Жëлтый клевер

      Достаточно странно оставлять ночевать человека у себя, когда их разговор завершился на вскрытии одной из ключевых тайн.       Хаджиме на мгновение возвращается к жёлтой папке, пытается разглядеть в темноте знакомый проклятый клевер, чтобы утихомирить тупую боль, исходящую из сжатой груди. Но он лишь давится воздухом, когда дышит слишком загнанно.       Он спит на другой стороне постели и не шевелится в принципе, однако Хаджиме догадывается, что глаза Нагито распахиваются из раза в раз, всматриваясь в пугающую черноту номера. Непонятно только, по какой причине: из-за несостоявшегося разговора или из-за увиденных выпотрошенных тел.       Хаджиме не спит тоже. Одновременно по двум причинам. Рубашку он скидывает, переодевается в длинную футболку, обнажая браслет. Назло себе и человеку, чья спина неестественно натянута.       Хаджиме возвращается к кровати, отбрасывает папку и ложится, отворачиваясь в противоположную сторону. Нагито вздыхает чуть громче и возится ногами, комкает одеяло между бëдрами, а следом замирает.       Наутро Хаджиме с опустошением раскрывает глаза и хочет убиться из-за недосыпа. Нагито, похоже, разделяет его мнение — апатично изучает потолок и маленькую люстру, игнорируя рядом тяжкие вздохи.       — Доставку нам так и не принесли, — через время говорит он, натянуто смеясь. — Или принесли, но я проигнорировал курьера.       Хаджиме не отвечает, встаёт с кровати и чешет зудящий затылок.       Утро по-прежнему начинается не с кофе.       …К обеду они сидят в холле отеля, просматривают редкие новости о теракте, от которых в животе скручивается тугая спираль ужаса. Та опасно натягивается, и в один момент взрывается, когда Хаджиме видит обожëнное лицо ребёнка, лежащего в коме.       Нагито понимающе смотрит из-под ресниц, периодически блокируя планшет, давая себе маленькую передышку перед погружением в ад.       — Это слишком.       — Я знаю, — Хаджиме крутит жёлтую папку, в которую они вкладывают новые фотоснимки и неполную информацию с достоверных сайтов. Только это мало чем поможет. — Что делать дальше?       Нагито пожимает плечами, опасливо изучает блеклыми глазами помещение на наличие людей и камер, и быстро кидает на стол два пропуска. Хаджиме грустно усмехается, зажимая бейдж в кулаке. Браслет, к слову, больше не показывается, не дразнит одинокими бусинами тревожное состояние обоих.       — Когда ты успел?       — Заранее подготовил.       Хаджиме не хочет думать, откуда Нагито знал, что он даст своё согласие на такое… нечто глобальное. Будь в нём Изуру, стало бы намного проще.       На корне языка скребëтся паника.

