Нет тепла.

      Утро начинается не с привычного чувства голода, трели будильника или звуков стройки где-то под окном. И даже не со звонка Юли, раздобывшей свежий материал; и не со стука в дверь, потому что Дима решил как можно скорее поделиться раздобытыми деталями их общего, но крайне мелкого и не слишком серьёзного, дела, в которое Гром, по своему обыкновению, особо и не вникал.       Ничего из сценария привычных будней не случается этим утром, ведь оно начинается ещё задолго до рассвета. Матрас позади Игоря проминается.       У Грома всегда был невероятно чуткий сон. Он просыпается едва ощутив первое прикосновение: кажется, рыжий не успел даже руку ему на плечо опустить, только немного задел вставшие дыбом волоски.       Игорь не поворачивается сразу, только прислушивается, стараясь дышать ровно и глубоко, создавая иллюзию сна и пытаясь опознать сущность ночного нарушителя.       Осмелился ли это Сергей потревожить его дабы спросить помощи или просто поговорить? А может стоит насторожиться сильнее и быть готовым защищаться от той, другой сущности?       Ему было сложно определить намерения не видя глаз. Но, как оказалось, это молчаливое гадание было большой ошибкой.       Короткие, обкусанные ногти резко впиваются в плечо, царапают, оставляя на коже красные росчерки и мелкие полумесяцы. Цепкие пальцы импульсом вынуждают лечь на спину и оказаться в до боли знакомой позе. Разумовский седлает его бёдра, больно давя пятками на берцовые мышцы. Кладёт свои ладони на щёки Игоря, вдавливая его голову в матрас. Чуть надавливает на веки большими пальцами.       Игорь осознает: при желании нападавший может легко выдавить ему глаза, но то ли играется, то ли ослабевшее тело не поддаётся. Напряжение от такого своеобразного захвата заставляет тощее тело трястись, хотя Гром бы скорее сравнил эти подрагивания с вибрацией. Молодой человек буквально гудел на нём, зажатым дыханием сквозь оскал создавая вибрирующее мычание.       В этот раз отлепить его руки от себя оказывается сложнее. Дыхание сбивается, а натянутая кожа ощущается так, будто может порваться подобно ситцевой бумажке или салфетке. Игорь хватает Разумовского за запястья. Сжимает крепко, почему-то думая о том, что там наверняка останутся следы от пальцев. Отталкивает от себя, чем вызывает недовольное рычание, едва ли напоминающее звук на который способен человек.       Откуда в мальчишке столько сил? Из каких таких резервов эта тварь вытягивала способность напирать, преодолевая растущую дрожь? Большие пальцы рыжего усиливают давление на глаза. Гром чувствует как при судорожном выдохе мелкого сквозь зубы на него брызгает слюна.       Майор дёргает противника за руки, спасая глаза. Рыжий падает вперёд, прямо на Грома. Ударяется об стену лицом, шипит, почти что воет, но собирается тем не менее высвободить свои руки из захвата, чтобы продолжать битву.       Игорю приходиться напрячь мышцы живота, резко согнув ноги, и коленями сжать тонкий торс младшего.       Рывок в бок, необходимый чтобы сменить позицию и оказаться сверху, выходит неуклюжим, но зато позволяет подмять извивающееся тело под себя и зажать рыжего без возможности рыпнуться.       Перед глазами плавает плохосходящая туманная дымка. Белки немного болят, вынуждая моргать чаще, чтобы согнать это мерзотное ощущение, но фокусировать взор всё равно трудно.       Размытым зрением он цепляется за неестественно яркую золотую радужку хищных глаз. Застывает невольно, окунаясь на долю мгновения в воспоминания о той, первой схватке. Тогда эта тварь не выглядела такой беспомощной. Неудивительно, ведь сейчас она была заключена в болезненное тело потерянного мальчишки.       Бестия с лицом Сергея выглядела жалко, как бы ни шипела и ни пыталась извернуться под ним. Цвет её лица лишь самую малость насыщеннее белой наволочки, кровь тонкой струйкой течёт из левой ноздри, стекая по щеке вниз, под мочку уха, туда же, куда с уголка рта текла слюна. Волосы, некогда ярко-рыжие, разметались по подушке. Игорь невольно отметил пугающее количество колтунов.       Только небольшие острые клычки казались опасными в этом беспомощном образе. Это странно, ведь Игорь помнил, что у Разумовского зубы небольшие, ровные, словно сточённые под одну линию.       