Вересковая пустошь

Думала ли я — что было бы, не отправься я по зову души зализывать сердечные раны в глубинку, прочь из города, от его суеты и равнодушия к чужой боли, принимая решение под влиянием сиюминутного порыва? И я отвечу: нет, явно не думала, а только чувствовала, что поступаю единственно верно, только так… и никак иначе. Но моя история началась не сейчас, и даже не в этом мире, если уж быть точной. Сложились ли так звезды на небосводе, решила ли пошутить Леди Судьба, а, может, так и было предрешено, но что случилось — то случилось. И не могла я в данный момент найти сил не только на решительные действия по своему спасению, но и на то, чтобы произнести хоть словечко жалобы или просьбы… Мне было так плохо, словно меня на полном ходу сбил грузовик. Боже! Как же больно, все косточки и суставчики выкручивает, я готова уже выть в полный голос, глаза… что с моими глазами? С трудом, всхлипывая, ощупала лицо и глаза — сплошная опухоль… что со мною? Последнее, что я помню — внезапное и немотивированное объективными причинами нападение пчелиного роя на глупую, недальновидную женщину, решившую прогуляться до речки, что текла тихо-мирно не далеко от деревенского домика, что я сняла на все лето. Откуда эти неадекватные насекомые вообще взялись? Я же не подходила ни к деревьям, на которых могли бы быть размещены их улья, не видела ни одного рукотворного пчелиного домика… Застонав, попыталась успокоиться — не вышло. Было не просто страшно, было до ужаса страшно! Где я? Почему вокруг такая зловещая тишина, и что-то капает рядом… кап-кап… кап-кап. Ну допустим, меня покусали дикие пчелы, и я в больнице, но почему мне не вкололи обезболивающего и, самое пугающее, почему я сижу на чем-то жестком, холодном, и пахнет вокруг далеко не лекарствами. Запах в помещении был затхлым, с ароматом мышиного помета и гнили. Боже, так что же все же случилось со мною? Как можно было так вляпаться в пятьдесят лет? Разве мне мало было оказаться разведенной после тридцати лет брака, не оставивших на память ни собственного жилья, ни детей — почему-то мы с мужем оказались не совместимы на генетическом уровне, что было весьма болезненно узнать за год до развода (к моему горькому сожалению, знала бы раньше…), — ни даже рабочего места. Вот с последним вообще обидно получилось — работала я в компании бывшего супруга управляющим, и увольнение стало делом решенным в день получения свидетельства о разводе. Все мои претензии по части имущества пришлось забыть, так сказать во избежание преследования опять же «бывшим» через суды за якобы разворованные «резервные фонды». Да если б я и правда, что украла бы из компании, то у меня точно уже была бы вилла где-нибудь на Мальдивах, а не жалкая комната в коммуналке на окраине города, и месячный оклад в кармане, так сказать, в качестве подъемных. Сволочь, одним словом, оказался тот, с кем я думала прожить до старости лет в любви и согласии. Но теперь уж точно — ничего не попишешь. И все же — где я? Попыталась подняться и охнула — в спине прострелило знатно. Да еще и в лодыжке так резануло, что если бы не слипшиеся от гноя глаза, слезы бы точно ливанули по опухшим щекам. Переждала боль, пытаясь справиться с дыханием, и упорно двинулась, постанывая, вздрагивая, вдоль стеночки, касаясь склизкой поверхности кончиками пальцев. Надо же, я еще и брезгливость ощущаю? Смешно даже. Сама выгляжу, наверное, как кикимора болотная или чудище лесное с опухшим от укусов пчел лицом и возможно телом, не зря же все так болит, так еще и боюсь запачкать руки о какую-то невидимую грязь или слизь. Нет… дальше идти — сил нет совсем. Лучше переждать сидя… Опустилась на пол и даже где-то глубоко собственного сознания ощутила проблеск радости, так как пальцы нащупали солому, как вдруг странный звук привлек мое внимание. Похоже на топот ног… где-то за стеной. Напрягла слух до максимума — ну точно. Кто-то явно спешил, затем шаги затихли, и раздался противный скрежет, такой, словно пытались открыть двери, державшиеся на проржавевших от старости петлях. Я замерла, не зная, что ожидать от неожиданного посетителя, если учитывать и тот факт, что нахожусь я тоже неизвестно где. Дверь отворили и затихли. Как вдруг совсем рядом мужской голос произнес нечто на незнакомом языке, по своей эмоциональной окраске напоминающее ругань. Я сжалась и почему-то задрожала. Не знаю, что меня так напугало — может то, что я ни слова не поняла из столь гневной речи. Затем раздались снова чьи-то