Нет тепла.

      Отпуск Игорю дают с поразительной лёгкостью. Прокопенко только облегчённо выдыхает, якобы Гром наконец-то взялся за ум и прислушивается к начальству. Гром на эти слова лишь молча кивает, угукает на похвалу Фёдор Иваныча, а сам думает — «знал бы Прокопенко на кой чёрт мне этот отпуск понадобился».       Узнай старший это, то точно бы пару оплеух бестолковому отпрыску Константина Грома отвесил бы. Игорь Константинович с дуба рухнул, планируя ворваться в психиатрическую лечебницу и выкрасть оттуда неуравновешенного пациента, ещё пару месяцев назад творившего беспредел на улицах славного города Петербурга, культурной столицы, мать его, России матушки.       Игорю даже немного смешно с себя, когда он торопливо изучает присланный Пчёлкиной материал, обедая параллельно заварным супом-минуткой из ядрено-зелёного пакетика и собираясь ехать по важному заданию, самому важному, кажется, из всех, что у него когда-либо были.       Старенький лэптоп с горем пополам проигрывает коротенькие видео, что наснимала Юля, с трудом прогружает фотографии документов и прочего. От его мерного гудения начинает болеть голова, виски как будто сдавливает орудием средневековых пыток.       Нужной и новой информации удается обнаружить не так уж много: большинство из присланного связано с лечебницей весьма косвенно, или может Игорь просто не догонял чего-то, не мог синус с косинусом свести.       Это вполне возможно, ведь за всю ночь он так и не лёг спать, только и делал, что смотрел в стену с пожелтевшими и отклеивающимися у потолка обоями, изредка переводя взгляд на облупившийся потолок с некогда красивой лепниной или на холодильник с несколькими выгоревшими магнитиками, самый яркий из которых — два целующихся морячка.       Откуда последний он не знал, но убрать «пидорский» магнит не спешил, ведь, откровенно говоря, Игорю он очень нравился.       Пора.       Игорь вздыхает, натягивает на голову кепку, накидывает любимую кожаную куртку, подкладка которой уже немного прохудилась и требовала внимания, особенно в районе карманов и плечей. У Грома в квартире даже зеркала в прихожей нет, единственное висело неиронично в туалете, с углов украшенное ржавчиной. Впрочем, он майор, а не московская модница, чтобы следить за своим внешним видом с особенной тщательностью — не воняет, в чистом и на том спасибо. Ему всё-таки не на свидание, а в гости к психопату, из лап которого он своего больного заберет.       Свой больной.       Эта мысль ударом кузнечного молота бьёт по затылку. Она пугает, она перекрывает поток льющихся изо рта слов, благо его монолог с самим собой никто не слушал. Как Игорь мог назвать Разумовского своим? Глупость же. Видно алкоголь ещё не выветрился из крови, а некая симпатия былых дней пробудилась под живительной каплей горячительного. Даже стыдно как-то.       А что если Сергей не согласится с ним уходить из окружения мягких стен, или откажется оставаться в четырёх стенах убитой в хлам квартиры? Что если придуманный сгоряча план, вернее его отсутствие, на самом деле полная несуразица и должен был быть закинут на дно мусорного ведра ещё в тот момент, как только начало светать?       Лихорадочный поток мыслей прерывает вибрация неубиваемой нокии в кармане — сообщение от Пчёлкиной. Девушка уточняет, верен ли Гром по-прежнему желанию спасти рыжего мальчишку или уже пожалел о сказанном? Это сообщение почему-то неимоверно злит и, противореча своим прошлым мыслям, он пишет ей короткое «нет» имея в виду, что не передумал.       Дверь закрывается с громким стуком из-за извечно гуляющего сквозняка в квартире, а после звон ключей эхом разносится по лестничной клетке, оповещая соседей — грозный Игорь Константинович Гром покинул своё обиталище и лучше не попадаться ему на глаза. Не то, чтобы Игорь соседям жизнь портил, совсем нет, но его уставший и хмурый вид не позволял заметить в менте хорошего человека. Впрочем, его это не так уж и волновало.       