Обернись

            Деревья меняют листья,

Змеи меняют кожу.

Приходит циклон и ветер,

Меняет свое направление.

      Утром следующего дня Софе приходится себя заставить и поехать на базу. Она не была там с того самого дня, как узнала о смерти отца — поначалу с похоронами возилась, в Воронеж с Серёжей моталась, а потом, когда узнала, что Алик жив, то за три километра всё это обходила. С Витей пересекаться не хотела. Она и сейчас не горит желанием, но Волков её сам попросил об этом. Чтобы внимание лишнее не привлекать и раньше времени план «воскрешения» насмарку не выбрасывать.       Поэтому, сцепив зубы, Мальцева понимает, что роль ей отведена немаловажная, придётся ещё подыграть Вите в его дружбу.       На базе людно. Кто-то в машине копается, мотор или движок перебирая, кто-то оружие чистит, а кто-то в «танчики» рубится. Софа во всей этой суете перемещается незаметно, здороваясь с некоторыми афганцами. Взглядом цепляется за Гришу — тот стоит у окна в одиночестве, руки в карманах, а на голове извечная шапка.       — Привет, — Софа к товарищу подходит, подле него оказывается. Терентьев её голос не сразу слышит, приходится легонько коснуться чужого плеча, чтобы голова дёрнулась в сторону.       — Привет, — отвечает Гриша. Глазами по лицу Софьиному проходится, — Откуда такая красивая?       — Витя тебе ещё не рассказал?       — В общих чертах, — Терентьев хмурым выглядит. Чересчур расстроенным каким-то. Из-за неё что ли? — Ты тех отморозков не знаешь?       — Первый раз видела, — у Софы не возникает энтузиазма разговаривать о том, что случилось, куда более выгодным ей кажется тему перевести, — А ты чего нос повесил?       Гриша взгляд бросает в окно, завешенное полиэтиленом. Картинка расплывается, не позволяя чётко увидеть двор, но чёрная машина, на которой он приехал вчера сюда из больницы ярким пятном виднеется.       Минувшей ночью он так и не смог уснуть, всё думал, перебирал в голове моменты: слова, действия. Думал и не мог понять, что происходит.       Перед глазами всё ещё мелькала Оля, которую целовал этот не пойми откуда взявшийся… муж. Это было самым странным во всей ситуации. Если честно, Гриша бы ещё понял, что Соколова ему ничего не рассказала, но ведь у них был пикник с её родителями — и вот почему те молчали для него оставалось загадкой.       Откуда он взялся вообще, этот мужик? О котором непонятно теперь: знали на работе или нет? А, может, для Оли это всё было просто интрижкой, как это бывает зачастую? Когда отношения угасают, чувства притупляются. Этого мужа не было в городе, а тут ей Гриша подвернулся.       Подобный расклад казался слишком жёстким, но не поверить собственным глазам Гриша не мог, а на его глазах Оля целовалась с этим мужчиной. И чтобы там ни было, понятно одно: в её жизни это совсем не последний человек.       Гриша со школы с геометрией не дружил, поэтому весь этот образовавшийся треугольник хотелось выбросить за ненадобностью. Не по его эти игры все, да и телефон молчал. Соколова не пыталась с ним связаться, чтобы объяснить ситуацию, но, может, это и к лучшему. Вчера Гриша точно не стал бы её слушать.       «А сегодня? — спросил внутренний голос, — Сегодня ты согласился бы с ней поговорить?»       — Гриш? — от ответа сидящему внутри «я» спас голос Софы, осторожно коснувшейся его локтя, — Что с тобой?       Терентьев нацепил на лицо улыбку, которая выглядела какой-то расклеенной и совсем уж не жизнерадостной. Пытался выглядеть правдоподобным.       — Да устал, как собака, — о большем уточнять не хотелось. В самом деле, что он будет Софу грузить сейчас всей этой ситуацией? Да и, в подобных делах, как гласит древняя поговорка, советчики не нужны. Так что Гришаня понимает: ему самому во всём этом барахтаться придётся. Выплывет? Можно не сомневаться, но вот какой итог будет у всего этого?       Софа, кажись, понимает, что дело не только в усталости — за прошедший год научилась читать товарища, как открытую книгу, но в душу не лезет. То ли потому, что осознаёт — сам должен рассказать, то ли потому, что их уединение прерывают — грубоватый голос за их спинами вмешивается резко и холодно:       — Ну что, жить будет твой командир, — они синхронно оборачиваются. Софа судорожно вздыхает, задерживая от волнения дыхание, когда Демид приближается к ним, оказываясь ближе, — палец я ему вправил. Теперь он тебя зовёт, — взгляд его падает на Гришу.       