шаги, в помещение влетел еще один, судя по тяжелой поступи, мужчина и эти двое — кто они, горе похитители? — начали ругаться между собой. И все время произносили одно и то же слово, перемежая с другими, а мой мозг невольно выцепил его из общей массы ругани и запомнил — «Гульбишэ»… Гульбишэ? Что бы это могло значить? Но как начали ругаться эти двое, так и внезапно умолкли, затем я ощутила легкое прикосновение к шее и… отключилась. Следующая встреча с собственным сознанием состоялась среди запахов иного характера, хотя затхлость присутствовала, но не было уже иных отвратных «ароматов». Да и лежала я явно не на твердом, холодном полу, а на чем-то мягком, пахнущим приятным разнотравьем. И даже головой я почувствовала то, что смело можно было бы назвать подушкой. Одно казалось неизменным — вокруг стояла звенящая тишина и снова что-то капало. Кап-кап… Приподнялась на локтях, невольно удивившись, что прежней боли в телесах своих уже не чувствую, за исключением той боли, что испытывало в данный момент мое многострадальное лицо, да и глаза все еще не могла открыть… Прикоснулась пальцами ко лбу и поняла, что на глаза намотана какая-то тряпка, кстати, она тоже пахла какими-то приятными травами. Снять ее  или не трогать? Не зря, наверное, кто-то озаботился ее наложить, как повязку, на мое лицо? Села, приняв позу поудобнее, вздохнула полной грудью, прислушиваясь к ощущениям — вдруг сердце кольнет, или позвонки прострелит где? Нет, как ни странно… хотя после таких мучений, что пришлось претерпеть в последнее время, сердце стало нещадно болеть, асистолия тоже стала частой спутницей разгулявшегося по телу ревматизма, да и головные боли одолевали, их еще мигренями зовут. «Ну, что ж поделать, — как говорил мой терапевт, — не девочка же уже, почитай на пятый десяток замахнулась, возрастное все это. Опять же вес лишний. Сбросить бы вам килограммов пятнадцать… всё легче бы было». Мда, возрастное… пятьдесят лет, и уже разваливаюсь как старая кошелка. Обидно. А ведь в молодости была красивой девочкой с зелеными глазами, ресницами-опахалами, точеным носиком и задорной улыбкой, из-за которой и обратил на меня внимание мой тогда будущий «бывший» муж. Лучше бы вообще мимо прошел или смотрел на кого другого — мысленное бурчание позволило немного собраться, а следом, еще и мысленную оплеуху отвесить себе. Довольно! Не стоит ворошить прошлое. Не важно, что когда-то каштановые пышные косы до пояса нынче стали блеклыми, раньше времени поседевшими (хотя и  пыталась закрасить их, но я-то знала, сколько у меня седых волос), а румянец если и был на щеках, то только от раннего морозца или во время приливов вперемешку со скачками давления. Да и фигура утратила стройность, кожа посерела, а взгляд перестал лучиться огнем радости. Довольно! Неужели я должна все еще цепляться за прошлое, а не попытаться жить настоящим. Вот именно! В первую очередь — надо разобраться со своим местом нахождения и самочувствием. Повертела головой, все еще подспудно ожидая, что вот сейчас кольнет в основании черепа, или пронесется боль резкой молнией вдоль позвоночника, затапливая голову мигренью… Но странная легкость в теле заставила насторожиться и обеспокоиться — уж не вкололи ли и правда мне какого-нибудь сильнодействующего вещества? И что самое обидное, в таком вот состоянии, когда не видишь ничего, вдруг понимаешь — все, аут, приперло! В смысле в туалет надо и срочно! Что же делать? Спустила ноги, пытаясь нашарить голыми ступнями пол (и куда подевалась моя обувь?), и когда коснулась половой доски, озадачено ощупать пальцами шероховатую дощатую поверхность. Странно, что пол оказался не покрашен и даже не зашкурен. Странно. Половицы скрипнули под моим весом, и тут же услышала чей-то вскрик. — Ой, я совсем заснул, подождите… я помогу, — раздался недалеко от меня чей-то ломкий мальчишеский голос, и в мою руку повыше локтя тут же довольно крепко вцепились чужие пальцы. — Вам в уборную? — Что? Э-э-э… да-а, — несколько ошарашено ответила, пытаясь осмыслить — а ведь я поняла то, что этот парнишка сейчас произнес. — Ты говоришь по-русски? — Это вы говорите на нашем… сюда, — меня аккуратно провели через порожек, посоветовав при этом не запнуться, и дали рукам нащупать… — Что это? — не поверив своим ощущениям, решила переспросить, и едва не застонала, когда получила в ответ: — Ночной вазон, медина. Парнишка быстро притворил дверь за собой, о чем оповестил тихий скрип дверных петель. И что прикажете — пользоваться