Июльский утренний Петербург встречает прохладой и лёгким ветерком, который ловко пробирался через распахнутые полы кожаной куртки и слегка щекотал разгоряченную кожу, отчего та покрывалась крупными мурашками. Лето в этом году выдалось ещё более дождливым чем обычно, а солнечные дни можно было пересчитать по пальцам одной руки.       Температура стабильно держалось около пятнадцати градусов, в более благоприятные дни поднимаясь к двадцати. Игорю было в общем плевать на это, всё равно летом он пахал с утра до вечера и чем прохладней было за окном, тем легче ему работалось. Да и с его, пускай и несерьёзным, похмельем, жара была бы ой как не кстати. А вот прохладный ветерок возвращал хоть какую-то ясность мысли.       Беспокоит только, какого с такими температурами будет Разумовскому. Если верить словам Юли, то парень ослаб и осунулся практически до неузнаваемого состояния, а болезненным людям обычно постоянно холодно.       В квартире Игоря редко бывало тепло, лишь по вечерам, когда летнее солнце начинало закатываться за горизонт и светило прямо в окно, точно через лупу нагревая обшарпанное пространство, но в отличие от лупы, не поджигая иссохшийся дубовый паркет.       Уже на полпути, перескакивая с автобуса на маршрутку, он думает, что не стоило жабить и можно было всё-таки заказать такси — вышло бы в разы быстрее, чем топая с одной остановки на следующую из-за того, что общественный транспорт не всегда останавливался там, где хотелось бы.       С другой стороны, в общественном транспорте был один весьма весомый плюс — его не отследить так легко как такси, да и перемещаясь на нём можно было отлично спутать следы. Видно профессиональная выучка даже в слегка хмельном состоянии работала на все сто, не давая совершить такую глупую, совершенно не обдуманную, оплошность.       Вслед за мыслью о собственном удобстве, в голове возникает весьма важный вопрос — а как, собственно, везти Разумовского из лечебницы до квартиры? Нет, Игорь конечно молодец, что собрался сравнительно рано и навострил лыжи по нужному адресу. Как говорил Фёдор Иванович: «Хвалю за хватку, дал бы десятку, да мелких нет». Трястись с Сергеем в душном и плотно набитом автобусе будет верхом идиотизма! И как он раньше то не подумал?       А следом за этими думами приходят следующие — а как объясняться? А во что одевать, ведь личных вещей у пациентов лечебницы быть не должно? Стоило ли как-то готовить квартиру к приезду психически неустойчивого человека? Блять, а как сам Игорь должен был подготовиться? Вряд ли отставленной ночью от себя бутылки вискаря будет достаточно.       «Думай, Игорь, думай» — пульсирует в висках, с каждым глухим ударом сильного сердца о крепкую клетку ребер разнося кровь по венам всё быстрее. Лишние переживания он откидывает как можно дальше и глубже, крепче держится за поручень на резковатом повороте к последней остановке. Всё, что касается их общения с рыжим горем он будет решать по мере поступления, а вот вопрос с транспортом решается легче, чем он мог подумать.       Юля. Она-то сможет выручить его и подъехать как можно ближе к стенам лечебницы на своей ярко-красной машине. Машинка у неё конечно маленькая и, вспоминая первую поездку на ней, когда что спереди, что сзади коленям не было места, мужчина недовольно морщит нос. Везти Разумовского может оказаться неудобным, хотя всё зависит от состояния.       В любом случае, выбор был не богат, а потому, он отписывает подруге смс-ку, мол, нужна помощь и машина. Юле разъяснять ничего не надо, она и так поймёт, это Дубину обычно надо разжевывать во всех подробностях, но на счастье Игоря, парень даже не догадывался, какую глупость его напарник решил совершить.       Юля присылает в ответ лаконичное «поняла», а спустя всего пару секунд, когда Гром уже сует телефон в карман, присылает «припаркуюсь у шлагбаума». Идти от остановки к лечебнице ещё порядка десяти минут, поэтому пока совершенно неясно о каком шлагбауме речь.       