Обернись

                        Непокорная моя любовь

Любит не меня, уже который год

      Первое, что увидела Софа, открыв глаза — синие обои на стене. Осознание ударило в голову мгновенно и, приподнявшись, она увидела рядом с собой Алика. Тот ещё спал, приобняв её рукой за талию. Вокруг хаотично были разбросана женская и мужская одежда.       Осторожно, чтобы не разбудить, Мальцева переложила руку Волкова и отодвинулась к краю, оседая на матрасе в одном нижнем белье. Спустя полминуты Софа нашла в комнате свою футболку и, надев её, поднялась. Тихо выйдя на кухню, она подошла к окну и внезапно почувствовала, как улыбка сама проявляется на лице.       Несмотря на вчерашнее нападение, на всё то, что она перенесла раннее, эта ночь была… Для улыбки было достаточно уже этого «была»!       Солнце лениво поднималось из-за горизонта и Софа, глядя на ещё пустой двор, светилась этой улыбкой.       Тишина была недолгой — мобильный телефон начал трезвонить, и Мальцева бросилась в комнату, чтобы поскорее добраться до аппарата. Едва взяв его в руки, она увидела высветившееся на экране «Витя».       Софа сбросила вызов.       — Ты прямо нарасхват, — голос сзади заставил обернуться, и в следующую секунду она безотказно угодила в кольцо рук.       — Прости, не хотела тебя будить.       — Я уж думал, ты собралась бежать, — с каждым словом руки Волкова сжимались на её талии всё крепче. Даже при большом желании она вряд ли бы выбралась из его хватки. Телефон звонить перестал, а Софа больше не спешила снять трубку. Она аккуратно прижалась щекой к Аликовой руке, притираясь, пока он целовал её куда-то в районе виска, плавно покачиваясь из стороны в сторону, будто в танце.       Алик и Софа были полностью погружены в магию этого ночного момента. В комнате царила тишина, прерываемая лишь нежным шепотом их дыхания. Отсветы солнечных лучей, проникающих через полупрозрачные старые шторы, играли на их телах, словно рассказывая историю их любви.       Медленно, словно плавая в море чувств, Алик обошел Софу, чтобы видеть её лицо, легко согнулся и поцеловал её в губы, словно воспевая их сладость. Поцелуй проник глубоко в их души, сливая их сердца воедино, вскоре становясь более страстным, и они потерялись в нем, забыв обо всем.       Где-то час спустя голова Софы покоилась на груди Алика. Она расслабленно перебирала линии на его ладони, всматриваясь в замысловатый рисунок. Алик молча лежал рядом, наблюдая за её движениями, пока указательный палец прочерчивал отметины. Софа едва заметно провела по небольшому шраму на запястье, не торопясь спрашивать о его происхождении: то ли Афган оставил отметину, то ли наручники, которыми Волков пользовался после возвращения домой.       — О чём думаешь? — может, это вопрос из каких-то мелодрам, но Волкову внезапно до чёртиков захотелось разрушить тишину.       Может, потому, что его внутреннее чутьё чуяло что-то неладное. Но на самом деле просто всё ещё не верилось, что это реальность, а не дурман очередной дозы. Алик и сам от себя не ожидал вчерашнего поступка. Жалел ли он?       Ни секунды.       Удивительно, но это было правдой. Будто всё само постепенно к тому шло. Может, если бы он меньше голову себе дурью забивал, то всё случилось бы гораздо раньше, но при их обстоятельствах вряд ли.       Софа, не отпуская его ладонь, ответила:       — О гадалке.       Вот тебе и ответ!       — Чё за гадалка? — неожиданно, но, а что ещё спросить-то? — Нагадала тебе ночь с бродячим афганским волком?       — Ты сам сменил клыки на милость, — припоминает Софа. Алик и отрицать не собирался. Тон сменяется с шутливого на более отстранённый, — В тот день Лёшка в Афган уезжал, мы его на вокзале провожали. Ну, на выходе меня и выцепила цыганка, сказала, что гадалка и судьбу мою видит. Я, если честно, к ним никогда особо не льнула, но бабка моя верила их словам. Может, потому, что сама была цыганкой…       — Шутишь? — Алик чуть приподнимается. Софа разворачивается к нему, опираясь на локоть.       — А что, не похожа?       — Неа.       — Ну и ладно, — обиженно заявила девчонка, но это всё было скорее показухой, нежели реальной обидой.       — Ладно, Соф, не дуйся! — Алик чмокнул её в нос, прижимая к себе ближе, — Так чё в итоге гадалка нагадала-то?       — Сказала, что тот, кого я жду не вернётся, — девушка замялась, отводя взгляд в сторону, чтобы на слезу не пробило. Вроде бы, сколько времени уже прошло, а всё равно больно, — Не спиздела.       — Прости, — Алик шепчет бесцветно, не так он представлял их утро, и уж тем более не хотел её расстраивать.       — А ещё, она нагадала мне тебя, представляешь? Сказала, любовь моя тоже в Афгане.       Уголок губ приподнялся в грустной улыбке.       — А я в эти гадания тоже не верил никогда, — Волков цыганок сторонился, как огня, — Отец с детства твердил, мол, не связывайся, оберут до нитки — и глазом моргнуть не успеешь… Чё? — Софа смеётся тихо, касаясь ладонью его плеча.       — Мой тоже не жаловал. Он той гадалке так и сказал: «сейчас тебе пятнадцать суток нагадаю, будешь сидеть в камере».       — И чё, сбылось?       — Неа. Гадалку как ветром сдуло, но на прощание она успела мамин кошелёк стащить из сумки как-то. Отец её потом всю дорогу крыл матерными словами…       Алик усмехается в ответ. Да, гадалки оправдывают свою славу, не зря их сторонятся. Жаль, не всем везёт. Волков отгоняет всплывшую мысль о Витьке, который из дембеля на гадалку тоже нарвался. Под гипноз попал, потом над ним пацаны прикалывались долго.       Софа губу нижнюю закусывает, наблюдая за ним. Боится момент испортить, но всё-таки решается спросить:       — Алик, — он на неё в ответ смотрит, выжидая, — А что будет дальше? — и, спустя короткую паузу, добавляет, — Я не о нас, хотя… и это тоже, — едва не мечется в своих словах, подбирая, как бы правильнее звучало. Наконец, прямо в глаза Волкову заглядывает, — Что ты собираешься делать?       Алик немного отстраняется. Взгляд его становится серьёзнее, пока он молчит. Губы слегка поджимает. Софа смотрит на него в ответ, не мигая — она тоже боится, что всё вот так просто исчезнет. Окажется сном, который подбросило подсознание. Но крепкая рука, всё ещё покоящаяся на её талии, и подушечки пальцев, проходящиеся по позвонку, убеждают в реальности. Софа угодила вчера не в руки Алика — она попала в самое счастье.       — Завтракать, — коротко отвечает он, и беззаботность возвращается к его голосу.       Алик уже давно не помнит, когда был таким спокойным, как сегодня. Ночью кошмары и не думали соваться к нему.       Значит, он всё делал правильно. В кои-то веки.       — О’кей, — Софа отстраняется, приподнимаясь с их ночного ложе, — Я в душ, а ты подожди немного, будет тебе твой завтрак.       Горячие струи воды растекаются по всему телу. Софа зарывается в них, подставляя голову, волосы намокают, становятся тяжелее.       Мальцева невольно бросает взгляд в зеркало напротив — и видит ужасающие последствия вчерашнего нападения. Алик говорил, что рёбра не сломаны, но ярко-фиолетовые гематомы внушают ужас. Софа осторожно касается их пальцами, гадая, сколько времени понадобится, чтобы они исчезли из её тела. И впервые ловит себя на мысли, что с этой раскраской вся её красота теряется, стираясь в пыль.                   Те же стены и цветы                         Те же люди и стихи