Терентьев удаляется, кивая Софе головой в сторону кабинета. Место, которое командир их нынешний для себя обустроил. Мальцева, впрочем, не торопится уходить: замирает у окна, бросая взгляд на Демида. В окружении галдящих афганцев тот выглядит своеобразно, чуть морщась, словно от головной боли. Привык к своей тишине и клиентам, которые не особо разговорчивы. Но был среди них один, о котором не поинтересоваться не может.       — Как он?       Софа ловит себя на мысли, что всё-таки Алик привязался к Демиду. Да и он к нему, наверное, тоже. Как-никак, а целый год пытался из Волкова по кусочкам человека собрать.       — Уже лучше, — улыбка появляется на её лице сама собой, но тут же меркнет. Софа понимает, кто перед ней стоит, и от ситуации, которая сложилась между всеми, испытывает неловкость, — я спасибо хотела сказать, — благодарность из себя вырывает, — если бы не вы, неизвестно, чем бы всё закончилось тогда.       Демид не то хмыкает, не то фыркает, но маска непроницаемости даже не дрогнет на лице. Видимо, хорошо научился скрывать свои эмоции. Софа даже завидует этому умению немного. Ей бы так перед Витей сыграть…       — Главное, чтоб этот дурень не пустил все старания по одному месту, — взгляд у Демида острый, рентгеновский. Словно насквозь просмотреть пытается, до самых органов разобрать. Такие, как он, в людях разбираются, читают их, словно открытую книгу, но вот их самих прочесть мало кто может, — Смотри за ним в оба, раз так сильно любишь.       — Вы… знаете?       — Я уже достаточно пожил на этом свете, чтобы понимать, что между вами происходит, — Демид, конечно, от Эльзы не слышал о Софе ничего плохого, но незадолго до трагедии улавливал, что крестница его тревожная. И, наверное, всё на места встало теперь. Всё так, как должно быть при том раскладе, что случился. Одно жаль — Элю не вернуть, — и дураку понятно, что это взаимно…       Софа не знает, что ответить. А Демид и вправду слишком многое понимает.       — Думаешь, останься Эльза жива, он был бы с ней? — старик сам неожиданно задаёт этот вопрос, ожидая ответа.       — Тогда он бы в мою сторону и не смотрел.       — Он посмотрел в твою сторону ещё до того, как её не стало, — это та правда, от которой глупо убегать. Вся разница лишь в том, что тогда Эльза уговорила Алика уехать, но Демид со своих лет понимает больше, чем они, беспечная молодёжь, — Волков не смог бы там, не вывез бы. Пара месяцев, и взвыл бы без своих дружков, без своего привычного образа жизни. А вот Эльза бы сюда не вернулась, так что у них изначально было бы ни туда, ни сюда. Но она его любила, — это понятно всем. Последнее — то, в чём никто и никогда не сомневался, — и раз уж ты с ним, то сделай так, чтоб всё это было не бесполезно. Пускай бросит ту дрянь, на которой сидит — рановато ему валетом ложиться с моими клиентами.       — Он бросит, — Софа верит в то, что говорит. И знает, что готова помочь Алику, готова его поддержать.       — Не моё дело, но в подполье своём пускай на пенсии сидит, а сейчас самое время действовать. Бывай, — Демид уходит, не давая возможности вставить ответа. Софа смотрит ему вслед и мгновение спустя слышит голос Вити.       — Ну привет, подруга, — Павленко оказывается рядом. Мальцева вздрагивает, но быстро берёт себя в руки, — прости, не хотел напугать. Наконец-то ты к нам заглянула.       — Заглянула, — у Софы в голове мысли только о том, как она Вите всё выскажет, но пока что молчит. Играет в дружбу, подыгрывая в годичном спектакле по чужим правилам, — но времени в обрез, так что говори, чего хотел, и я пойду.       — Соф, у меня через два дня свадьба как бы, — Витя руками разводит, а потом внутрь кожанки ныряет, пытаясь выудить оттуда пачку сигарет и зажигалку. Протягивает Мальцевой добродушным жестом, но Софа отказывается, — и было бы неплохо, чтоб ты, как подруга, там присутствовала. Не чужие ж люди, в конце-концов.       Софа была бы рада пропустить этот праздник жизни, да вот только понимает, что причины для этого у неё нет. Тут либо идти, либо все карты раскрывать, и тогда вместо свадьбы у Вити будут похороны.       Полю жалко.       — Кстати, Ирка согласилась, чтоб ты свидетельницей была, — этой фразой Витя явно её насмешить хочет, — возьмём Гришаню в свидетели, может, чё у вас срастётся.       — Да нет, Вить, это ты загнул, — Софе это кажется бредом, от начала и до конца, — У него девушка есть, а у меня принцип. С теми, у кого есть дама сердца, не вожусь.       Витя дым выдыхает и снова сигарету к губам подносит, тягу делая. Едкое облако летит на Софу, растворяясь в воздухе.       — Ну на свадьбу-то хоть приходи.       И Софа понимает, что выхода у неё другого нет, хотя она бы с большим удовольствием провела бы этот день с Аликом.       — Приду.

