Легко сойти с ума

— У тебя ровно час, — с порога заявила девушка. Оставив туфли и короткий кожаный плащик в прихожей, она прошла вглубь номера, отыскивая заказчика. Штольц сидел, согнувшись, на кровати. Услышав шаги, он даже не поднял головы. — Долго спать будешь, дядя? Время идёт, — огрызнулась проститутка. Женя устало поднял глаза и без особо интереса осмотрел её тело, скрытое только тонкой тканью кружевного белья. Он раздвинул ноги, безмолвно предлагая приступить к делу. Проститутка закатила глаза и наклонилась к своей сумочке, крутанув бёдрами. Штольц от такого зрелища даже немного растерялся, но взгляда не сводил. — Ты чего как извращенец? — свирепо огрызнулась девушка, и он отвернулся. Растолкав его ноги локтями, она опустилась на колени и, хмуро спрятав взгляд, начала стаскивать с Евгения штаны. Обнажив клиента ниже пояса, она сперва недовольно скривилась, а после начала натягивать на него презерватив. — Мало ли, какую ты заразу таскаешь, — сердито пояснила она. Штольц даже оскорбился — и ему это проститутка заявляет! Девушка трудилась без особого энтузиазма. Женя лениво разглядывал её спину, то и дело цепляясь взглядом за тёмную асимметричную родинку на пояснице. Он невольно вспомнил пациентку, у которой развилась меланома на слизистой влагалища, и от этой мысли у него окончательно пропало всякое возбуждение. Взглянув на результат своих стараний, проститутка отодвинулась, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Так ты спать-то со мной собираешься или нет? — угрюмо спросила она. — Тебя и так целый день пёрли, — ответил Штольц, про себя жалея, что забыл накануне выпить виагру. — Ртом поработай, тоже полезно. — Не буду я ничего тебе делать. Ты же импотент! — Ты своё «не буду» для мужа оставь. Я деньги не на благотворительность плачу. — Не найдётся у тебя сигаретки? Мне бы дух перевести… Штольц подал ей пачку, и ему вдруг сделалось невыносимо тоскливо. Да сдалась ему эта девка… Проститутка тем временем села на стол и, закинув ногу на ногу, закурила. — Я как-то с дедом спала шестидесятилетним, так вот у него лучше твоего стоял. Штольц молча взял свои вещи и начал одеваться. — Ты чё, обиделся? Ну не встал и хрен с ним, можем просто поговорить. — Было бы, о чём со шлюхой разговаривать… — А деньги...? — На тумбочке. — Там только сотка. — На сколько заработала. — Надев куртку, Штольц указал пальцем девушке в то место, где чернела родинка. — И покажись онкологу с этим. Или дерматологу. Потом спасибо скажешь. — Жмот! — выкрикнула она ему в спину. — И хам! Сам прись к своему дерьмологу! Женя вышел из отеля на мокрую, сырую улицу. Выходные близились к концу, но Штольц не ощущал себя отдохнувшим — наоборот, хандра измучила его ещё сильнее, а одеяло, укрывающее бренное тело, вросло корнями в диван. Он ждал чуда. Платон позвонил ему впервые за три года — предложил встретиться. Ресторан «Мендель», где планировалась встреча, был лучшим заведением города, хотя австрийский биолог никакого отношения к самому городу не имел. Платона Женя очень хорошо помнил: бел, румян, с чёрными кудрями и большими глазами навыкате. Слишком похожий на мать. Штольц странно себя чувствовал — не за что было зацепиться. У гардероба заглянул в зеркало и ужаснулся: облезлый, опухший, до нитки промокший. С такой рожей в дорогих заведениях не сидят, а его почему-то пустили. Платон встретил его очень дружественно, а в глазах хоть шаром покати — ни радости, ни раздражения. Пожал руку — ни холодная, ни тёплая. — Ну, чё там…? — Да ничё, помаленьку… Вот и поговорили. Платон заказал пиво, Штольц потёр нос и взял воды — сказал, что закодировался. Парень немного даже смутился и, когда принесли выпивку, из уважения к собеседнику не сразу потянулся к бутылке, предпочитая сперва в трезвом уме разузнать, как у него идут дела. Штольцу и рассказывать-то было нечего — несколько последних лет прошли на автопилоте: ел, пил, курил, работал, иногда спал. О Еве старался не думать, составил список психотерапевтов, которых отыскал по отзывам коллег, в итоге сам себе выписал рецепт на антидепрессанты, которые вскоре бросил — работать мешали. Когда речь зашла о матери, Платон почернел. Жизнь с Севастьяновой наложила на него свой отпечаток: сидел ровно, не касаясь локтями столешницы, об учёбе не заговаривал, врал, что мать совсем не помнит. Мечтал поступить в театральный, а сам явился в футболке, какая имеется у каждого студента политехнического. Грёзил о модных татуировках, а кожа чистая, как лист бумаги. Штольцу правда не нужна была — и так парня насквозь видел. После встречи остались обещания чаще видеться и горький осадок на душе. В метро снова была давка.

