Второе дыхание

Кажется, я как-то незаметно перестала быть девушкой Тины. Сама не знаю, в какой момент прекратились наши отношения, да и начинались ли вообще… А может, всегда так было? Может, мы никогда и не были парой? Может, мы всегда были просто «подругами с привилегиями», как говорят в американских сериалах? Этими горькими вопросами я задавалась все чаще, потому что времени, проведенного с моей любимой, становилось все меньше. Мы почти не гуляли по улицам, как бывало раньше, я редко оставалась у нее ночевать, а даже если оставалась, мы редко занимались любовью: давай не сегодня, говорила она, и я, еле-еле сглатывая подступивший к горлу комок, убирала тянущиеся к ней руки и поворачивалась на бок, стараясь не зареветь. Слез, кстати, Тина не переносила. Сама плакала крайне редко, я увидела скупую слезу у нее на щеке всего раз или два, и терпеть не могла, когда кто-то рядом с ней разводил нюни. Мне она, конечно, такого в лицо не говорила, но если я вдруг начинала перед ней плакать — смотрела очень строго, неодобрительно и почти равнодушно. От такой «поддержки» мои слезы мгновенно просыхали, и я готова была хоть колесом перед ней ходить, лишь бы она больше не хмурилась вот так грозно. Вообще, чем меньше я проявляла плохих эмоций, тем было лучше. При Тине надо было быть бодрой, веселой, стремительно-отчаянной, иначе она впадала в анабиоз. Тина была веселой и задорной, но только если рядом были такие же резвые люди. В компании со мной, склонной к рефлексии и философствованию, она замыкалась, и я не могла ее винить. Строго говоря, я вообще не могла ее ни в чем винить. Я слишком любила ее. Да, Тина иногда ранила чувства и делала больно, но никогда — со зла. Я знала, что она очень добра, что сердце ее полно любви и сострадания, что она ангел, спустившийся с небес и даровавший мне неземное счастье. Впрочем, это неземное счастье снисходило на меня все реже. Наши встречи в неделю сократились до одной, все остальное время она была жутко занята. Да это и неудивительно: на носу маячили очередные экзамены, домашнюю каждый раз задавали огромную, а еще надо было писать всякие проверочные, курсовые, сдавать отчеты и делать переводы… Так что каждый раз, услышав, что она занята, я тоже исправно садилась за учебники, изо всех сил стараясь сосредоточиться на всяких там законах Гримма, в то время как голова моя задавала не озвученные Тине вопросы: где ты? С кем ты? Почему я не могу быть с тобой рядом сейчас? Что ты скрываешь от меня, если, конечно, скрываешь? Я предчувствовала катастрофу задолго до того, как она грянула в действительности. В каждом прикосновении, которых становилось все меньше, в каждой фразе. Но однажды случилось то, что объяснило мне все и сразу, хотя если бы я могла — я, наверное, предпочла бы не знать. Как-то раз, в канун очередной надвигающейся сессии, я набралась храбрости и позвала Тину погулять, как раньше: погода стояла чудесная, пар было всего две — мне казалось, что возможность прекрасная, надо воспользоваться. Но, не слишком удивив меня, Тина снова сказала, что будет занята до вечера и никак не сможет составить мне компанию. — Давай через пару дней, лады? Вот разгребу немножко дела, и сходим с тобой куда-нибудь, посидим. Я воспрянула духом от такой перспективы — в конце концов, не так уж часто Тина последнее время баловала меня обещаниями. И я снова отправилась в общагу, учить ненавистные билеты и предвкушать нашу нескорую встречу. Однако через несколько часов я поняла, что просто не выдерживаю: голова раскалывалась, мозги болели от переизбытка информации. «Надо выбраться наружу», — сказала я самой себе и, поняв, что мой день, в общем-то, ничем не занят, села на маршрутку и укатила в центр города, наблюдать за тем, как красиво город обновляется зеленью и пестрит весенними цветами. Я ничего не имела против долгих одиноких прогулок: привыкла к ним. Да и к тому же они доставляли мне настоящее удовольствие — идешь себе, погрузившись в мысли, а ноги сами несут тебя куда-нибудь, ты и сама не знаешь куда. Вот и сейчас я так гуляла, раздумывала о сессии и о Тине, о любви и об отношениях, как вдруг что-то заставило меня остановиться. Я не знаю, как работает