***

      В отдел с засекреченными материалами они попадают слишком просто. То ли удача Нагито, то ли пренебрежение охраны на турникетах в здании. Рыться долго не приходится: информация лежит в — что за ирония — жёлтой папке, сверкая блестящей обложкой. Нагито с холодным лицом вчитывается в полную версию произошедшего, быстро строчит что-то в смятом листке, пока Хаджиме, натянутый до икоты от страха, стоит с неестественно прямой спиной, вслушиваясь в их тяжёлое дыхание.       Фотографии скопировать не удастся, но в данном случае информация важнее. Нагито отрывается на мгновение, ожидая, когда отдалятся шаги за стенкой. Хаджиме бледнеет, сереет и зеленеет, огромными испуганными глазами глядит на массивную дверь, готовясь закашляться от волнения. Но им везёт. Тишина вновь окутывает пространство.       — Скорее всего, это неполная копия, — догадывается Нагито, дрожащей рукой выводя кривые буквы на странной бумажке. — Тут очень мало всего.       — Что там?       Нагито машет рукой, намекая на «потом». Хаджиме послушно замолкает, рассматривает сосредоточенное лицо, периодически сглатывает, когда встречает ответный удивлëнный взгляд.       Неожиданно его ладонь замирает, и Нагито, с громким матом отбрасывая папку, широкими от ужаса глазами вперивается в Хаджиме. Тот машинально захлопывает чужой рот, налегая на него, и они едва не валятся вниз.       Неловкость ситуации касается обоих. Нагито резво неосторожными движениями пытается раскрыть папку, смотрит в глаза Хаджиме, тяжело дышит ему в руку, и наконец демонстрирует причину своей истерики.       Фотография пестрит знакомыми лицами. Там Изуру и одновременно Хаджиме, Нагито, весь их класс в разных обличиях: до трагедии, в симуляции и после. Информация об операции, о смерти Чиаки, о помощи Макото. Даже есть снимок Джунко и Микан с мокрым от слюней лицом.       А ключевая деталь — заколки. Везде.       Волосы на затылке шевелятся как-то агрессивно, холод устремляется по венам и замораживает кожу.       Хаджиме шокированно разглядывает жёлтую папку так же, как когда-то изучал файл Монокумы. Нагито мягко отстраняет его руку, сжимает успокаивающе в ответ, вспыхивая отчаянием от крепкой хватки, сдавливающей его пальцы до почти смещения суставов.       — Что это такое? — шепчет Хаджиме и, задыхаясь, переворачивает на другую страницу, ожидая стереть ужас прошлого. Но там пылает чëрно-белый медведь на фоне огня, их… их трупы, озëра крови, огромная Джунко с акульей ухмылкой. Хаджиме заканчивается, откидывая папку. Его голос не дрожит — трясëтся в истерике: — Сука. Сука. Господи боже, — он вскидывает лицо к потолку, сдерживает слëзы, почти воет от боли, стискивая бледную ладонь.       Нагито выглядит не лучше. Осунувшийся, почерневший лицом. Его взгляд упорно цепляется за фотографию своего трупа. Хаджиме не догадывается, что творится в его голове, но предполагает, что там взрывы вселенных.       Они молчат, дышат удушающим ядовитым воздухом, кусают губы и почти одновременно отворачиваются друг от друга, выдирая руки из крепкой хватки.       Хаджиме тошнит. Заживший шрам пульсирует, чешется, будто распахивается, являя свету нечто ужасное. Пальцы на руках дрожат, и костяшки ноют. Нагито опустошëнно смотрит в пустоту.       — Хаджиме, — шёпот, похожий на шелест острой бумаги, поражает нотами ужаса и истерики.       Нагито шустро подхватывает папку, которую он очень медленно листает, и вскакивает, нервно озираясь на дверь.       — Нам позволили это увидеть, — заключает Нагито, прикрывая глаза. Сдаваясь.       Хаджиме слышит насмешливые комментарии и провоцирующее «попались». Кто бы это ни был — им смешно. Хаджиме машинально заслоняет Нагито плечом, хмуро и несколько разбито ожидает, когда распахнëтся дверь, чтобы увидеть личности тех, за кем они начали следовать. Однако наступившая тишина, в которой громко падает пыль с верхних полок, ударяет грузным камнем прямо в лицо.       Нагито, ища хоть какой-то поддержки, касается чужого плеча и с осторожным любопытством выглядывает. Острый уголок папки впивается в лопатку Хаджиме. Он не сбрасывает ладонь, но напрягается от неожиданности. На него полагаются, ищут защиты — эти факты обхватывают желудок капканами.       — Откроем? — на ухо предлагает Нагито почти бесшумно.       У Хаджиме пересыхает во рту от адреналина и нарушенного личного пространства.       Он из последних сил качает головой и ждёт. Глаза колет острыми ножами: ресницы не смыкаются, пересыхая.       Дверь робко приоткрывают. И бледное знакомое лицо оказывается перед ними.       — Фуюхико, — радостно улыбается Хаджиме, опуская плечи. Нагито тут же убирает дрожащую ладонь.       Облегчение приятной тяжестью проходится по телу, расслабляет мышцы, ложится успокоением в груди. Нагито тоже едва слышно дышит, успокаиваясь. Хотя взгляды обоих безумные, на грани сумасшествия.       — Вечно вас вытаскивать, — с лёгкой улыбкой отвечает он, взъерошивая отросшие волосы. — Идëмте.       Пеко преданно ожидает в коридоре, брезгливо вдавливая одного из мужчин в форме в пол. Её нога с особым энтузиазмом топчется на его спине. Хаджиме видит обычных работников этого здания. И ничего не понимает.       — Не знаю, что произошло, — медленно выговаривает Нагито, расцветая лицом до здорового румянца, — но я вам охренеть как благодарен.       Он от бессилия и прожитых чувств приваливается к стене недалеко от Пеко. У той дëргаются уголки губ, хотя лицо она по-прежнему держит бесстрастным.       Хаджиме заботливо забирает идентичную первой папку, задумчиво взвешивая их в руке. Фуюхико заинтересованно смотрит на них пару секунд, потом возвращает весёлый взгляд на уставшее лицо Хаджиме.       — Нас достали, — говорит Фуюхико и машет рукой вслед за собой. Нагито и Хаджиме переглядываются и неуверенно идут за ними. — Пришли, права стали качать. Мол, всё, вы когда-то были Осколками — хотя Макото нас уверял, что эта информация засекречена и недоступна вообще никому, кроме Фонда — теперь подозреваетесь в подрыве.       — К чёрту Фонд, — агрессивно машет рукой Хаджиме, едва не попадая по носу Пеко. — Тут всё наперекосяк пошло. Макото пропал, идеологию Джунко возрождают. Нам, извините за мой вежливый французский, крышка.       Нагито хохочет: от нервного срыва, наверное, а не потому, что шутка обречëнно-смешная. Фуюхико всё улыбается, хотя взгляд туманный и задумчивый.       — И что делать с ними? — Хаджиме беспомощно указывает на лежащих на полу людей. Те, он надеется, просто спят. Убийства сейчас им ни к чему.       — Оставляем. Типичные наëмники. Язык себе отрежут, но ничего не скажут. — Фуюхико беспечно зевает.       Хаджиме ëжится от толчков в желудке. Кажется, его стошнит.       — Мы пытались выяснить, что происходит, — холодно признаётся Пеко. — Не вмешаться стало невозможным.       — С Нагито мы и вправду говорить не захотели, уж не обессудь, — без приторной неловкости извиняется Фуюхико. — Но после того, как нам стали подбрасывать заколки, Пеко самолично захотела придушить придурков.       «Нам». Нагито невольно улыбается, услышав это слово. Он косится на внимательного Хаджиме и трëт руку. Там что-то горит.       — И мы вышли на этот архив, а когда поняли, что нас сюда заманили, то… — он надавливает ладонью на тяжёлую аварийную дверь, выпуская их на мрачную из-за густых туч улицу.       — Кто-то хочет от нас избавиться, — заключает Пеко и бесстрашно оборачивается, прищуриваясь, чтобы разглядеть малейшее стороннее шевеление.       — Лучше.       Хаджиме вздрагивает, услышав иронию в звенящем голосе. Нагито говорил точно так же прошлым вечером. На этот раз, правда, вид убитый и глаза алые из-за лопнувших капилляров. В переносицу вцепляется что-то острое.       — Нас пытаются собрать в одном месте, я думаю.       От догадок у Хаджиме дëргаются плечи.       — Чтобы… возродить Осколки?       Все трое молчаливо оборачиваются на него, не сбавляя шага. Фуюхико качает головой. Не спорит. Пеко закусывает губу, разминает запястья резкими движениями и выглядит равнодушной. Тоже боится, как бы не храбрилась.       — Да. Верно.       — Ничего не понимаю, — признаётся Хаджиме и вцепляется в волосы, жестоко оттягивая их — приходит в себя, сохраняет мнимое спокойствие. — Понимают ведь, что теперь никто не поведётся на это.       — Джунко одна поспособствовала всему этому… — сомнительно выговаривает Пеко и сворачивает в сторону жилых домов.       — У неё была Мукуро, — мягко возражает Фуюхико.       — Думаете, что кто-то ещё способен на такое?       — Были же последователи, которые закрыли Фонд в ещё одну игру, — вспоминает Нагито, всматриваясь в чернеющее небо. — Думаю, кто-то да должен был занять её место.       — Не живëтся же спокойно, — раздражëнно шипит Хаджиме и впивается ногтями в папку. — Опять нам разгребать.       — В прошлый раз мы исправляли то, что натворили. Считай, проценты накопились и сегодня вдарили по башке.       — Разберëмся.       Пеко ободряюще улыбается. До ужаса спокойно, расслабленно, красиво и тепло. Хаджиме понимает, что Фуюхико нашёл в этой чудесной девушке.       — Пока отсидимся в одном месте и посмотрим, на что они нас поймали.       Хаджиме бросает короткий взгляд на ненавистные папки. Додумались пихнуть им дезинформацию и откуда-то достать настоящие фотографии. Из-за этого под рëбрами неприятно сжимается тревога.       — Фонд не мог слить такое, — Нагито ловко забирает верную папку и распахивает её на достаточно спокойной странице: нет крови, убийств и того, что может вспороть гниющие швы. — Либо там работает крыса, как и много лет назад, либо данные украдены.       — Хреново дело, — Фуюхико скользит взглядом по каждому юному лицу — те теперь ему знакомы на всю жизнь. И одновременно с этим он испытывает отторжение: их связи основаны на взаимном горе. Люди напоминают о болезненном прошлом. — Если Наэги исчез, то точно начинается чертовщина.       — Господи боже, — Хаджиме захлопывает папку, пока никто не перевернул на страницу с характеристиками Изуру. Он не готов вспоминать. — Думаю, нам всё же стоит скрыться для начала.       Все молчаливо кивают.

