in the middle of the night

Феликс чувствовал себя бесполезным. Хуже лежащего на дороге камня и паршивее выпотрошенной овцы, которая пыталась отделиться от стада, но попала к стае волков. Он брел медленным шагом вдоль морского пляжа, самозабвенно отсчитывая попадающиеся под ноги ракушки. Он глубоко вдыхает свежий прохладный воздух и щурится, когда чувствует приторный запах ели; он ему не нравился. Не нравилась Допра и эта работа. Но если с последним все разрешилось, то пребывание в этом городке оставляло некоторые сомнения. Ли не был сторонником жизни в деревне. Он любил мегаполисы и все, что было с ними связано. Он не ощущал себя комфортно, смотря на возвышающиеся горы и леса, не мог восхититься, увидев морской бриз или услышав впервые в жизни пение чаек. Феликс был маленькой мошкой на большом пятне под названием «Жизнь», и отчаянно пытался выбраться из цунами событий. Ему хотелось сбежать, и смелость Сынмина не восполняла его собственной. Но в момент его спина ощутила холодок, забравшийся под самые ребра. Феликс резко оборачивается назад и замирает на месте, поправляя сбившиеся из-за ветра сожженные краской волосы. В десяти метрах он видит остановившегося напротив себя мужчину почетного возраста и отчего-то его сердце в момент понимает, что перед ним стоит Чхве Сумин. Этот пожилой человек внушает поистине величественный ужас: Феликс будто по его глазам понимает, что Сумину терять нечего и тот пойдет на что угодно, чтобы добиться цели. Но парень даже не отшатывается. Он лишь смотрит на незнакомца с немым вопросом в глазах: «Вы, блять, издеваетесь надо мной?», и нервно усмехается, успокаивая ревущее сердцебиение. Ли просто хотел как можно быстрее смыться от ночного кошмара, но попал в еще более жестокую западню. – Вот что тебе нужно? – первым не выдерживает Феликс, удивляя Сумина. – Я иду, пинаю чертовы камешки, никого не трогаю, – перечисляет парень, поочередно загибая пальцы: он закипает. – Захотел вновь напомнить о том, что наша затея бессмысленна, и ты, во имя справедливости, накажешь грешников, ступивших на путь иной? – незнакомец стоит, замерев на месте. Феликс в порыве злости отшвыривает носком в сторону добрую насыпь песка. – Я просто отчаянно пытаюсь понять, в какой момент свернул с нужной дорожки, – парень начинает заикаться; слезы накапливаются в уголках его глаз и силы покидают уставшее тело. – Ладно поездка в неизвестный город, ладно появление потусторонних существ, я был даже готов смириться с найденным трупом переводчика! – вскидывает руками Ли. – Но твое появление именно сейчас – наглость, поэтому… – Успокойся, – шипит образовавшийся рядом Чанбин и притягивает Феликса к себе, прижимая заплаканное лицо к своей шее. – Что тебе нужно, Сумин? – спокойно спрашивает он у Чхве, ледяным взглядом пытаясь проделать дыру в его груди. – Откуда ты знаешь мое имя? – удивляется мужчина, но не долго думая, продолжает: – Отпрыски Хан Тэбома, я прав? – усмехается Сумин, складывая руки на груди и медленно наблюдая за тем, как Со достает из-за пазухи собственный ствол. – Не боишься сесть за решетку? – Нельзя убить мертвого. Эти слова произвели на Сумина большее впечатление, чем услышанное с чужих уст свое имя. Он пятится назад, в неверии уставившись на человека напротив, и ловит ртом воздух. Чанбин наклоняет голову в сторону и спускает курок. Крик парализует весь близлежащий лес, когда старик падает на песок, прижимая окровавленные руки к пулевому ранению на бедре. Со осторожно выпускает Феликса из объятий и подходит ближе, опасно склоняясь над скорчившимся лицом Чхве. – Ты не сможешь пойти в больницу и попросить помощи, – зло скрежет зубами Чанбин. – Ты покусился на жизнь одного из моих друзей и если ты думаешь, что среди нас скрываются лишь божьи одуванчики, начинай молиться, – его взгляд лезвием режет по стекающей