Те же мысли и слова

                        Вслух       На лице тоже красуется, хоть и не так заметно.       Пожалуй, ей хорошенько перепадёт от Серёжи. Тот вчера уговаривал её взять его с собой, чтобы в случае чего он дождался и забрал, но Софа отказалась. Хотя, если смотреть правде в глаза, был бы шанс, что вместе с ней и Серёжа бы получил, а подставлять друга не хотелось. Или бы на неё не напали? Вон, Алика вчера с его пушкой испугались.       Наконец, Софа решает принять, что, не случись этого вчера, то случилось бы в другой день. Шпана явно ждала её.       — Чё, мысли есть, кому ты там в душу запала, что тебя так разукрасили? — всплывают слова Алика в голове.       И среди всех вариантов, которые Софа перебирает в голове, закрадывается только один. Бессо. Но вместе с тем она решительно отталкивает его — какой прок ему от того, что на неё нападут? Если только…       Если только он таким образом не хотел повлиять на Витю.

— Отец был прав, когда говорил мне о вас. Вы порой чересчур бурно реагируете, не думая, чем это может обернуться. Понимает, к чему всё идёт и спрашивает в ответ: — А у вас на Кавказе всегда всё решают с помощью угроз? — Что вы, какая же это угроза, всего лишь констатация факта. К тому же, ваш друг не имеет того опыта в введении бизнеса, какой имею я. Со мной завод будет процветать сразу, а вот с ним — не факт.

