Various Storms and Saints/Грозы и Святые

Она выстукивала по столу дробь на четыре счёта. Стучала четыре раза. Останавливалась на столько же. Снова стучала. Нумерология сегодня была скучной, и она никак не могла заставить себя сконцентрироваться. Её нога покачивалась вверх и вниз под столом, пока она слушала, как профессор всё бубнил и бубнил о важности порядка. Тук, тук, тук, тук. Её глаза метнулись на часы на левой стене — ещё тридцать минут. Лишь тридцать минут, всё нормально, она любила уроки. Она могла продержаться ещё тридцать минут. Гермиона закусила щёку с внутренней стороны, считая до четырёх в своей голове. Тряслась, кусала, стучала, считала. Ждала. — Ладно, я попрошу тебя перестать делать это. Она повернулась, обнаружив Кормака Маклаггена с натянутой улыбкой. Когда она успела сесть с ним? Неужели она действительно была такой рассеянной? — Прости, — произнесла она, опустив свою ручку. Убрав руки под стол, она стала ковырять кутикулу. — Ты в порядке? — спросил он, медленно выводя буквы. Гермиона посмотрела на него, нахмурив брови. — Я в норме, Кормак, спасибо, что поинтересовался. Часы затикали громче, но никто, кажется, не заметил этого. Ещё двадцать семь минут. Оставшись без стука, Гермиона считала, сколько раз её нога моталась вверх и вниз, пока секундная стрелка не достигла двенадцати. Она не могла сидеть неподвижно, она должна была двигаться. Если бы она не двигалась, то начала бы чесать руку, а устраивать кровавую сцену посреди урока нумерологии в её планы на сегодняшний день не входило. Гермиона потёрла нос, заправила волосы за уши, пригладила брови. Она сдёрнула мёртвую кожу с губы, поморщила нос, переместила волосы, заправленные за уши, поверх них. Выпрямилась, расправила плечи и размяла шею. Гермиона посмотрела через правое плечо и застыла. Ни единый дюйм её тела не шевелился. Он смотрел. Серебристые глаза изучали её так, будто она была животным в зоопарке. Она взглянула на часы. Двадцать пять минут. Теперь, зная, что он смотрел, девушка не могла мыслить трезво. Не тогда, когда руку непрерывно пронзала боль, а его взгляд сверлил в ней дыру. Ножки стула лязгнули по полу, когда она поднялась, обратив на себя внимание класса. С дырой в животе она поспешила к выходу из кабинета. Почему всё кружилось? Стены текли, как дерьмовая картина маслом. Пол под её ногами превратился в бассейн. Она боролась с волнами, в поисках кого-либо в коридорах. Вода всё поднималась, и она не могла дышать. — Гермиона? — Профессор Слизнорт! — сказала она со слишком большим энтузиазмом. — Здравствуйте! Она зажмурилась, моргая, заставляя всё прийти в норму; пытаясь вспомнить, как замок выглядел до начала протекания, нет — потопа. — Я надеялся поговорить с вами завтра после урока, но поскольку вы здесь, у вас не найдётся минутка? — он весело улыбнулся. — Конечно! Чем я могу быть полезна? Дыши, ты можешь дышать. Вдох и выдох. Сфокусируйся на его лице. — Я получил весьма интересную записку от мистера Малфоя… Профессор продолжал говорить, она знала, что продолжал, но девушка не могла соображать после упоминания его имени. Он мог исправить это, но она не собиралась идти к нему. Мистер Фейрер сказал ей держать дистанцию, и она держала гребаную дистанцию. Так что она убедилась, что расстояние было там, в подземельях. Она не могла создать проблему. Это было не в её стиле. Кто ты? — Гермиона, моя дорогая, с вами всё в порядке? Она снова увидела его — розовые щёки, морщинки и всё остальное. Неестественно широкая улыбка расползлась на её лице, и она хихикнула. — Прошу прощения, профессор! Не могли бы вы повторить? Что-то насчет… студента, — сказала Гермиона, выглядя чересчур доброжелательной. Разве это не похоже на неё? Всегда готовую помочь. Слизнорт медленно кивнул, тщательно переваривая то, что она сказала. — Да, мистер Малфой передал мне записку, в которой сказано о том, что вы не сможете стать практиканткой по моему предмету и что вы рекомендуете его вместо себя. Я надеюсь, что