***

      Фуюхико, привалившись к стене, устало разглядывает напряжëнных гостей. Пеко где-то в стороне флегматично пьёт чай. На их кухне достаточно уютно и светло. Квартира съëмная. Говорят, разбирали вещи в течение трёх дней, а потом уже становится некогда.       Хаджиме, к собственному неудобству, видит торчащие концы ножей, предназначенных явно не для нарезки мяса или овощей.       Они тоже не избавились от страха спустя долгие годы.       Нагито с интересом вертит головой, не стесняясь изучать зеленоватое помещение.       — Фотографии подлинные, — заключает Пеко через пару глотков кипятка. — Информация… не уверена.       — Теперь будем двигаться в противоположную сторону, — решает Фуюхико, скрещивая руки на груди. Хаджиме мрачно взирает себе под ноги, дыша глубже и медленнее из-за обострившейся тревоги. — Смотрим не на теракт, а на мотив.       — Как в старые времена, — неловко шутит Хаджиме, получая в ответ натянутые улыбки.       — Привлечение внимания, — подытоживает твёрдо и безапелляционно Нагито, пока перелистывает изученные по нескольку раз папки. — Или, наоборот, отвлечение. Только от чего — непонятно.       — Готовят что-то крупное, может быть? — предполагает Хаджиме и подпирает щёку рукой. В груди зияет дыра, наполненная трухой и болотной водой. Он задыхается, оставаясь спокойным. Панические атаки нередко посещают его за последний год, но в подобных ситуациях, когда нужны трезвые мысли, Хаджиме этого не пугается — раздражается и бесится из-за отвратительного состояния. — Я всё же думаю, что там целая секта. Маленькая группировка вряд ли провернула это всё.       — При желании возможно всё, — сухо возражает Пеко и громко ставит изящную чашку в посудомоечную машину. Бровь Нагито медленно ползёт вверх. — Или…       — Или, — обречëнно кивает Фуюхико с кислой усмешкой. — Их могут спонсировать.       Они молчат, обдумывая неприятную мысль. Нагито монотонно пролистывает одно и то же, иногда на долю секунды цепляется за фотографии своего трупа, за улыбчивую Чиаки, и незаметно поджимает губы. Ничего не зажило.       — Кому в здравом уме придёт в голову повторить трагедию? — едва слышно спрашивает Хаджиме и расстроенно качает головой, сгоняя тëмное марево под веками.       — Обычные люди вряд ли на такое способны. Без какого-либо оборудования и…       — Прикрытия, — с ужасом и одновременно восхищением от зацепки объявляет Хаджиме.       — Вот почему молчат СМИ, — Фуюхико одним плавным движением включает телевизор с цензурой и планшет с независимыми источниками. Там почти тишина, общие факты, никаких комментариев: всё идентичное. — Лучше бы нам остановиться на этом и прийти в Фонд.       — Я доверяю там только Макото. А теперь… — Хаджиме сводит затëкшие лопатки и разминает плечи, по которым цепью ползут мурашки.       — Значит, ищем Макото? — Пеко роется в шкафчиках, из которых красноречиво выглядывают какие-то крупы.       Хаджиме ждёт, что она достанет рис или нечто похожее, но длинный меч, сверкнувший в бликах солнца, поражает его намного сильнее.       — Жёстко и радикально решим проблемы, — объявляет с гордостью Фуюхико, смотря на Пеко с весёлой ухмылкой.       Хаджиме переглядывается с Нагито. Тот одним взглядом намекает на «типичные семейные отношения». Им почему-то тепло и смешно.       — Лучше нам держаться по двое.       Фуюхико активнее листает папку Нагито, без брезгливости изучает выпотрошенные тела, горящие алыми пятнами на фоне жëлтого, и не выдаёт ничем, что его так же сильно выворачивает от фантомной боли.       — Мы с Пеко займёмся поиском Наэги, если уж его люди не способны шевелиться должным образом. А вы попытайтесь узнать как можно больше об этом, — он небрежно тычет пальцем в фотографии. — Будем на связи.       — А что делать с теми? — громче обычного интересуется Хаджиме, намекая на людей, которые поджидали их в архиве с неясными целями.       — Не думаю, что они сунутся. Периодически меняйте место и не разговаривайте ни с кем.       Нагито долго смотрит на профиль Хаджиме, зарывается пустым взглядом в чужое лицо, отчего некрасивая судорога трогает дрожащие губы. Те кривятся в подобии ухмылки.       Атмосфера искрит неисправными проводами, шипит и рвëтся напополам. От бессилия, отчаяния и невозможности избежать будущего. Хаджиме бесстрашно поворачивает голову, чтобы схлестнуться опустошëнными пожарами — углями — в глазах.       Их немые переглядки сопровождаются цепкими могильными пальцами в животе.

