Второе дыхание

Дело было уже совсем поздней весной. На улице стояла почти летняя жара, настроение у всех, в том числе и у меня, было расслабленно-хорошее, вальяжное. Я несколько удивилась, когда ко мне зашла одна из преподавательниц кафедры и сказала, что меня ожидают в отделе кадров. Я, полностью погруженная в бумажную волокиту и бесконечные отчеты, особенно актуальные в конце года, решила, что, наверное, забыла сдать какой-нибудь очередной листок или проставить очередную печать. Смирившись с неизбежно грозящим валом переделываемой работы, я поплелась в отдел кадров. Прежде чем я вошла туда, меня попросили немного подождать, и тут я уже начала немного нервничать: да что же такого я натворила с бумагами? Затем меня официально пригласили в кабинет, и я сразу поняла, что случится что-то очень, очень плохое. Лицо кадровика, женщины обычно улыбчивой и приветливой, напоминало неподвижную маску, выражение его было суровым. Когда меня попросили присесть, я чувствовала, как предательски дрожат, словно у школьницы, мои колени. — Анна Александровна, разговор предстоит неприятный, поэтому давайте перейдем сразу к делу. Я кивнула, чувствуя, как холодеют мои руки и ноги. — До нас дошла информация, — сказала кадровик, все так же хмурясь, — что вы вступили в неподобающие отношения со своей студенткой. Источник, разумеется, я озвучивать не могу, но уверяю вас — он весьма надежен, иначе мы бы не рискнули даже озвучить нечто подобное. Но все же я должна спросить, — кадровик уставилась на меня в упор немигающим взглядом, — это правда, что вы завели любовные отношения со студенткой? Та часть меня, что отвечала в моей голове за рациональный подход, хитрость и расчетливость, подсказывала: не ведись на провокацию! Не пойман — не вор! Никто не может ничего доказать! Но я была настолько ошарашена этим, свалившимся как снег на голову, «обвинением», что просто молчала, не в силах подобрать слова. — Видимо, на откровенность вы идти не хотите, — сказала женщина и, кажется, была раздражена этим фактом. — Хорошо. Тогда что вы скажете на это? Она развернула ко мне экран своего компьютера, на котором была открыта во всю его ширину фотография. Не очень четкая, явно сделанная на телефон откуда-то сверху, очевидно, со второго этажа, но зато ярко демонстрирующая две женских фигуры. Одна из фигур, та, что повыше, была одета в брючный костюм и туфли на каблуках, а та, что пониже, с пышными каштановыми волосами, была в джинсах и кроссовках, и фигуры эти стояли так близко, что не оставалось никаких сомнений: они целуются. И обстановку, разумеется, я тоже сразу узнала: это был университетский дворик, в котором мы так часто последнее время бывали с Мирой и в котором так неосмотрительно потеряли осторожность, уверенные, что надежно спрятались за зеленой листвой. Я поняла, что отпираться бесполезно. Если нашелся доброхот, который не просто рассказал о нас, а даже отправил кому надо вещдок, не было сомнений, что этот человек при необходимости раздобудет еще, и не один. Я понятия не имела, кому и зачем все это понадобилось, но сейчас это не имело абсолютно никакого значения. Я бы могла, конечно, препираться, отчаянно защищаться и спорить, а может, даже пригрозить универу судом… Но мне внезапно стала так омерзительна идея этой наглой лжи… Уверять всех, что у меня ничего и никогда не было с Мирой, кроме рабочих отношений? С Мирой, которая стала мне самым близким человеком в этом чужом городе, Мирой, которая боролась за меня, ничего и никого не боясь, и которая вверила мне всю себя, без остатка? Ну уж нет. — Да, мы в отношениях, — сказала я неожиданно твердо, чем добилась, кажется, мрачного удовлетворения нашего кадровика. — И я не стыжусь этого, потому что люблю Миру! Стыдно должно быть тем, кто полез не в свое дело своими грязными вонючими лапами. Женщина, кажется, немного оробела от такого напора и подбора выражений, но быстро взяла себя в руки. — Вы ведь прекрасно понимаете, Анна Александровна, то, что вы делаете, — запрещено. И боюсь, у вас с Мирой очень большие проблемы. Ну надо же, какой сюрприз. — Мы можем предоставить вам выбор: либо уволиться по собственному желанию, либо вы будете уволены официально, что, конечно, будет чревато для вас рядом дополнительных проблем. Я знала все это без ее высокопарных выражений, но интересовало меня совсем другое. — А что будет с Мирой? — Ее, к сожалению, университет вынужден будет отчислить. И вот тут впервые мне стало по-настоящему страшно. — Как отчислить? Сейчас?! Но ведь до экзаменов остался всего месяц, ей до получения диплома рукой подать! Она в любом случае уйдет из университета совсем скоро, зачем же лишать девочку будущего?! Кадровик взглянула на меня холодно и процедила: — Если бы девочка заботилась о своем будущем, она бы не стала спать с преподавательницей. Ваза, стоявшая на столе как раз напротив лица этой тетки, так соблазнительно близка была к моей руке, что я буквально увидела, как беру и швыряю эту стеклянную штуковину об стол, осыпая кадровика тысячей маленьких осколков. Но я и так совершила уже слишком много опрометчивых поступков в этом университете. Нужно хотя бы, чтобы последние мои поступки были правильными и полезными — хоть кому-то. Я собрала всю силу воли в кулак и максимально вежливым и просительным голосом проговорила: — Пожалуйста, не нужно ее отчислять. Я сделаю все, что скажете: уволюсь по собственному, отработаю нужные часы бесплатно — только дайте Мире получить диплом, и она уйдет отсюда навсегда. Тетка уставилась на меня, неприятно улыбаясь: видимо, ей доставляла удовольствие моя безнадежная ситуация. — Увы, — ответила она, хотя в голосе ее скорее слышалась радость, чем сочувствие, — но я ничем здесь помочь не могу. Не я принимаю решения об отчислении студентов. — А кто принимает? — незамедлительно вопросила я. Ответа не последовало. — Хорошо, я сама узнаю, — сказала я, вставая. — Миру не отчислят, даже если это последнее, что я сделаю в своей жизни! И я вышла, хлопнув дверью.