на песок крови. – И впредь помни, что позволять такие фривольности перед людьми, истинного потенциала которых не знаешь, равносильно тому, чтобы прыгать с самолета без парашюта. – Эта рана будет на твоей совести. – Появившаяся на шее рана внука Хан Тэбома на моей совести, – плюет куда-то в сторону Со. – И смерть переводчика. Но не твое пулевое, – его голос сквозит презрением, и стоящий позади Феликс только недоумевает от того, почему Сумин сжался на манер обеспокоенной улитки. – Мне больше нечего терять, Чхве Сумин, а твоя смерть принесет нам всем лишь удовольствие. Так ли ты уверен в своей безнаказанности теперь, стоя передо мной на коленях? Чанбин кидает последний бесчувственный взгляд на старика, который медленно начинал подниматься, и быстрым шагом подходит к ошарашенному Феликсу, до белых пятен сжимая маленькую ладошку. Его глаза все еще красные, а на щеках остались следы высохших слез, и у Со сердце сжимается видеть его таким. Он быстро тянет младшего за собой и через несколько минут они оказываются в просторной комнатушке где-то в извилистых коридорах бара. – Ты живешь здесь? – все еще изредка всхлипывая спрашивает Ли. Он ведет носом в сторону, скрывая подрагивающие ресницы, и упирается взглядом в красные простыни среди бежевых стен. Чанбин с выдохом падает рядом на свободное место и поджимает губу, смотря на младшего. Тот выглядит подавленным и разочарованным: в большей степени он подверг себя необоснованной опасности, позволив выбраться чувствам наружу. Феликс готов скулить от своей глупости, и отчаянно прячет глаза в сгибе локтя, не поворачиваясь к старшему. Но тот ждет долго и терпеливо, пока Ли сам не начинает говорить: – Прости, – Чанбин выгибает бровь. – Будь я чуть внимательнее, и тебе бы не пришлось вновь рисковать и собой, и прошлым. – Я раскрыл свое прошлое по ошибке, – медленно начинает Со, сплетая их пальцы. – Но окажись мы в подобной ситуации вновь, без раздумий пожертвовал бы своей безопасностью. Феликс смотрит завороженно, словно Чанбин, которого он знал ранее, испарился, а на его месте остался знающий свою цель мужчина. Он рвано вдыхает, чувствуя, как дрожат губы, и целует старшего, в момент оказываясь передвинутым на его колени чужими руками. В объятиях Со младший чувствует себя крошечным. Его телосложение не сравнить с физически подготовленным Чанбином и, по неизвестной причине, в его животе порхают бабочки, когда широкие ладони оказываются на его спине.

***

Джисон стоял на улице, вслушиваясь в молчаливый гимн перелетных птиц. Чайки вихрем летали над морем, оповещая о наступающей непогоде, и Хан грустно склонил голову, доставая из кармана новую пачку сигарет. Он не сдержался и забрал ее у курившего около дома Бан Чана Сынмина. Тот сначала странно посмотрел на друга, но без вопросов отдал свои запасы, не принимая извинений и обещаний вернуть позже. Джисон чувствовал невероятную благодарность, смешанную с чувством вины, но они не мешали ему достать фильтр и поджечь его найденной в бардачке зажигалкой. Он сидел на холодном дереве крыльца, бездумным взглядом всматриваясь в ночную муть на горизонте. Его спина слегка подрагивала от холода, а руки беспорядочно укладывались в карманах мастерки, в спешке накинутой на плечи. Но через мгновение в доме послышались крики, и Хан напрягся всем своим естеством, вздрагивая от неожиданности и шока. Он в неверии резко обернулся, заметив за окном две темные фигуры, и мигом вскочил с места, роняя сигарету на промокшую от дождя траву. – Не могу я так! – вскидывает руками Минхо, приняв защитную стойку и угрюмо смотря на Хенджина, вальяжно опирающего на стену возле лестницы. – Заняться сексом со своими парнями? – усмехается тот, но вошедший Джисон видит, что его лицо покрыто коркой скептицизма и неодобрения, просочившегося сквозь растопыренные ноздри. – Он