И что это за бесовские метаморфозы такие?        Бес в Разумовском смеётся беззвучно, с истерическим надрывом. Худая грудь ходит ходуном. Это выглядит как настоящее безумие, коему Игорь — невольный свидетель.       — Посмотри, что ты сделал с его личиком, Игорь! Это всё ты, полюбуйся, Игорь!       Нечеловеческий хохот бьёт по ушам. Этот демон явно не собирается останавливаться, лишь сплёвывает в лицо майора смешавшуюся со слюной кровь. Попадает в подбородок.       — Он ведь тобой восхищался! Дурак! Всё Игорь да Игорь! — Бес проводит языком по верхней губе, — А Игорь что? А Игорь нас в психушку! — Рыжий шипит стоит майору крепче сжать костлявые запястья и нахмуриться.       Вот только этому гаду совсем не страшно. Наоборот, его забавляет вся эта ситуация. Он продолжает смеяться, испускает звуки, схожие с карканьем, и откровенно глумится над грозным, хоть и немного растерянным Громом.       Игорю совсем непонятно как поступать в такой ситуации. В точёно-острых скулах, челюсти, в ярких ястребиных глазах, он в упор не может разглядеть Сергея, никак не может найти Серёжино присутствие в глубине расширенных зрачков. И как бы он не ненавидел эту желтоглазую мразь, рука не поднималась отвесить ей пару хлёстких ударов, сильнее встряхнуть или гаркнуть, чтобы прекратить наконец этот бесовской театр одного актёра.       — Прекращай зубоскалить! — шипит он, наклонившись ближе к бледному лицу.       — А иначе что? — хищно усмехается тварь. Щурится, приподнимая голову навстречу так резко, что они почти сталкиваются лбами.       Игорь не находит ответа. Все мысли и искрометные шуточки разом вылетают из головы, оставляя на своём месте лишь пустынный звон и шорох ветра за стареньким окном с деревянной рамой. Он поджимает губы, приглушённо рычит от собственного бессилия, а рыжая бестия кажется только и ждёт возможности уколоть его снова.       — Нам было так плохо там, Игорь… — гад тянет эту «р» на конце имени так долго и с такой интонацией, что любая растерянность уходит на второй план, пропуская вперед ярость. — А ты, гляди, решил сыграть в героя? Ты пожалеешь, Игорь! Пожалеешь, что поступил так с нами! — оно насмехается, наслаждаясь своими угрозами и сглатывая густую слюну. Закашливается, когда она попадает не в то горло.       Игорю на секунду кажется, что в этой насмешке — немалая толика обиды.       — Что ты за тварь такая?       — Птица, мой милый! Зови меня Птицей! — театрально округляет глаза и играет бровями, обнажая острые клыки в издевательской улыбке.       — Птица? — кажется теперь очередь Грома посмеяться, но он с трудом выдавливает из себя кривое подобие улыбки и хрипит: — В таком случае, кончай чирикать.       Птица на его слова возмущённо шипит, дёргается, чудом выпутывает слабые руки и хватается ими за горло Игоря. Гром тянет шею, пытаясь уйти от захвата, но их перепалка не могла продолжаться вечно, поэтому он, ловко нажав на сонную артерию противника, вырубает его.       Разумовский обмякает под ним, руки падают вдоль тела, острые черты сглаживаются, принимая более мягкий, встревоженно-спокойный вид.       Игорь ещё секунд сорок смотрит на его молочную кожу, нездоровые синяки под глазами и кровь, что на фоне нездоровой бледности смотрелась точно рябина на снегу. Он ждёт: не придёт ли вдруг в себя Птица; а после облегчённо выдыхает, прислоняясь своим лбом ко лбу младшего.       Легко им определённо не будет.       Собравшись с мыслями, он осторожно оглаживает кончиками пальцев кожу на шее парня — она влажная от пота и прохладная. Медленно убирает руку от чужого лица, а после, тяжко выдохнув, слезает с худых бёдер и садится рядом, всё также не в силах оторвать взгляда от мальчишки.       Сейчас бывший миллиардер казался самым настоящим призраком.       Неужели такое поведение вина Игоря, что не взял у Рубинштейна лекарства? Вероятно да, но Игорь виноват перед Сергеем не только из-за этого.       Оглядев мелкого ещё раз, от макушки до босых стоп, Игорь поднимается за салфетками. Вероятно Сережа проснётся без воспоминаний об этом ночном инциденте, а значит кровь на лице вызовет не только уйму невысказанных вопросов, но и приступ паники за собственные действия.       