вы понимаете, почему я спрашиваю, моя дорогая. Вы с ним, кажется, никогда особо не дружили. — Нет-нет, мы не друзья. Это… одно из условий испытательного срока мистера Малфоя — быть практикантом, и моя работа, как старосты — помогать однокурсникам, — ответила она. — Надеюсь, я не создала проблему. — Разумеется нет! — Слизнорт рассмеялся, пренебрежительно махнув рукой. — Замечательно! Теперь, если вы не возражаете, мне нужно уйти. — Да, да, я увижу вас на уроке. Задыхалась, она задыхалась. Ноги вели её по замку, пока глаза наполнялись слезами — Гермиона не могла дышать. Горло сжималось само по себе, когда она тёрла его. Она кашляла, но ничего не помогало. Кружилось. Всё вокруг кружилось. Боже, рука горела. Это всего лишь царапина. Совсем немного, не так сильно. К чёрту Драко Малфоя. Он раздражающий. Он проблема. Гермиона не сделала ничего плохого. Ему нужно держаться подальше от неё. Но она нуждалась в нём и ненавидела это. Становилось темнее, пока она шла, стены сближались, пока не соединились в углу. Она остановилась, всё ещё не дыша, слёзы стекали по её щекам от удушья. Гермиона прижалась к стене, пока горячие капли стекали ей в рот. Соль, она чувствовала её. Солёные слёзы. Дыши, Гермиона! Кто такая Гермиона? Ты! Кто? Ты! Почему? Я не знаю! Что значит быть Гермионой? Я не… Гермиона. Что значит быть Гермионой? Это значит… это значит, что я девочка, знающая ответы на всё, кроме этого долбанного вопроса. Нет. Нет? Что это значит? Ничего. Правильно. Ты ничего не значишь.

***

Они были прямо за дверью и ожидали её. Они беспокоились и имели на это полное право, но Гермиона не хотела беспокойств и жалости, она хотела, чтобы они ушли из её чёртовой гостиной; хотела иметь возможность выйти из своей спальни, не будучи атакованной двумя рыжими с их грёбаным синдромом спасателя. Она была в порядке, ничего такого не случилось. И что, что она сбежала с урока, даже не ответив профессору? Это неважно. Она была в порядке. Гермиона сидела прямо по центру кровати, поджав колени к подбородку и закрепив волосы на макушке. Они не могли касаться её кожи. Если бы они сделали это, она бы закричала. Ничто не могло прикасаться к ней. Она лежала в центре своей кровати, накрыв ступни одеялом. На ней не было ничего кроме нижнего белья; всё, что прикасалось к ней — доставляло боль. Её глаза были прикованы к фотографии родителей. Она отметила голубое небо, безмятежные облака и лучи солнца за головой её матери. Три широких улыбки. Родители, качающие свою маленькую девочку между ними. Это была её любимая фотография. Её единственная фотография. — Миона? Нет. — Миона, как ты? Она обернула руки крепче вокруг своих ног, закопав лицо в костлявых коленях. С закрытыми глазами она могла видеть вселенную. Закручивающиеся узоры голубых, фиолетовых, зелёных цветов. Появляющиеся формы — круги, квадраты. Она была статичной во время своего танца — эта маленькая вселенная за её глазами. Пока всё не растворилось в темноте, полнейшей черноте, и она была вынуждена вновь открыть глаза. Гермиона не могла столкнуться с темнотой. — Это лишь я, — прошептал нежный голос. — Рон ушёл, а Тео тут нет. Это лишь я, милая. Джинни. Позволь мне рассказать тебе. — Если ты спишь, то это будет весьма неловко, — она слегка усмехнулась. Всё плохо. — Я знаю, что ты не спишь, — прошептала она. — Ты немного сопишь. Это невыносимо. — Ты хочешь, чтобы я ушла? Нет. Я хочу рассказать тебе всё. Тень Джинни двинулась под дверью, и теперь Гермиона могла видеть рыжие волосы, растёкшиеся по полу. — Я не хочу уходить, но уйду, если ты попросишь. Гермиона закусила нижнюю губу, оттягивая мёртвую кожу и царапая ту зубами. Она посмотрела на бинт, покрывающий предплечье, наблюдая за тем, как кровь просачивается через него. Как винное пятно на белой футболке. Ошибка. Недоразумение. Оплошность. — Гарри сказал, что считает Тео славным парнем, — сказала Джинни. — Прожужжал ему все уши в течение нескольких часов. Надеюсь, он не кинет меня ради