будет так счастлив узнать, что ты не можешь воспринять два члена одновременно! – вскрикивает в ответ подошедший Хван и с силой ударяет кулаком по столу. – Я вообще не хотел всего этого! – кричит разъяренный Ли; кожа лица его красная, словно кровь, а в глазах блестят демоны, вырвавшиеся вместе с правдой наружу. И тут Хан замирает, не в силах больше скрывать своего присутствия. Он шаркает ногами по полу и медленно подходит к старшим, бесчувственным взглядом всматриваясь в их перепуганные взгляды. Они в момент замолкают, будто проглотив языки, но на деле просто не понимая, как стоит оправдаться или объясниться. Младший останавливается в нескольких шагах от них, поднимая полные печали глаза. Джисон суровым взглядом обводит Хенджина и Минхо, стоящих напротив него, и складывает руки на груди, раздраженно наклонив голову вбок. Эти мерзавцы не чувствовали совершенно никакого раскаяния в делах прошедших, не говоря уже о том, что может произойти в будущем или в данный момент. Хван эгоистично отвернулся к окну, рассматривая лесные массивы, а Ли притворился, что невероятно сильно увлечен своими котами, которые плавно маневрировали между вросших в пол ног. И Хан ощутил пик собственных эмоций, граничащих с истерикой. Он мельком вытер глаза, издав театральный всхлип, чем привлек внимание двух обеспокоенных пар глаз. Только вот младшему хотелось плакать не от того, что ведут они себя на манер ублюдков, а от того, насколько сильно он их любит. И постепенно актерская игра достигла своего апогея, вскрывая миру подлинные слезы, ручьем льющиеся по покрасневшим щекам. Джисон словно в момент осознал свою беспомощность, когда понял, что способен плакать только в присутствии этих людей. Хенджин и Минхо, будто позабыв о своей притворной войне, в растерянности переглянулись и одновременно сделали шаг вперед, только вот младший, наоборот, оступился назад, в предупреждающем жесте выставляя одну руку вперед, а второй продолжая утирать непрошеные слезы. Двое мужчин просто замерли на месте и оба почувствовали укол совести, когда на лице Хана мелькнула тень разочарования, скрывшаяся в надломе дрожащих губ. – Почему? – хриплым голосом выговорил Джисон, все еще срываясь на хаотичные рыдания. – Почему вы не можете поговорить друг с другом хотя бы ради меня? – он поднял заплаканные глаза, и в этот момент сердце Хенджина остановилось, а лицо Минхо перекосила гримаса боли. – Почему вы, тупые придурки, не можете осознать, что поделить меня невозможно? – зрачки обвились полопавшимися капиллярами, и в этот момент Хан ощутил прикосновение одного из котов к своей ноге. Хван разинул рот в немом вопросе, но вовремя остановился, желая, чтобы младший выговорился настолько, чтобы выслушать их жалкие оправдания. Ли же, в свою очередь, сжал губы в тонкую полосу, томным взглядом всматриваясь в дрожащее тело Джисона. Ему до боли в пальцах хотелось его обнять, но мозг отчаянно твердил, что так сделает только хуже. И ведь если говорить правду, то Хенджин и Минхо никогда ранее не замечали явственной привязанности друг к другу, предпочитая публично собачиться и делать больно не себе, а окружающим. – Я вам не вещь, чтобы вы оба решали, кому я принадлежу, – голос Хана обострился, а слезы прекратили течь из воспаленных глаз; он словно знал, о чем его парни спорили все это время, и умело этим пользовался. – Да, для многих это неестественно или противно, да и тому хуже: бесчеловечно по отношению к глупой религии, – старшие знали, чем закончится монолог Джисона, но даже сама мысль об этом устрашала. – Но мы либо вместе. Втроем, – выделил он последнее слово так, чтобы до Хвана и Ли точно дошло значение его условия. – Либо ни с кем. Вы хотите, чтобы я начал звонить своим бывшим, чтобы перепихнуться? И тут глаза Хенджина и Минхо налились злобой: они даже мысли допустить не