Легко сойти с ума

— Я весь день собирался провести в одиночестве. — Сначала ты должен меня выслушать! — возразила Лукерья и, не дав брату закрыть входную дверь, взглянула на него сурово, но в то же время по-матерински нежно. Федя вздохнул и отступил, позволяя сестре войти в квартиру, а после привалился плечом к стене и скрестил на груди руки. — Ну? — Я хочу кое-куда тебя сводить, — созналась Лука, — это очень важно. Очень-преочень. И это секрет, поэтому ты не узнаешь подробности, пока не согласишься. — Я не любопытный. Лукерья отказов не принимала. Не снимая сапоги, она переступила через порог и распахнула дверцы шкафа, отыскивая взглядом Федину куртку. Стянув с вешалки громоздкую кожанку, она вернулась к брату и, накинув предмет гардероба ему на плечи, потащила его за собой, ухватившись за тонкое запястье. Истров выдернул руку неожиданно резко, шипя от прострелившей всё тело фантомной боли, но сестра только непонимающе глянула на него и пожала плечами, решив не задавать лишних вопросов. — Ты мокрое в шкаф не вешай. Чего как маленький? — сказала она уже в подъезде, дожидаясь, пока Истров разберётся с замком. Пальцы у него путались, а глаза слипались — уснуть удалось лишь под утро. В голове плескались нескончаемые тревожные мысли, которые изредка рассеивали случайные воспоминания о вчерашнем визите в прачечную. Было в этом хмуром Евгении что-то спасительное, но что именно — Федя не уловил. Точнее, старался не улавливать. — Я без машины сегодня, не откажешься от пешей прогулки? — перед лицом Истрова замелькала ладошка сестры, и он отвлёкся от созерцания маленького лоскутка неба, не скрытого облаками, и тряхнул головой, выбрасывая из мыслей навязчивый образ. Позже об этом подумает, не сейчас. Не при ней. — У меня, я так полагаю, нет выбора. — И верно полагаешь! — Лукерья подхватила брата под локоть и повела в неопределённом направлении, весело щебеча что-то о передаче про Аляску, которую посмотрела прошлым вечером. Федя только сдавленно улыбался, периодически кашлял в кулак, изредка кивал и с упоением слушал, стараясь потоком новой, по сути бесполезной информации заглушить ощущение неимоверной пустоты за грудиной, будто бы вместе с ненужными на свободе вещами он оставил в тюрьме ещё и половину внутренних органов, вместо которых ему напихали пух из тюремных подушек. — Не думаешь, что стоит заглянуть к врачу? — пнув мелкие камни носком сапога, Лука подняла робкий взгляд на брата. — Так жутко кашляешь. Мало ли чего нахватал за решёткой. — Потом запишусь, — отмахнулся Федя. — Не запишешься, — упорствовала сестра. — Дать номер поликлиники? Прямо сейчас позвони. — Лука, — раздражённо выдохнул Истров, а после, уже заметно спокойнее добавил: — У меня всё нормально, понимаешь? Читай по губам, смотри, как я это говорю: нор-маль-но. — Смотри, какой красавец! — Лукерья вдруг вытянула руку, наставляя короткий тонкий пальчик на заинтересовавший её объект. Федя проследил за её взглядом, ожидая увидеть какого-нибудь толстого кота, но заметил только громадный бело-голубой мотоцикл. Лука мечтательно вздохнула, отходя от предыдущей темы: — Всегда о таком мечтала. Мне вместо него розовый драндулет подарили. С корзинкой. Даже не спортивный! — Ну и логично: ты же девчонка. — Это сексизм, — авторитетно заявила Лукерья. — Дарить тупые вещи, только потому что природа тебя яйцами обделила. Знаешь, на чём я этот велик вертела?.. Пронзительный вой клаксона не дал ей закончить мысль; Федя дёрнул сестру на себя, утаскивая с проезжей части, и мимо пролетела чёрная иномарка. — Козёл! — прошипела ей вслед Лукерья, озадаченно глянув на расплывшуюся полосками зебру под ногами. — Был у нас один лихач, — глухо сказал Федя, чувствуя, как от воспоминаний