***

Первое, что увидел Федя, покинув стены тюрьмы — измученное обстоятельствами, но осчастливленное маленькой победой справедливости лицо повзрослевшей Лукерьи. Благодаря усердному труду сестры и её старшей наставницы Истрова выпустили по амнистии, сократив срок пребывания за решёткой почти втрое. Феде удалось узнать только то, что они отыскала контакты сына Евы, который пошёл навстречу расследованию и предоставил доказательства сперва о наличии у матери эпилепсии, а после о наглой лжи своей бабушки, которой было настолько принципиально обвинить в смерти дочери первого встречного, что пришлось не только отдать огромные деньги за подкуп судей, но и подделать все существующие справки о состоянии здоровья убитой, чтобы не до чего было докопаться. — Мама тебе квартиру завещала, — нарушила молчание Лукерья, забираясь на водительское сидение серенького «ситроена». — Но можешь ненадолго остаться у меня, если хочешь. Федя склонил голову в знак того, что предложение ему ясно, но соглашаться на него он пока не спешил. — Смотри, что откопала, — она повернула ключ и, покопавшись немного в бардачке, протянула брату старенький телефон с пересекающей экран трещиной. — Я им не пользуюсь давно, а тебе пригодится. — Спасибо, — восхищённо выдохнул Федя, невесомо целуя сестру в висок. Уже забыл, как это делается. — Не стоило так ради меня напрягаться. — Я хочу помочь, — отрезала Лукерья, хватаясь обеими руками за руль. — Шмотки твои старые перекопала, более-менее целые сохранила. Если хочешь, можем заехать куда-нибудь, я тебе вещей куплю на первое время. — Давай я с этим разберусь сам и попозже, хорошо? — Попозже — это когда? — Когда найду работу, для начала. Феде вдруг стало не по себе, лёгкие будто наполнились спёртым холодным воздухом. О какой работе речь, если он теперь с судимостью? Лукерья поджала губы и тактично промолчала, уходя в собственные мысли. Такой еженедельный национальный российский праздник, как вечер пятницы, по определению подразумевал обезумевшие толпы рабочих, желающих вернуться домой, но, когда ты только-только вышел на свободу, выносить подобные неприятности стало как-то необычайно легко. Всю дорогу Федя глядел в окно на проплывающие мимо здания, разноцветные автомобили, случайных прохожих, подмечая малейшие изменения, произошедшие за время его отсутствия. Они достигли перекрёстка, где уже загорелся жёлтый, но «ситроен» и не думал останавливаться или замедлять ход. Лукерья надавила на газ, автомобиль пронесся через перекрёсток и резко свернул ко входу в торговый центр. Истров поднял глаза и прочитал: «Новый». — Оригинально, — прокомментировал он, не сразу поняв, для чего его сюда привезли. — Вылезай, у нас по плану шоппинг, — сестра констатировала факт и выбралась из машины, не оставляя Феде права выбора. И он повиновался, следуя за ней. Лукерья взяла инициативу в свои руки, носясь туда-сюда по магазину и то и дело подсовывая Истрову новые вешалки. Сам он одежду покупал редко и в случае крайней необходимости, поэтому целиком доверился сестре, не желая тратить время и нервы на поиск чего-то, что могло бы ему подойти. Сперва общество других людей его не смущало, а наоборот, даже как-то особенно радовало, однако спустя каких-то двадцать минут глаз у Феди нервно задёргался: со всех сторон на него вдруг обрушились чужие, осуждающие взгляды. — Выглядишь так, будто сейчас стошнит, — заметила Лукерья, даже не подозревая, как она оказалась близка к правде. — Выбирай, да пойдём отсюда. Господи, да ты позеленел весь. Точно всё в порядке? — Всё отлично, — бесцветно выдал Федя, ткнув пальцем в первую попавшуюся рубашку. — Вот эта ничего. — А синяя? Не понравилась? — Истров покачал головой и