***

      Теперь жизнь Хаджиме похожа на неудачные дубли в ситкоме. То есть, по факту смешно, на деле в реальности — сушите вëсла, с приплыздом. В новом номере отеля (на другом конце города), в который они перебираются почти сразу же после прощания с Пеко и Фуюхико, пахнет чем-то приторным.       — Сгоревшая выпечка, — поясняет администратор. — Скоро мы устраним эту проблему, извиняемся за неудобства.       Да к чёрту эту сгоревшую выпечку. Хаджиме даже не считает это причиной, по которой стоит переживать. Потому что рядом с ним стоит кое-кто похуже.       Вертится по сторонам, восторженно приоткрывает рот, заглядывая в аквариум с декоративными рыбками, и ведёт себя максимально непринуждëнно. Словно не их отбрасывает на семь лет назад в масштабный апокалипсис. Хаджиме сглатывает горькую сухость во рту, возвращается к кулеру, пока они ждут уборку в единственном освободившемся номере, и параллельно с этим хмурится, размышляя над их дальнейшими действиями.       Две жёлтые папки жгут бедро. Хаджиме обставляется чëрными стаканчиками — от них веет печалью и мраком, отчего кажется, что его пищевод аккуратно режут, причиняя острую боль. Нагито выглядит беспечным, но наравне с этим слишком сильно заметны широкие глаза и покраснения в их уголках.       Тяжесть неудобными когтистыми лапами вцепляется в их плечи и грубо давит к земле. Сбросить её нельзя — та приклеена намертво, навечно, как символ креста, который они несут через всю жизнь.       Почему игральные кости в сгнивших руках богов выпали на их судьбы? Хаджиме оглядывается по сторонам, однако не видит никаких сложных эмоций или разочарования от жизни. Словно эти люди не помнят трагедию. Словно не проходили через кровавые ошмëтки человеческих тел. Словно не сглатывали при виде пустых шприцов. Словно не вздрагивали, услышав топот механический лап. Словно… словно никогда не видели Осколки.       — Им частично стирали память — защитный механизм от массовой истерии. — Нагито присаживается рядом, прижимает бедро к ноге Хаджиме и приближается к его уху, горячо выдыхая: — Знают единицы. Избранность порой утомляет.       — Ты лучше всех это знаешь? — губы Хаджиме дрожат в ироничной ухмылке.       — Ты, — смеётся Нагито почти шёпотом. — Единственный ты на всей планете.       Хаджиме хмыкает, не отодвигается от желанного тепла, забывая о всех своих границах, которые он так старательно выстраивал не один год. Нагито, впрочем, знает, где надавить посильнее, чтобы рычаги сработали со слабыми скрипами.       Он отстраняется, когда подходит администратор и просит завершить регистрацию.       Хаджиме трëт плечо с невидимыми иглистыми сосульками, затем — горячее от прикосновений бедро. И, наконец, алое ухо.       Ему нужно поспать. И успокоиться.       — Я всё хотел спросить, — Хаджиме быстро водит глазами по размытому пространству, ухватываясь за обрывочные мысли.       Нагито, протягивающий ему ключ, останавливается с повисшей рукой в воздухе. Он наклоняет голову вбок и неловко вкладывает карту в ладонь Хаджиме.       — Что думаешь вообще обо всём этом?       Нагито приторно улыбается.       — О, так ты интересуешься моим мнением? — Нагито забавно кривит лицо, изображая свою старую манеру разговора. — Не знаю. Совсем.       — У тебя на всё есть мнение, — с нажимом возражает Хаджиме, вцепляясь настырным взглядом в прищуренные глаза.       — Спроси ты меня об этом семь лет назад, я бы сказал, что это интересно.       — Ты уходишь от вопроса.       — А ты задай его, — весело переговаривается Нагито, потухая, подобно маленькой искре.       — Я знаю, что ты другой человек, — Хаджиме задумчиво вертит ключ между пальцев, намеренно надавливая на кожу, чтобы чувствовать себя здесь и сейчас. — И знаю, что ты давно перерос восхищение отчаянием, надеждой — всем этим бредом. Но я всё же хочу спросить тебя об этом.       Нагито пожимает плечами и с нервной улыбкой отвечает:       — Я больше не приветствую убийства ради убийства.       — А убийства с мотивом — да?       — Понимаешь, — Нагито смущëнно разглядывает пол, — Джунко создала идеологию, которая действовала на неадекватных людей. Каюсь, я был в их числе. И там считалось нормальным убийство человека в угоду её идеям. Конечно, раньше я в этом варился, потому что искренне верил в её утопию. — Нагито поднимается и глухо заканчивает: — Теперь же я не хочу даже произносить слова вроде надежда и отчаяние.       Хаджиме тяжело сглатывает и крепче стискивает карту. Звучит слишком красиво.