о бывшем сокамернике в районе солнечного сплетения что-то заискрилось. — Семёном звали. Ребёнка насмерть сбил. Четыре года дали. — За такое ведь больше дают. — Он его в больницу хотел доставить, да пацан не дотерпел. Вот ему и смягчили. — Вы дружили? — осторожно спросила Лукерья. — Общались, — голос предательски дрогнул, но Федя этого даже не заметил. Мысли вышли на какую-то совершенно новую орбиту, где остались только он и его прошлое, воспалённое неврозом. Он вытер лицо руками; веки были горячие, а к вспотевшему лбу прилипло несколько мелких прядей. Грязь. Сколько ни скрёб ногтями кожу — грязь. А внутри — свет и отказ воспринимать себя без тернового венца на кровоточащей голове. Лукерья смотрела серьёзно и изредка кусала губы. Федя понял: она силилась заговорить о Еве — и ему стало тошно. — Что случилось тогда с той женщиной? — с размаху в лоб, не целясь. Истров знал, что сестра тоже в нём сомневалась, хоть и собственноручно доказала его невиновность. — Ты, Ярославна, всё сделала правильно. — Я не понимаю. Что-то же должно было её спровоцировать. — У неё с головой не всё в порядке. Разве нужны ещё причины, чтобы себя прирезать? — Её что-то напугало. — Ты хочешь сказать, что я напал на неё? — Я… я не знаю. Федя молчал, нутро ему жгло обидой. Солнце вышло в зенит и на улице впервые за несколько дней устоялась ясная погода. Лукерья сбавила темп, а вскоре и вовсе остановилась напротив небольшого одноэтажного здания. — Нам сюда, — подсказала она. — Что ты задумала? — Федя недоверчиво покосился на вывеску ветеринарной клиники, но сестра схватилась за его локоть и настойчиво потянула за собой. — Ничего особенного. Просто я не смогу всегда быть рядом, когда ты этого хочешь. А он сможет. — «Он»? — Имя сам придумаешь. Лукерья распахнула двери и жестом пригласила Истрова войти. Федя, сомневаясь, переступил порог, осматриваясь по сторонам. В приёмной на зелёном кожаном диванчике сидела молодая девушка с котёнком на руках. Медсестра, что-то с ней обсуждавшая, бросила короткий взгляд в сторону вошедших и, заметив Лукерью, извинилась перед собеседницей, поднимаясь. Когда она подошла ближе, Федя смог её разглядеть: девушка была довольно высокая, лет двадцати пяти, с густыми тёмными волосами, собранными в пучок, и кольцом в крыле носа. Поздоровавшись с Лукерьей, она мельком глянула на Истрова и, вежливо склонив голову, представилась Ольгой. — Вы вовремя, одного только что забрали, — сказала она, скрываясь в коридоре. Лука легонько подтолкнула брата в спину, приглашая пойти следом. — К нам тут щенки попали недавно, все привитые, месяца два им, — пояснила Феде Ольга, остановилась напротив двери с табличкой «только для персонала» и, подперев её коленом, извлекла из кармана связку ключей. — Помесь лабрадора и дворняжки. К нам их одна клиентка принесла, просила усыпить, якобы пристроить не получилось. Жалко стало, теперь хозяев ищем. Один вот остался. Вы, Фёдор, собак любите? — Очень, — признался Федя, не скрывая улыбки. — С детства ещё. — Знакомьтесь, в общем. Если надумаете забирать, то дайте знать. Извините, работать надо, — Ольга открыла дверь в кладовую и, дождавшись, пока Истров заглянет внутрь, направилась в сторону приёмной. Федя опустился на колени рядом с коробкой, выстланной изнутри стареньким одеяльцем. Спящий в углу щенок, услышав его приближение, вскинул голову и громко тявкнул, заставив гостя вздрогнуть от неожиданности. Истров протянул руку и, едва касаясь, почесал пса за ухом, млея от счастья. — Привет, — шепнул он, расплываясь в улыбке. — Такой маленький. Что, нравлюсь? Щенок обнюхал его ладонь, замахал хвостом и сладко зевнул, завалившись на бок. — Это значит «да»? — Федя перевёл восторженный взгляд на