулся Гром. — Да я это понял, как увидел, как ты давеча с врагом дрался. Давно столь умелого воина не видывал.       — Ну спасибо, — Разумовский разулыбался. Он любил, когда тешили его самолюбие, а то, что князь делал это искренне, еще больше ему льстило. — А ты, кстати, что планируешь дальше делать? — спросил он, переводя разговор на более насущную тему.       — Да вот, к царю скорее вернуться. Войско-то мое, — он вздохнул, — полегли многие, для того дела, что государь мне поручил, не годится уже. Надо бы с этим решиться.       — Что ж, ты твердо намерен в Слободу ехать? — Разумовский хитро сощурился. — Даже я вот уже не знаю, стоит ли возвратиться.       — Чего так? — Гром нахмурился.       — Да вот, царь, кажется, совсем ко мне охладел. Не слушает, все подарками отдаривается, с собой не зовет, к царевичу отсылает. Раньше одно, а теперь, бывает, я его попрошу что-то, а он, ступай мол, возьми себе мехов аль украшений каких, порезвись, говорит, а в дела серьезные не лезь. Вот иметь бы мне друга такого, кого царь ценит, — Сергей невзначай покосился на князя, но не заметил на лице его никакого участия. Тот все хмурился и о чем-то думал.       — Да не знаю. При дворе — не мое это место. Да и вроде жалует тебя царь особенно, не видел, чтобы что-то менялось, — наконец проговорил он равнодушно.       С такой отчужденности Разумовского охватила досада. Раздраженный, он отбросил все старания и, снова сильно картавя, промурлыкал:       — В чем-то прав ты, Игорь Константинович. Да я сам как подумаю, вот где царю найти слугу лучше меня? Разве есть кто краше да преданнее? Лицо мое, руки мои — лучше девичьих, а волосы мои — как огонь, сказывают, ни у кого таких не будет. И государю я и телом, и душой, никто так не послужит. Что угодно для него, кого угодно порешу, лишь бы его царская милость со мной была.       — Про тело ты это верно сказал, — Игорь не выдержал, ему стало тошно от таких речей. Князь резко поднялся, чертыхаясь, и хотел было уйти, но Разумовский крикнул:       — Эй, музыку!!       Только и ждавшие этого неподалеку музыканты вошли в шатер, загораживая ему выход. Сергей взмахнул рукой и громкая, веселая музыка грянула по струнам. Разумовский запел и пустился в пляс, придаваясь какому-то бурному веселью. Не было на нем больше той сладкой фарфоровой маски, не было картавости и жеманства, только шалая молодость да плещущая через край энергия.       Это веселье помогло Сергею вновь чуть примирить к себе князя. Гром улыбнулся, и Разумовский, подавая знак музыкантам не переставать играть, тут же поднес ему чашу темного вина.       — Не серчай на меня, Игорь Константинович. Выпей со мной за наше здоровье, — просто предложил он, и князь не смог отказаться.       После второго кубка Гром вдруг почувствовал себя как-то странно. Хмель редко брал его так быстро, но то ли вино у Разумовского было особо крепким, то ли сказалась усталость после битвы, но князь вдруг пошатнулся.       — Тише-тише, — Сергей заботливо подхватил его, и дальше перед глазами только темнота.       Когда Игорь очнулся, музыкантов уже не было, в шатре было тихо, а Разумовский и прислуживающий ему мальчик над чем-то хлопотали, склонившись над ним. Гром медленно сел, блуждающим взглядом обвел все вокруг. Он не знал сколько прошло времени, — голова кружилась, двигаться было тяжело, — но ему казалось, что он уже твердо может встать.       — Я пойду, пожалуй, — поднимаясь и покачиваясь, проговорил Игорь, и Сергей снова поддержал его под локоть.       — Конечно, князь. Только кафтан-то застегни, — ехидно улыбаясь, кивнул он.       