Занимайтесь войной, а не любовью

Олег толкает массивную дверь и входит в просторную гостиную. Единственным источником света служат ароматические свечи, расставленные по всему периметру комнаты, и плазма на стене, звук на которой сведён к минимуму. Пока глаза привыкают к полутьме, слух улавливает тихое шебуршение, долетающее откуда-то с дивана. Там, среди кучи мягких подушек, сидит девушка, по-турецки скрестив ноги. Словно гнездо вокруг себя выстроила и довольно воркует, как пташка.       — Звала? — Олег останавливается неподалёку, руки в карманы свободных спортивных штанов засовывает и смотрит вопросительно. В особняке Князевой он чувствует себя почти как дома, привык уже за два года.       — Будешь? — она протягивает ему руку с зажатым в ней розовым ведёрком мороженого. Волков отрицательно качает головой, и Виктория, пожав плечами, возвращается к поглощению холодного десерта. Апельсиновую замороженную массу ложкой подцепляет и облизывает, довольно жмурясь. — Мне грустно, посиди со мной. Олег тяжко вздыхает, с трудом сдерживаясь от желания закатить глаза, но напротив в глубокое удобное кресло всё же садится. Виктория и правда выглядит какой-то печальной, расстроенной. Ковыряется в своём мороженом, на Волкова больше не смотрит. На ней пёстрая пижама с узорами ананасов, а волосы собраны в небрежный пучок, который держится только благодаря молитвам и китайской палочке, воткнутой прямо в подобие причёски. Из-под подушек выглядывает мордочка кролика — любимые тапочки одной из самых богатых женщин страны. Олег мысленно прикидывает, сколько бы отдали журналисты за фото Князевой в подобной обстановке. Всегда собранная и деловая на людях, сейчас она похожа на типичную героиню типичных американских сериалов с типичным ведром мороженого. Не зря ведь в Штатах столько лет жила, какие-то их привычки успела перенять.       — Олег, скажи честно… я плохой человек? — Виктория отставляет мороженое на журнальный столик и обхватывает руками большую подушку, обнимает её, подбородок сверху кладёт. Смотрит на Олега своими большими глазами с интересом, присущим детям. Те обычно так же закидывают взрослых вопросами, хотят знать, почему небо голубое, трава зелёная, а из лужи лучше не пить. Порой Олег забывает, что Виктория младше него. А два года назад, когда он устраивался к ней на работу, вовсе ещё девчонкой была, только окончившей университет.       — Нет, ты хорошая, — честно отвечает он, взвесив все за и против. Она не идеальна, у неё куча недостатков, но на фоне людей, с которыми Волков сталкивался на протяжении всей жизни, она меньшее из зол.       — Тогда почему никто этого не ценит? Почему хорошее отношение все принимают за слабость? — её тон остаётся спокойным, на лице всё ещё глубокая печаль, будто Князевой пришлось своими руками яму для умершей любимой кошки копать. Но Олег всё равно напрягается. Шестое чувство начинает орать, когтями изнутри рвёт, сигналит.       — Просто жизнь дерьмо, Вик, как не посмотри. Она хмыкает. То ли довольна ответом остаётся, то ли наоборот несогласие выражает. Подушку от себя отпихивает, как мешающее препятствие. Движется ближе к краю дивана, локтями упирается в острые коленки и пальцы замком сцепляет, подбородок на них укладывает. Смотрит на Олега пристально, по-новому как-то. Чуть раскосые большие глаза скользят по лицу Волкова, медленно спускаются ниже, очерчивая напряжённые плечи, крепкую шею, выглядывающую из низкого ворота футболки. Виктория его самым откровенным образом оценивает, с интересом, ей не присущим. Раньше она всегда строго в лицо смотрела, а иногда и сквозь него. Олег для неё — такой же сотрудник, как и остальные, просто подпустила его чуть ближе, доверила ему свою спину и периодически болтает с ним о всяком, как сейчас. А теперь разглядывает, как те женщины, что на выставках и благотворительных приёмах Волкова жадно глазами жрут.       — А ты красивый. Как-то не придавала раньше этому значения, — в голос просачиваются странные нотки, взгляд становится колючим. — Пытаюсь вот понять: я сорвала джекпот, когда наняла тебя, или же вытащила из колоды самую неудачную карту? Ты наёмник высшего класса, признаю, к твоей работе у меня замечаний нет, но… — тяжко вздыхает и склоняет голову набок, смотря на него под таким углом. — Ты слишком дорого мне обходишься, Олег, я на такие суммы не соглашалась. В голове яркие фейерверки взрываются, сирена начинает визжать, красный свет всё затапливает. Два дня. Ей понадобилось всего лишь два дня, чтобы сложить известные слагаемые и получить конечный результат. Олег бы уважительно улыбнулся и похвалил, только вот липкое неприятное чувство пробуждается где-то за рёбрами впервые за долгое время. Страх — ещё не полный, не чёткий, с размытыми контурами, но всё равно приподнимает голову, высовывается из запертой комнаты, куда Олег давным-давно запихал его.       — Знаешь, что самое обидное? Разумовский ведь действительно мне нравился, он чем-то похож на меня — такой же бескомпромиссный, плевать хотел на чужое мнение, по головам пойдёт, если потребуется. Из-за возраста и прочих предрассудков эти престарелые акулы бизнеса считают нас слабыми и не представляющими опасности. Это бесит, — Виктория вновь откидывается на мягкую спинку дивана, длинные ноги вперёд вытягивает, едва кресло Олега не задевая. Почему-то внимание привлекают эти дурацкие кроличьи морды на её тапках. Волков их рассматривает, как редкий экспонат в музее. Девчонка, которая в стальной хватке наманикюренных пальцев держит сотни людей, дома ходит в тапочках с кроликами. Идеальный сюжет для очередного бестселлера. — Я хотела с ним подружиться. Хотела поддержать его, дать ему понять, что в этом городе есть люди, которым нравятся его идеи. У неё в голосе искренняя обида, сочится буквально, как сок из разрезанного спелого яблока. Олег ей верит, почти. До тех пор, пока не смотрит прямо в глаза. И от былой печали ничего в них не осталось, только тот самый мороз, который зимними вечерами на стёклах домов красивые узоры рисует.       — Я посчитала его равным себе, совсем забыла, откуда он вылез. Такие, как вы, по жизни не меняетесь. Остаётесь диковатыми, озлобленными на мир детьми. Считаете, что все вас ненавидят, в упор не желаете замечать протянутую руку дружбы и помощи, — Виктория улыбается краешком губ. — На вас хоть самые дорогие тряпки нацепи, в духах за тысячи долларов искупай, а вонь детского дома всё равно никогда не выветрится. Олег дёргается. В последний момент приказывает себе остановиться, пальцами сжимает подлокотники кресла и загнанным зверем смотрит на девушку. А она только руками разводит, как бы говорит — это очевидные вещи, милый, ты и сам понимаешь.       — Думаешь, я не знала, чем ты всё это время занимался у меня за спиной? Серьёзно, Олег, я ведь не дура. Бехтиев, кстати, любезно поделился со мной записями с камер. Не смотри так удивлённо, я и сама не подозревала, что все комнаты в его золотом гадюшнике просматриваются, — с пухлых губ слетает смешок, лицо становится одной сплошной брезгливой маской. — Отличное шоу, мне понравилось, трахаешься ты почти так же круто, как и стреляешь. Может, и мне следовало прибегнуть к этим твоим талантам? Оплатила бы по двойному тарифу, всё как полагается. Олегу хочется прибить её. Вот прямо сейчас встать, размахнуться и ударить по лицу, чтобы стереть с него эту мерзкую улыбку. Ей не идёт, совершенно. Слова Виктории не ранят, самолюбие не задевают, Олег слышал в свой адрес дерьмо и похуже. Но эта брезгливость на лице и насмешка в женском голосе затрагивают Серёжу тоже. Словно разом обесценивают всё, что между ними было, есть и будет. Олег с ним не за деньги трахается, на бумажные блестящие купюры ему всегда было наплевать.       — Ты облажался, Волков, — Виктория наклоняется ближе, не сводя с него взгляда. Поднимает руку и вновь улыбается. — Не смог оценить ситуацию и найти очевидную угрозу — раз, — загибает большой палец. — Подставил меня и мои интересы под удар — два, — следом идёт указательный. — Не смог член в штанах удержать — три. Не смог проконтролировать своего ненаглядного Отелло — четыре. И, наконец, пятое — разочаровал меня. Князева с толикой любопытства рассматривает собственную руку, сжатую в кулак. У Олега под кожей адреналин медленно закипает, как горючее топливо. Поднеси спичку — взорвётся.       — Разумовский спятил, рехнулся совсем. А ты ведь знаешь, что делают с бешеными животными? В них стреляют, Олег. Это происходит слишком быстро, Волков даже толком подумать не успевает, а тело уже движется на автомате, следует инстинктам — защитить, уберечь, спиной заслонить и закрыть от всего мира. Тишину гостиной нарушает судорожный вздох, шершавые пальцы, привыкшие держать рукоять оружия, впиваются в нежную кожу, сдавливают её, оставляя красные отметины. Олег нависает над ней, в диван затылком вжимает, чувствует, как под ладонью стучит чужой пульс. Шея у Виктории тонкая и изящная, легко в руке умещается. Если надавить под другим углом, чуть сместить давление, можно переломить надвое. И ничего она не сделает, даже пискнуть не успеет. Так и останется лежать среди кучи подушек в своей нелепой девчачьей пижаме. К тому времени, как её найдут, мороженое в ведёрке окончательно растает. Олег смаргивает с глаз алую пелену и смотрит на неё. На красивом лице ни капли страха. Чертовка даже не волнуется, продолжает широко улыбаться, хотя ноздри аккуратного носика трепыхаются, кислород втянуть пытаются.       — Давай, придуши меня. Это всё равно ему не поможет, он подписал себе приговор, — голос срывается, звучит совсем сипло, но всё равно уверенно. У Олега кровь в ушах стучит, виски пульсируют от напряжения, а пальцы так и чешутся, чтобы сжаться сильнее. Он насильно заставляет себя ослабить хватку. Виктория кашляет, облизывает пересохшие губы и дышит тяжело, тёплыми потоками воздуха обжигая кожу лица. От неё пахнет приятно — свежестью геля для душа и апельсиновым мороженым. От неё разит неимоверно — отвращением, ненавистью и толикой той самой женской обиды, которая свела с ума многих представительниц прекрасного пола.       — Если мои люди не получат приказ через пять минут, твой дружок умрёт. Этого достаточно, чтобы разжать пальцы. Отскочить от неё, как от прокажённой. Олег моргает, надеется, что видение исчезнет, но картинка перед глазами остаётся прежней. Ему приходится признать очередной талант Серёжи — даже из самых чистых и незапятнанных людей он умудряется вылепить чудовищ. Или же просто вытаскивает из шкафов скелеты, которые там прячут те, кто прикрывается благими мотивами и безупречной репутацией.       — Чего ты хочешь? — он рычит, как загнанный в угол хищник. Всё ещё скалится, клыки показывает, с которых яд капает, но бросаться на обидчика не торопится. Знает, что попал в западню.       — Хочу, чтобы ты сделал выбор, — Виктория болезненно морщится и потирает шею, на которой расцветают узоры от чужих пальцев. — Он у тебя небогатый, честно говоря. Либо ты идёшь и убиваешь Разумовского сам — согласись, пуля в лоб — это лояльно и безболезненно. Смерть от руки любимого человека, сюжет, достойный Шекспира. Либо же его убивают мои ребята, а они растянут удовольствие на долгие часы. Он будет страдать, это я тебе обещаю.       — Ты больная, — Олег выплёвывает эти слова, сверлит взглядом девушку, которая встаёт и подходит к нему ближе. Останавливается так близко, что Волков даже может рассмотреть на её коже тень от пушистых ресниц.       — Не я это начала. Ты сам ко мне пришёл, сам решил использовать меня, чтобы подразнить своего чокнутого. Я в ваши отношения не лезла, так что… будь мужиком и реши проблему, которую сам же и создал. Она уходит, напоследок окинув его взглядом, полным разочарования. Олег с хриплым стоном валится в кресло, лицо в ладони роняет и крепко жмурится. В памяти всплывает улыбка Серёжи. Лукавый взгляд его голубых глаз и нежные касания тонких пальцев. Когда он в настроении, всегда ластиться начинает. Целуется сладко и протяжно, запахом своим укутывает как в мягкий плед. Олег думает, что капитально проебался. В тот день, когда громко хлопнул дверью и ушёл в армию, так и не обернувшись на пороге. Ему следовало остаться.