Как плавно перетекают

Друг в друга зыбкие формы.

Похоже, ты и не заметил,

            Как совершил

Отречение…

***

      — Да блять… — Вовка ухватился за живот, едва не скорчившись в три погибели, как только поднялся с кресла. Ночка у него выдалась неспокойной, спасибо просроченной рыбе, которую бате выдали на работе вместо зарплаты. Вовка полночи с унитазом в обнимку провёл, а остальные полночи скоротал, слушая, как Санька ворочается на раскладушке рядом, не в силах уснуть.       — Чё, опять? — Рябинин хмыкнул, повернувшись к нему. Мешки под глазами явно твердили, что поспать Саньке этой ночью тоже не удалось, от силы на полчаса завалился, но во сне ему снова попадалась мать в обнимку с любовником, или дядька, который развлекался с Софой, не собираясь семье признаваться в том, что жив и здоров, — Может, тебе угля выпить, Вовк?       — Да в жопу этот уголь, я уже три таблетки сожрал, не помогает, — приятель скрылся за дверью уборной, наспех готовясь к очередному «прорыву» желудка. Санька в столь интимный процесс вмешиваться дальше не стал, пошёл на кухню, чтоб поискать хоть какое-то подобие нормальной еды на завтрак.       В холодильнике стояла банка скисшего молока; тарелка с той самой недоеденной рыбой — или порция была припасена для Вовкиного бати, который должен вернуться к девяти с ночной смены; небольшой кусок масла, замотанный в пищевую плёнку; да пара яиц рядом с небольшой баночкой, в которой плескалась зеленоватая жидкость.       Выбор был невелик, поэтому, достав яйца с маслом, Санька вооружился сковородкой и пустился в процесс. К тому моменту, когда Вовка вышел из туалета, на столе уже стояли две тарелки, по одному жареному яйцу. Хлеба, жаль, не нашлось, но всё лучше, чем гробить себя просрочкой.       — Ты извини, что я тут хозяйничаю.       — Да фигня, — Вовка подпёр стену плечом, глядя на стул и раздумывая, садиться или нет. Боялся, что опять скрутит, — Слушай, я чёт не очень хочу есть, ты мою порцию себе забери.       — Да ладно, может, потом захочешь, — Саньке было неудобно, и так он ночевал здесь, а ещё и объедать, последнее забирая. Хотя есть и вправду хотелось, вчера утром ведь дверью хлопнул дома, не завтракая, и весь день потом по улице слонялся.       — Ну если не съешь, в холодильник поставь, бате будет.       С завтраком Рябинин расправляется под взором друга. Вовка Саню глазами изучает, задумавшись о чём-то. Минут пять в тишине проходит, когда уже опустошив тарелку Рябинин спросить решается:       — Чего ты так смотришь?       — Куда ты теперь? — вопрос звучит максимально настороженно. Нет, Вовка, конечно, товарища приютить всегда рад, но сегодня случай был исключительный, он один куковал. А батя с ночной придёт и отсыпаться завалиться.       Санька и сам понимает, что ему где-то нужно новый ночлег себе найти. Он надежд напрасных не строил, проситься жить не пытался, но как таковых вариантов у него не было. Возвращаться домой он не хотел, а из вчерашнего рассказа, который он Вовке вывалил, особых путей не было.       — Не знаю, — честно отвечает, — Может, к Илюхе бы попросился, но у него бабка лютая.       — Может, к дядьке всё-таки пойдёшь? — Лукину этот вариант кажется не самым худшим. Родственник же. Тем более, давно не виделись, — Заодно и поговорите нормально.       Перспектива снова оказаться на Лесной Саню не прельщала, но с другой стороны, теперь, когда первая волна эмоций утихла, парень понимал, что рано или поздно ему придётся туда наведаться. Может, неплохо было бы уговорить его выйти из тени, начать как-то действовать, к семье вернуться, показавшись живым и здоровым.       Но вот то, что Софа узнала обо всём раньше и молчала, даже ни слова ему не сказала, задевает. Нет, конечно, они не друзья, но если посмотреть — кто вот так ещё знает всю правду? Рябинин мыслью задавался, может ли быть так, что Поля тоже знает? С одной стороны, она подруга Софы, от которой Мальцева могла не скрыть этот факт, но с другой — сестра Вити. И вот тут Санька даже не знает, чего ожидать. Закравшаяся мысль поговорить об этом напрямую с Павленко меркнет.       Если Поля не знает ничего, и Вите проболтается, то Саня действительно дров наломает нешуточных. Кто знает, что тогда брат её предпримет против его дядьки? А потерять его во второй раз не хотелось.       — В гараж, наверное, пойду, — у Сани других вариантов не остаётся, только домой придётся заявиться, чтобы ключи забрать, которые он вчера умудрился там оставить.       Рябинин взгляд на часы бросает— половина девятого. Значит, мать уже, скорее всего, на работу ушла, и дома его могут застать только отец с Викой.       — Ну смотри сам, — Вовке не хочется, чтобы приятель всё время жил в подобных условиях, но одно дело — говорить, а совсем другое — делать, — Сань, — и вот как раз о том, чтобы сделать, Вовка мысли отгоняет, принимая решение, что оно того стоит.       Друг уже собирался с места подняться, ретируясь из квартиры.       — Чего?       — Тут такое дело… В общем, помнишь того мужика с арбузами?       — Ну, — Саньке трудно забыть их попытку заработать на овощной базе, которая с треском разбилась о слишком наглое начальство Вовкиного отца.       — Короче, я бате вчера помогал арбузы эти отвозить на станцию, где тётки торгуют. Потом Илюха ко мне подскочил, мы уже назад своим ходом возвращались и… ну, короче, Женьку видели, — чего кота тянуть за хвост? Вовка рассусоливать не любит и не умеет, лучше прямо в лоб сказать, как есть.       Саньке, правда, эта новость в свете последних событий, ещё одним обухом по голове проходится.             И стоит лишь отвернуться,

А небо уже другое.

            И все, что казалось бесспорным

Поставлено под сомнение.