организм в таких ситуациях, но сердце мое кольнуло, и я почувствовала, как оно проваливается куда-то в пятки еще до того, как мои глаза четко распознали идущие по другой стороне дороги силуэты. Не веря своим глазам, я остановилась как вкопанная и вперила взгляд в парочку, идущую за руки: высокий молодой человек и темноволосая девушка с короткой стрижкой. Что-то сразу выдавало в них пару; даже не то, что они держались за руки, а то, как шутливо они наваливались друг на друга при ходьбе, как тыкали друг дружку локтями и как смеялись… Кажется, я расслышала ее смех даже через дорогу. Тина шла, полностью поглощенная своим собеседником, и, разумеется, не могла видеть меня, замершую истуканом на другой стороне дороги, отделенную от нее полосой снующих на высокой скорости машин. Мир вдруг сжался в одну крошечную черную точку, и я словно через перевернутую подзорную трубу наблюдала, как они удаляются от меня, совершенно не ведая, что «попались». Но вдруг гнев, который я так долго и старательно усмиряла, гнев и боль, которым я никогда не давала выхода, поднялись во мне и завладели каждой частичкой моего тела. Я рванула к ближайшему пешеходному переходу — к моему несчастью, оказавшемуся довольно далеко от места, где я стояла. Еще никогда в жизни я так не бегала — не чувствуя под собой ног, словно летела на крыльях! Кажется, я в секунду оказалась на другой стороне дороги — словно трансгрессировала, как в «Гарри Поттере», и, не сбавляя скорости, понеслась в погоню за удаляющейся парочкой, не зная толком, для чего их догоняю. Догнав их, я сомневалась ровно секунду, а затем сильно хлопнула по плечу Тину — еще никогда в жизни я не позволяла себе так резко к ней прикасаться. — Что за… Аня? — Тина повернулась ко мне, и лицо ее при виде меня не выразило ничего, кроме недоумения. Ее якобы красавчик-бойфренд тоже недоуменно вздернул брови — ясно было, что мое лицо он видит первый раз в жизни. Я знала, что была на грани истерики: ноздри мои раздувались так, что я аж сама видела, как они ходят туда-сюда, яростно выдыхая воздух после бега; глаза щипало, но я не собиралась плакать — по крайней мере здесь и сейчас. — Значит… ты вот так занята, да? — Мне наплевать было, насколько двусмысленной и озадачивающей должна была показаться эта фраза для парня. Мне было важно только одно, получить все ответы здесь и сейчас, немедленно, прямо на этой улице, и к черту всех окружающих и прохожих, мне надоело постоянно на них оглядываться. Я оглядывалась уже несколько лет: не заметят ли нас, не догадаются ли про нас, но сейчас натянутая струна лопнула — я готова была кричать, и никто не мог бы заткнуть мне рот. Тина посмотрела на меня, кажется, каким-то оценивающим взглядом и сказала только: — Подожди минутку. Мне хотелось громко возразить, что никаких минуток я тут ждать не собираюсь, но она вдруг сделала нечто неожиданное: отвела красавчика в сторону, сказала ему пару слов, и он, слегка пожав плечами, развернулся и, помахав на прощание, пошел в обратном направлении по своим делам. — Пойдем, наверное, поговорим, — сказала Тина, махнув рукой на парк, находящийся от нас в пешей доступности. Мы зашагали, не говоря ни слова, и молчали до тех пор, пока не сели там на лавочку подальше от посторонних глаз. Гнев и боль, клокотавшие в моей груди, отнюдь не утихли, и стоило нам присесть, как я яростно повернулась к Тине: — Ты ничего не хочешь мне объяснить? — Хочу, — в отличие от меня, Тина говорила очень спокойно, хотя терпеть не могла разборок и выяснений отношений. — Что это за чучело рядом с тобой? — почти взвизгнула я, торопясь задать самый главный, самый страшный вопрос. — Это мой парень, — ответила Тина все тем же спокойным голосом. Конечно же, я знала, что она это скажет. Конечно же, я понимала, даже, наверное, задолго до сегодняшнего дня, что происходит нечто подобное. Но слышать от нее эти слова, да еще и произнесенные как что-то само собой разумеющееся, было выше моих сил. Я даже не знала, заплакала я или нет, потому что на время потеряла чувствительность ко всему. Я только и могла, что мотать головой из стороны в сторону, словно, отрицая свершившийся факт, смогу его как-то исправить. И Тина