мне, женщине в возрасте с больными суставами, вот Этим? Промучившись какое-то время, я все же, судя по звуку, управилась и даже не напортачила, только стыда немерено претерпела. Выползла по стеночке из уборной и снова оказалась в цепких ручках мальца. — Как тебя звать-то? — тихо спросила, позволив подоткнуть одеяло под ноги, как только оказалась на постели. — Тамин. А… вас? — почему-то парень запнулся, словно не мог определиться, как ко мне обращаться — на «вы» или проще «ты». — Ко мне можно обращаться Светлана Сергеевна. А скажи мне, Тамин, где это я нахожусь и что с моим лицом? Повернула голову в сторону собеседника, уловив какой-то странный звук, словно кто-то шумно выдохнул воздух, и еще кое-что захотела выяснить: — И подскажи, мне привиделось в бреду или нет, что я была в каком-то помещении, похожем по запаху на… подземелье? Чудные же вещи иногда случаются. — Что вы… медина Светлая Лана Сер…сер… как вы говорили? — Просто Светлана Сергеевна, — поправила от чего-то разволновавшегося парня и поторопила. — И все же, ответь на вопросы, будь любезен. А то мне кажется, что я на старости лет сошла с ума. Тут Тамин чем-то загрохотал, словно стул уронил или табурет, и затараторил: — Вы пока полежите, я сейчас знахарку позову, она поможет повязку поменять и накормит. А мне… а я… мне уже бежать нужно. Дел столько еще. — Да постой же, — протянула невольно руки, словно пытаясь ухватиться за шустрого мальчугана, — объясни же… — Мне нельзя… Вот очнется старшой, пусть сам и объясняется. Да, дождитесь его. — Да кого?! — хрипло выдохнула я, чувствуя усталость, накатившую внезапно. — Рэма… то есть кнэза Рэмуэрда. Звук закрываемой двери и топот ног за нею поставили точку в череде вопросов, что готовы были сорваться с моего языка. А их появилось вдруг достаточно. Это каким же таким чудесным образом я внезапно стала понимать и говорить на чужом для меня языке? В какой стране принято обращение к женщинам «медина»? Допустим, знахаркой могли величать какую-нибудь деревенскую травницу, но и то — в какой же глубинке я должна находиться, что бы услышать такое? А обращение «кнэз» — это что вообще такое? И имена какие-то странные — Тамин, Рэмуэрд. Вздыхай — не вздыхай, а сделать что-либо сейчас ничего не смогу. Придётся понемногу выспрашивать у местных, что произошло со мной и где я нахожусь. Прикасаться пальцами к верхней части рук и кистей было не менее болезненно, чем к лицу, и потому я вытянула руки вдоль тела, откинулась на подушку и прислушалась к себе. Паники или истерики явно не предвиделось, тело, помнящее отголоски выворачивающей наизнанку боли, почему-то сейчас казалось какими-то легким. И если бы не боль в руках и на лице, можно было бы не волноваться. За размышлениями пропустила момент появления в комнате еще одного посетителя, и дернулась от звука голоса, раздавшегося рядом с собой, больше из-за неожиданности, чем от испуга. — Вижу, вам уже лучше, медина… — женский голос показался несколько уставшим. — Как ваше имя, помните? — Да, — отозвалась я, повернув голову в сторону собеседницы. — Светлана. Это, наверное, вы за  мной ухаживали, пока я была без сознания? — Да. Медина Свет… лана, — знахарка запнулась на моем имени, словно ей было не привычно произносить его, затем коснулась теплыми пальцами моего левого запястья и пробормотала: — Досталось вам, медина, не то слово… Жаль, что меня поздно привезли к вам, долго придется лечить такие язвы… Упрямцы, все они как кнэз, упрямцы. Надо же было вас принять за гульбишэ. — А кто это… гульбишэ? И, уважаемая, как мне к вам обращаться? Женщина громко хмыкнула, затем что-то рядом зажурчало, следом послышался характерный звук отжимания воды из ткани и к моим рукам поочередно приложили примочки. — Гульбишэ — это обретающая в окрестных болотах нечисть. А меня кличут знахоркой Вирой.  