Он уверен: парень не хотел ему навредить никоим образом, не то что вторая личность, Птица эта.       Стирает кровь влажным кухонным полотенцем, которое после небрежно кидает на кухонную тумбочку, чётко между гелем для душа «три в одном» и неопрятно выглядящей мочалкой.       Недопитая бутылка янтарно-красного виски быстро оказывается в руке. Гром устраивается в расшатанном кресле возле окна. Мебель печально скрипит, наклоняясь вправо. Это напоминает о покосившихся ножках. Надо бы починить уже наконец, да руки никак не дойдут. Может быть потом…       Игорь быстро находит привычное, удобное положение, в котором он может спокойно вытянуть длинные ноги и расслабиться хотя бы до того момента, как Сергей проснётся. Если конечно проснётся он, а не его Птичка-невеличка.       Глотает виски прямо с горла, но даже не кривится. Лишь когда алкоголя остается примерно четверть бутылки, майор, точно опомнившись, отставляет пузатую подружку от себя. Надраться будет не самым разумным решением: как никак он теперь не только за себя в ответе.       Поставив бутылку на близстоящий низкий комод, Гром так и остаётся сидеть в кресле до самого утра. Сна не было ни в одном глазу, как и привычных угнетающих дум. Он просто смотрел перед собой на пол, на то как пылинки пляшут в первых лучах утреннего Питерского солнца, зная, что уже к обеду небо заволочёт тучами.       Ураган обещали ещё на той неделе, но Игорь уверен: нелётной погоды стоит ожидать именно сегодня. Чуйка у него на такие дела, и дело не только в том, как ныли старые шрамы на теле и давно выправленные вывихи.       Незадолго до пробуждения Разумовского Игорь начинает шуршать по сусекам, доставая из гудящего холодильника принесенные Юлей продукты. Сам он завтракал редко, в основном перебиваясь кисловатым кофе из кофемашины в участке, но сегодня желудок уж больно отчаянно скручивало. И на этот раз скорее от голода, чем от пакостного волнения.       Себе он жарит яйца. Те ужасно быстро пригорают к сковороде, но Гром ловко «сшелушивает» их на тарелку. А пока Сергей начинает слабо ворочаться, постепенно пробуждаясь от своего мертвецкого сна, Игорь ставит для него вариться овсянку.       Делает всё по инструкции на запылённой картонке. Она оказалась единственным свободным куском бумажной материи, когда Прокопеныч прямо на месте преступления учил его варить кашу. Грому тогда лет двадцать пять было, так с тех пор и хранит.       Когда молоко закипает в кастрюле, Игорь высыпает туда соль и сахар на своё усмотрение, помешивает и высыпает уже сами овсяные хлопья. С упаковки каши ему улыбаются мультяшные старики с внучкой, а яркая надпись «Ясно солнышко» вместо улыбки вызывает лишь желание сблевануть.       Он уже и забыл, когда с утра был в настолько поганом настроении. Вероятно выпитый алкоголь не шёл на пользу, а с новыми заботами напряжение на пару с раздражением росли в геометрической прогрессии.       Помешав овсянку примерно с минуту, он ставит огонь на средний и накрывает красную кастрюлю в горошек крышкой. Тыкает кнопку чайника, ставя тот закипать, а сам устраивается за стол, чтобы съесть наконец порядком остывшую яичницу.       Сергей разлепляет глаза примерно минуты через три, когда Игорь уже заваривает ромашковый чай принесённый Юлей. Вообще-то, она могла бы принести заодно и кофе, хоть и растворимый. Но с другой стороны, желать еще большего было бы наглостью. Поэтому Гром проглатывает свои невысказанные возмущения, прислушиваясь к шороху пледов и подушек за своей спиной.       Сонный Разумовский выпутывается из мягкого плена невероятно долго, и на долю секунды майору кажется, что ему придётся помогать, но услышав тихие, неуверенные шаги по скрипучему полу, облегчённо выдыхает. Берёт чашки в руки и поворачивается лицом к рыжему, что замявшись у дивана, настороженно поглядывает на Игоря и скромное убранство его холостяцкой квартиры.       Они, замерев, разглядывают друг друга непростительно долго перед тем, как майор решает прервать тишину и пригласить бывшего миллиардера за стол. Кружки со стуком ставятся посередине обеденного стола у окна, табуретки одним движением вытягиваются из-под него. Серёжа даже не смотря на холодное, не шибко радушное, приглашение, остается стоять на месте ещё пару мгновений.       