***

Серёжа выплывает из ванной, окружённый кудрявыми вихрами пара. В одном нижнем белье, сверху только халат накинул. Тонкая шёлковая ткань липнет к влажной коже, а с волос стекают капельки воды. Разумовский трёт голову пушистым полотенцем и раздражённо откидывает его в сторону. Настроение отвратительное, хочется выпить. Он заходит в офис, направляется к бару, но так и застывает посреди просторного помещения. Холод пола неприятно обжигает босые ноги, пояс халата предательски выскальзывает из узла, не желая держаться запахнутым. Серёже даже оборачиваться не надо, чтобы убедиться в своих опасениях. Он затылком чувствует чужой взгляд, готовый просверлить в нём дыру. Стоит так ещё несколько секунд, позволяя сердцу в груди успокоиться. Поворачивается медленно, смотрит на незваного гостя, который устроился на диване. Серёжа только глаза закатывает и продолжает свой нехитрый путь до бара. Гремит стеклом, наливает себе янтарную выпивку и сразу делает пару внушительных глотков. Тепло стекает по стенкам горла, срабатывает моментально панацеей.       — Как ты вошёл? — спрашивает почти лениво, допивает виски и только после этого вновь смотрит на Олега. Удивительно, но тот вписывается в интерьер. Гармонирует с барельефами и статуями. Серёжа улыбается. С одной стороны на него смотрит рыжеволосая Венера, с другой — Волков. Забавно даже, очередное доказательство того, что у каждой богини любви и красоты должен быть свой личный воин. Венера ведь та же Афродита, а она, как известно, без Ареса никуда. Слишком крепко повязаны и созависимы.       — У тебя система безопасности хромает, твоя Марго не сочла меня угрозой.       — Я просто однажды по пьяни вбил в её алгоритмы особую любовь к темноволосым и кареглазым татарам. Серёжа ожидает услышать смешок или очередной ехидный комментарий, но в ответ получает только звенящую тишину. Олег молча встаёт, преодолевает разделяющее их расстояние и останавливается напротив. Разумовский сглатывает вязкую слюну, чувствует что-то неладное.       — Олег? — совсем тихо, шёпотом.       — Мне не стоило тогда уходить, Серый. Слова тяжёлым камнем повисают в воздухе, как Дамоклов меч над головой. Серёжа хмурится, но почему-то сразу понимает, о чём речь. У Олега во взгляде всё чёрным по белому написано, не ошибёшься.       — А мне стоило отпустить тебя без слёз и истерик, — Разумовский дёргает головой, и непослушная рыжая прядь лезет в глаза. Олег руку поднимает и пальцами цепляет мягкие волосы, наслаждается шёлком, подушечками сжимает. Он будет по ним скучать.       — Олег, что ты делаешь? — Серёжа замечает, как Волков той самой рукой, что секунду назад сжимал его волосы, тянется к поясу штанов. Вытаскивает чёрный металлический предмет. — Ты ведь не серьёзно? — он не верит. Не хочет верить. Усмехается и качает головой. — Надеешься, что я поведусь на эти дешёвые трюки? Что такое, твоя княжна всё узнала и прислала тебя попугать меня? Он говорит быстро, тараторит, проглатывая окончания слов. Непроизвольно делает шаг назад, смотрит на Олега и продолжает улыбаться. Ему совсем не страшно, это ведь Волков. Тот самый Волков, с которым они с детства рука об руку. Тот Волков, с которым через огонь, воду и медные трубы. Тот Волков, который давно за рёбрами сидит и в черепной коробке все мысли занимает. Волков, с которым хотелось долго и счастливо, всегда и навечно, пока смерть не разлучит. Желаниям свойственно сбываться. Серёжа вдруг отчётливо это понимает. В карих глазах напротив такое искреннее сожаление, безмолвное прости, прости, прости. Разумовскому хочется возмутиться, сказать хоть что-то, оттолкнуть от себя, развернуться и убежать. Но он только и может, что стоять и таращиться на человека, без которого жизнь — не жизнь, а всего лишь жалкий суррогат. Серёжа всегда считал, что поводок у него в руке. Стоит только немного потянуть, как преданный пёс вернётся. Он не учёл одного — поводок тогда с громким треском порвался, когда Серёжа не захотел отпускать. И это не он отдаёт приказы. Больше нет. Холодное дуло пистолета прижимается ко лбу. Серёжа вздрагивает, но не отстраняется. Смотрит доверчиво и преданно — повадки Олега перенимает. Тот ведь всегда так открыто глядел своими большими глазами, за ухом его потрепать хотелось, по гладкой шерсти погладить. Серёжа верит, что Олег выстрелит. Они и здесь одинаковыми оказались. Волков возводит курок. Громкий щелчок разрывает тишину. Он что-то шепчет, губы шевелятся, но Разумовский не может разобрать. Он не винит его, честно. Знал ведь, на что идёт, когда в детском доме ухватился за протянутую руку кареглазого мальчика. Сам своё сердце вложил, что уж теперь жалеть. Серёжа спокойно выдыхает и закрывает глаза. Олег нажимает на спусковой крючок.