На фоне серого летнего неба громоздкое здание с зарешеченными окнами смотрело на мир грозно и неприветливо. Оно возвышалось на несколько этажей вверх и, несмотря на светлую лицевую отделку, напоминающую камень песчаника, выглядело весьма мрачно и угнетающе. Сколько ни смотри на него, а ничего кроме психушечки на ум и придет. Слишком уж атмосферненько.       У входа на территорию действительно стоит шлагбаум, под стать машине Пчёлкиной — ярко красный, выбивающийся из общей серо-бежевой картины. Гром огибает его со свободного конца и, убрав руки в карманы куртки, топает к стеклянным дверям, через которые уже виднееется некое подобие стойки регистрации и зал ожидания. Неужели здесь часто навещали пациентов? Или это только видимость такую создают? Выполняют всё согласно общепринятым нормам и прописанному проекту?       Вероятно, Игорь не мог идеально трезво оценить устройство лечебницы. После предоставленных Юлей материалов мысли о рыжем мальчишке, о той сумасшедшей бестии в обличии невинности, никак не выходили из головы. Он даже не помнит, когда в последний раз был так зациклен на чём-то, вернее на ком-то. Это тревожило, натягивало внутри нейлоновые струны беспокойства, вынуждая сглатывать вязкую слюну и дышать нарочито глубоко.       Майор пытался убедить себя, что Разумовский повёрнутый на своей идее революционер, и от этого так смешно, аж до скрежета зубов и застрявшего в горле возмущения, ведь сам же сейчас идёт спасать это безумие, чувствуя ко всему прочему странный трепет перед встречей. Он вдруг осознает, что ждал этого момента. Долго и упорно ждал дня, когда снова посмотрит в голубые глаза напротив и услышит мягкий, чуть дрожащий тембр. Игорь волнуется и на своё удивление жаждет этого как глотка воды в жаркий день.       Внутри к нему сразу подбегает женщина средних лет, видимо одна из более опытных медсестёр. Требует предоставить разрешение на посещение больного или хоть какое-то разрешение на посещение лечебницы, даже не уточняя к кому конкретно пожаловал майор полиции.       Игорь безразлично сует ей под нос удостоверение, кладёт левую руку в задний карман джинсов, и заметив немного растерянный взгляд женщины выдавливает из себя ухмылку. Говорит, что пришёл по делу Разумовского и должен встретиться с его лечащим врачом, то бишь с Рубинштейном.       Тётушка что-то лепечет невнятное под нос и просит его пройти за ней в кабинет главврача. По пути Гром оглядывается, запоминает все малейшие детали — от камер наблюдения до потрескавшейся в углах краски. Мимо них пробегают несколько санитаров, пара девушек в белых халатах бодрым шагом переходят между кабинетами. За полуоткрытыми дверями Гром примечает как и рабочие помещения, так и пару процедурных. Больных было не видать.       Дойдя до конца белого коридора, они переходят в болотно-зелёный, ещё более тихий, отделенный от белого толстой дверью со стеклопакетом. Дверь открывалась при помощи карточки сотрудника и без неё, карточки этой, Игорь вряд ли сможет здесь что-либо сделать. При нужде выбить дверь в привычном себе стиле не получится.       Женщина брезгливо морщится на запах алкоголя. Видно зря он решил пойти в той же рубашке, в которой бухал два дня назад. Впрочем, поборов недовольство запахом исходящим от мужчины, она кивает в сторону белой двери в конце коридора и практически выплевывает слова о том, что именно за ней он и найдет Вениамина Самуиловича. Игорь только бровь вопросительно вздёргивает на вопиющую дерзость медсестры. Та в ответ моргает, словно пытаясь не выдать, что чувствует себя ущемлённой, да быстро извинившись, скрывается с глаз долой.       Смысла медлить нет, да и тратить времени больше нужного совершенно не хочется, поэтому майор в пару длинных шагов оказывается перед дверью в нужный кабинет и, поборов желание выбить ее с ноги, непривычно аккуратно, без стука, входит. На него сразу бросают удивлённый взгляд. От неожиданности Рубинштейн даже привстает и как-то уж очень подозрительно быстро смахивает часть бумаг в ящик стола.       — Чем могу помочь? Секретарша доложила, что вы хотели поговорить, — кашлянув в сжатый кулак, быстро выговаривает главврач, а после встает по стойке смирно под оценивающим взглядом майора полиции.       На первый взгляд Рубинштейн мужик как мужик — короткие с проседью волосы, бородка, усы, небольшое пивное пузико. Совершенно ничего примечательного, ведь на его посту даже простенький серебряный перстенёк не кажется лишним или вычурным. Вот только во взгляде скользит нечто склизкое, вязкое, приторное и лживое, глаза с поволокой выдают недобрый умысел и явную неприязнь к Грому.       Странно, вроде ещё не общались, а оба уже терпеть друг друга не могут. Игорь то ладно, знает, что у Вениамина Самуиловича за душой не чисто, а вот что главврач лечебницы в нём враждебного увидел, было не понять. Уж вряд ли дело было в сжатых кулаках и напряженных лицевых мышцах, из-за чего желваки видно играли на челюсти.       На выдохе расслабившись, Игорь проходит глубже в кабинет и встает напротив стола Рубинштейна, окидывает помещение заинтересованным взглядом, даже рот приоткрывает совсем немного, картинно, даже почти театрально, подчёркивая своё любопытство.       По правую руку хозяина кабинета висит большой план эвакуации при пожаре, на котором расписаны и нарисованы все этажи и корпусы. Игорь скрупулезно запоминает расположение палат, а затем переводит взгляд на криво улыбающегося Вениамина Самуиловича, которому откровенно некомфортно в его присутствии.       — А когда она успела? — и вправду ведь, его до коридора ведущего в кабинет проводила сотрудница, но та никак не была похожа на секретаря, те обычно на шпильках бегают, да кофе пьют ожидая поручений.       — Так по камерам видно было и Валя ей сразу маякнула, что Вы идёте, а Верочка уже мне сказала, — объясняет психиатр, усаживаясь обратно в рабочее кресло, но заметив немой вопрос в глазах Грома поспешил пояснить, — По рации, — для достоверности даже указывает на черный передатчик на столе.       Вот только игра Вениамина была ясна с самого начала — ему никто ничего не сообщал, он сам увидел Грома и в подтверждение этому Игорь замечает на экране стационарного компьютера раскладку с камерами, которую Рубинштейн выключает как можно скорее.       — Так по какому Вы делу…эм… Как к Вам обращаться, простите?       — Майор Гром, Игорь Гром, — отвечает, мысленно улыбаясь тому, что произнес слова точно как знаменитую фразу главного суперагента во вселенной — Джеймса Бонда. В детстве ему нравились эти фильмы, — А Вам разве не сообщили зачем я здесь? — Неужели только и успели сказать «он идет!», ага, точно смертушка по душу грешника.       — Так это, не успели, вы так быстро ворвались, — Вениамин Самуилович пускай и создавал ощущение словно стоишь перед удавом, но Гром замечает нечто нервное в его движениях, то ли пальцами он как-то неестественно дернул подпирая кулаком подбородок, то ли глазки серенькие забегали по кабинету, словно проверяя нет ли на полках чего подозрительного.       Сомнений не было, никто ему ничего не говорил, он сам увидел по камерам слежения и теперь играл в глупое притворство. Вроде взрослый мужик, жизнью наученный, а в таких вещах точно подросток пойманный с сигаретой за гаражами.       — Так по какому Вы делу? — прочистив горло в который раз уточняет главврач, а Игорь переводит на него чуть блуждающий взгляд.       — Чистенько у Вас тут, — делает движение рукой подразумевая не только кабинет, но и всю лечебницу в целом, — Я присяду? — Кивок на стул напротив стола.       Рубинштейну явно с каждой минутой всё менее комфортно, напряжение в помещении растёт, цветёт и пахнет, и если бы Игоря попросили описать этот аромат, он сказал бы, что это стоялая вода и ионизированный воздух. Кажется ещё немного и в этом воздухе появятся искры.       