сестра, закусив губу, убрала предмет гардероба обратно на полку, а затем повернула к кассе. Через несколько минут Федя уже жадно глотал воздух, сидя на ступеньках торгового центра. — Какой ты нервный стал — жуть, — Лукерья покопалась в карманах куртки и, отыскав нераспечатанную пачку, протянула её брату. — Забыла отдать. Ты, вроде бы, такие раньше курил. Глаза у сестры уставшие, косметикой не тронутые. Истров долго смотрел на неё, не решаясь принять очередную подачку, а Лукерья скривила губы и, сорвав упаковку, сунула пачку в его руку. — Возьми уже эти сраные сигареты, я чувствую себя идиоткой. Тяги Федя делал быстрые, но глубокие, закрывая сигарету ладонью и с остервенением сжимая двумя пальцами фильтр. В тюрьме ему редкий раз удавалось ухватить неглубокую затяжку, когда кто-то из сокамерников делился добытым куревом с остальными, а потому от такой дозы никотина за раз голова начала кружиться сильнее. Лукерья терпеливо ждала, изредка поглаживая брата по немного уже отросшим, вьющимся от влажности волосам. — Отвези меня домой, — едва слышно попросил Федя, скурив сигарету до самого фильтра, обжигая пальцы. Сестра помогла ему подняться и сесть в машину, сохраняя невозмутимое спокойствие, хотя саму её потряхивало то ли от холода, то ли от страха. Истрову вдруг стало до ужаса обидно, что некогда доверительные отношения с сестрой сейчас охладели до невозможности. Лукерья его боялась. Его маяк в непогоду больше не светил. — Постарайся всё-таки почаще выбираться в свет, — умоляюще произнесла сестра, тормозя напротив родного подъезда. — Тебе надо привыкать к нормальной жизни. — Я не заслужил света. — Помолчав некоторое время, Федя добавил: — я заслужил покой. Лукерья проводила его до самых дверей, вручила два бумажных пакета и хотела попрощаться на хорошей ноте, но, когда она протянула к брату руки, тот вдруг отпрянул, боясь её касаться. Федя беспомощно закричал в старенькую декоративную подушку, когда дверь за сестрой захлопнулась. Он задохнулся от накатившей паники, его заломило и скрутило от бешенства, внутри всё загорелось и расплавилось от чудовищной эмоциональной боли. Истров мешком завалился на бок, поджав ноги, мелко-мелко задрожал, а через несколько секунд дал наконец волю слезам. Три года пеплом по ветру.

***

Штольц закурил прямо на ходу, и едкий дым неприятно закусал губы после первой затяжки. Выдохнув через нос, Женя ухмыльнулся: пошёл в прачечную отстирывать одежду от запаха дешёвого курева, потому что на работе всех бесило, и по дороге умудрился провонять последнюю чистую куртку. Выбросив недокуренную сигарету под ноги, Штольц застегнул воротник, втянул голову в плечи и скользнул в двери прачечной. В девятом часу вечера помещение было практически пустым: две совсем молодые студентки, уткнувшиеся в экраны телефонов, и спящая за стойкой администратора Юля. — Вечер добрый, Юлья Алексеевна. Девушка лениво подняла на вошедшего глаза, и на лице её с секундной задержкой расцвела вежливая улыбка. — Я сегодня без сдачи, — у Штольца улыбка получилась неискренняя, натянутая, но он ради Юли и стараться не хотел. Высыпав на стойку оттягивающую до этого момента карман мелочь и накрыв всё пятидесятирублёвой мятой купюрой, он с ликующим видом отвернулся от администраторши и направился к свободной стиральной машине — той, что подальше от студенток. Штольц с виду был мужик довольно симпатичный: с резкими чертами лица, ещё довольно моложавый, смуглый, со смелым сверкающим взглядом, да и впечатление производил вовсе не отталкивающее. Юле он нравился, Юля ему — нет. Девкой она была самой обыкновенной, с немного плоским лицом, большеглазая, но с выдающимися формами, и некоторые из посетителей то и дело