Выглядит побитым щенком, который хочет, но очень боится доверять, и даже близко к людям подходить страшится. Игорю даже неудобно из-за того, что он так нагло, без желания самого Разумовского, притащил того к себе домой. К тому же, растерянный взгляд мальчишки выдаёт, что тот всё ещё не совсем уверен в происходящем. Вроде и должен бы уже принять ситуацию как данность, но по-прежнему сомневался.       — Горелым пахнет, — поджав губы осторожно замечает Серёжа, косится на кастрюльку, крышка которой немного подрагивает от поднимающегося пара с характерным глухим металлическим стуком по эмали.       Точно.       Каша.       Игорь совсем забыл её помешивать, а погрузившись в темноту своих дум, даже не проверял процесс готовки. Не отвечая, он в полтора шага оказывается рядом с плитой, выключает газ и переставляет котелок на соседнюю конфорку, дует на обожжённые пальцы — советские кастрюли нагревались чертовски сильно и без прихваток к ним было не прикоснуться, во всяком случае если есть желание остаться целым.       Каша действительно пригорела ко дну, но при этом сверху оставалась весьма и весьма жидкой. Как у него там ничего не выкипело, он не знал, возможно это от маленькой температуры огня, а может ещё почему-то. Игорь и готовка, это как корова и балет — вещи совершенно несовместимые.       Перемешав «кашу», он выкладывает варево в тарелку. Это больше похоже на жидкий йогурт со злаками, нежели нормальную порцию овсянки. Даже в армии, честно говоря, каша бывала посимпатичнее.       — Ну ты чего встал? Садись за стол, — чтобы не казаться слишком раздражённым, Игорь понижает голос, говорит полушёпотом, стараясь смотреть помягче, но парень всё равно вздрагивает как от пощёчины или сильного щипка.       Сергей складывает руки в замок, опускает голову, словно из них двоих это он нашкодил. Делает осторожный шаг вперёд, словно боясь ослушаться, но застывает на долю секунды поджимая пальцы на ногах. Для него наверное было непривычно, когда о нём пытаются заботиться, пусть даже и в такой грубой форме. Хотя вполне реальным может оказаться и то, что он не видел в действиях Грома ничего хорошего и расценивал это как принуждение.       Парень моргает пару раз, задерживает дыхание как перед прыжком в воду, а после, медленно выдохнув, проходит к столу. Научился ли он так в клинике справляться с эмоциями или задержал дыхание неосознанно? Учитывая пустой взгляд, казалось, что мелкий едва ли думал о происходящем так глубоко, как подозревал Гром, скорее плыл по течению. Сказали ешь, значит ешь. Как в клинике. Это беспокоило.       За столом они сидят молча. Младший, невнятным шёпотом поблагодарив за еду и чай, без интереса ковырялся в тарелке, редко поднимая ложку ко рту. Аппетита у него не было совершенно и Игорь не мог этого не заметить. Парень словно пытался создать видимость того, что ест, в то время как в тарелке каши оставалось практически столько же.       — Невкусно? — в собственной кружке чая ещё было больше половины, но смотря на вялого и потерянного Разумовского, у Игоря тоже аппетит пропадал, и даже оставшийся кусок яичницы не лез в горло.       — Пресно… — голос Разумовского такой тихий, что Гром больше считывает по губам, чем слышит.       Пресно…       Странно, вроде же достаточно положил и соли и сахара. Чтобы убедиться даже тарелку его к себе подтягивает, пробует. Нет, и сахара и соли достаточно. Может с таблетками у Разума вкусовые рецепторы неправильно стали работать? Чёрт его знает ведь, чем его пичкали. Авось побочки. Это же и объяснило бы общую лёгкую заторможенность и совершенно пустой взгляд, когда он подвисал на своих мыслях.       «Наверное есть, когда вся еда на один вкус, не очень приятно» — думается Грому пока он отодвигает тарелку обратно к Разумовскому и оглядывает того в миллионный раз. На сей раз он подмечает небольшое синеватое пятнышко-синячок на перегородке носа.       Получается, что он всё-таки не слабо долбанулся лицом о стену, хотя судя по тому, что дышал парень сравнительно нормально и даже шевелил крыльями носа принюхиваясь к запаху гари и ромашковому чаю, то трещин быть не должно.       