      Софа выключает воду, забирает полотенце, висящее на крючке. Сначала вытирается насухо, а затем, обмотавшись им, одежду прихватывает и выходит.       Уже в коридоре до неё доносится звук возни на кухне. В проёме мелькает Алик. Завидев Софу, он сковородку снимает, раскладывая по тарелкам яичницу, и плиту выключает.       Мальцева на столе замечает нарезанный хлеб и помидоры с сыром.       — Решил перенять инициативу на себя?       — Да… чёт в холодильнике нашёл, что было, — Алику неловко, завтрак скудный у них получается, из двух яиц, хлеба и двух помидоров с небольшими кусочками сыра.       — Неплохо, — Софа помидор с расплавленным в микроволновке сыром в руки берёт, смакуя. И понимает, что она действительно проголодалась. За вчерашний день во рту не было ни крошки.       Алик перед ней тарелку с яичницей и вилкой ставит, рядом садится с идентичным набором. С едой они расправляются быстро, а потом Софа подхватывает лежавшую на коленях одежду и приподнимается с места.       Их разговор о том, кто будет мыть посуду, прерывает телефон Софы в комнате, так что Алик отправляет её туда, а сам у раковины остаётся.       Софа думает, что ни с кем разговаривать сейчас ей не хочется. На экране мелькает незнакомый номер, и Мальцева, вопреки своему желанию, отвечает на звонок.       — Алло.       — Соф, привет, — на том конце провода объявляется Витя, и Софа жалеет, что не нажала «отклонить». Теперь уже деваться некуда, — Ты куда пропала-то? Всё хорошо?       «Надо же, какая забота» — мелькает в голове.       — Алло, ты меня слышишь? — Павленко, похоже, и правда там уже в розыск её объявлять собрался.       — Слышу, — у Софы мгновенно портится хорошее настроение, — Я сейчас занята, дел по горло. Ты что-то хотел?       Витя чует неладное. Осторожно, боясь нарваться на грубость, спрашивает:       — Соф, всё хорошо?       — Нет, — на мгновение ей кажется, что она почти готова высказать ему всё, что думает о нём и о его вранье, но вместо этого с языка слетает другое, — Не хорошо. На меня вчера напали.       — В смысле? — у Вити тон мгновенно становится серьёзнее, — Кто напал?!       — Шпана какая-то, — отвечает. Ну, впрочем, ей бы это всё равно не удалось скрыть. Может, удастся внимание Вити на другое переключить, пока они с Аликом будут думать, что дальше делать.       — Они тебе что-то говорили? Ты, как вообще, цела? Где ты, Соф? — ворох вопросов сыплется из Вити, и если бы Мальцева не знала правду, то подумала бы, что он её настоящий друг, — Назови адрес, где ты, я ща приеду!       — Не нужно.       — В смысле, блять, не нужно? Ты в больнице или с кем-то? — Павленко уже путь держит к машине, Софа слышит, как на заднем фоне снимается сигнализация и хлопает дверца.       — Послушай, обо мне есть, кому позаботиться, и я сама девочка не маленькая, разберусь, — Софе не нужно, чтобы Витя сейчас примчался на Лесную и раньше времени стал осведомлён о том, что на самом деле творится в жизни его подруги, — А если хочешь знать, что я думаю обо всём этом, то задам вопрос: тебе Поля визитку передавала, помнишь, чью?       — Передавала, — Витя затихает. Состыковывает и переваривает, — Помню.       — Ну, а раз помнишь, то можешь смело решать свои вопросы, главное, чтобы ко мне больше никто не совался, это понятно?       — Соф, я разберу… — речь Вити прерывается на полуслове сброшенным вызовом. Софа стоит посреди комнаты, сжимает в руке телефон и смотрит в одну точку перед собой.       К реальности её возвращает Алик. Он обнимает её, тихо спрашивая:       — С кем это ты так?       И Софа осевшим голосом отвечает:       — Это Витя.       Мальцева замечает, что рука, сжимающая телефон, дрожать начинает. Перед глазами снова встаёт лицо Павленко, в ушах его слова, и ей хочется убежать от этого всего, одним махом перечеркнуть.       Алик разворачивает её к себе.       — Чё хотел?       — Узнать, где я.       — Я так понимаю, ты ему не сказала, — смотрит лукаво.       — Ага, разбежалась…       Софа к Алику прижимается ближе, его руки на её спине смыкаются. Мальцева на боль в рёбрах не обращает внимания, словно то, что творится душе, всё затмевает.       Но даже эти терзания меркнут, когда она целует афганца первой. Не нежно или трепетно, а с напором. Так, чтобы всё дыхание сбившееся улетучилось, чтобы ни капли не осталось. Просто замереть в этом мгновенье и всё.       — Я не хочу уходить, — выдыхает, отстраняясь. И это правда. У неё совершенно нет желания видеться сейчас с Витей, с Полей, с кем бы то ни было ещё.       И Алик, зная, что бежать уже бесполезно, тихо шепчет в ответ:       — Оставайся.       Софа уже и забыла за последние годы, что значит быть по-настоящему счастливой.