***

      Хаджиме ждёт возвращения Нагито, когда красно-оранжевые лучи солнца обливают его мрачное от раздумий лицо. Фуюхико пять минут назад отписывается, что никакого резонанса выпотрошенные тела не вызвали. Это и страшно.       Либо не хотят запугивать население, либо утаивают намеренно — в угоду кому-то свыше. Выше, правда, только правительство, которому нет нужды в возрождении трагедии. Кто-то из Фонда?       Хаджиме сжимает себя поперёк живота, обнимает защитным жестом, чувствуя минутные отголоски успокоения в клубке страха.       Если Макото убрали, то…       Нагито входит бесшумно. Прикрывает дверь до щелчка замка. И поднимает бледное лицо, цветущее пятнами адреналина. Хаджиме сглатывает, органы валятся с громкими звуками вниз и мешаются в безостановочной карусели тревоги и нервного ожидания неизбежного.       — Что случилось?       Нагито потерянно оглядывается, жмëт кулаки до хруста костяшек и шумно дышит, почти не моргая.       — Я видел Микан.       — Микан? — непонимающе переспрашивает Хаджиме, подходит ближе, и кладёт трясущиеся руки на каменные плечи. — В каком смысле?       — Я… я вспомнил, что видел её точно так же во времена трагедии. Со шприцом. С безумными от отчаяния глазами. Я… — Нагито поднимает руки и молниеносно дëргает Хаджиме на себя. Он ненормально ластится к нему, знает, что ему можно, что не оттолкнут, что позволят сделать любую вещь, которая ему заблагорассудится. — Она и ещё несколько человек отдалялись от места, где лежал очередной труп.       Голос Нагито ровный, иррационально спокойный. А пальцы судорожно дëргают чужую одежду, притесняют ближе. Хаджиме ошеломлëнно утыкается носом в пушистые волосы, не сопротивляется возне, которую устраивает этот человек, — и внутренне хоронит себя заживо под грязными комьями земли. Те словно разбухают от воды, ложатся на дрожащее тело болезненными отпечатками.       Хаджиме машинально гладит его по спине, пытается выползти из безумия, охватившего их обоих, выкидывает картину с Осколками и сжимает чуть сильнее талию Нагито.       Браслет неприятно крутится, цепляет волоски, тянет на себя, обращая боль в покалывание и чесотку. Хаджиме потерян, в центре грудной клетки цветëт уродливая дереализация, корнями прорастая в сердце. Он громко вздыхает от сжатой на спине кожи. Нагито пытается то ли выместить скопившуюся истерику, то ли почувствовать отклик, ощутить поддержку, которой ему не доставало всю жизнь.       — Почему так получилось?       Хаджиме усилием кладёт его на кровать и присаживается на колени, чтобы Нагито мог смотреть прямо в опустошëнные глаза. Бурые прожилки на их руках переливаются синевой вен.       — Я не хотел этого.       — Не хотел, — мягко подтверждает Хаджиме, вцепившись в его острые коленки, чтобы Нагито не отдалялся от реальности. — В этот раз мы не допустим такого, хорошо?       Нагито долго-долго недоверчиво глядит на него. В уголках глаз искрится терпкое отчаяние, тонущее в чëрной мгле. Ему безумно страшно. Он помнит многое, и эти воспоминания вгрызаются голодной собакой в челюсть.       Такие приступы Хаджиме наблюдал лишь в симуляции, когда эмоции сносили крышу Нагито, и он отъезжал до того, что захлëбывался словами и восторгом. В этот раз ситуация та же. Только трясётся от ужаса и отчаяния.       — Хаджиме, — судорожно, нервно шепчет он и падает к нему на колени, потерянно хватаясь за него. — Мне так плохо, Хаджиме.       — Я знаю, — Хаджиме сглатывает сухость во рту, чувствуя недвусмысленное шевеление бëдрами. — Нагито.       — Прости, — он утыкается ему в шею и быстро дышит, почти рыдая навзрыд. — Я не знаю, почему так получилось.       — Всё в порядке, — Хаджиме осторожно обнимает его, приглаживает волосы и замирает, замечая боковым зрением что-то… знакомое.       Его окатывает ледяной и одновременно горячей волной ужасного восхищения и неверия. Абсолютно такой же браслет сверкает на тонком запястье с зубчатыми шрамами. Он вздрагивает, когда его руку крепко обхватывают холодные пальцы, похожие на кости мертвеца. Нагито заглядывает ему в глаза и, не раздумывая, кусает фалангу, погружая её в рот.       Хаджиме кончается как личность. Он резво тянет ладонь на себя, но Нагито упорно насаживается на весь палец и бесстыдно проходится по нему длинным языком.       — Нагито, — предупреждающе рычит Хаджиме, темнея глазами.       Он выпускает палец, лукаво, ненормально улыбается, источая безумство, и шустро, перепрыгивая через слова, сбивчиво говорит:       — Мне так нужно, Хаджиме, мне нужно, пожалуйста, боже мой, пожалуйста…       У него психоз. У него срыв. Хаджиме, впрочем, и сам на грани истерики и бесконтрольных рыданий. Он с поражением смотрит, как у него вылизывают два пальца, кусают их, как Нагито нетерпеливо ëрзает на его коленях и горячо смотрит безумными чëрными глазами в его — абсолютно такие же страшные от отчаяния и желания.       Они пожалеют. Пожалеют, когда с них схлынет сумасшествие и наваждение.       Хаджиме сам упирается кончиками пальцев ему в щëку и начинает поступательные движения, сглатывая всё чаще и чаще. Мокро и жарко. Кипяток растекается в паху, лава сжигает чëрные вены, а зрение затуманивается всполохами желания.       Нагито выпускает пальцы, притирается с хриплыми вздохами и приникает к искусанным губам в отчаянном поцелуе. Хаджиме обнимает его лицо, затаскивает к себе, почти до синяков оглаживает челюсть, и целует-целует, утопая в безумстве.       Нагито вдруг замирает, крупно дрожит, выгибается и тихо стонет ему в губы. От этого зрелища и осознания, что из-за него только что кончили, Хаджиме напрягается и опрокидывает их на пол. Он подминает его под себя, устраивается между бëдер и агрессивно трëтся, выцеловывая шею трясущегося Нагито, что поджимает пальцы ног и от липкости в штанах ëрзает сам.       Ноги Нагито, которые он невольно широко раскидывает, крупно трясутся, колени касаются чужих боков, передают ему горячую дрожь. Он всхлипывает из-за чёрных рек под ресницами и тянет Хаджиме на себя, вздрагивая и вздрагивая. Теперь и у Хаджиме ближе к плечу цветёт достаточно жестокий укус.       В комнате что-то искрится, сверкает, отравляет атмосферу безумием и возбуждением. Хаджиме не жалеет, когда замирает и жарко выдыхает ему в красную шею.       Ничего, кроме нецензурных слов, не остаётся.