заговорила. — Послушай, что я скажу. Мне давно нужно было с тобой объясниться, но мне все как-то не хватало духу, а я совсем, совсем не такая смелая, как ты думаешь. Понимаешь, с Мишей мы встретились на КВНе, сначала вместе что-то придумывали, ставили номера, потом он начал за мной ухаживать… Я не планировала ничего серьезного, но он мне действительно понравился, ведь он, в отличие от остальных клоунов, еще и умный… Мне очень жаль, что я ничего тебе не рассказывала, это было неправильно, но честное слово — я собиралась! — Не рассказывала… — тихо повторила я, словно эхо. Вся моя злоба куда-то улетучилась, и я чувствовала только какую-то бесконечную, огромную усталость и видела морок у себя перед глазами, так что мне с трудом удалось вообще что-то из себя выдавить. — Да, не рассказывала, потому что я знала, как ты отреагируешь. — Что?!! — тут во мне снова проснулся гнев и невесть откуда появилась злобная энергия, так что я выкрикнула этот вопрос прямо во весь голос: — Знала, как я отреагирую?! Ты в своем уме, Тина? Ты же изменила мне, как еще я могу реагировать?! Тина исподлобья взглянула на меня. Я видела, что она решает, говорить ли мне все, что она думает и чувствует, или не стоит. — Валяй, — сказала я почти безразлично, картинно-лениво откидываясь на спинку лавочки. Картинность получилась так себе: я чувствовала, что меня легонько потряхивает и руки дрожат до кончиков пальцев. — Ты ведь даже не считаешь, что мы были парой, да? — Аня, — сказала Тина ласково, и мне отчаянно хотелось зарыдать от звука ее голоса. — Я знаю, что ты любишь меня. Я знала и видела все то, что ты для меня делала, и я это очень ценила. У меня в жизни никогда не было такого человека, как ты. Никто не любил меня вот так, со всеми недостатками, всю, целиком и полностью. Но как я ни старалась, я не могла почувствовать того же. (Кажется, тут впервые за весь разговор ее губы дрогнули.) Я бы очень хотела полюбить тебя, но… Я не люблю. Наступила гулкая, звенящая тишина. Я не хотела больше ничего слушать, ничего знать. Я хотела только бежать отсюда, словно могла убежать от той боли, что просачивалась, словно яд, мне в сердце и растекалась по венам. Она не любит меня. Зачем… все? Зачем, почему… — Значит, ты спала со мной просто так, ради развлечения? — Я задала этот вопрос почти таким же спокойным голосом, каким говорила Тина. Кажется, мне уже было все равно, что она ответит. Больнее, чем мне уже было, стать не могло. — Нет, — холодно ответила Тина. — Не ради развлечения. Ты нравилась мне, с тобой было хорошо, я… хотела тебя. Но ведь это не любовь, правда, Ань? Это же не то… Мне нужно было что-то крышесносящее, что-то взрывающее мозг. Чтобы фейерверки в голове, понимаешь? А с тобой было просто тихо и спокойно. Но это не для меня. — Значит, ты нашла того, от кого у тебя фейерверки? — спросила я, заглядывая в любимые бирюзовые глаза. — Ну, кажется, да… — сказала Тина, и мне невыносимо было видеть, как подрагивают в улыбке уголки ее губ. — Что ж, тогда я рада за тебя. Я встала, чувствуя, что больше в любом случае не выдержу и надо уходить, пока я не превратилась в бесформенное нечто. Я знала, что еще несколько минут этой пытки, и я буду готова на коленях умолять ее не уходить от меня, не встречаться с этим Мишей или по крайней мере позволить мне остаться с ней рядом, в каком угодно качестве. — Аня. Прости меня. Я видела, что эти слова Тина сказала искренне, хотя ни слез, ни дрожи в голосе — ярких признаков глубокого раскаяния — я, к своему сожалению, не уловила. Тут я поддалась порыву: я так сильно и так бесконечно нежно любила Тину, что даже после всего сказанного мне хотелось одного — прижаться к ее груди, обхватить руками тонкие плечи и никогда не отпускать. Я подошла и обняла ее: руки Тины обняли меня в ответ, и я почувствовала (впервые в жизни!), что теряю что-то важное, теряю часть своей жизни, теряю безвозвратно и ничего не могу с этим поделать. Вернувшись домой, я не раздеваясь легла в кровать и тут же уснула. На следующий день я не пошла в университет: накануне подхватила, по всей видимости, простуду, и градусник показал мне такую невообразимую цифру, что речи о занятиях идти в любом случае не могло.