Второе дыхание

Я сидела на балконе моей маленькой квартирки, которой я так долго пренебрегала, и курила, наблюдая, как резвятся дети в школьном дворе. Вообще, я совсем не курящий человек, но не зная, как еще успокоить расшатанные нервы, решила изменить своим привычкам и выкурить едва ли не вторую сигарету в своей жизни. Прошедшие пара недель высосали из меня все силы. Что я только не пережила за это время… Я, кажется, оббежала все возможные кабинеты и инстанции, которые только есть в нашем университете. Я дошла аж до самого ректора. Сидя на балконе, я как раз обдумывала нашу с ним встречу. Вспоминала, как я, прождав возле двери целый день, только под самый вечер ухитрилась-таки попасть к нему на пять минут под грозные вопли секретарши, уверявшей меня, что он слишком занят. Как увидела этого грузного, серьезного мужчину, который выслушал мою просьбу (пожалуйста, не отчисляйте ни в чем не повинную девочку!) с непроницаемым лицом и ответил только, что он постарается сделать все, что в его силах, но ничего не обещает. Ха! Можно подумать, что есть кто-то, кто может решить этот вопрос ЗА него, словно он не тот человек, за кем всегда будет последнее слово в вузе. Не зная тогда, что еще сказать, я ушла, но теперь мне казалось это таким глупым — столько добиваться аудиенции и вместо разумных аргументов, фактов и умеренной лести продемонстрировать ему лишь свое нечленораздельное блеяние и умоляющий несчастный взгляд! Кроме того, я не знала, что мне делать дальше, ведь теперь, по сути, оставалось только ждать и надеяться на чудо. Спасти свою карьеру я даже не пыталась. Да и знала, что без толку стараться что-то доказывать и опровергать — а мне и не хотелось. Я всегда, с самого начала знала, на что иду, встречаясь с Мирой, и вот что удивительно, сейчас я не чувствовала сожаления. По-моему, начать с ней отношения было самым естественным, правильным и лучшим решением в моей жизни. Если, конечно, теперь это не разрушит ее жизнь. Увы, шанс на благополучный исход был ничтожно мал. Я видела, как рьяно настроены против меня все, кто был в курсе ситуации, — а это почти весь руководящий состав! Хотя наткнулась я и на пару сочувствующих взглядов — но очень мимолетных, скрытых, иначе это сочувствие было бы превратно истолковано. Голова раскалывалась: я схватилась за нее обеими руками, сдавив виски. Вдруг неожиданно в памяти всплыл образ: короткие волосы, хрупкие руки, маленькая фигурка эльфа, улыбающееся лицо… Тина, как сильно я любила тебя, как много ты значила в моей жизни! Но никогда ты не была зависима от меня так, как сейчас зависит Мира. Я мечтала показать и доказать тебе свою любовь и доблесть, я мечтала ринуться ради тебя в бой, вот только не было у меня врагов... Ни одного, кроме тебя. Все, с чем мне приходилось бороться, любимая, ненаглядная Тина, это только твое равнодушие. А сейчас, когда я не хочу никаких боев, когда я уже повзрослела, переросла это… вот, пожалуйста, мечта сбылась! Ты хотела воевать за свою любовь? — вперед! Против тебя весь мир в лице университета, так давай же, докажи, что ты готова на все ради своей любимой, ради Миры, которая впервые подарила тебе взаимное чувство, а потому стоит хоть тысячи сражений! Но у меня нет сил, я не могу бороться, потому что оказалось — это слишком больно, слишком страшно, когда твое родное существо висит на волоске над пропастью, а ты ничего не можешь поделать… Внезапно в дверь позвонили. Я вздрогнула всем телом, окурок упал на платье и, кажется, прожег в нем дыру. Быстро смахнув слезы с глаз, я подошла и неуверенно открыла дверь — на пороге стояла Мира. Признаюсь, я поступила не очень хорошо. Я ни слова не сказала ей о случившемся, надеясь, видимо, что все обойдется. Я решила сначала сделать все, что в моих силах, а уже потом подвергать жуткому стрессу человека, находящегося в процессе подготовки к выпускным экзаменам. Сказав, что мне надо немного побыть одной, я уехала к себе и практически не общалась с Мирой до этого момента, дабы не сорваться. — Просто скажи мне, что случилось, — выпалила Мира вместо приветствия и решительно шагнула в квартиру, не дожидаясь приглашения. — Я уверяю тебя, я готова услышать что угодно, кроме молчания — оно сводит меня с ума. Я уже чего только не напридумывала, а фантазии моей, ты знаешь, можно лишь позавидовать. Так что знай, что бы ты ни сказала, это все равно будет не так интересно, как то, что крутится в моей голове. Я ужасно соскучилась по ней за это время. С головой уйдя в спасательную миссию, я почти забыла, кого спасаю. Вот