свою спутницу. — Видела? Лукерья, наблюдавшая за братом издалека, улыбнулась и покачала головой. — Ты такой ребёнок. — Жаль, что забрать его не получится. — Что? — переспросила Лука, приподняв брови. — Это ещё почему? — Я не потяну его. Мне работу искать надо, жизнь налаживать, а ему… за ним уход нужен… — Истров задумчиво прикусил внутреннюю сторону щеки, зарываясь пальцами в мягкую золотистую шерсть. — Может, как-нибудь потом… — Глупости! — Лукерья подошла ближе и ещё раз — теперь уже отстранённо — взглянула на завалившегося на спину щенка. — Ты что, собираешься оставить его здесь? — Не… не знаю. — Устройся на полставки, хотя бы временно, пока он не освоится. Я деньгами помогу, — она взяла Федю за подбородок и, приподняв голову, заставила посмотреть ей в глаза. — Только один не оставайся, слышишь? Совсем загнёшься. Федя некоторое время взвешивал сказанное, переводя растерянный взгляд то на сестру, то на собаку. Внутри что-то неприятно заклокотало. Он устало вздохнул, осторожно взял щенка на руки и, про себя распрощавшись с чистыми чёрными вещами, решительно поднялся с места. — Вызывай такси. Домой поедем. Слышишь, Лёшка? Домой. Лукерья непонимающе улыбнулась. — Лёшка? Почему? — Не знаю. Похож просто на Лёшку, — Федя развернул корпус, позволяя сестре разглядеть щенка. «Так же однажды его бросишь», — едко ответило ему подсознание.

***

Часовая стрелка лениво ползла к трём. К концу недели солнце начало припекать, и уставшие от долгих холодов люди наконец посбрасывали с себя куртки и толпами повалили на улицу — отогреваться под чистым безоблачным небом. Вентиляторы работали на полную мощность, некоторым даже позволили открыть окна, однако в помещении всё равно сохранялась невыносимая духота. Прекрасный день для остановки сердца. — Лера, ещё дозу адреналина! Невысокий жилистый парень что-то колдовал над бездыханным телом пациента. Медсестра обеспокоенно глянула на показатели приборов. — Евгений Александрович, пульса нет. — Лер, физраствор! — Штольц оттащил паренька за шиворот и занял его место, складывая руки на груди пациента. — Иди нахер, Айболит, щас угробишь его! Стажёр покачнулся, хватаясь за голову. В ушах у него шумело. — Кислород, Вася! — Штольц поднялся на цыпочки и начал ритмично надавливать на грудину. — Не стой столбом, баклан! Вася спохватился и, запрокинув пациенту голову, приложил к его рту маску. Вскоре размеренный писк прибора стал прерываться, и весь персонал облегчённо выдохнул. — Очухался! — ахнула Лера, без сил падая на соседнюю кушетку. Евгений распрямился, вытирая со лба пот, и не сдержал усталой улыбки, увидев, как грудь больного приподнялась самостоятельно. Через несколько секунд его уже обступили медсёстры. — Шесть миллилитров токоферола и два — полупроцентного реланиума, — приказал Штольц, уступая им дорогу. — Работаем. Он немного понаблюдал за подчинёнными, потом ещё раз вытер лицо и, взяв Васю за локоть, повёл его в коридор. — Значит так, — сказал Женя, оставшись с ординатором наедине, — приходишь сегодня домой, открываешь книжку по первой помощи и зубришь до тех пор, пока вот тут, — он постучал парня по лбу пальцем, — не отложится. Понял? — Понял, — буркнул в ответ Вася, покраснев до самых ушей. — Чтобы от зубов завтра отлетало. Иди состояние его отслеживай, гений русской медицины. Вася поправил халат и с важным видом вернулся в палату. Штольц сунул руки в карманы, огляделся и, убедившись, что находится вне зоны видимости назойливой начальницы, двинулся в сторону запасного выхода. По дороге то и дело попадались коллеги, с которыми он обязательно бы перекинулся парой слов, если бы желание покурить не достигло апогея, поэтому Жене приходилось лишь вежливо улыбаться и торопливо сбегать, чтобы