***

      — Микан? — тяжело спрашивает Фуюхико. — Плохо дело.       Хаджиме покачивает ногой. Одной рукой прижимает телефон к уху, другой — чашку горячего эспрессо.       — А с Нагито что?       Хаджиме беззвучно давится и обжигает язык.       — Спит. Вчера срыв был после увиденного. Я ничего даже спросить не успел, — оправдывается он и прикрывает ресницы, справляясь с кипятком во рту.       Фуюхико ничего странного не замечает и так же натянутым голосом продолжает:       — Если в этом замешан кто-то из наших, помимо неё, то ситуация становится совсем несмешной.       Хаджиме с ненавистью убирает чашку и потерянно молчит, задирая голову в потолок. На кровати всё ещё неподвижно лежит Нагито. В голове обломки здравого смысла. Его шея цветёт бордовыми неаккуратными пятнами, которые соединяются подобно созвездиям.       — Мы не можем её прикрывать, — вяло отзывается Хаджиме, постукивая указательным пальцем по животу.       — Я знаю.       — Но и отдавать её тоже… тоже неправильно.       Фуюхико, судя по голосу, напрягается.       — Предлагаешь её прятать? Подставляться самим?       — Нет, я не об этом, — сразу же восклицает Хаджиме чуть громче обычного, из-за чего Нагито хмурится, но не просыпается. — Если мы сейчас побежим сдавать её, нас самих отправят на проверки. Макото отсутствует, без его покровительства нас быстро упакуют под предлогом принадлежности к Осколкам.       — Бывшей принадлежности, — тихо исправляет Фуюхико. Его голос похож на шёпот деревьев поздней осенью: скрипучий, усталый, безнадёжный. — Я тебя понял. Когда Нагито проснётся, перезвони.       После разговора Хаджиме впивается взглядом в початую чашку кофе, желая, чтобы она разбилась. Чтобы её осколки разлетелись по всему номеру, окропили помещение кипятком, заставили хоть что-то чувствовать телом, а не эмоциями. Чтобы Нагито наконец-то проснулся.       Чтобы Хаджиме перестал зарывать себя к ядру Земли, сплетаясь жгучими золотистыми нитями с ненавистью.       Нагито не желал этой глупой, абсолютно ненужной близости вечером. Ему нужно было присутствие человека, который удержал бы его, не позволил втягиваться в нереальность мира, не позволил бы утопать в ней, как в густом желе. Не позволил бы смотреть на свои действия со стороны, не позволил бы задыхаться от беспомощности — оттого, что его руки кажутся прозрачными и недееспособными.       В таких случаях нужен приземлëнный подход: чтобы человек, подверженный психозу, панической атаке или срыву, ощутил себя реальным, в этом месте и времени — секунда в секунду. Нагито пытался компенсировать свою дереализацию тактильным способом, а тот… по инициативе Хаджиме (или ему кажется?) перерос в возню на полу.       Хаджиме упорно сдирает плотную плëнку со своей груди, пытается дышать спокойнее, однако раз за разом проваливается. Тогда загорается очередная идея: выдрать бронхи и сжечь-сжечь-сжечь за ненадобностью.       Где-то в голове тлеет потрëпанная мысль о безумстве. А шею схватывает мелкое желтовато-красное пятнышко.       — Никто не собирается отводить тебя на плаху.       Хаджиме молниеносно бросает взгляд на мрачного Нагито, сидящего на кровати в странной позе. Он словно не чувствует коленей: изгибает ноги под неестественном углом. Их глаза — уставшие, грустные, беспокойные — встречаются. Только после этого действия вселенная остаётся функционировать, не распадается на мириады искрящихся частиц.       Больше не взрывается.       Хаджиме сжимает руки и напряжëнно вглядывается в бледное лицо. Под глазами Нагито посветлели чëрные синяки. Возможно, он выспался.       Возможно, Хаджиме зря винит себя. Возможно, это…       — Выглядишь так, будто изнасиловал меня, — шепчет он, двигая губами в разные стороны — уязвлëнный жест. — Всё нормально. Я сам полез.       — Зачем ты мне это говоришь?       Нагито секунду изучает его пристальным взглядом — мёртвым будто, утопающим в ядовитой ртути — и наконец разгибается, опуская ноги на пол. Колени забавно двигаются при резких движениях, и Хаджиме хочет даже слабо улыбнуться, пока не давится вздохом. По бёдрам у него тянутся рубцы. Почему-то симуляция вырезала шрамы не только в их испорченных жизнью головах.       — Не хочу, чтобы ты брал на себя ещё какую-то ответственность, — Нагито дрожащими пальцами хватается за кровать и поднимается, игнорируя отчаянные взгляды на его изрезанные ноги. — Мы взрослые люди, всё уже давно решили.       Хаджиме тяжело дышит, периодически сглатывает тревожный комок нервов, от которого тянутся гнилые проводки прямо в ноющий желудок. Он не знает, что происходит с его телом: то ли иррациональное волнение, когда золотистые глаза судорожно изучают худое тело с многочисленными шрамами, то ли безграничное желание покончить со всем цирком, в котором он в качестве главного клоуна скачет по арене.       — Считай это маленькой прихотью, — продолжает Нагито, окончательно отворачиваясь в сторону занавесок.       — Наверное, — Хаджиме хрипло подбирает слова, ошалело плавая взглядом по смятому одеялу и возвращаясь к открытому запястью, — ты носишь браслет по той же причине, что и я.       Нагито нервно оборачивается и поднимает брови.       — Это всё по-детски.       — Когда ты дарил мне его, у тебя было иное мнение.       — Несколько лет назад, — поправляет Нагито, намекая на то, что он изменился.       — Будь это так, ты бы не носил его, — Хаджиме упорно вцепляется в данный факт, потому что эта нелепая вещь, которая крепко опоясывает их запястья — единственное, что кричит об очевидной лжи.       — Хорошо! — рявкает Нагито и обращается к нему с бешеным лицом. — Что ты от меня хочешь услышать? Что?       Хаджиме миролюбиво поднимает ладони и на всякий случай убирает все вещи с маленького столика. Как бы не дошло до драки.       — Ситуацию как есть.       Нагито беспомощно замолкает, давит зубами на щëки изнутри, пылает огнём гнева и выглядит ужасно невменяемым.       — Ты виноват, — тянет он с широкими от злости глазами. Те жутко распахиваются, выглядя в полумраке диким свечением, от которого неприятно сужаются рëбра. — Было гениальным дать мне надежду и сбежать при первой же возможности. Очень благородно, Хаджиме Хината.       — Ты сам мне сказал, чтобы мы прекратили… это, — Хаджиме вскакивает с кресла и начинает нервно бродить по комнате.       — У нас и так ничего не получилось, — отвечает уже спокойнее Нагито, наблюдая за чужими бесцельными метаниями. — Ну и что ты делаешь?       Хаджиме замирает с щелчком в голове. Что-то распахивается, верещит стальными скрипами, сгребает все мысли в один липкий вихрь. Он задумчиво ухватывается за этот поток, чтобы выловить одно необходимое воспоминание, но видит что-то… что-то незнакомое ему.       То, чего он не видел.       — Изуру, — грубым голосом тянет Хаджиме и резво оборачивается в сторону напряжëнного Нагито.       Он встречает его тяжёлым взглядом и ждёт хоть каких-то пояснений. В лице тлеет идентичное непонимание.       Раз. Два.       Три. Четыре.       Пять.