А сейчас мы сделаем примочки и на глазки, и на щечки… потерпите немного. — Подождите, какая еще обретающая… нечисть… почему обретающая? Вира, вы имели в виду — по преданиям? — странное беспокойство все больше охватывало меня по мере того, как странностей в моей копилочке становилось больше. — Тихо-тихо, не волнуйтесь так. Давайте снимем повязку… позже все вопросы…позже… Вира довольно быстро и аккуратно освободила мое лицо от тряпиц и поцокала языком. Но что-либо спросить еще мне не позволили, начав обрабатывать болезненные опухшие веки, затем лоб, щеки… губы тоже получили свою порцию лекарственного взвара, как его назвала знахарка, а потом мне велено было лежать и не шевелиться. Покрыв широкой мягкой тканью, смоченной все в том же взваре, полностью все лицо, затем так же накрыв и руки, Вира тихонько шикнула, едва я что-то промычать попыталась вопросительно и удалилась. Напоследок сообщив, что скоро снова придет и будет кормить меня наваристым бульоном. Ну вот, а мне так хотелось подробнее порасспросить обо всем, да хотя бы узнать, какая погода за стенами этого дома. По-крайней мере, думать, что я нахожусь в хлеву, явно не приходилось. Было тепло, сухо и, кажется, я даже расслышала треск горящего дерева в камине, а может и в печурке. Так, прислушиваясь к звукам, что окружали меня, я постепенно задремала. И сквозь сон не могла понять, кто или что бормочет рядом, и бормочет ли… — Я тебе говорю, он ошибся… я собственными глазами видел, как это… эта гульбишэ, издавая те страшные звуки, появилась в круге… она выла, как самая дикая самка гульбишэ, и вот увидишь, Рэм очнется, отойдет от головной боли и сам погонит ее обратно на болото. — Ты совсем рехнулся, не видишь что ли… у гульбишэ не может быть таких розовых пальчиков и гладких пяточек… дурак ты. Девка это, — громким шепотом возразил второй мужской голос, который не столь яро был настроен против незваной гостьи, то есть меня. — У тех же копыта вместо таких… ножек. Ух, а красивые ножки-то… — Эй, — раздалось где-то в стороне яростное шипение голосом, похожим на Вирин, — а ну идите отсюда! Вот охальники! К больной и спящей по юбку лезут! Я старшому-то расскажу, дайте только время. — Да ты что, Вира! — возмутился второй, которому отчего-то мои старые ноги понравились. — Мы просто пришли убедиться… — Убедились? А теперь вон отсюда! — рявкнула знахарка, что даже я дернулась. — Ну вот, разбудили. Ворча себе что-то под нос, женщина подошла ближе к кровати, чем-то позвякивая (уж не поднос ли с посудой у нее в руках?), и произнесла, как только прикоснулась к мои рукам: — А это можно теперь убрать. Присаживайся поудобнее. — Я могу попытаться открыть глаза? — задала я, наконец, самый важный для меня вопрос. — Рано… лучше завтра. Пожалуй, все же глаза я завяжу тебе… то есть вам. — Да ладно, можно и на «ты». Чего уж там, — вздохом выразив сожаление, что не могу воспользоваться своим зрением, села и тут же почувствовала, как Вира поправляет за моей спиной подушки, складывая одну к другой плотнее. — Хорошо. Так удобно? Я кивнула. — Тогда открывай рот, только осторожно, у тебя в уголках еще не разошлись спекушки… — Что не разошлось? — не поняла, пытаясь пальцами ощупать губы. — Гнойнички запеклись… ты ж целые сутки в подземелье пробыла… — Почему? — невольно вырвался горестный вопрос. — Не могу пока ничего сказать. Не смею. Без позволения кнэза. Не спрашивай, открывай рот, я тебе бульону дам. Тебе силы нужно восстанавливать, ну же… Вторая ложка… Так, подбадривая, меня накормили наваристым бульоном, вкусом чем-то напомнившим куриный, и заставили снова лечь, вытерпев процедуру по завязыванию глаз. Собрав посуду, Вира собралась снова уходить, а мне вдруг так тоскливо стало, что снова одна останусь, даже сердце дрогнуло. — Вира, зачем я здесь? Что со мною случилось? — всхлипнула, не удержавшись, и прижала кулак ко рту. — Ну-ну, милая, успокойся… все будет хорошо. Кнэз наш очнется, сразу все и прояснится. — А кнэз… это хозяин дома, правильно я понимаю? — тяжело вздохнула я в ответ. — Почти. Да. — А что с ним? — спросила просто из вежливости, хотя мое состояние в данный момент волновало меня больше. — Ничего страшного. Небольшое истощение. Отоспится и придет в нормальное состояние. Это как после тяжелого похмелья, сон — лучший лекарь. — А-а, — почти брезгливо сморщилась — терпеть алкоголиков не могу — и кивнула. — Рассольчик ему помог бы… — Уже давала. И взвар тоже. Только не держится внутри ничего, все обратно вышло. Так что только сон и поможет. Странно, хозяин дома отравился некачественным алкоголем что ли? Вот чувствую, не найдем мы с ним общий язык, коли он так выпивку любит. С другой стороны, кто я такая, чтобы к мужику в душу лезть, и предъявлять свои взгляды на трезвый образ жизни? Вот именно, никто. Да и своих проблем хватает. Вира ушла, молча, не сказав больше ни слова, а я решила заняться обдумыванием сложившейся ситуации и поиском возможным путей для решения некоторых неразрешимых на первый взгляд вопросов. Но отчего-то снова уснула. То ли бульон оказался таким наваристым, то ли меня сонным лекарством напоили… кто поймет, этих знахарей.