никакая болтливая тётенька не вцепилась ему в уши. Однако путь к выходу оказался перекрыт недовольной физиономией Анастасии Игоревны, вышагивающей по отделению с таким видом, будто бы к ним прямо сейчас поступил на лечение сам президент, и теперь ей предстояло отыскать среди трёх калек, находящихся в подчинении, настоящего профессионала. Её ледяной взгляд вонзился в Штольца, но того как ветром сдуло: Женя свернул в сестринскую, про себя начав зачитывать все существующие молитвы. Между диванами корячилась уборщица в обнимку со шваброй. — Женька, ты чё тут шастаешь? — она разогнулась, закряхтела и развернулась, чудом не опрокинув ведро с водой. — Работа кончилась, никто не помирает? — Валентина Ивановна, я дико, конечно, извиняюсь, — Штольц распахнул окно и глянул вниз, оценивая риски, — я курить просто хочу страшно, вы меня уж поймите… — он сел на подоконник, высунул на улицу ноги и, не дав старухе озвучить своё негодование, сиганул вниз. До курилки бежать было недалеко: всего-то завернуть за угол. Настоящая курилка находилась немного в другом месте, однако Штольц предпочитал именно мусорку на заднем дворе больницы, в основном из-за отсутствия там камер наблюдения — очень уж Анастасия Игоревна любила ловить его за битьём баклуш в течение рабочего дня. Женя зажёг сигарету на ходу и уже прикрыл от наслаждения глаза, сбавляя темп шага, как вдруг услышал чью-то громкую ругань, нарушавшую его личную идиллию. — Пшла нахрен отшуда, курица! — Вы не имеете права находиться на территории больницы. Если сейчас же не уйдёте, я вызову охрану. — Отвянь! Голоса он узнал сразу: пульмонолог Оксана и местный бомж Борис, с которым Штольц случайным образом завёл дружбу. Борисом его прозвал Женя, ибо своё настоящее имя Борис не помнил, да и новое периодически стабильно забывал. Между ржавыми красновато-коричневыми пятнами на мусорных баках кое-где проглядывал зелёный цвет, но не блестящий, а тусклый, выгоревший. Между баков на расстеленной газете сидело замотанное в драное пальто туловище с такой же красновато-коричневой загорелой мордой, торчащей из копны отросших спутанных волос. Над туловищем, сложив на груди руки, нависла недовольная Оксана. Первым приближение врача заметил Борис. — Началь-ик! — провозгласил он, простирая к небу серые от выгоревших тюремных татуировок руки. — Угомони уже бабу швою! Она мне плешь проешт шкоро, ей-богу! — Жень, ну ты скажи Санычу, чтобы калитку отремонтировал. Я заколебалась уже его просить. — Оксана, как обычно, начала разговор с претензии. — А то шляется тут дрянь всякая. — Шама ты… дрянь! — Я скажу, — пообещал Штольц, обнимая подругу за плечи и отводя её в сторону. — Ты чего сюда припёрлась вообще? Работы мало? — Старички мои жалуются. Говорят, вонь стоит невозможная, им гулять плохо. Я и пришла разбираться. — А ты передай своим старичкам, чтобы гуляли подальше от мусорок. Давай-ка шурши обратно, не сотрясай воздух. — Самому-то не стыдно от работы отлынивать? Я слышала, у тебя сегодня пациент чуть не умер. — Но не умер же. И не у меня, а у Васи, — Женя затряс рукой с зажатой в ней сигаретой, надеясь выпроводить подругу как можно скорее. — Всё, чеши давай отсюда. Разберусь я с твоим бомжом. Взяв с коллеги обещание прогнать незваного гостя, Оксана смерила обоих подозрительным взглядом и, поправив Штольцу ворот халата, ретировалась. — Шлышь, начальник, — осторожно позвал Борис, когда пульмонолог совсем скрылась из виду. — Пох-вать у вас чо нету, а? Я шо вторнику не жрамши… — Почему работать не идешь, раз жрать нечего? — Я щичаш шовершенно не рабо… спо… бен. — Здесь тебе, Борис, не благотворительный фонд, а больница. — Штольц прочистил горло, затянулся ещё раз и резко сменил тон: — Я же