него. Больше молчания. — Ты бы расстроилась, если бы Рон начал встречаться с кем-то? Нет. — Я сказала ему, что нет. Что ты была бы счастлива за него. Он не сказал мне с кем, но, полагаю, это Ромильда Вейн. Впрочем, я видела, как он заглядывался на Дафну Гринграсс недавно. Разве это не вздор — Рон, встречающийся с чистокровной слизеринкой по типу Гринграсс, не меньше. Да, странно. — Я говорю чистокровной так, будто сама ей не являюсь, — вздохнув, сказала она. — Но для нас всё по-другому. Да, по-другому. — Думаю, что хочу отчислиться. Это наверняка заставило бы Фреда гордиться мной, — она рассмеялась, но в её голосе слышалась грусть. — Я хочу играть в квиддич, я не хочу больше страдать херней с рунами и зельями. Из тебя вышел бы прекрасный игрок в квиддич. — Как лучше звучит? Джинни Уизли за команду Холихедских гарпий или Джинни Уизли за команду Уимбурнских Ос? Гарпии, определённо гарпии. — Потом, если я выйду за Гарри, это изменится на Джинни Поттер? Ну, разумеется, но я говорю о своей форме. Стоит ли мне изменить её на Поттер? — размышляла Джинни. — Он уже достаточно известен. Но, опять же, мысль о том, чтобы иметь его фамилию на моей форме, заставляет мой живот вытворять смешные штучки. Фу, быть влюблённой мерзко. Каково это? Тень двинулась. — Ты что-то сказала? — спросила Джинни. Гермиона посмотрела на свет под дверью, где были волосы подруги. — Каково это? — Каково что, милая? — Быть влюблённой, — голос Гермионы был тихим, хриплым и грубым. — Я не так хороша в красивых речах как ты, но это ощущается как… — Джинни запнулась. — Как мой первый полёт на метле. Без старших братьев, держащих меня и кричащих, чтобы я сидела смирно. Ветер развевал мои волосы, и, Мерлин, на лице была улыбка. Я несколько недель после этого ходила с улыбкой, как сумасшедшая. Наверное, понятнее не стало. Гермиона покачала головой несмотря на то, что Джинни не могла видеть её. — Знаешь это чувство трепета, которое возникает в твоём животе перед экзаменом? Но это случается постоянно. Или когда ты знаешь, что на завтра у тебя запланировано что-то волнительное, и ты не можешь заснуть, желая, чтобы завтра уже наступило — и вот так каждый день. Как будто ты снова ребёнок, и всё, что он говорит или делает — это конфета. Даже когда он говорит что-то настолько глупое, вроде: «Ты когда-нибудь пересчитывала свои веснушки?», и ты не можешь не рассмеяться. Или когда он проливает на себя чай на вашем первом настоящем свидании, и его лицо заливается румянцем, и он не может перестать извиняться по какой-то причине, но тебе всё равно. Тебе всё равно на смущение, потому что ты всё ещё в шоке от того, что он вообще пришёл. Гермиона встала со своей кровати и через силу натянула одежду, содрогаясь от этого ощущения. Она открыла дверь и увидела Джинни, сидящую рядом с ней. Та быстро поднялась и с улыбкой посмотрела на свою подругу. — Звучит так, словно Гарри самый счастливый парень на земле, — сказала Гермиона. Джинни рассмеялась. — Он ужасный растяпа, но я люблю его. Очень сильно, аж до тошноты, — они обе улыбнулись. — Ты в порядке? Невилл сказал нам, что ты убежала с нумерологии. — Снова плохо себя чувствую. Думаю, что подцепила какую-то заразу. — Заразу? — Простуду, грипп — что-то вроде этого. — Это серьёзно? — Нет-нет, я в порядке. Я не в порядке. Пожалуйста, Джинни. Её подруга кивнула. — Хорошо, ну, дай мне знать, если тебе что-то понадобится. Даже если это печенье или те странные крекеры, которые ты любишь, те, что с миндалём. — Я обещаю. — Хорошо, — Джинни на мгновение задержала взгляд на Гермионе, что-то тревожное промелькнуло в её глазах. Не жалость, грусть или сочувствие. Возможно, это была забота. — Что же, теперь, когда я знаю, что ты жива, я оставляю тебя одну. Пожалуйста, не уходи. — Хорошо. Джинни улыбнулась и подмигнула, после чего взяла свою сумку и двинулась в сторону двери. — Джин? — Да? — Спасибо. Большие карие глаза сверкнули, взглянув на Гермиону. — Для тебя всё что угодно, дорогая.