Люби меня, люби!

                        Жарким огнём,

Ночью и днём,

Сердце сжигая…

***

      Гриша привык приходить утром под соседний подъезд, встречать Олю и везти на работу. Ему это было не в тягость, наоборот — лишняя возможность провести время с Соколовой, пускай даже она будет сонная перед грядущим дежурством или, напротив, уставшая после тяжёлой смены, когда Терентьев приезжал за ней.       Наручные часы показывали уже половину девятого, когда он припарковался у здания больницы. Оля, сидящая рядом на переднем сидении, выглядела подавленной. Взглядом она осматривала крыльцо, словно пыталась разобрать среди снующей толпы пациентов, врачей и посетителей всех до единого.       Мыслями, как успел заметить Гриша, она была не здесь.       — Ты какая-то хмурая, — подмечает, наконец.       — Всю ночь не спала, — это было действительностью. За прошедшие двенадцать часов ей так и не удалось сомкнуть глаз.       — Это видно, — Гриша на неё смотрит, прямо спросить решаясь, — Дома проблемы?       Оля не отвечает. В голове её одно за другим проносятся слова Игоря. Если бы кто-нибудь сказал ей, что они ещё встретятся, она бы не поверила. Столько времени пыталась забыть, жить дальше, а теперь что? Почему прошлое вернулось к ней именно в тот момент, когда она стала по-настоящему строить своё будущее?       Соколова думала о том, чтобы рассказать Грише, но одёргивала себя. Зачем ему знать об этих прошлых страницах её биографии? Оля не хотела, чтобы он её жалел или, чего хуже, пошёл напрямую выяснять отношения с её бывшим. Ни к чему хорошему это не приведёт, поэтому женщина решила не раскрывать своей тайны, мысленно надеясь, что после вчерашней неудачи Фирсов оставит её в покое.       Всё равно ему не светит ничего вернуть.       — Родители? — Гриша, однако, о себе напоминает, потому что всё ещё ждёт ответа. Волнуется.       — Есть такое, — вдаваться в подробности не хочется, и врать Оля ненавидит.       — Это из-за меня?       — Да причём тут ты?       — А что, есть ещё причины? — Гриша смотрит перед собой, упираясь кистями рук на руль, — Я же видел, они не в восторге были тогда в лесу…       — Прекрати, — Оля взгляд на него переводит, ожидая, что Гриша на неё сейчас посмотрит, но тот не поворачивается, — Всё было хорошо. И маме, кстати, ты понравился, слышишь? — Соколова к руке Терентьева тянется, чтобы переплести их пальцы. Энтузиазма в Грише мало, но в ответ он её руку сжимает.       — Разве что ей.       — Открою тебе секрет, моему отцу в принципе мало кто нравится, — она сокращает между ними расстояние, чтобы поцеловать, но в губы ей задают вопрос:       — А был кто-то, кто ему нравился?       — На моей памяти — нет.       — Но мне от этого не легче.       — Всё будет хорошо, — добравшись, наконец, до губ, Оля в поцелуй его втягивает, Гриша отвечает, инициативу на себя перенимая.       И вот вроде бы легче стать должно, но на душе всё равно какое-то предчувствие… скользкое. Неприятный осадок какой-то, будто ему не обо всём договаривают.       — Ну всё, я пошла, — первой отстранившись, Оля сумку свою с заднего сидения подхватывает, — До вечера! — на улицу выбирается, дверцу захлопывает.       Гриша её глазами провожает до крыльца и в тот момент, когда Соколова оборачивается, руку поднимает.       Взгляд падает на пикнувший пейджер. Сообщение от Вити высвечивается сразу, вышибая остатки оптимистического настроя.       «На Софу вчера напали, приезжай срочно на базу».       — Твою мать… — констатирует Гриша.       В следующую секунду машина с визгом срывается с места, оставляя после себя чёрные следы от шин.

