умалишенные

Я хочу веселиться Скоро всё наебнётся и не повторится

Налитая свинцом аськина голова покоится на подушке; вставать не хочется, периферию глазниц застилает солнечный диск, мать на кухне шумит кастрюлями, и слава богу не слышно отчима. Взгляд скользит по рваным обоям в желтую ромашку, подушечки пальцев касаются щеки. Аська усмехается: губа разбита, сливовый синяк на челюсти; хорошо вчера по ней приложился Николай Валерьевич. Спохватился старый козел ее брата Пашку ремнем воспитывать, вот Аська и не выдержала. Лучше уж она огребет, чем брат. - Вставай Наська, - голос Анны Павловны доносится из прихожей. – Брата в школу проводишь. Наська, живо давай. Закутанная в растянутую кофту Аська плетется в ванну; улыбается, видя, как брат Пашка возит ложкой в тарелке с кашей. - Невкусно, - бурчит он, отодвигаясь на хлипком табурете. - Значит голодный ходи. Хочу, не хочу, невкусно – после школы придешь, ту же кашу на обед съешь. Аська грустно улыбается от слов матери, пачка заныканных сигарет и зажигалка скрываются в кармане куртки. Лишь бы Анна Павловна не видела. Аська же примерная и тихая, в институте учится, порядочная. На дискотеки не ходит, со шпаной не водится, всё книжки из библиотеки таскает. - Лучше бы ты спровадила своего дядю Колю, а мам? Все бы вздохнули, - пальцы обжигает ледяная вода из-под крана. Ничего. Аська привыкла. – Денег в дом не приносит, только бурду свою в дом тащит, да алкашей-братков. Не то чтобы мать их не любила, но за Николая Валерьевича за каким-то чертом держалась. Ну и что, что пьет. Какой никакой, а мужик в доме быть должен. Аська принимать это отказывалась, противилась как могла, часто сбегая через окно. Благо жили теперь на первом этаже. Не уходила, только когда мать была в ночную: Пашку жалко было. - Прекращай, Настенька. Жизнь всегда будет сложной, - Аська кривится от собственного имени, наспех надевая куртку и подталкивая брата к выходу. - Ладно Коля тебя не слышит, на заводе. Собрались? Почему ранец не застегнул? Пашка всю дорогу до школы сестру за руку держит, рассказывает что-то про уроки и о желанной варенке. Рука в кармане лишь сильнее сжимает и без того мятую пачку, Аське курить хочется и выть от несправедливости вокруг. У нее вспоротые швы воспоминаний: знала б мать, что Аська надежд ее не оправдала – отвернулась бы; ведь институт она бросила, а книжки ей таскает Санька из отцовых закромов, благо у Рябинина старшего увесистая коллекция классики. Да еще и в редких изданиях. - Учись хорошо. А о варенке я позабочусь, - Аська улыбается, крепко обнимая брата перед школой. Плетется домой, укладывая между губ сигарету: глаза слезятся то ли от ветра, то ли от того, что все, за что так борется Аська – сильнее и сильнее трещит по швам. Делает глубокую затяжку, на горизонте - панельные дома по Лесной, куда им пришлось переехать. Ютились Масловы теперь в небольшой квартирке со старым ремонтом, потому что жрать надо было на что-то, да и долги дяди Коли закрыть. Стоит в подъезд зайти и пройти шесть ступенек – Аська сталкивается с Санькой; добрый, милый, в шапке с помпоном, продукты в пакете тащит, а под подмышкой зажата пара книжек. Для нее конечно. Санька приходит навещать дядю Алика, еду таскает, про Викушу рассказывает и как мать его ждет в гости. Так и познакомились они с Аськой. - Привет, - она отряхивает его плечи, припорошенные снегом. – Новые принес? Улыбка у Аськи искренняя, открытая: Санька любуется и смущается под ее внимательным взглядом, обращенным к нему. - Д-да, Чехова принес. Надеюсь тебе понравится. Аська взъерошивает его темные волосы, забирая книжки. Санька красивый в свои шестнадцать, мужчина вырастит что надо, характерный, волевой, ответственный. Был бы чуть постарше – Аська бы не раздумывая, сердце свое отдала. Такому как Рябинин можно доверить всё, Аська нутром чувствует. Искренний он, открытый, на лбу все написано. Только в радужках глаз та же печаль и усталость считывается, хоть и зеленый еще совсем; всем им достается, девяностые