***

      Быстрые шаги, переходящие едва ли не на бег. Санька практически сразу сорвался от Вовки после услышанной новости — ноги несли его по улице, пока он перебегал от соседнего дома к своему.       Может, Женька сейчас смотрит в окно и видит, как он торопится? Может, понимает уже, что к ней? Может, она утром сама звонила или заходила к нему, но нарвалась на строгий ответ матери, что он ушёл из дома?       В голове у парня было множество вопросов, но самый главный заключался в другом. Санька уже оказался подле своего подъезда, бросив дежурное «Здрасьте, баб Мань, баб Тонь». Старушки с интересом изучали глазами торопящегося юношу, кивнув в знак приветствия. Санька с силой дёрнул подъездные двери на себя, проскакивая внутрь.       Лестница казалась невыносимо длинной, этажи тянулись один за другим, но вот, он уже стоит перед тридцатой квартирой и палец замирает над кнопкой дверного звонка.       «А что, если она вернулась не сюда?» закрадывается мысль в последний момент, но Санька отсылает её куда подальше. Он должен хотя бы проверить.       Секунда — и палец касается кнопки. На лестничной клетке слышно, как в квартире раздаётся знакомая трель — универсальный звук для всех жителей Советского Союза.       Санька чувствует, что его слегка трясёт и изо всех сил пытается угомонить дрожь. Не хватало ещё выглядеть краснеющей первоклассницей перед Женькой. За дверью раздаются шаги, мгновение — и ему открывают. На пороге показывается взрослая рыжеволосая женщина, в которой без труда можно узнать мать Жени.       — Саша, здравствуй, — она расплывается в улыбке, конечно же, узнавая соседского мальчишку, в компании с которым год назад дочь проводила время.       — Здравствуйте, — Рябинин кивает.       — Ты как узнал, что мы уже здесь? Тебе Женька рассказала?       — Да нет, — хотя, по большому счёту, эту новость Саня рассчитывал узнать от неё, — друг рассказал, что видел вас на станции вчера.       — Да, ты знаешь, мы такие вымотанные вернулись. Всё таки, хоть Германия — и прекрасное место, но дома лучше. Ой, чего это я на пороге тебя держу, ты проходи, — женщина в сторону отступает, открывая вид на коридор и кучу коробок, — только у нас тут ещё не все вещи разобраны, мы под вечер вчера вернулись…       — Да я тут постою, — Санька отмахивается, не желая мешать, — а Женя дома?       И, словно в подтверждении его слов, из глубины квартиры доносится:       — Мам, кто там?       — Дома. Женёк, иди, к тебе гость пришёл, — в ответ уже дочери последние слова адресует.       И Женя появляется быстро. Проходит через коридор к нему, замирая около порога. Санька смотрит на неё — подросшую за тот год, что они не виделись, с теми же рыжими кудрями, и в улыбке расплывается. Как бы там ни было, а она вернулась.       Санька скучал.       — Ну, молодёжь, вы пообщайтесь, а я пойду чайник поставлю, Саш, ты всё-таки проходи, не стесняйся.       — Мам, не нужно, — Женя отмахивается от чаепития сразу, — иди, отдохни, я сейчас приду, продолжим разбирать вещи.       Для Ирины подобная перемена остаётся непонятой, но всё же удаляется, позволяя им побыть наедине.       Женя, задержав взгляд на дверных откосах, поднимает глаза на Саньку спустя секунды три.       — Привет, — Рябинин решает первым поздороваться.       — Привет, — вторит ему Женя. И, спустя мгновение, добавляет, — не ожидала тебя увидеть… так скоро.       Саня зависает, изучая её лицо. Девчонка губы поджимает, хмурится и, кажется, совсем не рада их встрече.       — Да мне Вовка сказал, что видел вас, — поясняет. И чувствует себя каким-то дураком, который будто зря заявился сюда, — Жень… я, если честно, волновался, от тебя писем не было и я думал, что что-то случилось, или я как-то тебя обидел, что-то сделал не…       — Я тебе писала, — Женя его монолог обрывает, и голос её дрогнул всего на секунду.       Ступор накрывает его и единственное, что Санька может сказать, это краткое:       — То есть как?       — Вот так, — Женя смотрит ему прямо в глаза, и в её взгляде он без труда различает обиду, — но от тебя не было ни одного письма за последние три месяца. Так что я думала, что это у тебя что-то случилось, или кто-то случился, — намёк в её голосе слишком жирный и явный.       Санька замирает, не зная, что сказать и как себя повести. Он этого и боялся, что Женька про Лилю узнает. Но как? Откуда? Вовка с Илюхой не стали бы ничего говорить, сам он, запутавшись, признаться так и не смог, и… Вариантов не было.             А нимбы бледнеют и гаснут

И трепет по капле уходит

            Осталось совсем немного

И ты совершишь

Отречение…

      — Жень, я…       — Не стоит объяснять, всё и так понятно, — Женя не хочет копаться в том, что уже прошло и должно закончиться, только больнее себе сделает. Последние три месяца она и так заваливала почту письмами и проверяла, не пришла ли ей весточка от него. Женя устала и прекрасно понимает, что первая влюбленность у Саньки, по всей видимости, подошла к концу, — Хотя, мог бы сам написать, как-то по-человечески сообщить. Спасибо, что зашёл, но, думаю, тебе пора, — она закрывает двери прямо перед его носом.       Санька остаётся на лестничной клетке оторопело смотреть на глазок.       Что, чёрт возьми, происходит?