тебя просил никому на глаза не попадаться. Она же реально однажды охранника доведёт, не могу же я вечно байки про сломанную калитку травить. — Так я же прячуш-ш… — Хреново прячешься, если находят. Ещё раз — и все отмычки твои отберу, усёк? Я и так тебе одолжение делаю, в следующий раз пошлю отсюда к чёртовой матери. — Извиняюш-ш, начальник. — А от морга ты зачем замок вскрыл? Там-то что тебе делать? — Так холодно, начальник. — А в морге, поверь мне, не теплее. Наподалёку завыли сирены скорой, охранник выбрался из будки и поковылял к воротам. Штольц чертыхнулся, бросил окурок себе под ноги, придавил его носком туфли и, вручив Борису на прощание жёлтенькую купюру, под бесчисленные благословления поторопился к заднему выходу. Дверь, на счастье, оказалась не заперта. В коридоре он нос к носу столкнулся с Анастасией Игоревной. — Чего прохлаждаетесь, Штольц? — она каменным изваянием застыла в проходе, преграждая подчинённому путь на второй этаж. Романова Анастасия Игоревна, безусловно, была гордостью провинциальной медицины. Одной ей было известно, по каким причинам такой огранённый алмаз до сих пор не перебрался в процветающую Москву и продолжал отравлять жизнь всем своим коллегам по цеху. Её профессионализм с треском уступал скверному характеру и завышенным требованиям, которым не каждый мог соответствовать. Слухи о ней ходили самые разные: то муж к любовнице сбежал, то в институте травили, то родители развелись, то сын умер, то всё тот же сын стал врачом погениальнее и умотал в Европу, забыв про родной край. Факт оставался фактом: должность врача совсем не мешала ей ненавидеть абсолютно всех людей, её окружавших. Женщин среди коллег она искренне презирала, принижая их достоинства, мужчин давила авторитетом и безжалостно занимала дежурствами. После коллективной жалобы, поступившей от изнурённых ежедневными пытками работников, в больницу нагрянули с проверкой, и свой пыл заведующая слегка поубавила, но, как известно, затишье обычно приводит к буре. — Вообще-то это вы сейчас вынуждаете меня приостановить рабочую деятельность и потратить время на этот абсолютно бессмысленный, ни к чему не ведущий диалог, — выдал Штольц, с вызовом уставившись ей в глаза. Анастасия Игоревна презрительно сощурилась. Евгений, привыкший к выходкам матери покойной жены, был вхож в небольшой список Богом избранных людей, способных устоять под напором начальницы. Ему нравилось думать, что во время таких перепалок у него появляется какая-то эфемерная власть над Романовой, он даже допускал мысли, что симпатичен ей, однако главврач либо очень хорошо держалась, либо просто подавала коллеге ложные надежды. — Исчезните, — она рассерженно помотала головой и, задев Штольца плечом, прошла мимо. Тот только хмыкнул и поплёлся в ординаторскую. Поблажки она ему всё-таки давала — за стажёров. Учеников в его вооружении было всего трое. В комплекте с ними шла ещё и перманентная головная боль, которая, в отличие от ребят, вообще никакой пользы ни пациентам, ни самому Штольцу не приносила. Не всё, конечно, было потеряно: вопреки убеждениям Романовой, единственным слабым звеном в Жениной команде был парень, которого бесконечно выгораживали две невероятно смышлёные девчонки. Матвеева Дарина была главной его любимицей: красива, не по годам умна, остра на язык и за себя постоять способна. Был у неё, однако, существенный недостаток, который Штольц отчего-то в упор не замечал: Дарина всячески избегала любой грязной работы, капризничала при виде беспомощных стариков, требующих ухода, и неустанно ссорилась с Лерой, которая со временем потеряла надежду заставить девушку делать что-то против её воли. Старичками охотно занималась Самойлова Глаша — полная Даринина