***

      — Так будет лучше, — говорит Нагито с расстроенным лицом. — В конце концов, для такого мусора, как я, никогда не будет шанса с Абсолютной Надеждой.       Изуру, смотрящий на него глазами Хаджиме, равнодушно отвечает:       — Как же…       — Скучно, — смело перебивает Нагито с потухшим взглядом. — Я знаю.       Изуру едва улыбается уголком губ. Насмешливо, снисходительно.       — Вы забавные.       Воспоминание исходит трещинами…       — Забавные? — непонимающе переспрашивает Нагито, с интересом заглядывая в алый глаз. — Тебе знакома эта эмоция, Камукура-сан?       …Одна из них длинным шрамом перекрывает левую сторону лица Нагито.       Изуру молчит, рассыпаясь вместе с миром на крупные осколки.       — Да. — Говорит он с усмешкой. — Да, возможно.

***

      Нагито тревожно смотрит на него со стороны занавесок, шевелит губами — что-то, наверное, говорит. Хаджиме по-прежнему качает в отдалении собственного разума.       Раз.       Три.       Пять.

***

      — Отпусти его, — приказывает Изуру.       Над ними расстилается бесконечное синее небо. Извилистый дым разрезает воздух.       Это воспоминание пустое: без запахов и чувств. Похоже на блеклое немое кино — только с цветом.       — Разве Хината-кун разрешает вам пользоваться его телом? — Нагито с блестящими глазами — всё ещё такой же после пробуждения — клонит голову набок. Несмотря на внешнюю покорность, внутри него что-то насмешливо скребëтся. Он здесь в выигрыше, а не Изуру.       — Отпусти его, — жëстче приказывает Изуру. — Твой интерес неуместен.       — О, правда? — Нагито беспечно улыбается. — Я знаю.       Изуру прикрывает золотистый глаз. Лишает возможности когда-либо увидеть это воспоминание.       Но Хаджиме видит.       — Глупое человеческое поведение, — бесцветно комментирует он, поправляя короткие волосы грубым жестом.       — Может быть, — охотно соглашается Нагито, покачивая ногой. — Но пока Хината-кун позволяет мне, я буду рядом с ним.       Картинка лопается, осыпая призрака-Хаджиме колкой крошкой неприятного предчувствия.

***

      — Класс, — настоящий Нагито поддерживает его под руку. — Только не говори, пожалуйста, что ты решил упасть в обморок.       Он со сложным лицом и поджатыми губами выглядит суровым и нервным, но по частым сглатываниям Хаджиме делает вывод, что у него в крови явно зашкаливает паника.       Хаджиме отмахивается и продолжает жутко пялиться вперёд. Под веками разливается мгла.       Два.       Четыре.       Пять?

***

      — Если ты к нему ещё раз приблизишься, — мёртвым голосом говорит Изуру, полыхая кровавым светом в глазах, — я вновь завладею его телом.       Нагито потерянно молчит, опускает руку с кружкой на стол и сжимает губы.       — Пока я дам ему уверенность в том, что он избавился от меня. Запечатаю эти воспоминания, — шепчет он, с холодной нежностью поглаживая плечо Нагито, отчего он мелко вздрагивает. — Не приближайся.       Нагито кивает. Конечно, кивает, когда его одними пальцами давят к центру земли.       Всё меркнет.