Серёжа отчего-то совсем не спрашивает о том, почему у него болит нос. Он точно привык к таким сюрпризам по пробуждению, не удивляясь ни синякам, ни царапинам на своём теле, только морщился, когда пульсация под кожей становилась менее терпимой.       Длинные рыжие пряди сбились в настолько сильные колтуны, что забавно топорщились над головой, создавая полный эффект гнезда. Гнезда, из которого вот-вот покажет клювик какая-нибудь крохотная птичка.       Такой бардак можно было только срезать. Так им обоим проще будет, ведь чесать длинные патлы — не вариант: замучаются распутывать, да и ухаживать за такой длинной будет слишком сложно в их ситуации. А Игорь совсем не любил бытовые сложности.       Рукава свитера были натянуты до самых пальцев, отчего тонкие узловатые фаланги, на фоне тёмного болотного оттенка, казались совсем белыми и нечеловеческими — кукольными, с красноватыми костяшками и подушечками пальцев.       Задерживал Гром как-то мужчину, который шарнирными куклами увлекался. А ещё — шил своим творениям парички из волос своих жертв. Вот Разумовский был как раз похож на такую тонкую, некогда изящную, шарнирную куклу.       Тот ненормальный любил рыжих, поэтому все его изделия имели такой цвет волос. От более темного — почти каштанового, до совсем светлого — персикового. Самые светлые принадлежали девочкам-близняшкам четырёх лет отроду.       Поимка Кукольника была одной из самых неприятных и сложных операций в карьере Грома, и вернуться так неожиданно к воспоминаниям о ней — по настоящему гадко. Его словно в навоз окунули и бутылку воды, чтобы умыться, отобрали.       Игорю тогда лет двадцать девять было, а запомнил он ту жуткую картину на всю жизнь. Куколки в квартире маньяка сидели почти на всех поверхностях, а взгляды их стеклянных глазок были направлены в сторону входной двери — они всегда глядели на входящего.       Сама квартира была ещё более убитой чем у него, да и света там было мало из-за плотно зашторенных, местами даже газетами заклееных окон. Убитая хрущёвка с дорогими, великолепно выполненными, шарнирными куклами, которые, если бы не их история, вполне могли бы занимать места в музеях.       Потерев лицо ладонью чтобы отогнать тяжесть воспоминаний, Игорь поднимает глаза на Серёжу. Тот заинтересованно пялится в его тарелку. Кусок яичницы явно выглядел для него привлекательнее жидкой каши с комочками и горчинкой от пригоревшего дна. Решив даже не задавать вопросов, майор отдаёт свою тарелку Разумовскому, а сам наблюдает как тот зардевшись, но с неожиданным аппетитом ест.       — Чаем хоть запей, сухо ведь, — слабо улыбнувшись на удивление умилительной картине открывшейся перед ним, майор прочищает горло, а затем поднимается из-за стола, — Квартира в твоём распоряжении, пульт на столе, — Серёжа замирает, прислушивается, кивает благодарно, когда Игорь не уточняет понял ли младший его. — Мне надо позвонить на работу, а потом мы наберём тебе ванну. Посуду можешь положить в раковину. — Несмотря на то, что Разумовский ещё не обвыкся, Игорь не хотел носиться с ним как курица наседка и постоянно тыкать лицом в беспомощность. Ему надо выходить из этого состояния.       Следующие несколько часов проходят в такой тишине, что Игорю иногда кажется, что ему приснился его необдуманный поступок. Разумовский сидел в углу дивана так тихо, что иногда казалось будто он не дышит. Но когда майор исподтишка поглядывал на парня, то в те моменты, когда тот не зависал и не дремал, замечал на себе его изучающий тревожный взгляд, словно мелкий запомнить его пытался; а может ждал пока за спиной майора появится ненавистный близнец.       С работой Игорь разбирается довольно быстро. Созвонившись с Дубиным, он тихонько, чтобы рыжий не слышал, обсуждает очередное нападение на какого-то бизнесмена со стороны последователей Чумного Доктора. Оказывается количество покушений продолжало расти, недвусмысленно намекая, что скоро можно будет ожидать таких же погромов как при Птице, а то и хуже. Очередной повод для беспокойств. Игорь жуть как невовремя сорвался в отпуск.       