же она, такая родная, моя девочка: внимательные зеленые глаза, густые каштановые волосы, фарфоровая кожа… Я порывисто обняла ее и поняла, что в любом случае не могу больше сдерживаться, и рассказала ей все, от начала до конца. Когда я закончила, Мира не была ошарашена, она только казалась чуть более задумчивой, чем обычно. Она медленно водила пальчиком по брови, сосредоточенная на своих мыслях, а потом медленно проговорила: — В общем-то, не сказать, чтобы я удивлена. Всегда был шанс, что так все получится. И если меня отчислят — плевать. На этом жизнь не заканчивается. Во всяком случае, я смогу потом выучиться платно, если захочу. Я возмущенно закричала: — Мира, да о чем ты говоришь! Ты и так уже практически закончила университет, тебе осталось учиться два понедельника! И ты должна была закончить его не как-нибудь, а с красным дипломом, я же знаю, сколько ты вложила в него сил, времени и стараний! А дальше все пошло как-то нелогично. Я, наверное, впервые за эти годы расплакалась перед Мирой, уткнувшись ей в колени, а она стала ласково гладить меня по волосам, как мама когда-то, приговаривая «тшшшш» и «все, все хорошо». Я напрочь не понимала, почему Мира так спокойно восприняла новость о том, что она может потерять нечто настолько важное. Но сейчас я вижу, что она просто была мудрее меня. Она знала, что приобрела нечто еще более важное в своей жизни. Когда мы обе немного успокоились и взяли в руки и себя, и друг друга, то решили немножко обмозговать процесс вдвоем. Мира высказала мысль, которая раньше не приходила в мою буйную, пухнущую от проблем голову. — Знаешь, даже если все чудесным образом сложится хорошо и ректор решит махнуть на меня рукой, у нас останется одна существенная проблема. Я воззрилась на Миру в недоумении. — Ты же мой научный руководитель, не забыла? И если тебя уволят — а это, судя по всему, неизбежно, — я останусь без руководителя. А значит, со мной возникнет дополнительный геморрой: нужно будет срочно искать тебе замену, переделывать кучу документов… Конечно, им проще будет отчислить меня, чем так париться! — К чему ты клонишь? — не поняла я. — К тому, — рассудительно заметила Мира, — что нам нужно не столько сосредоточиться на уговаривании кого бы то ни было меня оставить, сколько сделать так, чтобы обеспечить вышестоящим лицам минимальное количество геморроя. Если им будет проще меня отчислить — они отчислят, если проще оставить — они оставят. Вот к чему я клоню. И тогда у нас начал вырисовываться план действий. *** Меня по неясным мне причинам всегда любили мужчины преклонного возраста. Причем непонятно, восхищала ли я их как женщина или, скорее, как внучка, которую можно ласково потрепать за щечку и поучить жизни. Но тем не менее таких вот великодушных и любящих старичков в моей жизни было, наверное, не меньше десятка, и каждый из них непременно делал для меня что-то хорошее, как-то помогал и поддерживал. И вот впервые я решила использовать эту свою сомнительную супергеройскую силу ради выгоды. Я тянула с написанием заявления «по собственному» как могла, но причина была не в том, что я надеялась на помилование. Нет, просто мне как можно дольше нужен был свободный доступ в университет, пока я еще могла что-то сделать для Миры и как-то повлиять на ее судьбу. Когда мы поняли, что единственный шанс для нее остаться в университете — это найти (и срочно!) другого научного руководителя, я знала, что мне нужно использовать любую возможность. Все свои надежды я возложила на Алексея Ивановича, сухонького старичка с молодыми юркими глазками и невероятной харизмой, не утраченной, а напротив, кажется, только отточенной с годами. Мы с ним не сказать чтобы прямо дружили, но он неизменно называл меня «Аннушка», угощал чаем и отвешивал изысканные комплименты. Перед тем как пойти с ним разговаривать, я готовилась изо всех сил, стараясь максимально соответствовать образу нежной утонченной девушки, вынужденной смириться с ударами судьбы. Кажется, даже на самые важные свидания я не собиралась так тщательно, как на встречу с Алексеем Ивановичем: обычно забранные волосы я распустила и уложила мягкими волнами, привычный брючный костюм заменила на струящееся платье неяркой расцветки, косметики использовала по минимуму — эдакая дворянская девушка девятнадцатого века со скромно потупленным взором: что угодно, лишь бы он увидел во мне слабую, беззащитную жертву, жаждущую найти своего защитника и покровителя. Дождавшись конца его пары, я вплыла в кабинет, опустив очи долу и даже краснея, что весьма