могли, что Хана будет касаться кто-то, кроме них. Они стали медленно приближаться к младшему, заключив безмолвный союз двух дезориентированных душ, и нависли сверху, угрожающе смотря в перепуганные глаза. Джисону стало не на шутку страшно, и он уже успел тысячу раз пожалеть о словах, соскользнувших с его губ. Только вот у Хвана и Ли на этот счет были совершенно иные планы. В этот раз поцелуй Хенджина был нежным, и если первый раз он целовал его с желанием и рвением, то сейчас медленно прикасался своими пухлыми губами к чужим, вновь фиксируя голову младшего на одном месте; Хан давно понял, что старшему нравится держать ситуацию под собственным контролем. Минхо стоял рядом, со смирением наблюдая за картиной, а в следующий момент мягко провел языком по ушной раковине Джисона, вызывая сдавленный стон, которым он одарил Хвана, а в ответ получил легкую полуулыбку. Хан же не понимал, что происходит: эти двое не могли так быстро поладить, даже не разговаривая, а мысль о том, что он стал тому причиной, становилась все абсурднее с каждым касанием чужих ладоней к своей спине и шее. – Что ты… – протяжно стонет Хан, чувствуя обвившие его со спины руки Минхо, шустро пробравшиеся под задравшуюся футболку. Ли кусает его за мочку уха, мягко оглаживая поджавшийся живот, и соблазнительно шепча что-то на ухо, пока Хенджин вновь впивается поцелуем в приоткрытые губы остолбеневшего Джисона. Тот стонет неразборчиво, по большей мере лишь в спасательном жесте хватаясь одной рукой за шею Минхо, а второй цепляясь за руку Хвана, который разместил их на его щеках. В комнате мгновенно повышается температура, когда все звуки внезапно исчезают, а на их месте остаются лишь жалкие всхлипы и шуршание нескольких пар ног. В комнате Хенджина становится вдруг нечем дышать. Джисон падает на бедра севшего с краю кровати Хвана, и хватается ладонями за его плечи, чувствуя присутствие Ли позади себя. Оголенная кожа торса разгоряченная, словно накалившийся металл, и младший готов поклясться, что кровь в его венах закипает, когда он ощущает грудь Минхо, прислонившуюся к его напряженной до одури спине. Хенджин, не смея более задерживать замешательства Хана, в момент прижимается губами к тонкой шее, оставляя на месте злосчастных следов свои собственные, краснеющие засосы и укусы. – Хван, – окликает его Ли, – Поцелуй меня, детка. – шепчет тот, и Хенджин повинуется, сплетаясь со старшим языком под излишне развязный стон Джисона, вырвавшийся с его губ из-за сковавших соски пальцев. Минхо раньше и представить не мог, что будет целовать своего лучшего друга в этом смысле. Более пятнадцати лет они жили рука об руку, и даже не задумывались о том, чтобы искать друг в друге поддержку, когда нуждались в ней. Но сейчас губы Хвана на его губах такие пухлые и сладкие, что Ли невольно стонет, углубляясь в появившееся чувство эйфории с головой. Он пододвигается ближе, полностью впечатавшись в спину Хана грудью, и мажет языком по нижней губе Хенджина, разрывая поцелуй. Джисон утопает. Полностью обнаженный, он сидит на таком же обнаженном Хенджине, сладко стонущем и прекрасном, что Хан не сдерживается и прилипает к его шее губами, оставляя ряд мелких поцелуев, но не загрязняя фарфоровую кожу засосами. Минхо мельком пробегается губами по согнувшейся спине Хана, терпко вдыхая еловый аромат волос. Ему нравится чувствовать младшего, нравится его трогать и ощущать под собственными пальцами, но еще больше ему нравится, когда тот отвечает на ласки, нетерпеливо ерзая. Джисон чувствует биение их сердец в унисон, и сам приходит в полный восторг от того, что ощущает их двоих сразу. Его прошлые партнеры и на долю не были такими желанными самим Ханом, как Хенджин и Минхо. Он хотел плакать и скрести ногтями о широкие спины, хотел сладко выстанывать родные имена и утопать в двойных объятиях. Ему