Гром посмотрел на себя, только сейчас понимая, что на нем надето что-то тесное, сковывающее движения. Он машинально потянулся к пуговицами и с удивлением увидел под пальцами женский сарафан.       Разумовский не сдержал смешка.       — Знаешь что, боярин, — князь чуть ли не рычал. — Сам свой кафтан носи. Каков хозяин, такова и одежа, — он резким движением сорвал с себя постыдные тряпки и, кинув их прислужнику, вышел из шатра. Стараясь не спотыкнуться в темноте еще не совсем верно слушавшимися ногами, Гром двинулся к костру в стороне, где в окружении других воинов сидел Димка.       Вдоволь потешившись вслед ушедшему князю, Разумовский приказал потушить почти весь свет в шатре и, закрыв глаза, упал на подушки.       — Ты все еще здесь? — рявкнул он, когда, приоткрыв глаза, увидел подле себя юного слугу. — Пошел вон! — он хлопнул в ладоши и вдруг засмеялся.       Испуганный прислужник поспешил сбежать, а Сергей зашелся в неконтролируемом смехе. Он хохотал так, что начал задыхаться, но никак не мог себя остановить. Все то, что весь день копилось у него на душе, выплескивалось наружу сначала смехом, а потом неожиданно слезами. Боль, страх, обида, злость — то, что нужно было скрывать, очутилось на воле, наконец давая вздохнуть полной грудью.       Полог шатра вновь зашуршал. Сергей оторвался от промокшей подушки, и по заплаканному лицу медленно расплылась счастливая улыбка. Волков, тихо ступая по ковру, подошел и сел у него в ногах, мягко погладил по колену, ничего не говоря. Пламя свечей чуть трепетало от легкого сквозняка, таинственно играло, отражаясь в зеркале. Слышно было отдаленное ржание коней, шумный разговор где-то у дальнего костра.       Сергей встрепенулся, приподнялся, подался навстречу Олегу, прикрывая глаза и подставляя лицо осторожному поцелую. Горячая ладонь легла на его щеку, пальцы ласково огладили скулы, бережным движением заправили выбившиеся прядки за ухо. У Разумовского перехватывало дыхание, и сердце колотилось как бешенное, но как же хорошо было от этих осторожных прикосновений. Он поспешил расстегнуть халат, мягкая ткань скользнула по плечам, спадая, а Сергей, чуть толкнув Волкова, принялся целовать его настойчивее, наваливаясь сверху. Разумовский не стеснялся своей наготы, не стеснялся желания, охватившего все его существо, не боялся показаться некрасивым, не думал о том, что в любой момент кто-то случайно сможет заглянуть сюда. Он терял голову и абсолютно забывался, поэтому Олегу пришлось самому остановить его.       — Ты хотел поговорить, помнишь? — Разумовский отстранился, страдальчески застонал.       — Может не сейчас, — он в очередной раз пытался сбежать от тягостных мыслей, от трудного объяснения. Волков молчал, его внимательный взгляд, казалось, прожигал Сергея до глубины души. — Ладно. Выйдем тогда.       С тяжелым вздохом Разумовский поднялся, сам быстро оделся, и через десять минут они уже, перебравшись через реку вброд, шли по полю, ведя коней под уздцы. Ночь, тихая и безлунная, покрывала землю бархатным одеялом. Под ногами шуршала трава, тихо позвякивала лошадиная сбруя. Плеск воды и звуки лагеря остались далеко позади, а Сергей все никак не мог начать.       — Какие вести? — наконец, собравшись с духом, спросил он.       Его собранное в один день ополчение выдвинулось в путь, лишь узнав о набеге, а Олег в одиночку выехал из Слободы позже, оставив своих стрельцов, и догнал Сергея уже в дороге.       — Вяземского казнили, — немного подумав, ответил Волков, задумчиво глядя себе под ноги. — Пока ты в Москву с царевичем ездил, царь приказал схватить его. Кто-то, как видно, нашептал про него недоброе, — по лицу Разумовского пробежала еле заметная тень улыбки, но Олег только головой покачал. — Не обольщайся, не твоих это наговоров дело. Сказывают, Малюта на него в колдовстве показал. Царь все везде предательство видит да заговор.       