вписалось созданный мною образ. Эффект оказался неожиданным даже для меня: профессор на секунду остолбенел, а потом рассыпался в таких донжуанских комплиментах, каких я сроду ни от кого не слышала. Взглядывая на него из-под полуопущенных ресниц и неизменно напоминая себе идиотку (о чем я старательно пыталась не думать), я объяснила ему, что пришла с очень важной просьбой и что он, кажется, единственный, кто может меня выручить. Алексей Иванович взял меня за руки, усадил перед собой и, полный боевой готовности, спросил, чем же он может мне служить. Стараясь контролировать бушевавшие в груди эмоции, я кратко объяснила, что Миру, мою подопечную, хотят отчислить, если я не найду ей другого научного руководителя. — Но как же вы? — вскричал Алексей Иванович. — Разве не вы ее научный руководитель? — Я была ее научным руководителем, — сказала я с нажимом. — Но, к сожалению, сейчас я должна уйти из университета. Пока я еще здесь, хочу постараться пристроить ее в надежные руки. Лицо Алексея Ивановича посерьезнело. Я понятия не имела, насколько он в курсе нашей скандальной истории, и не удивилась бы, если бы он, прочитав мои мотивы между строк, гневно выпроводил бы меня из аудитории, хлопнув дверью. Но он не выглядел сердитым. Скорее задумчивым и словно бы немного грустным. А потом он посмотрел на меня своими ясными, очень умными глазами и сказал: — Аннушка, просто расскажи мне правду. А там посмотрим, смогу я тебе чем-то помочь или нет. И тут я неожиданно поняла, что ничего не боюсь. То ли потому, что мне нечего было терять, то ли потому, что это в любом случае был последний шанс, я резко отбросила все напускное кокетство, сдернула с себя маску беззащитной крошки и вперилась в профессора твердым, гораздо более свойственным мне серьезным взглядом. И на одном выдохе рассказала ему все как было: про то, как Мира настойчиво добивалась моего внимания, как постепенно наше общение стало неформальным и как я с ужасом осознала, что влюбляюсь в собственную студентку, как мы начали встречаться и жить вместе и, наконец, как мы, потеряв голову от счастья, потеряли еще и бдительность и были сфотографированы целующимися в стенах университета, из-за чего обе теперь можем потерять свое место. Профессор выслушивал меня внимательно, не перебивая, и когда я закончила, еще несколько минут молчал, уставившись на свои узловатые руки. Рассказ этот опустошил меня, и мне было едва ли не все равно, что будет дальше. Но зато я теперь не чувствовала страха. Я просто доверилась судьбе — будь что будет. — Знаешь, Аннушка, когда я был молод, я тоже завел роман со студенткой, — сказал вдруг Алексей Иванович. — Так что не думай, что твой рассказ — это что-то такое, чего я не в силах понять. И роман тот тоже закончился плохо. Меня, правда, не уволили, а вот студентка вылетела из университета с треском, и я не предпринял ни единой попытки этому помешать. Слишком боялся, что это отбросит тень на мою репутацию. Но вот ты — ты не боишься… И меня это одновременно удивляет и умиляет. Но я тебя понимаю. Ты ее любишь, и по-моему — это прекрасно. Кажется, пришло время вернуть мой старый должок. Он улыбнулся, а я не готова была поверить своему счастью. — Да, конечно, я возьму Миру под свое руководство — в том случае, если ее не отчислят, конечно. Документы в любом случае подготовить надо уже сейчас. Поэтому завтра ловите меня где хотите и приносите на подпись все, что нужно подписать. И, разумеется, курсовая работа, которую Мира будет защищать, должна быть безукоризненной и написанной уже вчера, понятно? — Понятно, — выдохнула я, чувствуя, как дрожит мой голос. — Мира все подготовит, вам не придется ни о чем пожалеть… Но Алексей Иванович только махнул рукой, но, выходя из дверей, я могу поклясться, что увидела, как он обернулся и подмигнул мне. На следующее же утро, после рабочей, бессонной, но очень счастливой ночи мы с Мирой приволокли в университет кипу бумаг, в которых значилось, что она целиком и полностью переходит под опеку Алексея Ивановича, и еще полдня носились туда-сюда, подписывая, штампуя и поправляя всю эту никому, по сути, не нужную макулатуру. Я понимала, что бой еще не выигран, но теперь я как никогда чувствовала, что действительно сделала все, что могла. Закончив с этим, я торжественно вошла в кабинет отдела кадров и размашистой подписью украсила заранее написанное заявление об уходе по собственному желанию. Уходила я из университета в тот день с гордо расправленными плечами, но все же стараясь не оборачиваться. Вдруг начну сожалеть?