В остальное время Игорь изучает документы по текущим делам, даже не вспоминая о Серёже или о том, что таблетки его он так и не добыл. Лишь когда с дивана начинает слышаться откровенная возня, а Разумовский — раскачиваться вперёд назад, Гром отвлекается от углубления в уже знакомые детали дел.       Рыжий откровенно мается на своем месте. Поджимает губы и дышит очень глубоко, через нос. Взгляд его направлен в сторону туалета. Сложив один плюс один, Гром догадывается, что мелкому нужно было справить нужду, но он стесняется делать это при нём.       — Пойду поставлю ванну набираться, — как бы невзначай бросает Игорь, поднимаясь с кресла, и действительно уходя готовить ванну для Разумовского.       За спиной слышится шорох и шлепанье босых стоп по полу, — это Серёжа сорвался в туалет как можно скорее, пока Игорь не видит. Это даже забавно до того момента, как Гром понимает: даже такое простое дело, как справление нужды, может оказаться дополнительной сложностью. Дверь что ли установить?       Вода набирается быстро, ведь несмотря на старый кран, напор всегда был сильным. Игорь старается не делать ванну слишком горячей, будучи не уверенным, что мелкий выдержит слишком большую температуру.       Наверное после обретения своего богатства Сергей позволял себе делать роскошные ванны с ароматной пеной, солями и прочим, что обычно показывали в кино и чем однажды похвасталась Юля после посещения спа. Игорь ванну со специальной пеной ни разу не принимал, не говоря уже обо всех остальных атрибутах подобного отдыха.       Он вдруг ловит себя на мысли, что хочет создать для мелкого удобную и привычную обстановку, ту к которой он привык проживая в своём офисе. Наверное поэтому Гром вдруг вспоминает про все эти банные штучки, беспокоясь, что просто в горячей воде Серёже будет не так приятно отмокать.       Хотя это явно лучше условий психиатрической лечебницы, где его буквально пытали для получения результатов.       Как там Пчёлкина сказала? Удушение и ток вызывали вторую личность? Что ж, за этим стоило проследить.       Сергей появляется на кухне едва воды набирается достаточно. Он мнётся, дрожит от неуверенности до тех пор, пока Игорь не отворачивается чтобы дать «подопечному» возможность спокойно раздеться и залезть в ванну. Боковым зрением он видит как трясущимися руками рыжий складывает вещи и кладёт их рядом с дном медного корыта, а после, уже тяжело дыша, забирается в ванну.       Серёжа шипит от слишком горячей для него воды, но крепко сжимает зубы и не пытается выбраться. Он усаживается с краю, подтягивает под себя колени словно желая скрыться не только за своими волосами, но и за руками, которыми обнял колени и в которых спрятал лицо.       Удивительно, сколько силы, несмотря на слабое тело, могла выплеснуть вторая сущность, и как мало оставалось после этого самому Сергею, который так утомлялся, что усевшись в воде даже головы на Игоря поднять не мог, не говоря уже о нормальном купании.       Они сидят так несколько минут. Гром даёт младшему отмокнуть, но внимательно следит за тем чтобы тот не начал клевать носом и не дай бог не решил уйти под воду. Синяк на носу уже разросся, пугая своей чернющей синевой с редкими красно-лиловыми вкраплениями.       Даже не смотря на то, что в момент их с Птицей борьбы Серёжи, по сути, в теле не было, Игоря всё равно грызла совесть. Ведь как бы Сережа не игнорировал очевидно болезненный момент, Гром нанёс ему повреждения. Да, не специально, и не совсем ему, но всё же. На хрупком, веснушчатом теле теперь следы от его, Игоря, недостаточно обдуманного поступка.       В некоторой степени было даже странно винить себя, ведь не дёрни он тогда парня, то вполне мог бы лишиться глаз. Белки, между прочим, до сих пор сковывало напряжением.       За окном, как и предсказывал Игорь, шёл ливень, где-то вдалеке сверкали молнии, от которых Серёжа поджимал губы и прятал лицо в сгибе своего локтя. Раскатов грома было ещё не слышно, но совсем скоро и они будут перебивать поток мыслей, перетягивая всё внимание на происходящее за окном.       Усевшись сбоку от ванны на табурет, Игорь трогает гладь воды, а после тянет руку к волосам Разумовского, к этой его защите от окружающего мира. Приподнимает пару прядок, замечая как напрягаются плечи по-прежнему настороженного парня. Выпирающие ключицы и акромион кажутся ещё острее, словно вот-вот прорвут тонкую кожу.       — Придётся состричь, — полушёпотом оповещает он мальчишку, а сам наклоняется ближе к его затылку чтобы рассмотреть самый большой колтун рыжих волос, — Да-а, — добавляет скорее для себя самого, — Посиди, я быстро.       Игорь находит небольшие ножницы с красными ручками, уже затупленные с годами, но вполне способные обкромсать спутанные патлы.       Разумовский так и сидит, как на иголках, явно нервничает, но покорно ждёт своей участи. Игорю даже немного жалко его, ведь после стрижки ему невозможно будет скрыть эмоции за длинной челкой. Щелчок, ещё один, и первые рыжие пряди падают на пол из рук майора.       Он состригает сначала те места, где волосы превратились совсем в мочалку. Получается, что самые короткие пряди были не длиннее трёх сантиметров, а самые длинные — не длиннее семи.       Разумовский вздрагивает от каждого щелчка ножниц, от хруста ломких прядей под тупыми лезвиями. Игорю не надо видеть его лица чтобы знать, что тот плачет: сбившееся дыхание и редкие всхлипы выдают это. Но держится рыжий на удивление стойко: никакой открытой паники, протеста и истерики.       В общей сложности на стрижку уходит не больше восьми минут, за которые Гром не только состригает лишнее, но и кое-как подгоняет волосы под одну длину, делая на затылке короче, а ближе ко лбу подлиннее. После стрижки мелкий выглядит ещё более уязвимым чем до нее. Тонкую шею больше не скрывают длинные пряди, острая линия челюсти и скул стала виднее, аккуратный острый нос чуть больше напоминает птичий клюв.       Разумовский дрожащими пальцами стирает слёзы с щёк, стыдливо прячет лицо в ладони. Он прекрасно знает как погано выглядит со стороны, что похож на уродливый скелет. Игорь видит это и ему вдруг хочется вслух ободрить парня, сказать, что всё не так уж и плохо, что волосы отрастут и прочее такое. Сентиментальное.       Сейчас несмотря на открывшуюся, ещё более жалкую картину, Игорь видит в Разумовском то, чего не замечал раньше. Парень сильнее, чем кажется, ведь даже сомневаясь в реальности, погруженный в пелену полусознательности, он старался держаться, старался быть удобным. Он не капризничал, просто слушался, пусть даже ему совсем не нравилось то, что с ним делали.       Прошептав, что младший молодец, Игорь треплет его по волосам, массирует кожу головы, с удовольствием и лёгким удивлением отмечая, что Серёжа ластится под мягкое касание словно кот. Было в этом моменте что-то такое интимное, от чего дух спирает и хочется продлить его хоть на немного дольше. Впервые за всё время их краткого пребывания под одной крышей, Гром чувствует, что всё хорошо.       Но эти думы прерывает звонок в дверь. Разумовский сгорбившись, отстраняется от его руки, накрывает свои худые плечи ладошками.       — Пойду посмотрю, кто пришел, я ненадолго.       За дверью оказывается Пчёлкина в немного взбешённом состоянии. В её руках — белый бумажный пакет до краев заполненный упаковками таблеток и бутылочками с непонятными микстурами. Девушка рассказывает как съездила к Рубинштейну, догадываясь, что Игорь забудет или ещё что-то в этом роде. Она хмурится, учуяв слабый запах алкоголя, интересуется Серёжей.       Сергей не слышит о чём и с кем говорит майор. Всё, что он может понять это то, что собеседник его спасителя — женщина. Он сидит тихо, не шевелясь, но за это время Гром так и не возвращается на кухню: ни один, ни с гостьей.       У Сережи в голове самая настоящая каша. Он вроде и понимает, что Игорь настоящий, что вода в которой он сидит остывает и что ему находиться в квартире майора в миллионы раз спокойнее, чем в ледяной камере лечебницы. Но в то же самое время он сомневается во всём этом, и жуткая птичья морда близнеца только усугубляет положение.       Близнец всё время говорил, какой Разум жалкий, какой несамостоятельный, что он обуза для слишком правильного и гордого Игоря. Повторял, что Игорь не хотел бы помогать им, что сделает это не от доброты душевной, что это не оправдывает его поступок, когда он их в психушку упёк.       «Пока ты спишь, я убью его» — каркает собственное отражение на водной глади, и Серёжу начинает тошнить. Паника выбивает весь воздух из груди. И без того кружащаяся от пара голова, начинает болеть, пульсируя в висках, стягивая спазмом затылок.       