***

      Громко. Слишком громко. Софе хочется заткнуть уши от галдящих разговоров, а вместе с тем и глаза, чтобы не видеть жениха и невесту, таких, мать их, счастливых, что вместо приветствия хочется дуло пистолета навести и курок спустить. Каким чудом она сдерживает себя, и сама не понимает — наверное, надо отдать должное Серёже, который среди всего творящегося цирка знает, какие кошки у неё на душе скребут и поддержать пытается. Правда, приятель и сам выглядит не лучше — полдня хмурый, а улыбка, которая время от времени проявлялась на лице во время тостов, ничего общего с искренностью не имела.       Софа обводит глазами афганцев. Кто-то танцует, кто-то закусывает, кто-то на гитаре брынчит, несмотря на магнитофон с музыкой. Какофония звуков какая-то. Смех, шутки, перерывы на «Горько!», слащавые поцелуи Вити с Ирой — он едва не съедал её своим ртом, так что Софе казалось, не будь тут народу или будь в Вите чуть больше выпитого, нагнул бы свою жёнушку при всех, только так.       Помнят ли они Алика? Вспоминают ли о нём?       Алик… Софа бы с удовольствием сорвалась с этого праздника жизни к нему! Ей очень не хотелось идти на эту свадьбу, но просьба Поли перевесила её отвращение и злость. Как-никак, а подруга, хоть и старалась шутить, но тоже была поникшая, и Софа списывала всё на факт родства с Иркой, от которой после росписи брата теперь никуда не деться.       — С праздником тебя, Вить! — Гришаня был уже в ударе, выходя к мотоциклу, который припасли подарком афганцы, — Будешь теперь на мотоцикле гонять, как настоящий командир. Как Алик!       Вот уж кто точно его не забыл. Софа вздыхает, подпирая подбородок. Знал бы ты, Гриша, что командир твой жив, совсем другие слова полетели бы в сторону Вити.       Выражение лица Павленко меняется лишь на долю секунды на Гришиных словах, это замечают все, даже Поля, которая в принципе относилась ко всему происходящему очень скептически.       — Спасибо, парни, братья! — вырывается может и душевное, но такое пафосное. Народ галдит, пока Витя подходит к мотоциклу, аккуратно трогает его за руль, спидометр, сидение. Софе смотреть на это всё до омерзения противно, поэтому она пользуется случаем, выскакивает на улицу, чтобы покурить. Этим же моментом всеобщего кутежа, пьянства и галдежа пользуется и Поля, отдаляясь совсем в другом направлении. Она ни в коем случае не хочет портить этот весьма сомнительный праздник брату, но и смотреть на всё это сил нет никаких, да и ингалятор, что покоился в кармане неприятно жег изнутри. Не в прямом смысле, конечно, просто это было так… странно? Всё происходящее здесь казалось Полине каким-то сюром, не иначе.       Поля протискивается сквозь толпу людей, снова пустившихся в пляс, желая скрыться подальше. Музыка бьёт по ушам, и девчонка заворачивает за угол, поднимаясь по лестнице. Наверху какая-то смотровая площадка, музыка и галдеж доносятся и сюда, но уже не так громко. Опираясь на перила, девчонка стоит, глядя вниз, где все веселятся. Витя с парнями разливает очередные «по пятьдесят»; Кощевский поднимается из-за стола — видимо, вслед за Софой решает сделать паузу и перекурить; Ира скучающе перебирает вилкой салат, размазывая его по тарелке и подперев голову рукой.       Кто-то слушает песни, кто-то их горланит самостоятельно.       — Ненавижу свадьбы, — и хоть девчонке до этого дня побывать на подобном торжестве не доводилось, но если так празднуют все, то девчонка не горит желанием когда-то оказываться в списке гостей такого мероприятия.       Сзади внезапно раздаётся чьё-то кряхтение и Поля резко оборачивается. У противоположной стены стоит какой-то мужик, опираясь на трость. Кажется, она его не заметила изначально, а вот он её заметил и, пожалуй, был не прочь свалить по-тихому. Жаль, не вышло.       Старая рубашка в клетку, чуть длиннее привычной длины и, кажется, на размер или два больше; штаны такие же, джинсового цвета. Светлые и потёртые. На ногах красуются чёрные тапки — кажется, с нарядом гость особо не стал заморачиваться.       — Вы кто?       — Охранник, — отрезают в ответ.       Голос хриплый, от него мурашки по коже табуном бегут.       Не похож этот дядька на охранника. Слишком слабо выглядит со своей тростью. И догадка выползает наружу в Полиной голове.       — Вы… Алик?       Волков взгляд на неё поднимает.       — Допустим, — и в этом одном слове слышится «И чё? Побежишь сдавать?» — А ты откуда знаешь, как меня зовут?       — Я Полина, — и пазл складывается по кусочкам медленно, но верно. Софа рассказывала ему о ней. Сестра Витина, внезапно появившаяся у Павленко прошлой осенью. Мальцева с ней сдружилась, — Вы… вы сюда пришли, чтобы всем рассказать?       — Расслабься, — Алик не хочет портить свадьбу, если Витёк и должен ответить за своё, то не здесь и не сейчас, — посмотреть я пришёл.       Поля не знает, как реагировать. Во всей этой ситуации она чувствует себя, как меж двух огней. Стоят они вот так, напротив, переговариваясь, а сколько — не знает, но внезапно до неё доносится голос с лестницы:       — Поль, ты куда про… — Софа дар речи теряет, Алика видя перед собой. И весь её настрой, благодаря которому она держалась на этой свадьбе, летит к чертям собачьим, когда Волков на неё глаза поднимает.       Поле с Серёжей, ставшим свидетелями этой паузы, только и остаётся, что взгляды переводить с афганца на Мальцеву.       Гробовая тишина исчезает так же внезапно, как и появляется.       — Что ты здесь делаешь?       — Поздравить пришёл, — язвит.       — Значит, решился всё-таки рассказать? — спрашивает. И внутри такое чувство облегчения закрадывается, вместе с долей напряжения. Смешанное состояние. Что начнётся прямо сейчас?       — Я, конечно, понимаю, что мой голос вряд ли учитывается, но давайте не будем превращать свадьбу в выяснение отношений, — да, Поля не в восторге, что Витя женился на Ирке, но он по-прежнему её брат, — У вас ещё будет время.       А Софа по взгляду Алика понимает, что он и не собирался ничего выяснять. И ей вдруг от этого даже проще становится.       — Она права, — соглашается таки. Для виду, — Ладно, чё. Гуляйте, празднуйте. Тост там толкните… от души, — разворачивается, на трость упираясь, пару шагов всего успевая сделать.       И у Софы внутри рвётся всё от той горечи, которой его слова пропитаны.       — Подожди, я с тобой, — и даже если глазами Алик мог бы возразить, то на словах ничего не ответил. Будто смирился. И Софе показалось, что в этом его молчаливом согласии, пусть и с нотой протеста, билось что-то очень важное для неё.       Что-то, что промелькнуло в глубине всего на мгновение, когда он посмотрел на неё.       На улицу они выходят через задний ход вчетвером. Алик взгляд на мотоцикл бросает. Его мотоцикл, на котором он разъезжал, стоит до сих пор на том самом месте, где он его в последний раз оставил. Как памятник какой-то.       И, не спрашивая, в его сторону удаляется. Софа на мгновение оборачивается к Поле и Серёже, идущими за ними.       — Если будут спрашивать, придумайте что-то, — просит, — и не говорите, что Алик был здесь.       Поля кивает, а Серёжа отвечает:       — Езжай и не парься.       И что-то тёплое, такое воодушевлённое в душе расцветает. Софа в один момент Серёжу обнимает, оставляя вдобавок едва заметный след от помады на щеке. Поле рукой салютует и, развернувшись, подбегает к мотоциклу, на котором Алик уже сидит, готовый ехать, но всё же её дождавшийся.       Запрыгивает сзади, обхватывая его со спины, и тотчас они с места срываются, уносясь от базы как можно дальше, оставляя после себя две одинокие фигуры, смотрящие им вслед сквозь скопу пыли и песка.       — Ты её любишь, — Поля произносит это неожиданно и резко. И этим «любишь» явно не подразумевая многолетнюю дружбу.       Серёжа мог бы послать девчонку, которая ему никогда не нравилась и доверия не вызывала. Слишком острая на язык. Вот только теперь что-то изменилось в его отношении к Поле. Быть может, именно Софа послужила тому причиной, стала их связующим звеном, ради которого они нашли общий язык и возможность переносить друг друга.       Серёжа ради Софы вообще на многое готов. Даже на своё пребывание за бортом во френдзоне.       — А она любит его, — отвечает коротко и ясно, тем самым избавляя от следующего вопроса «почему ты рассказал ей?»             А есть ли на свете цветы, что не вянут,