противоположность. Девочкой она была тихой и покорной, всегда кидалась всем помогать, что, однако, на руку ей не сыграло: медсёстры часто не оценивали её труды по достоинству, а только зря огрызались, пациенты ворчали и просили сменить лечащего врача, и только Лера до сих пор раздувала в ней слабенький огонёк надежды — отличный, мол, врач из тебя получится, так держать, девочка! Героев Вася был настоящей ложкой дёгтя в бочке мёда. Штольца бесило в нём всё: начиная от общей тормознутости и заканчивая красным цветом диплома, который он каким-то волшебным образом получил на выходе из университета. Ординатор из кожи вон лез, стараясь завоевать доверие наставника, зубрил теорию днями и ночами, но каждый раз промахивался на практике, путая то препараты, то диагнозы, то лево и право. Ординаторская пустовала. Штольц взял в руки первую попавшуюся историю болезни, уселся на диван, лениво пролистал несколько страниц, просматривая материал, отпил кофе из пластикового стаканчика, забытого кем-то на журнальном столике, поморщился и, вернув его на прежнее место, сложил рядом ноги. Закончив с историей болезни, Штольц открыл форточку и закурил. В ординаторскую, прижимая к груди папку, вбежала растрёпанная Глаша. — О, Аглая, — тут же среагировал Женя, стряхивая пепел в цветочный горшок. — Ты-то мне и скажешь, где сейчас Матвеева. — На посту с медсёстрами болтает, — проворчала Самойлова, остановившись у зеркала. Она покосилась на стаканчик, который Штольц, не соразмерив себя и пространство, незадолго до её прихода смахнул на пол, и принялась что-то колдовать у себя на голове, пытаясь вернуть причёске человеческий вид. — Пациента, кстати, к вам в отделение направили. С бронхитом. — Ух ты, а я думал, что опять пневмония, — хмыкнул Женя, рассматривая открывающийся из окна вид. — Что у него там, весеннее обострение? — Понятия не имею, в глаза его не видела. — И не видь, я возьмусь. Какая палата? — Двадцать четвёртая. Штольц потушил сигарету и, двинувшись к выходу, бросил на Аглаю строгий оценивающий взгляд, от которого ординатор неосознанно ссутулилась. — И приведи себя в порядок. Врач не должен выглядеть так, будто с сеновала слез. Двадцать четвёртая пустовала уже неделю — двух последних пациенток Штольц выписал ещё в прошлый четверг. По дороге врач заглянул к Лере, узнал пару подробностей про новенького, и теперь со спокойной душой направлялся к некому Фёдору Истрову, которого в столь чудный день внезапно настигла госпитализация. Хорошо, что не очередная остановка сердца. — Добрый день, меня зовут Евгений Александрович Штольц, с этого момента я ваш лечащий врач, — на автомате произнёс он, ворвавшись в палату. Присев рядом с пациентом на стул, Женя поднял взгляд, чтобы убедиться, что пострадавший его хотя бы слышит, и вдруг лицо его скосило от удивления. На Истрова, впрочем, его появление тоже произвело необыкновенное впечатление. — Неожиданно видеть вас в такой обстановке, Евгений Александрович, — сипло сказал он, с уважением разглядывая именной бейдж на груди терапевта. — Тем более в халате. — Мне вас, честно говоря, вообще неожиданно видеть снова, а здесь и подавно. На что, Фёдор Михайлович, жалуетесь? — Да я в норме, просто бронхоскопию без госпитализации никто в городе не делает. — Штольц закинул ногу на ногу и кивнул, фиксируя показания в блокноте: «Состояние удовлетворительное. Сознание ясное.» — Значит, врач? — пациент сощурился, внимательно рассматривая собеседника. — И что лечите? — В данный момент занят вами, — Женя отложил заметки в сторону и поднялся. — Встаньте, пожалуйста, я осмотр проведу. — А это обязательно? — нерешительно переспросил Федя, слегка растерявшись. Штольц с серьёзным видом кивнул. Истров, сомневаясь, слез