Второе дыхание

Любовь моя к Тине росла с каждым днем. Постепенно ушла та восторженность, с которой я воспринимала поначалу все, что касалось ее, начиная от любимых духов, заканчивая излюбленной позой для сна. Теперь на смену восторгу пришла такая тихая и глубокая нежность, что я не находила достаточно слов и средств, чтобы выразить ее. Я старалась делать ее счастливой при каждой удобной возможности. Покупала ее любимые сладости, дарила милые незначительные подарки, просто чтобы поднять ей настроение, а поднакопив немного денег, исполняла и более существенные мечты, такие как билет на концерт любимой группы или поездка в Москву на фестиваль. А еще я постоянно говорила, как сильно люблю ее, и выполняла этим, скорее, свою собственную потребность, чем ее желание. Тина за все время ни разу не сказала в ответ, что любит меня. Впрочем, она показывала это чувство иначе, и мне вполне было достаточно того, как она смотрит на меня иногда, как обнимает по ночам. За нее говорили ее поцелуи, ее время, которое она проводила со мной (хотя могла потратить на что угодно другое), и, конечно, ее тело, которое горело и плавилось в моих руках. Тело не может так врать, говорила я себе, когда меня посещали минуты сомнений. Разве может так искрить между людьми, которые не влюблены друг в друга? Впрочем, чем дальше, тем больше становилось у меня поводов для беспокойства. И главным, конечно, было то, что ни одна живая душа не знала о наших с ней отношениях. Казалось бы, это даже хорошо, правда? Но нет. Все знакомые Тины считали ее одинокой и свободной, а потому многочисленные парни из ее окружения ухаживали, флиртовали и заигрывали с ней совершенно бесцеремонно. Подруги же, в частности, наши одногруппницы, думали, что Тина находится в активном поиске бойфренда, а потому наперебой советовали, в какой клуб ей сходить и с кем познакомиться, а некоторые так и вовсе напрямую сосватывали ей своих братьев и племянников. Я, слушая эти разговоры, сидела с каменным лицом, стараясь не дрогнуть ни одним мускулом и не выдать, что творится у меня на душе. Хуже всего было то, что Тина не пресекала эти разговоры, хотя могла бы — одной левой. Нет, она вступала в словесные перепалки с девчонками, споря о том, кто перспективней — физик или математик, а со знакомыми парнями не флиртовала открыто, но и не закрывала дверцу окончательно, как бы давая им призрачную надежду на счастье. Как-то раз я пришла к ней на репетицию очередного университетского уже-не-помню-чего и увидела, как она, прощаясь со всеми, долго и весело беседует с каким-то долговязым брюнетом, который только что грудь не выгибал вперед, иначе бы приобрел стопроцентное сходство с павлином. Я наблюдала, как они обменивались шутками и хохотали, а сама разрывалась между желанием наброситься на него и придушить и подбежать к Тине, чтобы впиться в нее поцелуем. После окончания репетиции мы шли домой, а Тина без умолку рассказывала мне о своих гениальных задумках для сценки, даже не замечая, как я молчалива. Когда мы пришли домой, я не выдержала. Я села перед ней на стул и разрыдалась, с горечью выговаривая всю свою боль и ревность, повторяя, что так нечестно, нечестно и неправильно, и хотя она ничего плохого не делает — я просто не в силах терпеть этот фарс с постоянным сватанием и бесконечным агрессивным флиртом со стороны мужиков. Пока я плакала, Тина не сказала ни слова. Она также не попыталась обнять меня или утешить, хотя мне нужно было именно это: пара успокаивающих теплых слов и заверение (пусть даже неправдивое!) в том, что такое больше не повторится. Но Тина молчала. Она, видимо, ждала, когда я успокоюсь, однако ждать ей пришлось довольно долго, ведь мои всхлипывания никак не хотели утихать. — Мы не можем никому рассказать, что мы вместе. Вот и все, что Тина тогда ответила мне. И это, знаете ли, не было новостью. Я ведь не дура, сама все понимала. И вовсе не хотела, чтобы о нас знали (ну разве что близкие друзья?), но при этом все же ситуация казалась мне какой-то отчаянно несправедливой. Впрочем, что я могла возразить Тине? Запретить ей флиртовать? Но кто я такая, чтобы ей что-то запрещать? Да и потом — это ведь ее стиль общения. Она, кажется, флиртует даже с преподавателями, всегда задорно им улыбаясь, а в нужный момент, наоборот, скромно пряча глаза, чтобы сильнее им нравиться. Одним словом, та моя истерика не дала нам абсолютно ничего полезного и ничего, разумеется, не изменила. Я поняла только, что с Тиной бесполезно вот так пытаться выяснить отношения и уж тем более бесполезно пытаться от нее что-то требовать. Я все лучше и лучше понимала, что наши отношения, или дружба, или связь — что бы то ни было — идет и всегда будет идти только по ее правилам. Она принимала решения, и у меня не было в руке ни одного рычага, чтобы хоть что-то изменить. Впрочем, я и не хотела ничего менять. Я знала, что буду любить ее несмотря ни на что. Как бы она ужасно ни повела себя — по отношению ко мне или к кому-то другому, моя любовь не уменьшится ни на йоту. Кажется, с Тиной у меня случилась та любовь, о которой пишут в книгах: ради которой готов броситься под пули, ради которой готов предать Родину, как в «Тарасе Бульбе», и без которой не хочешь жить, как в «Ромео и Джульетте».