Разумовский задумался.       — Считаешь, мне тоже возвратиться не стоит? — он закусил губу и нахмурился.       — Я этого не говорил, — Волков пожал плечами. — Но опасно это.       — Ты просто не знаешь, — Сергей усмехнулся, откинув сомнения так же легко, как откидывал огненные волосы с лица изящным мановением руки. — Государь меня особо жалует, меня-то он не тронет. Ведь как поведут казнить меня, я все людям расскажу. Грехи-то у нас с царем одни.       Олег покачал головой. Они уже повернули назад и шли вдоль реки.       — Я слышал, да только царь грозен, что если не поможет и это?       — Как так? — Разумовский остановился.       — Да просто, — Волков шагнул к нему, ловким движением выудил из-под одежды висевшую на шее ладанку. — Не мне тебя отговаривать в Слободу ехать, но коли решишься, то хоть это сними.       — Не трогай! — Разумовский вцепился в свой оберег. — Ты думаешь, я ношу это просто так?! Да я же ради тебя, ради тебя одного почти душу продал, а ты говоришь сними! — Сергей кричал, совершенно не задумываясь, что кто-то может его услышать. — Знаешь, ты прав, не тебе, простому стрельцу, указывать мне! — в сердцах выпалил он и, вскочив на коня, помчался к лагерю.       Он остановился только за своим шатром. Тяжело дыша, Сергей спрыгнул с лошади и, сняв шапку, подставил раскрасневшееся лицо легкому ветру. Он хотел было привязать коня и идти к себе, как вдруг мимо промчался всадник.       — Олег! — Разумовский вскрикнул, бросился за ним, но так и не догнал. Его лошадь была уже уставшей и не такой быстрой, а Волков и не думал останавливаться. — Олег, нет! Стой, прошу... — Сергей остановился на вершине холма и долго еще пытался высмотреть в предрассветном сером свете удалявшуюся фигуру и светлую лошадиную гриву.       В шатер он вернулся не скоро. Подъехав к лагерю, Сергей еще долго стоял у еле тлеющего костра, вокруг которого прямо на земле улеглись воины. Слезы, стыд и ненависть к чертовому оберегу и самому себе за то, что обидел Олега, единственного родного человека, душили его, будто кто-то схватил за шею. Он уже было повернул к шатру, но вдруг с остервенением схватился за цепочку на шее, дернув, сорвал проклятую ладанку и зашвырнул ее в огонь. Спустя пару минут Разумовский бросил коня у входа и сразу упал в кучу подушек, пытаясь скорее забыться сном.       Душно и жарко было ему, странный, глубокий и тяжелый, сон навалился резко и неожиданно, будто болото затянул в себя, засосал, поглотил сознание. Что-то страшное и необъяснимое охватило Разумовского во сне. Он видел птиц — огромные черные вороны, кружили над ним. Их громкие, зловещие крики, будто призывающие кого-то, хлопанье крыльев, шелест перьев, задевавших лицо, вводили Сергея в состояние всепоглощающего ужаса. Он хотел взмахнуть руками, отогнать птиц, но тело не слушалось его, хотел закричать, но и голос тоже куда-то пропал. Вокруг все пылало, черный дым поднимался в небо. Сергей узнал пылающую Слободу, царский дворец, терема и избы. Все было охвачено пламенем. Люди метались и кричали, но громче этих воплей, громче треска огня, громче всего на свете было воронье карканье и хлопанье их страшных крыльев.       — Сергей Алексеевич, батюшка, — Разумовский подскочил и увидел перед собой склонившегося в поклоне слугу. Было уже утро. Лагерь проснулся, пришел в движение. Страшный сон закончился, прервался так же неожиданно, как и начался. Еще не отойдя от странного видения, Сергей снова упал на подушку, облегченно выдыхая, но холодок, пробиравший душу до дрожи, не отпускал.