Психиатр медленно кивает, пристально следя за каждым движением гостя. Интересно он сейчас себя чувствовал как хищник на охоте или как зажатый в угол бандит? Самого Игоря пронизывало чувство уверенности и некого превосходства, ведь из них двоих именно у Грома все тузы в рукаве. Во всяком случае он так думал усаживаясь на пластиковый стул черного цвета, отдаленно напоминающий те, что стояли в участке.       — Так…? — начинает было усатый вновь, но короткий жест руки его прерывает, а следующие слова и вовсе вгоняют в непонимание.       — Я за Разумовским, — Рубинштейн глазами хлопает на эти слова, точно рыба то открывает, то закрывает рот, но всё-таки выдает:       — Я думал все допросы и проверки по его делу были сделаны, но если это действительно нужно я провожу Вас к его камере. Для начала только разрешение мне предоставьте — тараторит мужчина, начиная рыться в бумагах на столе. Зачем, совершенно не ясно.       — Вы не поняли меня, — взяв со стола ручку, Гром крутит её между пальцев так словно игрался не с ней, а с острым ножом, — Я за Разумовским. Я забираю его, насовсем. — Лукавый взгляд исподлобья заставляет Вениамина Самуиловича содрогнуться, но тот быстро возвращает себе привычную холодность.       — Вы не можете забрать пациента по своей воле! Он опасный преступник! — с нажимом шипит психиатр упираясь руками в стол и чуть привставая, точно готовый перегнуться через стол, чтобы своё недовольство Игорю прямо в лицо прорычать.       Ох уж и быстро же завелся. Значит точно в шкафу парочку скелетов припрятал. Впрочем Игорю сейчас не до них. Заберёт рыжика и ни ногой больше в эти бесконечные коридоры не ступит, здесь даже пахнет неприятно — моющим антибактериальным средством с тошнотворным запахом розового грейпфрута. Игорь пробовал как-то этот цитрус и ему вообще не понравилось, уж больно шкурка горчила и вязала.       — Судя по вашим записям, сейчас он не опасней ребенка с шариковой ручкой вместо ножа, — Игорь ухмыляется, вертит в пальцах упомянутую ручку.       — Что? — Рубинштейн застывает подобно пораженному взглядом Медузы изваянию, лишь глазами только хлопает, и Игорь почти готов поклясться, что слышит как шевелятся извилины его мозга, точно не смазанные шестерёнки.       Вениамин Самуилович видно пытается осмыслить услышанное и понять, где он так прокололся, чего не заметил и кого потом прижать за длинный язык. Секунда другая и на лице его эмоции, одна за одной, сменяются, искажая холеную, запунцовевшую от гнева морду.       — Дрянная девчонка! Так и знал что с ней было что-то не так! — рявкает словно перед ним не майор полиции, а сама Пчёлкина. Грома это даже веселит, но он старается не представлять себя в образе смелой журналистки, мало ли Венька не выдержит откровенного хохота, — Ваше начальство знает, что вы задумали? — Он сужает глаза и нависает больше над столом, наклоняясь ближе в сторону гостя.       — Нет, но они и не узнают, верно? — улыбка пропадает с лица Игоря, на место ей приходит собранность и серьезность. Хватит уже шуточки шутить, пускай и только в своей голове, — Я молчу про ваши грязные делишки, а вы никому не скажете про мой визит и Разумовского, — и это даже не предложение, скорее констатация факта.       — А если к нему придут? — почти шёпот срывается с губ Вениамина Самуиловича. Кажется он уже почти согласен.       — Никто не придет, дело закрыто, — хмыкает в ответ майор, безразлично блуждая взглядом по кабинету, давая Рубинштейну несколько секунд обдумать положение дел.       — Нет, я не могу позволить вам забрать его, — всё-таки качает головой психиатр, — Он опасен и не изучен. Его случай уникальный! — Но не договаривает, что хотел бы лучше изучить «этот» экземпляр, поставить парочку новых экспериментов. Умный, гнида.       Игорь переводит на Рубинштейна тяжелый взгляд и теперь уже сам подается вперед, оставляя между их носами не больше десяти сантиметров.       — Я не нуждаюсь в вашем разрешении, — тихий голос пропитан угрозой и неприязнью. Если понадобится он с радостью приложит врага лицом об стол, чтобы, так скажем, познакомить с рабочим местом поближе, — Но если вы будете мне препятствовать, то… — Скалится и вытаскивает из нагрудного кармана белого халата именной магнитный пропуск, — Я вам организую долгий отпуск в личной камере. Возможно какой-нибудь псих тоже захочет на вас парочку тестов сделать. Было бы прекрасно.       После он выпрямляется и взяв карточку от дверей поудобнее в ладонь направляется на выход из кабинета, оставляя опешившего Рубинштейна позади, но останавливается в дверях и оборачивается.       — Ах да, не подскажите в какой камере сидит Сергей?       — В тупиковой, — не задумываясь выпаливает Вениамин, затем ахая от собственной глупости.       Игорь выходит не благодаря. Тупиковая камера судя по плану здания была всего одна и находилась этажом выше. К ней он и спешит, чувствуя как волнение новой волной начинает накатывать изнутри, заставляя легкие сжиматься мелкими нервными спазмами.       Пройти мимо не знающих сотрудников оказывается совершенно не сложно, лишь несколько человек удивленно поглядывают на него, когда он пищит карточкой переходя из одного крыла в другое. Но так длится совсем недолго, меньше минуты, прежде чем за спиной слышатся шаркающие шаги и тяжелое дыхание. Видать Рубинштейн бежит спасать ситуацию.       — Постойте! — Требовательно хрипит он от сбитого дыхания, почти догоняет Игоря, когда тот в последний коридор проходит, едва успевая проскользнуть мимо закрывающейся двери, — Вы не заберете его!       Игоря уже порядком подбешивало то, что Рубинштейн то активно отказывался отдавать Сережу, то застывал и позволял. Вот только поздняк метаться, Игорь заберет рыжего и если Вениамин продолжит что-то крякать, то получит по зубам.       Главврач хватает Грома за плечо желая развернуть к себе и не дать увидеть через стекло камеры скукоженный образ Разумовского, но Игорь проводит захват и, заведя руки Вениамина Самуиловича за спину, прижимает того к стене, крепко вжимая в неё и не давая рыпнуться.       — Я неясно выразился? — рыкает в самое ухо, давит еще сильнее на его плечи, заставляя промычать от болевых ощущений в плечевом суставе.       — Я напишу на вас заявление! — пытается угрожать Рубинштейн, дергается, но тут же воет точно раненый зверь: захват Игоря был слишком крепок, — Вас уволят и… — Дыхание сбилось, голос стал скрипучим, а договорить ему не дали.       Взгляд падает на ремешок магнитной карточки висящей на шее главврача. Наверняка позаимствовал у кого-то из сотрудников, иначе бы не поспел бы сюда так скоро. Игорь поднимает глаза на черный полукруг в углу коридора. Красная лампочка камеры наблюдения мигает, как бы говоря об активной видеозаписи.       Плохо, конечно, но избежать камер вряд ли бы получилось при любом из раскладов. К тому же Рубинштейн не нажал на кнопку сигнализации и экстренного положения, а значит догадывался, что из них двоих у Грома больше шансов выйти сухим из воды.       — Всего пара движений и ваши дела будут известны всей стране из репортажа Юлии Пчёлкиной. Думаю вы не хотели бы этого, верно? — Гром и сам не знает откуда у него столько выдержки язвить и шипеть. Любого другого он бы уже давно уложил на лопатки и отметелил к чертям собачьим, но внутренний голос подсказывал от такого отношения к Вениамину Самуиловичу не выйдет ничего хорошего. Из-за этого он только грозно рыкает тому на ухо, — Не мешайте мне.       После он разжимает захват и наконец подходит вплотную к стеклу камеры Разумовского. Пиздец. То, что он видит это просто пиздец, никаким другим словом не описать. Рубинштейн откашливается на фоне, пока он всматривается в бледный образ миллиардера.       Парнишка казался крохотным в большой камере. Он вжимался в угол палаты, будто пытался спрятаться от кого-то; руками закрывал лицо и голову, колени прижимал как можно ближе к груди. Сломленный и потерянный.       