***

      Хаджиме открывает глаза в том же помещении. На столике сидит Нагито, опасливо водит глазами по его лицу, словно решая, получит он или пронесëт.       — Я вспомнил, — чересчур спокойно говорит Хаджиме, сжимая челюсть.       Нагито теряется, перестаёт перебирать пальцы. И смотрит подозрительно. Он трëт лицо, настраиваясь на серьёзный разговор.       — Давай поговорим, — Нагито неуютно зажимается, отводя усталый взгляд. — На этот раз словами через рот.       Хаджиме искусственно смеётся: натянуто, отчего неприятное фантомное лезвие прижимается к горлу; неестественно и сухо. Нагито морщится, между его бровей пролегает большая складка.       — Да. Да, конечно. — Хаджиме механически кивает. Его голова резво возвращается в прежнее положение. Слышится треск костей. — Видимо, что-то в твоих словах спровоцировало триггер на воспоминания, которые унёс вместе с собой Изуру.       Нагито не мигает, глядит исподлобья: мрачно, настороженно. В его облике проглядывается неверие и зажатость. Словно он вкладывает последнюю надежду на то, что Хаджиме уйдёт от этой темы, соскочит на другую, не затронет.       — И что… что ты видел? — неуверенность, вспыхнувшая в равнодушных серых глазах, покрывается холодным инеем.       — Прежде чем я отвечу, скажи мне, — Хаджиме выдерживает паузу, собирая себя из осколков увиденного, — почему ты молчал?       Нагито тянет вверх искусанные уголки губ, пестрящие кровавыми пятнышками. Бесстрашно смотрит в ответ и почти по слогам отвечает:       — Перекладываешь всю ответственность на других?       — Ты переворачиваешь мои слова, — терпеливо изъясняется Хаджиме, сжимая подлокотник. Что-то его беспокоит в затравленном взгляде, который медленно перетекает в безумный. — Изуру знал, что я найду способ закрыть его.       «Но не выдернуть», — добавляет он с сожалением.       — Знал, — послушно подтверждает Нагито, убирая пушистую прядь волос за ухо. — Естественно, он знал. Поэтому и запугал меня.       — Тебя можно запугать? — с иронией переспрашивает Хаджиме, наклоняясь чуть ближе, чтобы держать зрительный контакт.       — А тебя он не пугал?       Хаджиме шумно вздыхает, поджимая нижнюю губу. Щека полыхает болью от зубов.       — А ты сам как думаешь?       Нагито машет руками.       — Всё, всё. Мы собирались поговорить, а не забрасывать друг друга бесполезными вопросами.       Хаджиме монотонно кивает, бросает взгляд в сторону маленького зеркала. То не идёт трещинами, когда отражает два золотистых глаза Хаджиме.       — Он много чего спрятал от меня, — догадывается Хаджиме с сухой ухмылкой.       Нагито резко отводит глаза. Его уши краснеют, а болезненная бледность сменяется цветущими пятнами смущения. Хаджиме не хочет думать, кто к этому причастен: он сам или Изуру.       Из-за последнего предположения иррациональная ревность скоблит лëгкие. Даже тут, сука, вцепился ему в глотку — ледяной смех всё ещё трещит в подсознании.       — Я перестал вас различать, — рассказывает Нагито, не встречаясь взглядами. — Складывалось ощущение, что ты — это ты. Но я ошибался по итогу. Когда уже понял, было слишком поздно дëргаться. Да и его угрозы о том, что он не вернёт тебе контроль над телом, сильно тревожили меня.       — Поэтому ты решил поступить так?       Нагито цокает и отмахивается от каких-то собственных размышлений.       — Я долго думал над этим. Когда я был с тобой, меня преследовала паранойя, что это Изуру. Не ты.       Хаджиме понимающе кивает и неловко чешет за ухом.       — И знаешь… В данном случае я и вправду устал жить в этом напряжении. Особенно после симуляции. Так что разорвать отношения, как и просил Изуру, — лучшее, что случилось в то время.       Хаджиме не кричал «ты недостаточно сильно меня любил, раз поступил так». Хаджиме не говорил «ты жалок, потому что даже не старался».       Хаджиме обвинял себя и свою невнимательность. Прямо перед ним, в нём, его возлюбленного прессовал иной человек, а он… он не видел. Не знал.       — А браслеты, — Нагито усмехается, поднимая руку, — это действительно импульсивное и немного эгоистичное желание напоминать о себе постоянно.       — Ты носил его всё это время.       Они неловко улыбаются друг другу. Хаджиме чувствует себя удивительно хорошо впервые за последнее время.       — И ты тоже.       — Многое изменилось, но всё же, — Хаджиме беззастенчиво задирает рукав, любуясь наравне с Нагито красивыми переливами столь дорогой для него вещи.       Это было эффектно: получить парный подарок, и тем же вечером расстаться под предлогом «у нас слишком разные позиции в этой жизни». Хаджиме отшивали и бросали до начала трагедии, однако таким банально-смешным (оттого не менее загадочным) способом — никогда.       Он даже растеряться не успел. Смотрел на Нагито, несколько раз спрашивал «что за приколы?», метался взглядом по ледяному лицу, ожидая там тень весёлой улыбки. Ничего не было.       — Столько лет ушло в такую бессмыслицу, — Хаджиме агрессивно трëт переносицу, пытаясь раздавить в прах разочарование и ненависть к своей бестолковости.       — Я приехал сюда по делу о кукольном маньяке, — Нагито, переводя тему, красиво улыбается, заметив любопытный взгляд в свою сторону. — Думал, что убийства, которые в данном случае мы связали с возрождением трагедии, относятся к тому сумасшедшему.       — Ты не говорил, что работаешь с кукольным маньяком, — растерянно перебивает Хаджиме.       Нагито заправляет волосы за ухо и кривит лицо, выражая свою неловкость. Склерозник хренов.       — Его-то мы поймали, но… убийства не прекратились. Тогда я узнал, что ты здесь работаешь адвокатом. Решил лично не лезть, послал Айко — моя, кстати, коллега. Чудесная женщина.       — Которая навешала мне лапши на уши, — Хаджиме приглаживает волосы, чуть улыбаясь. — Выдала твоё имя, кстати.       — Ничего страшного. — Нагито встаёт и решает распахнуть шторы. За ними полыхает дневное солнце. — Мне повезло на тебя наткнуться.       — Так… Что насчёт вчерашнего?       Нагито чуть двигает головой. Создаёт иллюзию незаинтересованности. На самом же деле, жадно вслушивается в неуверенные бормотания.       — На твоё усмотрение.       — Ты хотел этого сам, верно?       Хаджиме аккуратно привстаёт, игнорирует беспощадную карусель перед глазами и подходит ближе. Нагито видит их бледные лица в отражении, но стоически удерживается на месте.       — Я ношу наш браслет. Я рассказал тебе всю правду. Я вчера сделал первый шаг к тебе. Что мне ещё сделать?       У Хаджиме в груди зацветают пышные хризантемы — не отвратительно жёлтые, а золотистые. Именно они всегда ассоциировались у него с Нагито. От согревающего тепла лепестки щекотно тянутся по всему организму, мягко касаются органов, оглаживают сердце, прорастают крыльями в лопатки и нежностью наполняют лëгкие.       Хаджиме на пробу кладёт ладонь на чужое плечо и, почувствовав, как Нагито в ожидании замирает, ведёт выше, к красным созвездиям на шее.       — Я могу…       Звонок заставляет их подпрыгнуть и вздрогнуть. Нагито несколько секунд всматривается в то, как Хаджиме разочарованно убирает руку и идёт к телефону. На его бледных губах расползается ласковая улыбка.       Что-то не меняется.       — Поднимай Нагито, — орёт Фуюхико, — и бегом ко мне.       — Что случилось?       Цветы увядают из-за ледяной волны страха. Льдины крупным потоком сыпятся в живот.       — Нас ищут.