Схватившись за свои короткие волосы, он тянет их, чувствуя как слёзы новым горячим потоком обжигают раскрасневшиеся щёки. Взгляд хаотично скачет по кухне, хватаясь за редкие хромированные предметы и в итоге останавливаясь на столь неосторожно оставленном рядом с плитой ноже.       Выбравшись из воды, Разумовский на слабых ногах ступает к заветному предмету, а после, вновь устроившись в подстывшей воде, полминуты крутит нож меж пальцев, разглядывает его. Сердце в сбитом ритме стучится о костяную клетку, больно сжимаясь, когда он вытягивает свою тонкую руку вперед и прислоняет к ней лезвие.       Игорь всё еще не идёт обратно. Его голос только звучит громче с первым слышным раскатом грома за окном. Яркая молния, свет над плитой мелькает. Серёже думается, что на запястье будет слишком заметно, поэтому он опускает руку с ножом в воду, делая первый короткий росчерк по бедру.       Почти не больно, а в голове наступает наконец-то желанная тишина, даже реальность утверждается на своём месте. Да, сейчас он на кухне майора Грома, сидит в ванной и режет себя. Реальность.       За первым порезом, следует и второй, а затем и третий. Четвёртый выходит глубже остальных и с губ срывается болезненное мычание. Вода окрашивается понемногу в красный, который почти не виден из-за металла ванной. Слёзы стекают по щекам, пока он кидает нож на пол рядом с ванной. Стук. Затем второй, только на сей раз хлопает входная дверь.       Серёжа сжимается в комок. Умиротворение отступает и следом за ним приходит стыд. Игорю ведь совсем не понравится его поступок.       — Серёжа, тут это… — Но не успевает майор рассказать о принесённых Пчёлкиной таблетках, как замолкает, сначала удивляясь мокрым следам на полу, а после — еле сдерживая гнев вперемешку с шоком, когда видит кухонный нож на полу рядом с ванной, — Серёжа?..       Медленно подходя к ванной, он пристально смотрит на худую бледную спину усыпанную родинками. Правой рукой Разумовский обнимает себя за колени торчащие из воды. Игорь может увидеть его пальцы по которым стекают гранатовые капельки разбавленные водой. И это точно не сок.       Игорь не спрашивает, что он сделал, это и так ясно. Вопрос только зачем, и как теперь с этим быть? Он не был готов к такому повороту.       Не раздумывая долго, майор поднимает младшего из ванной, укутывает его в приготовленное заранее сероватое полотенце в розово-голубую полоску. У парня в его руках нет даже сил сопротивляться, он просто безвольной тушей висит на Громе, пока Игорь поворачивается к столу и усаживает Разумовского туда.       Игорь ругается под нос, пока ищет аптечку, в который из нужного только бинты и йод. Наспех обрабатывает четыре пореза на ляжках Разума, пока парень с пустым взглядом смотрит в никуда.       — П-прости, Игорь… — шепчет юноша прежде, чем опустить лоб на плечо майора и прикрыть глаза. Сознание медленно покидало его и Игоря это, на самом деле, начинало порядком бесить и всё сильнее беспокоить. Он, блять, вообще не был к такому готов.       В итоге он укладывает Разумовского к себе на матрас, бинтует порезы за неимением пластырей, одевает его. Сил на уборку нет совсем никаких.        Психологически Игорь уже просто пиздец как вымотан. Да, он понимал, что будет непросто, но уже за первый день, всплыло столько подводных камней, что он боялся предположить, что будет дальше. Нежели Разум так и будет только спать и творить опасную для жизней их обоих хрень?       Да, для и Игоря и для города, мелкий был не опасен, но его вторая личность, реальная угроза, прорвалась в первую же ночь. Это не могло не беспокоить.       Игорь соврёт если скажет, что не жалеет. Он жалеет, что забрал Сергея, жалеет, что не подготовился. Но возвращать мелкого он тоже не станет, как бы тяжело не было. Серёжа — его ответственность, и эту ответственность он несёт не только перед родным городом, но и перед самим Разумовским. Парню нужна помощь и куда большая, чем Игорь мог представить. А Игорю гордость не позволит не сделать всё от себя зависящее.       Взгляд падает на бумажный пакет с таблетками. Ну, хотя бы с ними должно стать полегче. Верно ведь?