казалось, что впереди сама вечность, крещенная пороком их ненасытных тел. – Успокойся, – шепчет на ухо младшему Хван, словно случайно проводясь по головке члена ладонью, смазывая проступивший предэякулят. – Мы никуда не исчезнем, малыш. – Раньше ты не хотел смотреть мне в глаза, – отвечает Джисон, напоминая об их первом сексе, и глаза Хенджина вспыхивают от стыда. – Я рад, что все изменилось. – Давайте проверим одну интересную теорию, – говорит Минхо, задерживаясь ладонями на шее Хана. – Что лучше: жесткий секс или чувственный? Джисон сверкает недобрым взглядом, но в следующий момент оказывается перетянутым Хваном на середину кровати, и вновь устраивается на чужих бедрах, чувствуя дополнительный вес позади себя. Ли обжигает горячим дыханием щеку Хана и, не сдержавшись, прикусывает кожу, пьяно улыбаясь. Хван только усмехается, поднимаясь на локтях, и впивается в губы Джисона настойчивым поцелуем. Минхо теряется: он смотрит самозабвенно, словно пытаясь до мельчайших деталей запомнить картину перед собой, и расплывается в снисходительной улыбке, когда Хан вздрагивает от его прикосновений холодных пальцев к горячей напряженной спине. Ли видит в этом нечто большее, чем классический процесс соития: он видит горящие чувства, будто вырывающие из-под кожи и все то доверие, что сочится из приоткрытых глаз. – Я вас обоих терпеть не могу, – внезапно начинает Минхо и продолжает: – Но будь у меня выбор между спасением всего мира и пробуждением с вами в одной кровати, то я выбрал бы второе. У Джисона в животе бабочки трепещут и все естество в крепкий узел сворачивается, когда Хенджин вновь целует: старший впивается длинными пальцами в подбородок, сжимая его до боли, и проталкивает язык внутрь, вырывая из Хана сбивчивые стоны вперемешку с капающей слюной. Он пытается упираться, но только наталкивается на грудь Ли, ястребом нависшего сверху дезориентированной жертвы. Хван только кусается и улыбается. Он с рыком проводится носом по заалевшей щеке Джисона, прикусывает мочку уха, слабо ее оттягивая, и выдыхает прямо в шею разгоряченный воздух, из раза в раз оставляя багровеющие засосы на изуродованной шее. Он хотел скрыть следы чужих рук миллионами поцелуев, но покрывал кожу лишь десятками, по-собственнически сжимая бедра широкими ладонями. Им было мало: мало времени, мало места, мало друг друга. Они впивались в чужие губы настойчивыми поцелуями и через мгновение в податливое тело Хана глубокими толчками. Джисон упирался лицом в грудь лежащего под ним Хенджина, чувствуя, как все его естество дрожит из-за ощущения члена Минхо в себе, и безобразно стонал, когда Хван сжал оба их ствола в руке, хищно улыбаясь. Ли грубо утыкается носом в потную шею Хана, больно кусая багровую из-за засосов кожу. Хенджин в полной мере упивается звуком шлепков тел друг о друга и размазанными поцелуями; он видит дезориентированный взгляд Джисона, его дрожащие губы и полный вожделения взгляд, томно сглатывая вязкую слюну, и вновь накрывая теплые губы своими собственными. Он стонет от наслаждения, чувствуя трение и стекающую с членов естественную смазку. – Выгнись, – требовательно шепчет Минхо на ухо заскулившего Хана, и толкается еще настойчивее, чувствуя, как подгибаются коленки младшего, крепко придерживаемые Хваном. И если раньше Джисон спал с Хенджином только из-за того, что давно не трахался, то сейчас в полной мере осознает важность чувств, плескающихся где-то внутри живота и вздрагивающих каждый раз, как член Минхо вновь входит внутрь, вырывая из глотки нечленораздельные хрипы и стоны, тонущие в поцелуе Хвана. Джисону некогда думать: он только ластится еще сильнее, сжимая ладонями плечи Хенджина. И если весь мир будет полыхать в огне, тонуть в пучине апокалипсиса, они предпочтут проснуться вместе в одной кровати, крепко сплетая между собой пальцы.