Внутри всё сжимается от этой картины, особенно от того насколько тонкими стали пальцы, точно у ведьмы какой-то. Хрящи казались узловатыми, а синие венки едва ли не светились под бледной кожей, вздыбливаясь над пястными косточками. Босые ноги тоже посинели — Сергею явно безумно холодно в хорошо вентилируемом помещении, а развязанной смирительной рубахи не хватало чтобы согреться.       Волосы стали совсем не такими яркими, как запомнились. На фотографии, что показала Юля, всё казалось не настолько плачевным. Тонкие и ломкие, все в колтунах, отросшие больше чем Гром мог предположить.       Сомнений, что Сергей слышал их с Вениамином Самуиловичем возню не было, ведь стоило только тихо шаркнуть носом ботинка по полу, как рыжий зажимается еще сильнее, сжимает тонкими пальцами плотную белую ткань.       — Он не в себе и не сможет жить как раньше.       — Ему и не надо как раньше, — разумеется Сереже надо жить как полноценному человеку, но точно не как раньше, не как с Чумным Доктором, а для этого он должен вылечиться, — Выпишите его лекарства, дозировки и… ну вы поняли. — Игорь отмахивается, а после проводит магнитной карточкой, открывая дверь в палату.       Вениамин что-то невнятно бубнит под нос, но вроде как соглашается. Видно всё-таки готов пожертвовать одним интересным экземпляром, лишь бы сохранить в тайне свои грешки, недостойные главврача психиатрической лечебницы.       В палате в разы прохладнее чем в коридорах, поэтому не мудрено, что парень так хреново выглядит, может он еще и простуду подхватил сидя на ледяном линолеумном полу. Только сейчас до Игоря долетает неразборчивый шепот, который кое-как собирается в предложение «это не по-настоящему, его нет». Интересно, о ком говорит Сергей? О Чумном Докторе или о Громе?       Шаг другой и майор присаживается на корточки рядом с младшим, кладет руку на его худое плечо, чувствуя даже через плотную ткань смирительной рубахи острые ключицы и сильно выпирающий акромион¹. Внимательный взгляд Рубинштейна жжёт затылок, посылая мерзкое ощущение по коже.       Сергей под его касанием замирает, но не успевает Игорь и рта открыть чтобы ляпнуть нечто в своем стиле, как парень ужом изворачивается и кусает его за ладонь между большим и указательным пальцем. Смотрит испуганно, глаза большие и голубые-голубые, ноздри раздувает да угрожающе мычит сквозь крепко сжатые зубы. Рыжий зверёк испугавшийся помощи.       Игорь шипит, но руку не одергивает чтобы не пугать Разумовского еще больше. Тот смотрит на него точно призрака увидел.       — Сережа, я пришел за тобой, — старается говорить как можно тише, осторожно перемещает руки стараясь не касаться парня, но будучи наготове если тот опять начнет кусаться. Но Разумовский только головой качает, отросшая челка прячет за собой его болезненное лицо.       — Игоря нет, он не придёт… — Шепчет рыжий, а после в голубых глазах вспыхивает буйное всепожирающее пламя, — Не смей принимать его образ! — Он валит Грома на пол. Оседлав его бедра, пытается задушить, но руки слишком слабые и не послушные отчего попытка выходит неудачной.       Игорь перехватывает костлявые запястья, старается зафиксировать их так чтобы лишить возможности надавить ему на гортань. Второй рукой тянется к искаженному гневом лицу и аккуратно заправляет тонкую рыжую прядь за ухо, надеясь что это вырвет парня из приступа ярости, но тот шипит, рычит, снова пытается укусить. Ему это почти удается: Гром чудом лишь успевает отдернуть руку и зубы клацают воздухом в паре миллиметров от кончика среднего пальца.       Тем не менее, неудачная попытка не останавливает рыжего и тот пытается сильнее надавить на шею Игоря, чтобы хоть немного придушить, но вместо этого неловко и обессиленно падает мужчине на грудь. Шипит от обиды, тянется впиться зубами в кожанку в районе плеча, но голову не удобно поворачивать, отчего он больше слюнявит холодный гладкий материал, чем кусает. Досадное поражение в изначально не равном бою.       