***

      Утро Саньки не задалось с самого начала. Проснулся он от очередной ссоры родителей, которые выясняли отношения в громком ключе на всю квартиру. Ремонт уже подходил к концу, но у Надежды, по всей видимости, не хватало терпения дождаться того момента, когда из гостиной окончательно исчезнут рулоны обоев, вёдра с клеем и стремянка, на которой дядь Фёдор трудился во всё свободное время. Порой он ещё садился за свою печатную машинку, но всякий раз, когда Надя видела мужа за этим занятием, неустанно ему припоминала незавершённое. Так случилось и в этот раз.       — Федь, хватит ерундой страдать! Вставай, пожалуйста, и работай, ты видишь, что ещё не все обои поклеены!       — Надь, я могу отдохнуть хотя бы немного? В конце-концов, я один тяну весь этот ремонт на себе! Я устал, понимаешь?       — Ах, ты устал? А ничего, что я на себе тяну всю нашу семью и зарабатываю деньги?! — Наде уже поперёк горла стоит тот факт, что её муж не спешит трудоустраиваться, — Ты, здоровый лоб, сидишь дома — и не можешь сделать такую малость, как ремонт в гостиной? А меня ты спросить не хочешь, не устала ли я?!       Санька двери комнаты приоткрывает осторожно, на проход в гостиную косится. Родителей не видно, видимо, они где-то у окна спор затеяли. Если повезёт, можно проскочить в коридор, обуться и бегом уйти на улицу — ему казалось, что если он останется здесь ещё хотя бы на пять минут, его голова точно не выдержит. Хватало и своих проблем по горло, заодно можно почтовый ящик проверить, вдруг от Женьки пришла-таки весточка?       Но удача была не на его стороне, и едва обув один кроссовок, парень услышал шаги приближающейся матери.       — А ты куда собрался, ни свет, ни заря?! — ну вот, пожалуйста, и ему перепало. Прятаться уже было бессмысленно, да и один кроссовок в коридоре смотрелся бы слишком подозрительно.       — Гулять, — как можно более равнодушно отвечает.       — Прекрасно! У одного на уме только всякие книжечки, тексты, а у второго — одни гульки! А ты, Надя, тащи на себе всё и всех! — надо сказать, в словах матери была доля правды, Саня знал, что отец так и не устроился работать с прошлого лета после собственного увольнения, но обида за незаслуженную взбучку, да и вообще, за пробуждение, не давали вслух признать её правоту.       — Успокойся, — Фёдор за сына вступиться спешит, в кои-то веки наперекор жене идя, — Я же сказал, что закончу, пускай идёт прогуляется.       — Конечно! — Надежда, управившись с застёжкой на втором сапоге, выравнивается, одаривая их улыбкой, не несущей ни капли хорошего, — Ты, Федь, только словами и можешь, что бросаться. Ремонт ты свой уже какой день всё никак не закончишь? Зато на писульках своих ты всегда ни черта не уставший, а они нам хоть раз деньги в дом принесли? — на больное давит, по мужскому самолюбию, которое, пусть и было подавленным в характере Рябинина-старшего, но всё же присутствовало.       — Вас не смущает, что я всё ещё здесь стою, нет? — Санька внимание на себя перетягивает, не хватало ещё, чтобы родители друг друга испепелили посреди коридора тяжестью собственных взглядов, — А за стенкой, между прочим, Вика спит. Ведёте себя, как дети, сколько можно уже? — отчитывать берётся. Рискованно, но, вдруг хоть что-то понять смогут? — А ты, мама, — Рябинин сцену вспоминает, свидетелем которой он вчера оказался. И не понравилось ему ни черта, как рыжий Виталик к Надежде клинья подбивал, прямо в машине, — Подумай о том, нужна ли тебе такая работа, где собой торговать приходится.       — Что ты сказал? — Надежда в бешенство приходит, подзатыльник отвешивает без промедления.       — Не делай вид, что не понимаешь! — Санька из квартиры всё-таки вылетает, хоть и с оплеухой. Дверью хлопает так, что того и гляди, штукатурка осыплется. По ступенькам вниз, быстро, чтоб мать, собирающаяся на работу, не сумела его догнать. Тогда он и вправду ещё много чего лишнего наговорить сможет.       Надежда в шоке замирает перед дверью, хлопнувшей аккурат перед самым носом. Фёдор, стоящий позади, сменяет решительные интонации на более мягкие:       — Надь… — непонимание зарождается сильнее, — Это он о чём?       Надежда оборачивается, глядя на мужа. И догадки в голове рождаются сами, одна краше другой.       — Ни о чём, — отмахивается. Ручку дёргает, дверь от себя толкая, — Ремонт закончи, пожалуйста, — уже более миролюбиво добавляет, дверь за собой прикрывая.       Фёдор остаётся один в тишине и непонятным, проскочившим предчувствием.       Санька тем временем до первого этажа добирается, услышав, как хлопнула входная дверь. Ящик вскрывает, надеждой подпитываясь. А вдруг? Но помимо каких-то рекламных флаеров и газеты нет ничего.       Разочарование захлёстывает с новой силой и, не сумев сдержаться, Рябинин с громким лязгом захлопывает его, выбегая из подъезда.       День начался — хуже не придумаешь…       — Ну-ка стоять, — мать из подъезда быстрее, чем он рассчитывал, выбирается. Видимо, специально за старшим сыном вырвалась, — Что это было сейчас, объясни, — за локоть его хватает.       Санька руку вырывает из её хватки, в глаза напротив глядя. И в его взгляде столько осуждения, что захлебнуться им можно.       — Я видел тебя вчера, — и всё тайное рано или поздно становится явным, — Видел, как ты с этим Виталиком в машине кувыркалась, дошло?!       — Саш, ты…       — Вот только не надо говорить, что я всё не так понял! — у Сани от этих речей про правоту взрослых и про его неопытность уже вся плешь проедена, и это в его-то пятнадцать, — Отец — да, дома сидит, но ты со своей ложью — чем лучше?!       — Прекрати на меня орать! — Надежда виноватыми глазами смотрит на него, но не может позволить, чтобы он с ней так разговаривал. В конце-концов, при всём своём праве на обиду её сын ещё не видит полной картины, и не знает жизнь так, как знает она, — Послушай, пожалуйста. Это у вас, у подростков, всё легко и просто. Здесь чёрное, а здесь белое, а жизнь — она разная, понимаешь? И не всегда плохие поступки или ошибки нужно воспринимать, как чёрное.       Мать достучаться до него пытается. Пыл Санькин сбить, дать понять, что все оступаются. Вот только Санька это и без неё знает давно, его другое волнует: то, что мать его, вся такая правильная и честная, теперь поступает совсем иначе. Дед бы её хамелеоном назвал!       — Чё ж ты тогда отцу не скажешь, или врать — легче? — колко.       — Я думала, что ты меня поймёшь, — констатирует Надежда, поджимая губы.       — С какой стати?       — Ну ты ведь тоже запутался.       Санька с матерью о своей личной жизни не говорил, но и Надежда слепой не была. Видела прекрасно, что ещё прошлым летом сын её был увлечён дружбой с девочкой Женей, которая потом заграницу уехала. И письма Надя помнит, которые в почтовом ящике ещё недавно находила. Ни одно не забирала, хоть и хотелось ей узнать, о чём они говорят. Было ли у них что-то серьёзнее прогулок? Возраст у Сани нешуточный, переживала она, хоть и показывала это не всегда лояльно и правильно.       А теперь знает, что у Сани одноклассница Лиля есть, с которой он вне школы время проводит.       — Это вообще нельзя сравнивать, — рычит.       — Разве? — спокойно спрашивает в ответ Надежда. Щурится слегка от солнечного света, от которого даже козырёк подъезда не спасает. Лето, наступившее уже две недели назад, заливает всю округу теплом.       — У вас с отцом семья.       — Саш, штамп в паспорте не всегда означает семью.       И в следующую секунду парень от её прикосновения шарахается. Слова ударили, точно пощёчина.       — Ну если ничего не значит, тогда и я оставаться здесь не собираюсь, — назад отступает.       — Куда ты собрался? — вслед ему кричит.       Санька, коротко обернувшись, выкрикивает в ответ:       — Плевать, куда, лишь бы подальше от вашего притворства!

Люби меня, люби!

                  Не улетай,                         Не исчезай,

Я умоляю!

Люби меня, люби! Люби меня, люби!