с кушетки и, выпрямившись во весь свой рост, жёстко и рвано выдохнул. — Рот откройте, — Штольц взял парня за подбородок и чуть опустил ему голову, приподнимаясь при этом на цыпочки. Глаза у Феди волнительно забегали, но он повиновался, остановив-таки взгляд на сосредоточенном лице врача. — Да что вы язык так высунули, уберите. Налёт есть белый — скорее всего, инфекция. Давно кашляете? — Года два. — Мокрота есть? — Немного. — Не лихорадило? — Не знаю. Не помню. Штольц что-то пробормотал себе под нос и потянулся к лимфоузлам, однако Федя вдруг резко подался назад, округлив от ужаса глаза. — Что? Болят? — Не трогайте, пожалуйста, шею… — Истров отвернулся, не в силах выдерживать зрительный контакт. — Можно меня женщина осмотрит?.. — Ну здрасьте! Женщины у нас по отпускам все, а врач — существо бесполое, — строго отрезал Женя. — Не сочтите за грубость, но вы вообще не в моём вкусе. Мне просто, чёрт возьми, нужно закончить осмотр. Что, до вечера так будем? — Нет, но… — Ну и всё. Во второй раз Истров уже не сопротивлялся, позволив провести пальпацию. Штольц нахмурился, но озвучивать наблюдения не стал: слишком уж Федя напоминал зашуганного оленёнка. — Кофточку поднимите. Лапать не буду — просто посмотрю, — добавил на всякий случай. В глаза сразу бросился впалый живот, покрытый длинными, почти зажившими царапинами, и острые торчащие рёбра. Разглядывать пациента, и уж тем более проводить аналогии с женой в планы Евгения не входило, но перебороть себя у него не вышло: в памяти то и дело вспышками мелькали неясные воспоминания, связанные с Евой. Вставив в уши фонендоскоп, Штольц накрыл рукой Федину талию и, подвинув его ближе к себе, развернул вполоборота. Взгляд его зацепился за крупный желтеющий синяк на бедре, наполовину скрытый штанами. Он облизнул пересохшие губы и попытался сосредоточиться на звуках, неосознанно подняв глаза на взволнованное лицо пациента. Кожа у Истрова была бледная и горячая, дышал он медленно и тяжело. Женя поднял голову, подавился воздухом, найдя до безумия родные светлые глаза с длинными ресницами, сжал пальцы чуть сильнее, дрожа от накатившей на него ностальгии. Моргнул — и наваждение мигом пропало, вокруг разъяснилось и в фокусе осталось лишь напуганное, озадаченное лицо Феди с красными, как спелые яблоки, щеками. Женя дёрнул головой. — Н-да, хрипите немного. — Это плохо? — почти шёпотом спросил Истров. — Не смертельно. Направление на бронхоскопию дам. Флюрку давно делали? — Не знаю. — Значит и на неё дам. Федя сконфуженно промолчал, забираясь обратно под одеяло. Штольц задумчиво прикусил ручку, пробегая взглядом по своим записям. Штольц ушёл через несколько минут, засыпав Федю рекомендациями по подготовке к предстоящей процедуре. Сразу после него в палату заглянула девушка, которая представилась Глашей и учтиво предупредила Истрова, что безобразно умеет брать кровь. Федя смиренно молчал, терпеливо дожидаясь, пока девушка закончит забор анализов, затем немного поулыбался ей, надеясь успокоить, так как сказать о легкости её руки почему-то постеснялся. Когда дверь за ней закрылась, Истров сел, поставил на пол ноги и, взявшись обеими руками за шею, вздохнул. Евгений не был похож на Лёшку Болта ни внешне, ни манерой речи, однако была в нём какая-то пугающе похожая черта, отыскать которую за столь короткий промежуток времени Федя просто не успел. Он перевёл взгляд на маленький, валяющийся под стулом бумажный квадратик, выпавший, судя по всему, из кармана Штольца. Истров поднял его и ещё долго сидел, всматриваясь в фотографию бледной темноволосой девушки, лицо которой казалось хорошо знакомым и вызывало в нём непонятное чувство тревоги. Через час Федя вспомнил, что девушку с фотографии звали Ева.