Гром быстро меняет положение их рук, и прижав руки Разумовского к его телу, обнимает парня, крепко сжимая, чтобы перестал рыпаться и наконец понял, что Игорь не очередная буйная галлюцинация, а реальный человек, который дышит, пахнет и от которого исходит тепло.       — Тише, тише, — с чуть сбившимся дыханием тянет, немного ёрзая с одного бока на другой, как бы убаюкивая младшего на своей груди. В голове царит звенящее ничего, а это совершенно на него не похоже, — Я настоящий, Сереж, настоящий.       Мало помалу Разумовский оставляет жалкие попытки вырваться или навредить, постепенно расслабляется в руках майора, скулит побитым псом, повторяя себе под нос «Этого не может быть. Ты бы не пришел». Похоже, даже всхлипывает, трётся лбом о грудь незванного посетителя, неверяще, словно в бреду очередных беспокойных снов-видений. Нормальных снов у него не было уже слишком давно.       — Я рядом Сереж, всё хорошо, — Игорь знать не знает как вести себя сейчас, как справляться с таким Разумовским. Да и «хорошо» в их ситуации весьма относительно.       Неужели каждый раз придётся вот так прижимать к себе и надеяться что всё обойдется? Игорь понимал вроде, что должен быть мягким, но совершенно этого не умел, никогда раньше не приходилось уметь. Он был одиночкой. Только-только начал понимать, что такое дружба и уже влез в няньки психически нездоровому преступнику с раздвоением личности, более слабую из которых было бесконечно жаль и еще что-то. Гром не знал как это «что-то» называется. Беспокойство? Возможно.        — Поехали домой, — шепчет он, пытается встать вместе с Сергеем, но парень буквально заваливается на него без сил, дрожит еще весь, в холодном поту.       — У него начинает развиваться мышечная атрофия от малой активности и из-за намеренного голодания, — поясняет из-за стекла Рубинштейн, — Вам придется с этим что-то делать. — Он ухмыляется так довольно, что Гром готов оставить Сережу еще на пару минут в камере, чтобы в это время набить морду этому индюку называющему себя главврачом треклятой лечебницы.       Игорь, кое-как придерживая Разумовского, снимает свою куртку и накидывает ту на плечи парня, подхватывает того под колени и плечи, несёт прочь, не в силах прогнать дурацкие ассоциации: ведь так обычно носят невест.       Младший жмётся к нему едва ли осознанно, просто как к источнику тепла, шмыгает носом, но Игорю и этого достаточно чтобы облегчённо выдохнуть. Похоже его совершенно безрассудный план, вернее его полное отсутствие, сработал. Чудо, не иначе. Жаль только голова не прошла, но зато, кажется, окончательно наступила трезвость.       Вениамин Самуилович торопливо перебирает ногами чтобы успевать за уверенной походкой Грома. Приглаживает растрепавшиеся седые волосы, недовольно пыхтя. Сложно смириться с тем, когда у тебя столь нагло отбирают любимую игрушку.       — Может он и просто истощен и ничего серьезного, голодание как никак, — щебечет главврач, когда почти ровняется с Игорем.       Вот вроде и кажется, что Рубинштейн решил не с того ни с сего его обнадежить и подбодрить, но подтон в его словах такой, что легко догадаться — голодание не всегда было добровольным, а вполне себе прописанной Вениамином Самуиловичем практикой.       Но реагировать на это совершенно не хочется, поэтому Гром несёт Разумовского на свободу, где уже начинал накрапывать летний дождь. И ведь не скажешь, что время уже послеобеденное.       Игорь тормозит у автоматических стеклянных дверей, сбрасывает пропуск на пол, после удобнее обхватывая ставшего лёгким Разумовского. А может просто на адреналине не чувствуется тяжести чужого веса.       — Не забывайте, что я Вам сказал. Хоть одно слово вылетит за пределы лечебницы, все ваши делишки вскроются! — Угрожает он застывшему позади мужчине, и тихо извинившись перед подозрительно затихшим Сергеем, выходит на улицу даже не дожидаясь ответа.       Свежий влажный воздух проникает в лёгкие, чуть обжигает разгоряченную кожу. Что же, это было просто. Даже слишком.