Глаза, что на солнце глядят и не слепнут?

            И есть ли на свете те дивные страны,

Где нимбы не гаснут,

Где краски не блекнут?

      Всё и без того понятно. Нет у Серёжи шансов, ни единого. А последнего он сам себя лишил. Жалеет ли об этом? Самое смешное, что нет. Ни капли. Потому что в глубине души, сколько бы он не лелеял мысль быть для Мальцевой не просто другом детства, всегда знал, что Софа никогда его не выберет сама. И дело не в Алике. И не в нём, и не в ней.       Просто так сложилось.       Нет любви.       И счастья тоже не было бы такого, как с Волковым. Кощей ведь не слепой, видит прекрасно, как глаза Софкины засияли от одного вида афганца.       Правильно он всё сделал, не пытайтесь переубеждать.       Пра-виль-но.       Может, ему это где-то зачтётся? Может, встретит кого-то, с кем получится счастье?..       Поля не знает, что тут скажешь. Плечами пожимает только, понимая, что слова-то и не нужны. Лишними будут.       — Ладно, — Серёжа смахивает эту пелену молчания, неудобного, колючего и такого непривычного рядом с этой девчонкой. В глубине души даже чувствуя благодарность за то, что она не сыплет речами поддержки в его адрес и всяческими убеждениями. Это так не работает, а притворяться он жутко не любил, — Иди, пока тебя брат в розыск не объявил.       — А ты?       — Иди, догоню, — Поля всё-таки уходит, снова бросив на него взгляд не то уважения, не то сочувствия, а Серёжа, достав телефон, набирает незабытые цифры. Гудки заканчиваются после четвёртого.       — Алё, — бодро отвечают ему на том конце провода.       — Дядь Стёп, привет, это Серёжа.       — Ну здорова, племяш! Неожиданный звоночек, конечно, сто лет тебя не слышал. Ты там как, по делу звонишь или в гости собрался?       — Ну вообще и то, и другое, — Серёжа долго думал над этим вопросом и, наверное, принял для себя единственно верное решение в сложившейся ситуации, — у меня к тебе вопрос один, или даже, скорее, просьба…

***

      Лиля нервничала. Уже два дня Санька не выходил с ней на связь. Она звонила ему домой, пытаясь связаться, дважды — но оба раза потерпела фиаско. Один раз трубку никто не поднял, а во второй на том конце провода появился дядя Фёдор, Санькин отец, который сообщил, что Саша ушёл из дома и сейчас не живёт с ними.       Девушка ждала, что он объявится, даст о себе знать, но за прошедшие сорок восемь часов её надежды не оправдались. Поэтому, собрав волю и решительность в кулак, Грачёва решила наведаться в одно-единственное место, где, как ей казалось, она могла найти Рябинина.       Гаражный кооператив никогда не нравился Лиле, но после Нового года она испытывала к нему трепетные эмоции. Именно здесь Санька её поцеловал, и она встречала с ним праздник, будучи в одной компании с ребятами. Хотя, по правде сказать, Лиля так и не нашла с кем-то из них дружбы, но хотя бы была рада тому, что они не гнали её прочь.       А ещё Лиля думала о своём поступке. Без сомнения, она повела себя ужасно, но, с другой стороны, в любви, как и на войне, все средства хороши. Или не все? Может, она перегнула палку?       Илья, повстречавшийся ей по дороге, честно поделился своими соображениями: в город вернулась Женька, и поэтому Саня сейчас ото всех отгородился. Но, если верить словам одноклассника, они не общаются. Лиле, впрочем, конечно же, от этого было не легче.       Она остановилась напротив нужного ей гаража, взвешивая в голове всё, что надумала за эти дни.       Постучав несколько раз, Грачёва выдохнула и спросила:       — Сань, ты здесь?       В ответ прозвучала тишина.       — Саш, — Лиля позвала снова, дёрнув ручку на себя. Дверь поддалась, открывшись. Девушка осторожно зашла внутрь, переступая порог.       В гараже было темно. На ощупь рука дотянулась до выключателя и лампа, свисающая с потолка, загорелась. На стены упал слабый желтоватый свет.       На небольшом диванчике, не разложенном толком из-за малого количества места, лежал Санька. Глаза его были закрыты, он укутался в какой-то плед. Очевидно, несмотря на то, что сейчас лето, ночью было прохладно, а прошедший накануне дождь тепла не добавлял.       Лиля села в кресло рядом, скинула с плеч рюкзак, не решаясь его разбудить. Даже во сне Санька хмурился, подперев голову рукой — как таковой подушки в гараже, видимо, не нашлось.       Взглядом она обвела помещение. На столе лежал завёрнутый в пакет бутерброд. Холодильника здесь не было и навряд ли у Саньки была возможность хранить какую-то более долговечную еду. Лиля вздохнула и достала из рюкзака замотанные в фольге котлеты и судочек с жареной картошкой. Ещё теплые. Поставила на стол рядом с бутербродом и снова посмотрела на Саньку.