***

      Остаток дня Софе кажется какой-то счастливой сказкой, где она, забаррикадировавшись ото всех проблем, с Аликом время проводит. Звонок от Гриши, пока она была в магазине, Мальцева тоже отклоняет — и чувствует внутреннюю вину за это. Но пока что им не стоит говорить, скоро всё само собой решится, и друг поймёт, в чём была причина этой скрытности. А сегодня Софа не имеет права упустить шанс на день без выяснения отношений.       После закупки продуктов Мальцева тратит около часа на то, чтобы наготовить разной еды, и в итоге на плите красуются три кастрюли с гречневой кашей, компотом и котлетами. Алик в процесс готовки не вмешивается и, посвящая себя их договорённости, занимается уборкой.       Под вечер, когда солнце лениво катится за горизонт, они сидят в комнате, прислонившись спинами к стене. Алик достаёт пачку сигарет, притащенную Софой из вылазки на улицу, достаёт две, одну протягивая ей. Тихо в тишине чиркают по очереди зажигалкой, затягиваются. После второй тяги Софа сбрасывает пепел в небольшую консервную банку, расположенную между их поджатыми ногами и спрашивает:       — Надумал что-то?       — Вариантов не так уж и много, — отвечает Алик, выдыхая дым.       Из приоткрытого на проветривание окна к ним понемногу врывается свежий воздух, колыхая занавески. Там, на улице, время уже близится к закату, и в лучах уходящего солнца тёмная копна Софьиных волос покрывается на кончиках золотом.       — Я надеюсь, в них есть тот, благодаря которому Витя сполна за всё заплатит… — в голосе Софы звучит твёрдая решимость вперемешку с обидой. Алик на неё косится осторожно, локтём поддевает.       — В тебе, оказывается, всё это время дремал дух мести? — подкалывает. И снова затягивается, слыша, как в тишине испепеляется сигарета.       — И вовсе он не дремал, — Софа ещё с той поры, когда узнала правду, не знала, как дальше жить. Каждое пересечение с Витей после — как минное поле: один неверный взгляд или слово — и подорваться можно, — Ты вон целый год почти на восстановление потратил, а он к свадьбе готовится. Проститутку свою под венец поведёт, — фыркает, и снова затягивается, надеясь, что пока сигарета закончится, нервы хоть немного успокоятся.       Слышал Алик об этом, от Демида ещё. Витёк к свадьбе готовится, живет себе, припеваючи, на его месте в движении, командование на себя принял, пацанам указывает теперь, что делать. Даже про завод Софа успела ему рассказать в общих чертах, что Витя этой идеей загорелся ещё с зимы. Алику бы такое явно не по душе пришлось, будь он командиром — в своё время Волков методами иными руководствовался. Да, рынок держал. Да, смахивал на шишку. Но при этом и чужого никогда себе не забирал.       — Зависть, Софа, плохой советчик.       — Было бы чему завидовать, — Софа собой не торговала, и друзей не предавала. Понять Витю или Иру до конца никогда уже не сможет, — Это он ещё локти себе кусать будет, что так поступил.       — Мячом ему в голову зарядишь? — поддевает опять. Но в этот раз Софа улыбается, вспоминая тот случай. Краской заливается слегка, — Я помню, ты умеешь.       — Это было тогда первое, что пришло мне в голову, — признаётся. К банке наклоняется, чтобы сигарету потушить и окурок на дне оставить, — И, если хочешь знать, мне потом было стыдно.       — Да ладно, тебе и стыдно?       — Сама в шоке, — Софа паузу выдерживает, в исходное положение возвращаясь, и пока Алик докуривает, ни слова в тишине не роняет, — И за то, что я наговорила тебе тогда… ты прости меня, ладно?       Алик на неё в ответ смотрит, и в его взгляде нет даже тени обид.       — Ты тоже прости, — искренне, — Я себя не лучшим образом с тобой повёл. Да и недавно тоже. Как мудак.       — А кто я, если я такого полюбила?       В моменте хочется раствориться. Софа накрывает губы Алика своими, подтверждая тот факт, что никаких обид между ними не осталось.       — У тебя губы ещё от поцелуев не болят?       — Ну, эту боль я готова терпеть.       — А в остальном как? — Алик на рёбра кивает, на скулу. Пальцами проводит, затрагивая нижнюю губу, ниже опускается. Шея, ключицы.       — Всё хорошо, — Софа улыбается, полностью отдаваясь моменту рядом с ним. И где-то на задворках мыслей мелькает, что, пожалуй, вчерашним нападавшим можно сказать спасибо. Конечно, они её покалечили, но и если бы не это, она бы, наверное, сейчас здесь не была, и Алику не пришлось бы её спасать.       Не было бы счастья, да несчастье помогло!       Их уединение нарушается уже в тот момент, когда они оба на кровати оказываются. Алик сверху нависает над Софой, которая афганца ближе к себе притягивает. Едва успевает с ремнём на брюках справиться, как из прихожей доносится звук щёлкнувшего замка.       Останавливаются быстро, как по команде. Алик с Софы слезает, на кровати оседая.       — Я правильно понимаю, мы никого не ждём?       В ответ ей недоумевающе качают головой.       Дверь в прихожей хлопает ещё резче, не давая возможности опомниться. Софа смотрит на проём, ведущий в коридор. В тёмно-оранжевых лучах он выглядит даже немного зловеще. Секунда — и там, в отблеске заката, появляется фигура пятнадцатилетнего парня.       Саня Рябинин получает мгновенный шок, будучи неподготовленным морально к тому, что застанет подобную картину в стенах на Лесной.

***

                  Те же стены и цветы

Те же люди и стихи

Те же мысли и слова

Вслух!