***

– Я заберу все свои вещи и перееду в мотель, – первым начинает Чонин, когда они с Бан Чаном остаются в комнате наедине. – А после того, как все это закончится, – вернусь в Сеул и ты меня больше не увидишь. – выдыхает Ян, зажимая ладони между коленей. – Я был не прав, – возражает Кристофер, привставая с места. – Все это время я думал, что ты находишься со мной только из-за расставания с бывшим. – Все мои «Я люблю тебя», – шепчет Чонин, сжимая челюсть, – Были просто шуткой? Игрой? – он поднимает свирепые, но покрасневшие глаза на старшего. – Я похож на клоуна, который будет слагать любую чепуху, лишь бы его выебали? – он надломленно усмехается. – Все это время… Какого ты был обо мне мнения, Бан Чан? – Я думал, ты сломлен, – честно признается Кристофер и через время продолжает: – Когда я вытащил тебя из машины, то ты был более убит эмоционально, чем физически. Ты сидел в этой самой чертовой кухне, – он устремляет пальцем в сторону двери позади себя. – И даже не реагировал, когда я из раза в раз обрабатывал все твои ссадины и глубокие порезы перекисью, – Бан Чан сжимает губы в тонкую полосу. – А потом я увидел следы рук на твоей коже и все сразу стало на свои места! – он истерично смеется. – Что мне было думать, когда ты поцеловал меня уже на второй день после знакомства? Чонин замолкает, смиренно смотря на старшего из-под опущенных ресниц, слегка вздрагивая от его повышающегося тона: Яну всегда было страшно, когда спокойный Кристофер показывал свой настоящий характер, срываясь на первых попавшихся людях. Но больше всего Чонин не любил, когда на него повышали голос. Его глаза быстро наполнились слезами, а рот открывался и закрывался не в силах издать и звука. Было до жути больно осознавать, что сложившееся о нем мнение Бан Чана верное. – Но если бы твое поведение было ложью… – тянет старший, прикусив губу. – Ты бы не убежал. И Чонин начинает плакать. Он несколько раз шмыгает носом, пытаясь сдержать слезы, а в следующий момент срывается в самозабвенном плаче, закрывая раскрасневшееся и опухшее лицо руками, пытаясь скрыть отобразившееся на нем уродство. Кристофер сразу срывается с места, падая на колени перед младшим, и аккуратно, с искренней заботой в действиях, убирает чужие пальцы от лица, смотря на заплаканное лицо Яна. И Чонин чуть не захлебывается, когда Бан Чан улыбается. Старший аккуратно целует мокрые щеки и извиняется, отлучаясь. Через несколько минут, когда Ян начинает волноваться об его отсутствии, Кристофер появляется в проеме ванной, выпуская из помещения пар и выжидающе смотря на Чонина. Тот на ватных ногах подымается с места, опираясь на близстоящие предметы, и идет к Бан Чану, чей взгляд выражает только мягкость и заботу. Он пропускает младшего внутрь, запирая за собой дверь. – Сними это непотребство, – выдыхает Кристофер и стягивает с Яна ветровку. – С каждым днем все холоднее: пора надевать куртки, а не эти ваши с Джисоном излюбленные кофты. – Ты похож на моего отца, – приглушенно смеется Чонин. – Хорошо. Бан Чан удовлетворенно кивает головой. Он осторожно стягивает с Яна футболку, с легкостью на сердце замечая целостность кожи и явственный набор веса, а следом просит младшего избавиться от штанов и нижнего белья, с неподдельной внимательностью поддерживая Чонина за локоть, пока тот залезает в ванную. Ян окунается в воду с головой, поджимая колени к груди, и как-то по-детски смотрит на Кристофера. – Что? – не выдерживая, спрашивает Бан Чан, играясь с пеной на голове Чонина. – Я люблю тебя, дурачок, – чуть ли не засыпая отвечает младший и моргает, пытаясь прийти в себя. У Кристофера сердце сжимается: скажи Ян, что им следует расстаться, он бы принял этот выбор, но сам Чонин этого сделать не смог. Мужчина дал бы ему полную свободу выбора, не ограничивая собственными правилами и упреками, но ничего из этого делать не пришлось. Бан Чан по-собственнически кутает младшего в безразмерное полотенце, затягивая к себе на руки, словно младенца, и несет в свою спальню, параллельно выключая в комнатах горящий свет. Они засыпают голые, полностью облепив друг друга, но счастливые. «Больше никакой недосказанности», – думает Кристофер, целуя мокрые пряди уснувшего Чонина.