      — Значит, вы тут уроками занимались?       Вика Рябинина слишком любознательна для своих лет, это уж точно.       — Тебе-то что?       — Мне — ничего, — плечами пожимает, — Ты только поаккуратнее с ним. А то мало ли, придётся потом тебя из депрессии выводить. Санька в Женьку влюблён, у тебя никаких шансов.

      «Санька в Женьку влюблён, у тебя никаких шансов» эта фраза звенела в её голове уже множество раз, но Лиля упорно не хотела верить и отказывалась замечать.

— Пословицу про третьего лишнего слышала? — Допустим. — Роль свою в отношениях с Рябининым сопоставить, надеюсь, не составит труда? — лукаво усмехается. Лиля прищуривается, ответную улыбку растягивая, — Не думаю, что от твоего любопытного личика ускользнуло то, что у Саньки девушка есть. Так что лучше тебе уйти в сторону, пока не поздно. — Не думаю, что тебя это должно волновать. Это наше с ним дело.

      Но вот все вокруг почему-то, так или иначе, считали, что они совершенно не подходят друг другу.       Положа руку на сердце, Лиля знала, что, если бы Женя эта никуда не уехала, Санька бы в её сторону и не смотрел. Она бы сама, наверное, не пыталась обратить его внимание на себя, но, раз так вышло, то, может, он Жене своей не так уж сильно и нужен был?       Если она уехала, если оставила его…       «А потом письма ему писала — тоже из-за того, что не нужен был?» внутреннее «я» добивало похлеще окружающих, и Лиле хотелось заткнуть уши, лишь бы не слышать эту совестливую речь.       Перед глазами возник момент, как Санька ей предложил научить его курить у гаража в новогоднюю ночь.

— Ты чего? Если не нравится, выкинь её, не мучай себя, — посоветовала Лилька, ловко перехватив Санькину руку, но он оказался проворнее, притянув девчонку к себе поближе, в губы впиваясь. Поцелуй вышел скромным, можно сказать, почти целомудренным, но со стороны Грачёвой это казалось так дерзко и решительно, что её захлестнули эмоции. — Я слышал, поцелуи от плохого настроения помогают лучше, пойдём, — Санька подмигнул ей и выкинув тлеющую сигарету в скором потащил её в гараж, где уже во всю веселились и танцевали ребята.

      Поцелуй с ним оказался и правда лучше любой сигареты. Лиля помнила то трепетное ощущение, когда почувствовала его губы на своих и впервые осознала, что действительно влюбилась. Поверила в то, что у неё есть шанс на взаимность.

Губы Грачёвой целуют его, и Саня отвечает на поцелуй, поддаётся этому порыву, непонятно откуда взявшемуся в груди. Поцелуй из робкого перерастает в более стремительный, и в тот момент, когда рука Лили касается пуговиц на Санькиной рубашке, Рябинин отстраняется. — Ты чего? — Сань, я тебя люблю.

      Лиля призналась ему, но ответного признания так и не дождалась. И сейчас в её голове всё разрывалось на части: может, это зря? Может, у неё нет надежды? После возвращения Жени Саня словно позабыл о ней.       Лиле плохо без него, вот только теперь, когда она понимает, что плохо ему, её начинает разъедать по кусочкам совесть. Наверное, она не могла представить себе, что это будет так сложно.       Когда она решилась вмешаться в их отношения и встать между ними, Лиля была убеждена, что делает правильно, и так всем будет лучше: Женя не вернётся из Германии — потому что, какой человек в здравом уме променяет заграницу на их захолустье? — а Санька останется здесь, с ней. И со временем они забудут друг друга.

И каждый импульс подвержен

            Невидимым превращениям.

И каждому атому счастья

            Отмерен свой срок заранее.       Но Лиля ошиблась. У неё ничего не вышло, и её план провалился. Именно из-за неё теперь Санька страдает.       — Лиль? — из раздумий её вывел его голос. Санька приподнялся, глядя на неё сонными глазами, — Ты чего здесь?       — Я к тебе пришла, — отвечает девчонка, паузу выдерживая, — слышала, ты из дома ушёл. Еды принесла, — на стол кивает.       — Спасибо, — Санька чувствует себя неловко. Он за последние дни о Лиле, если честно, думал немало. Но ни с Женей, ни с ней так ничего толком и не прояснил.       — Сань, я…       — Лиль, — Саше сейчас совершенно не хочется разговаривать с кем-то. Особенно на тему его любовного треугольника, хоть и Женя, и Лиля имеют право знать, но что он может им сказать?       Рябинин винит только себя. Потому что запутался. Заигрался. Можно сказать, за двумя зайцами погнался, и неудивительно, что при таком раскладе сам же у разбитого корыта остался.       — Давай… давай потом, ладно? Сейчас не лучшее время.       — Но…       — Пожалуйста, — с лёгким нажимом. Сане неприятен весь этот разговор и тот факт, что он сам от него сейчас уходит, — я тебе позвоню и мы встретимся и обо всём поговорим. Но не сейчас.       Лиля замирает. Под таким взглядом Саньки, жалобно-колючим, ей хочется сквозь землю провалится. На ватных ногах к выходу подходит, спиной к нему разворачиваясь.       — Лиль, ты извини, просто… я не в том настроении, правда, — в спину прилетает.       И прежде чем Лиля сама себя остановить успевает, чтобы ещё раз всё обдумать, с губ срывается:       — Сань, все письма — и твои, и Жени, у меня.