болью хлещут, беспощадно и дерзко. Жуй жёвку, пей газировку. Живи полной жизнью, не спеши взрослеть. Только Санька как и все его друзья повзрослели. Детство кончилось. Им шестнадцать – и как все, сыты по горло и уже заебались. Он не спрашивает откуда Аська такая красивая, с разбитой губой и нехилым таким синяком. Догадывается, хоть и в лоб не спрашивал ни разу. А кулаки чешутся хоть раз по роже дяде Коле съездить. И Аську забрать к себе. Аська по его меркам идеальная. Худая правда, чуть выше него. С родинкой над бровью. Улыбается мягко, что у Рябинина теплота разливается по телу. - Держи, - впихивает ему в пакет жестянку газировки, как бы Рябинин не отнекивался. Аська смеется в голос. – Просто держи и всё. Сам не хочешь – дядьке отдашь. Замолкает, когда Алик дверь квартиры распахивает. На нем майка, афганский жетон болтается на цепочке под расстегнутой клетчатой рубашкой. Бетонная стена безразличия во взгляде, усмешка. - Не только ко мне ходишь, Санчо. - П-прости. Санька не знает, почему начинает оправдываться. Рука крепче сжимает пакет, будто это спасательный круг. Аська кусает губы, разглядывает обшарпанные подъездные стены, но только не Алика. - Да ладно, расслабься. Проходи племяш, можешь и знакомую прихватить с собой, - усмехается Алик, и Рябинин тут же расслабляется. – К чаю правда только пустая сахарница, да засохшее варенье мамки твоей. Может ты чего принес. Аська ютится в прихожей, пока Санька обувь снимает и проходит в комнату. Закипающий чайник в полупустой кухне и две табуретки, Алик курит в форточку, делая затяжку за затяжкой. Аська тайком наблюдает за ним. Красивый. Но сломанный. Под всей стойкостью и силой – мальчик. Который видел всё, кроме любви. На дне зрачков его кромешный ад и тьма. Аж желудок сводит. Недолюбленный. Аська проводит параллель, и ей кажется, что они похожи. Чай в кружке обжигает продрогшие аськины пальцы, не чувствуется. В квартире Алика – зима. Разлагающийся ноябрь на облупленном подоконнике, покрытым сигаретным пеплом и инеем. - Тихо у вас сегодня. Валерьевич на работе поди? – Алик обращается к ней, пока Санька продукты запихивает в холодильник. - Ага. Вечером припрется под синькой. Аська морально готовиться снова из дома деру дать, лишь бы не слышать пьяные бредни и их ругань с матерью. - Может она останется у тебя сегодня, дядя Алик? А то ночует где попало по знакомым, – вмешивается в разговор Санька, и тут же прикусывает язык. Не стоило ему лезть. Пространство сжимается. Аське хочется дать подзатыльник Рябинину. Болтает много. - Молодец, племяш. Организуй у меня приют. Волков огрызается, у самого проблем дохуища, еще Аськи этой ему не хватало. Качаются над пропастью. И чем Санчо думает, когда языком трепет. Нельзя к нему. Своими демонами девчонку пугать только, когда он в холодном поту орет и потом просыпается. Дозу ищет. Чтобы мертвая Эльза не ложилась к нему на матрац и не гладила ледяными руками. - Сань, это лишнее, - Аська поднимается с табуретки; вон из этой квартиры, бежать. Прочь. Только Алик цепко ее за плечо хватает, тормозит. - Далеко собралась? - Не хочу быть обузой, да и переночевать у тебя не напрашивалась. Пусти. Алик пресекает все ее попытки к бегству, пока она рвануть пытается. Куда уж. Волкову она по плечо, как воробей бьется в его объятиях. Затихает. - Поспишь на диване. Все равно он свободен. На ней ярко-розовая ветровка под курткой и старые ботинки; Аська возвращается под вечер, Алик глушит водку на кухне, запрятав ампулы с героином в тайник. Нехуй ей видеть, чем он убивается и как его ломают отходняки. Перебьется как-нибудь до утра. - Ты хоть ешь? Или водкой да сигаретами питаешься? Пустая пачка Marlboro покоится на краю стола. Аська достает сковородку, готовит на скорую руку и огурцы на закуску ему подсовывает. Волков лишь пьяно кивает. Тошно ему. И Аська в стенах его квартирки кажется инородной. - Думаешь я в душу к тебе полезу? Захочешь – расскажешь. Санька не перестает верить в тебя, что придешь в норму, командир. И прошлые