пытались её в шутку облапать. Штольца от этого зрелища тошнило — тем-то он Юльке и запомнился. Студентки засобирались домой. — Жень, ты ведь мужик? — Ну и? — Угости даму кофеём, — захныкала Юлька, подпирая подбородок ладошкой. — А то отрублюсь здесь до закрытия, честное слово. — А сама чего не сходишь? Кофейня за углом круглосуточная. — Ну ты чего, Жень? Как я стойку-то оставлю? А ты мужик… — Не членом же я его варю, — фыркнул Штольц, закидывая вещи в машинку. — Сама сбегай, раз приспичило. Я стойку твою покараулю. Юлька обиделась, взяла сумку и вышла, оставив на вешалке пальтишко. Женя хмыкнул и вернулся к стирке. У него, в конце концов, след кольца с пальца безымянного до сих пор не сошёл. В прачечную молча, без улыбки, с полуофициальным видом вошёл высокий молодой человек, рыжеволосый, бледный, с тяжёлым, уверенным взглядом серых глаз и надменно сжатыми тонкими губами. На Штольца он даже не посмотрел, остановился у стойки администратора, решив, видимо дождаться самого администратора, покрутился на месте, через некоторое время психанул и, заметив-таки табличку с ценой на необходимую ему процедуру, стал рыться в карманах в поисках мелочи, которая никак не собиралась в нужную сумму. — Давайте я за вас заплачу, — зачем-то выдал Штольц, за столь короткий промежуток успевший проникнуться сочувствием к бедолаге. Этот вопрос затруднил его; в лице паренька показалось какое-то напряжённое выражение, от которого он даже покраснел. Потом он затравленно глянул на Евгения и закачал головой, вернувшись к своему занятию — отстань, мол, сам разберусь. Женя вздохнул и, нажатием на кнопку запустив процесс стирки, положил на стойку две сторублёвые бумажки. — Сдачу себе оставь. У паренька заалели уши. — Нет, вы что! — запротестовал он, стараясь всунуть деньги в руку Штольца. — Это лишнее, я сам… я… — Малой, — прервал его Женя, — у меня таких бумажек, — он показательно провёл большим пальцем поперёк горла, — во. Бери, дай поблагородничать. Я, может, так грехи искупаю. Парнишка весь сконфузился, упёр взгляд в пол и обронил едва слышную благодарность. Штольц, довольный своей сердобольной выходкой, отвернулся, собираясь вернуться к созерцанию кружащихся в мыльной воде вещей, как вдруг его снова отвлекли — теперь невесомым тычком в плечо. Тут-то Женя заметил, что «малой» выше его практически на голову и вдвое шире в плечах. У «малого» руки крепкие и кулак такой, что если Штольц вдруг нарвётся на неприятность, то отлетит метров на пять, не меньше. А глаза — зашуганные, взволнованные, как будто Женя со своими «почти метр семдесят пять» представляет ему смертельную угрозу. — Простите, я… — парень замялся, на секунду пересёкшись взглядом со Штольцем, — я тут недавно, в общем, ещё не освоился… Не поможете мне со стиркой? Я не хотел вас никоим образом потревожить, просто администратора нет, и я подумал… — Без проблем, — моментально отозвался Женя. И улыбнулся своей обычной улыбкой, едва приоткрывая пожелтевшие от долгих лет курения зубы. Пацан на улыбку не ответил. Сидели молча. Один сверлил другого взглядом, думая о чём-то своём, второй тряс коленкой, не зная, куда деть глаза. Обоим было до жути неловко, но подталкивать собеседника к разговору никто не спешил. Юлька вернулась минут через двадцать, насквозь пропахшая сигаретами. Она недоверчиво посмотрела сперва на деньги, оставленные на стойке, затем на новое лицо, появившееся в прачечной, и, фыркнув, полезла в ящик за сдачей. — Здравствуйте! — громко поздоровалась она, привлекая к себе внимание. — Вам помощь не нужна? Пацан обернулся, но ответить не успел. — Я тебя вообще-то только за кофе отпускал, — встрял Штольц, гаденько ухмыляясь, — а ты на меня свою работу