***

Несколько дней спустя

      Софа не ожидала увидеть Витю своими собственными глазами снова хоть когда-нибудь в жизни после того, как Алик рассказал всё афганцам. Думала, что он уже свинтил из города к чертям собачьим, а оказалось нет, остался. И, наверное, был последним дураком, дожидаясь её в подъезде, чтобы поговорить. Но на самом деле просто знал, что сегодня Гриша сюда не сунется, по графику у него дежурство на базе, а она, если повезёт, придет переночевать.       Вот только не факт, что в появлении Софы было хоть какое-то везение для Вити. Мальцева могла с этим на раз-два поспорить, несмотря на то, что у Павленко была надежда: она ничего не знает.       Но как тогда объяснить всё, что было в последние несколько недель?       Эти сбрасывания звонков, избегание встреч, холодность, отчуждённость, предсказывающие скорое… отречение?       — Какого чёрта ты здесь? — нет, это уж точно не назовешь гостеприимным приветствием. Взгляд Софы острее лезвия ножа, и Вите не по себе от этого.       Знал, что презирать будет.       Пора, значит, получать за свои прошлые грехи.       Как говорят в народе, ничто не вечно. И всё тайное рано или поздно становится явным.       Увы!..       — Соф, я могу всё объяснить… — произносит он, лишь надеясь на то, что его выслушают, но все надежды рушатся молниеносно, стоит сделать всего полшага на встречу.       — Стой там, где стоишь, иначе я за себя не ручаюсь! — у Софы, конечно, есть ТТ, но ей бы ой как не хотелось его использовать. Всё таки, не убийца. Не такая, как он. Хотя…       Интересно, суд оправдал бы её, узнав, кто он и что натворил?       — Стою, — только и произносит Павленко, догадываясь, что шаг вправо или влево будет равноценен команде к расстрелу. А она всё же достала ствол и щёлкнула затвором.       — Ты мне врал. Всё это время смотрел в глаза и врал… — взгляд её на секунду стал потерянным, но быстро сменился жёстким.       — Ты выслушай меня только. Я не хотел его убивать, и Эльзу тоже, я в сердце не стрелял даже…       — Заткнись! Ты права не имеешь имя её произносить, понял? — шипит практически. Как змея, которая может ужалить. И Софа сделает это, если Павленко приблизится к ней ещё хотя бы на сантиметр.       Без предупреждения.       — Я её не убивал…       — Ну да, всего лишь под ствол подвёл, — ехидно так бросает. Но голос её звенит сталью. И никаких весёлых ноток там подавно уже не осталось. Сгнили. Для него — уж точно.       Ей просто ради интереса… В какой момент всё рухнуло? Тогда, когда она познакомилась с ним, с Аликом — всё уже было предрешено?       — Это был охранник Зураба.       — Мне плевать на твои отмазки! Ты там был и стрелял в Алика. Он чуть не умер из-за тебя, я считала, что его нет из-за тебя, и Эльза умерла тоже из-за тебя. Ты… Ты предал не только их, но и меня.       Витя молча слушал её, не смея перечить.       Потому что это правда. Пусть и больная, но так есть на самом деле. Он предал.       И то, что совесть грызет его за это изнутри вовсе не значит, что он заслуживает на чьё-то прощение, но он ведь не хотел терять Софу, как подругу.       Он всё для этого делал…       — Перечеркнул всю дружбу одним махом ради своей собственной жалкой шкуры…       А ей тоже было больно. Она уже не раз вспоминала, как он помогал ей, когда были проблемы с жильём или ещё с чем, поддерживал, а что теперь? Это всё фальшь? Он никогда не дружил с ней по-настоящему, потому что нормальная дружба не строиться на лжи. Такие, как он, вообще умеют дружить?       В конце-концов, нервы не железные и Мальцева холодно выдаёт:       — Сейчас ты выходишь из подъезда и валишь на все четыре из города, а лучше из страны, — у Вити глупое дежавю, но он молчит, — И не дай бог тебе попасться мне на глаза ещё раз. Считаю до трёх, а дальше стреляю без предупреждения. Раз…       — Софа…       — Два! — рука её дрожит, но она не промахнется. Они оба это знают.       Софе хочется отвернуться и не смотреть. Не видеть, не слышать и никогда не знать его.       И Витя уходит, понимая, что здесь нет места объяснениям. Уходит как можно скорее, пытаясь сбежать даже не от пули, а от самого себя.       Дурак!       Сам всё просрал…       А Софа на лестничной клетке замирает, пытаясь бешено бьющееся сердце угомонить, и вытереть собирающиеся в уголках глаз слёзы. И какой идиот сказал, что всё, что не ломает, нас делает сильнее?       Её уже в который раз сломали…             А есть ли на свете цветы, что не вянут,

Глаза, что на солнце глядят и не слепнут?

            И есть ли на свете те дивные страны,

Где нимбы не гаснут,

Где краски не блекнут?