      — Станислав Анатольевич, ну я не могу сегодня остаться, — Оля уже минут десять пыталась договориться с начальником, но всё без толку. Она, отмотав дневную смену, устала до жути, а её сменщице приспичило отпроситься с ночной. Начальник, недолго думая, нашёл подходящую кандидатуру, как ему показалось, в лице уже присутствующей Соколовой.       — А мне что прикажешь делать? — Звягин строго взирал на неё из-за стёклышек очков, — Нет больше вариантов, понимаешь? Нет их!       — В конце-концов, позвоните Ильину, он уже третий день выходной, а я второй день подряд на ногах!       — Ильин в отпуске.       — В смысле, в отпуске?! — подобное заявление Олю добивает окончательно. Они, что, все сговорились?!       Заведующий уже собирался уйти в ординаторскую, но остановился, вздыхая.       — В прямом! Взял за свой счёт, это всё? Или, может, тебе ещё его письменное заявление предоставить? — рука дёрнула двери на себя, открывая, но скрываться из поля зрения Звягин не торопился. На мгновение в его взгляде даже мелькнуло сострадание, которому, впрочем, Оля не поверила ни на йоту, — Соколова, я понимаю, мы все уже изрядно устали, и ты в том числе, но давай так: сегодня отработаешь в ночь — и потом три дня делай, что хочешь. Уговор?       — Конечно, вы меня потом снова вытащите на какой-нибудь ургент…       — Даю слово! — начальник уже тон повышает, терпение теряя. Оле не привыкать с ним собачиться, до сих пор не уволил, а сейчас, судя по всему, в его же интересах её удержать на рабочем месте, — Не вызову. Всё, иди работай, в отделении пациентов выше крыши, а мы с тобой здесь болтаем, — и удаляется из глаз её долой.       Оля, развернувшись, бросает взгляд на пост. Там уже Скрябина с Субботиной стоят, перешёптываются, но вот, подле них ещё одна фигура оказывается. И Оле становится ещё хуже от осознания, кто решил «почтить» её своим присутствием.       — Да вон она, — Юлька, как всегда, сдаёт её безо всякого сожаления, рукой показывая направление. Игорь оборачивается, натыкаясь взглядом на Соколову, и улыбка на его губах растягивается прямо пропорционально нарастающей Олиной злости.       Бегство не является выходом, хотя бы потому, что сплетни этих двух коллег её потом живьём во всех красках смешают, распространившись по отделению или даже по всей больнице. Косых взглядов Оле было предостаточно, а записывать в свою репутацию слово «трусливость» было ниже её достоинства.       — Ты что здесь делаешь? — практически шипит в лицо, стоит ему приблизиться, — Как ты вообще узнал, где я работаю?!       — О, это было несложно, — улыбка Игоря напрягается, когда он осознаёт всю степень Олиной взвинченности, — У тебя очень щедрый водитель, показал дорогу.       — Значит, ты теперь не только разбоями промышляешь, но и слежкой?       — С разбоями покончено, — твёрдо. Но Оля не верит, а даже если бы поверила — её это не интересует, — А со слежкой… ну, у меня выбора не было. Ты же отказалась вчера всё нормально обсудить, — аргументирует так, будто всю вину на неё одну спихивает.       — Нам нечего обсуждать!       — Говори потише, у тебя там на посту прелестные создания, ты же не хочешь, чтобы все подумали, что ты — истеричка? — Игоря, пожалуй, Олина реакция смешит, но Оля не намерена его развлекать вечно. Закончилось то время, когда она могла хоть как-то проявлять свою инициативу в отношениях с ним.       — Всё сказал? А теперь послушай меня, — Оля складывает руки на груди, отступая на шаг назад, когда Игорь касается её локтя, — послушай меня, — с напором повторяет, — всё то, что было у нас — давно закончилось. У меня новая жизнь, и у меня есть человек, которого я люблю. А тебя я оставила там, за порогом своего прошлого, это понятно? — достучаться пытается. Из последних сил, понимая, что ещё чуть-чуть и она точно проклянёт этот день, как и тот, когда встретила Игоря Фирсова, — И если я увижу тебя ещё раз, то поверь мне, одним таким простым разговором ты уже не отделаешься.       Игорь к лицу её склоняется, на ухо шепчет:       — Устроишь мне бурную ночь? Давай, я готов вспомнить молодость, — рука мгновенно обхватывает её ниже талии, а чужие губы вторгаются в пространство быстрее, чем она успевает среагировать. Оля пытается ударить Игоря, но тот с лёгкостью перехватывает её руку, заламывая за спину.       Поцелуй Оле противен, она изо всех сил старается вырваться, молясь о том, чтобы ни Субботина, ни Скрябина не покинули свой пост, решив завернуть за угол, где разгорелась эта жаркая сцена выяснения отношений с прошлым. Хотя и выяснять нечего, Оля знает, что не простит его.       Никогда не простит!       — Оглянись, — с издевательской усмешкой проговаривает.       Оля готова убить Фирсова при условии, что там стоят Юля с Любой, но её ожидания не оправдываются — хотя, лучше бы это были они.       Гриша смотрит на неё, сощурив глаза.       Оля хватает ртом воздух, чувствуя, что это не то, что залёт, это…       Это грёбаный театр одного актёра, который продолжается убийственно-сожалеющей фразой:       — Оль, а ты, что, ещё ничего ему не рассказала о нас? — Оля задыхается, в горле прорастает жуткий ком. Ощущение, как при астме, вот только в одну секунду она замерла и пошевелиться теперь не может, — Ладно, слушай, я — Игорь. Её муж, — глаза наполняются слезами и ненавистью, — Оказывается, пока меня не было в городе, она с тобой развлекалась?       Что он несёт?!       — Гриш… — Оля понимает, что дело нужно брать в свои руки, но не успевает, — Это не…       — Понятно, — Терентьев вздыхает, разворачиваясь. Оля за ним срывается.       — Гриш! — она остановить его пытается, догнать, но тщетно.       В спину прилетает едкое:       — На твоём месте я бы не относился так халатно к своей работе. Тебя ведь, кажется, оставили на дежурство, — и, развернувшись, Оля испытывает одно желание: сомкнуть свои пальцы на шее Игоря, стирая эту самодовольную ухмылку, — Он тебя не станет слушать. Мужик понятливый, сразу видно, быстро смылся.       — Какой же ты урод, — Оля не жалеет ни об этих словах, ни о том, что они расстались. Как она вообще могла влюбиться в этого эгоиста?! — Я тебя ненавижу, — она отдаляется от него, чувствуя, что ещё чуть-чуть и точно расплачется, — Проваливай куда хочешь, хоть на тот свет, иначе я охрану вызову, понял?!       — Да понял, я понял, — Игорь вздыхает, смирившись, что сегодня у них разговора не выйдет. Но, по крайней мере, он сделал уже немало — устранил соперника, — Успокойся ты, валерьянки выпей. Нашла из-за кого убиваться.       — Тебя забыла спросить, пошёл к чёрту!       И только когда Фирсов уходит, Оля наконец может позволить себе дать волю слезам, игнорируя появление Юльки и Любы. Те выглядят не менее шокированными от развязавшейся в отделении картины, но никаких вопросов задать не успевают — Соколова скрывается в сестринской, закрываясь там, а мгновение спустя до них доносится звук приглушённого рыдания.       Никогда не простит…