повесила. — Ты, Женька, рот закрой. Всех клиентов мне разгонишь! — гаркнула на него Юлька, закидывая ногу на ногу. — Вас как, молодой человек, звать? — Федя. Федя Истров. У Юли загорелись глаза. — Если что, Федя Истров, — произнесла она, растягивая губы в сладкой улыбке, — я всё это время находилась тут. Сечёшь? Между густых бровей пролегла едва заметная складочка, и Федя слабо кивнул. Штольц сглотнул, очерчивая взглядом позу администраторши: её рука скользнула вверх от щиколотки до колена, немного приподняла подол юбки и замерла там, выражая боевую готовность. Федя, заметив её жест, даже не вздрогнул — только презрительно выгнул губы и повернулся к Жене. — Евгений, значит? — Фёдор, значит, — в тон ответил Штольц, протягивая новому знакомому руку. Истров заторможенно посмотрел на неё, а потом поднял взгляд на Евгения, с опаской прикасаясь к его ладони. Штольц сжал пальцы, не дав ему убрать руку, и, приблизившись к нему на полшага, чтобы Юлька не подслушивала, вежливо добавил, перейдя на хриплый полушёпот: — Рад знакомству, Фёдор. Федя приоткрыл было губы, чтобы ответить, как вдруг Штольц, отстраняясь, неосознанно провёл кончиками пальцев по его запястью, послав по телу электрический разряд. Истров моментально отдёрнул руку, как от огня, густо покраснел и метнул взгляд на часы, делая шаг назад. Женя и бровью не повёл: какое ему дело до чужих секретов? Штольц ушёл через полчаса, предварительно разругавшись с Юлькой в пух и прах. Федя особо не слушал, но периодически до него долетали обрывки диалога: «бронзовая болезнь»*, «ты же на той неделе мне биохимию притащила, кортизол в норме» и «автозагар просто сошёл неравномерно, ипохондричка». Юлька в итоге драматично обиделась, а Евгений махнул рукой и скрылся за дверью, ни с кем не прощаясь. Администратор несколько раз пыталась вступить в диалог с Федей, но, не удовлетворившись односложными ответами, замолчала и с головой погрузилась в свои ипохондрические мысли. Истров чисто автоматически окинул её взглядом, который ненадолго задержался на покрытых едва заметными тёмными пятнами ногах. Юлька его взгляд заметила и, пользуясь случаем, прогнулась в спине, стараясь продемонстрировать как можно больше своих достоинств, но Федя отвернул голову и больше в её сторону не поворачивался. Вышел он перед самым закрытием, ёжась от пронизывающего ветра, парусом раздувающего расстёгнутую отцовскую куртку. Домой идти не хотелось: без матери квартира почернела, выцвела, прогнила насквозь. Такой мир его пугал. Здесь всего слишком много: звуков, цветов, голосов, запахов. Людей. Ветер стал сильнее. Федя шёл дальше, редкий раз с опаской оглядываясь по сторонам, пряча глаза от случайных прохожих и смотря себе под ноги, почему-то боясь встретиться с кем-нибудь взглядом. Он был здесь лишний, он выделялся, он привлекал внимание, он мешал. С губ сорвался смешок, когда ноги сами принесли его к новостройке, где раньше располагался офис. Глаза нашли окна их с Ирой кабинета. Свет там не горел. День провел Федя хорошо, а ночь ещё лучше: обошёл весь район, ни с кем не заговаривал, отметил для себя, где что теперь находится. В голове никак не укладывалась одна простая мысль: он теперь свободен. Домой пришлось вернуться — дали о себе знать воспалённые бронхи. Истров прошёл на кухню и замер у окна, рассматривая тускло освещённые луной разбитые хрущёвки. Голова тяжёлая, как гиря, глаза в красных трещинках, губы сухие и обветренные, дёсна в кровь. На подоконнике лежала кассета ещё со времён нулевых с записанным на неё Летовым. Федя-подросток горланил с друзьями «Вечную весну», сидя на гаражах, а прожигать жизнь в камере пришлось уже Феде-взрослому. Кашель скрёб лёгкие наждачкой изнутри.