раны затянутся. - Да что ты знаешь о моем прошлом? – Алик грубо рявкает. Явно бак течет. Конкретно. Не виновата же она. – Тебе не снится каждую ночь война. Сколько крови было на руках и своих и чужих. Отец отправил меня туда как свинью на убой. Героя воспитать хотел. Это в их Великой Отечественной все понятно было кого валить, с кем воевать, а моего пацана с разведки по кускам в мешке вернули, суки. Поэтому я в тот Новый год медали не нацепил, духу не хватило. Аська присаживается напротив, льет стеклопакетную водку в стакан. Алкоголь жжет глотку, что сил ни вдохнуть, ни выдохнуть нет, но не тормозит. Пьет залпом, давится, пока Алик не выхватывает из ее рук граненый стакан. - Из темноты я до сих пор слышу звук выстрела. Как пуля пробивает ей голову. Ни крика, ни боли. Мгновенно. Эльза даже понять ничего не успела. Витьку простил я, хоть и как крыса поступил тогда. Разве я мог иначе? Это ж Витек, лучший друг, и в огонь, и в воду. Спина к спине росли, воевали, - Аська протягивает ему свои сигареты. Пламя окутывает табак, Алик делает затяжку в полные легкие и шумно выдыхает. – Не он же ее порешал, а горец тот. А я раз за разом просыпаюсь с Эльзой рядом в своей серой девяносто девятой. Полный салон воды и моя девушка на руках. Знаешь че я понял? Счастье кажись для слабаков. А мы дети гребанного СССР, эпохи с вывернутыми суставами. - Может ты и прав. В голосе Алика сквозит глухой болью. Надломлено. Аська пытается проморгаться, чтобы слез не показывать. Слышны шаги снаружи, как кто-то пытается открыть дверь и роняет ключи. Сердце ухает вниз. - Когда я был ребенком, я много обещал… Маме дом у моря, отцу кем-то стать. И кто я теперь? Алик упускает момент, когда Аська подходит к нему со спины, кладет руки на плечи. Непривычно. Потому что руки у нее теплые. Не как у Эльзы. Вздрагивает, но не отстраняется. - Ты Алик-афганец. Если не ты, то кто тогда? Аська кажется Алику странной. Умалишенной. С ним сидеть сейчас - разве что как в клетке со зверем, не зная, когда чика у него рванет. Волков разворачивается, держа ее за локоть. Вспоминает, как пьяный вхламину вцепился в шею Эльзы. Крепко держал, сука, пока Надька его бревном по голове не приложила. Синева на тонкой шее и голубое небо. А потом он разнес дом отцовский. Пустота накрыла. Надькин крик только, как сквозь вакуум, Алик тогда протрезвел мгновенно. Да поздно…отец уже не дышал. - Он больше тебя не тронет, - он рассматривает синяк на ее скуле; Аська губы поджимает, едва улыбается. – А теперь спи иди. Марш. Командир. Подушка кажется неудобной, одеяло колючим; Ася ворочается на диване, сна нет, а от водки – звезды гуляют по потолку аликовой квартиры. И сам Алик спит в двух метрах от нее. На полу на матрасе. Задремать удается не раньше трех, когда теплота окутывает тело. Ей снится отец. Цветущее поле в июньский зной за окном; Аське – четырнадцать, на ней летнее платье в горох и мамина шляпа. Она кладет руки отцу на плечи, сидя на заднем сидении. На дачу собрались, Анна Павловна запаслась едой, пирожков напекла. Правда никто попробовать их не успел – не доехали до дачи, отцу плохо стало прямо за рулем. Сердечный приступ. И стоит Аська одна на обочине дороги, слезы глотает. Она не слышит истерики матери, только шум машин. И крик Алика… Аська подрывается, понимая, что Алик бьется в холодном поту, пристегнутый наручниками к батарее. - Эй, дыши. Я здесь, - хриплый аськин голос приводит в чувства. Вынырнуть блять заставляет, от дна оттолкнуться, оставляя Эльзу во сне. Алику хочется разучиться дышать. Чувствует, как Аська подвигается, кладет его голову на свои колени, пока он в себя приходит. Лежат в темноте, слушая дыхание друг друга. - Похоже тебе нужна чья-то рука, которая успеет поймать тебя прежде, чем упадешь, - касается пальцами виска, гладит Алика, хоть и сама дрожит. - Похоже, что твоя.

Наши ладони расходятся по миллиметру С каждой секундой это всё больше заметно С запёкшихся губ стряхну, не могу И левой рукою тебя обниму Никогда тебя не отпущу.