Люби меня, люби!

                  Не улетай…

Не исчезай…

Я умоляю…

***

      — Ты знала?!       Софа дёрнулась от внезапного резкого вопроса. Вокруг была темнота и она уже минут семь шла через гаражный кооператив, задумавшись о своём. Её ждал Серёжа и она, по правде говоря, могла бы поспешить на встречу, но планы снова спутало появление племянника Алика, примерно полчаса назад хлопнувшего дверьми на Лесной так же быстро, как и появившись.       И молчаливую просьбу Волкова она поняла правильно, не думая протестовать.       Обернувшись, Мальцева увидела уверенный и затравленный взгляд, удивившись таким двум разноплановым эмоциям.       «Из него получился бы хороший актер… вот только он не играет» мелькнула мысль в голове.       — Сань, — Софа знает, по какому поводу допрос, но выяснять отношения ей сейчас абсолютно не хочется. Чувствует, что должна этому парню объяснить, хоть как-то помочь, но понимает, что не может.       Что это изменит? Ничего. Ровным счётом никак не повлияет, прошлого не исправит.       — Я задал вопрос!       А тон-то требовательный. Если раньше Софа поражалась, в кого именно мог пойти Санька, то сейчас она отчётливо увидела в нём натуру Алика. Того Волкова, каким он был до предательства Вити и несостоявшейся поездки.       — О’кей, хочешь поговорить? Да, я знала, — Софе не остаётся ничего, кроме как руки сложить на груди, глядя на него в ответ и всем своим видом показать, что она не боится его выпадов в её сторону. В чём-то принимает, возможно, заслужила, но не собирается пускать на самотёк мимо ушей и глаз, — Почему не сказала тебе? На это несколько причин…       — Интересно, каких?!       Софа медленно выдохнула, пытаясь не повысить голос в ответ.       — Во первых, ты — подросток, который не контролирует собственные эмоции и идёт у них на поводу. Хочешь сказать, получи ты доказательства, что Алик жив, молчал бы в тряпочку? Да ты по любому дал бы Вите понять, что он под угрозой разоблачения, — Санька молчал, разжимая и сжимая губы, явно не находя, что противопоставить, — Во вторых, это была просьба Алика молчать. Он пытался тебя же уберечь, если ты этого не понял.       — Ага, а заодно и с тобой наедине побыть подольше! — зло выплюнул Рябинин, понимая, что, возможно, в будущем пожалеет о своих словах.       Софа хмыкнула.       — Тебе не кажется, что личная жизнь Алика — не твоего ума дело?       — А с каких пор ты стала частью его личной жизни?! — Санька разбушевался не на шутку, выговаривая накипевшее, — Эльзы только год, как нет, или вы за её спиной… — но так и не договорил, уловив взгляд Софы.       В нём не было никакой явной угрозы, нет, просто отчего-то захотелось заткнуться.       — Прикуси-ка язычок, пока не поздно.       — Алику пожалуешься?       — А ты сомневаешься, что я не смогу решить этот вопрос без него? Поверь, мне не хочется ссорится, но, видит Бог, если ты продолжишь в том же духе, то рискуешь очень сильно.       — Как будто я тобой дорожу!       — Согласна, мы не общаемся как друзья, — Софа кивнула, прикидывая в голове ход его мыслей и действий, — Но я ведь и плохого ничего тебе не сделала и не желала, а это, согласись, в наше время редкость, — Санька молчит, и Мальцева продолжить решает, — И на Алика ты зря обиделся. Ему сейчас, может, как раз и нужно, чтоб ты рядом был, а у тебя детство взыграло с обидами. Взрослые так себя не ведут.       — Откуда тебе знать, как они ведут себя? Ты, что ли, взрослая такая уже?       — Представь себе, да. И вообще, девочки взрослеют раньше мальчиков, если ты этого не знал.       — Великая философия, блин…       Софа взглядом его провожает, чувствуя, что теперь смело можно ждать чего-то неладного. Вот тебе и мгновение счастья, блин! Закончилось, едва начавшись.       — Дров смотри не наломай, философ!                   Люби меня,

Люби…