Обернись

      Не тонуть, не тонуть, не тонуть, а плыть             По течению, против — уже не суть,

Плыть и плыть, не тонуть, не тонуть, не стыть,

Ухватившись за тонкую чувства нить

      Внутри у Софы буря поднимается, самых, что ни на есть, различных чувств. Первое, что она испытывает, увидев Алика Волкова — радость. Живой он, живой! Сидит рядом с ней, дышит, смотрит, разговаривает, пусть и с неохотой. Второе — злость, схожая на самую настоящую, почти что детскую с упорством обиду за то, что не сказал. Не объявился раньше, ни словом, ни делом, давая понять, что незачем убиваться и винить в чём-то себя. А она ведь винила. В том, что потеряла, казалось бы, ещё одного человека, своего человека, если не сказать, что самого дорогого.       Мальцева боялась себе признаться в том, что чувства к нему у неё действительно были. И хуже всего, что она держала их в узде неосознанно, ради того, чтобы Эльза прекращала смотреть на неё, как на врага народа, и чтобы Алик… Был счастлив? Бред!       Но ещё больший бред — заикаться об этом сейчас, когда они сидят у её могилы и разговаривают, хотя разговором это сложно назвать — односложные реплики и больше молчания, воцарившегося после первых нескольких минут совместного времяпровождения. Она и представить себе не могла уже, что увидит его, но теперь, вопреки всем плачевным прогнозам, Мальцевой хотелось верить в лучшее. Даже несмотря на то, что сам афганец, кажется, придерживался другой позиции.       — Погоди ты гнать лошадей, — определять ориентиры ему сейчас в разы труднее, а потому её обороты сбавить пытается, с небес на землю опуская одной фразой, — Свиделись и свиделись, забудь.       — В смысле «забудь»? — переспрашивает она, глядя на него. Он сейчас шутит?       Алик на неё не смотрит, взглядом врезается только в могилу Эльзы. И стыд испытывает, оттого, что на глазах его слёзы проявляются.       — В прямом, — носом шмыгает, пытаясь незаметно рукавом глаза протереть. Подводится на ноги с трудом, опираясь на трость, — Я для всех мёртв, а мертвецам негоже воскрешать…       И уйти пытается. Шаги делает, стараясь как можно быстрее скрыться. Вот только не выходит у него, учитывая его травмы и резвость Софы, которая не намерена так просто взять и отпустить.       — Алик, ты издеваешься? — спрашивает, обогнав и дорогу преградив. Она не даст ему уйти, вот просто не позволит. Костьми ляжет, а Волков останется. И, может, так же будет на её могилу приходить, как к Эльзе.       Типун Софке в голову за такие мысли.       — Разве похоже? — с ироничной усмешкой. Полу-живой такой.       — Послушай, — а вот и тон её командирский подъехал, которым она обычно мозги вправляла. Он не забыл это. Сам попадал под это, Эльза тоже. Вот только сейчас Алик смысла не видит ни в этом тоне, ни в её стараниях. Эльзы нет, а его похоронить должны были рядом с ней, ну, или в крайнем случае, в долбанном озере, куда машину сбросили Витек с головорезом Зураба, — Мне не пять лет, чтоб забыть! И я не ребёнок, который пойдёт у тебя на поводу, ты вообще не соображаешь, что творишь. Ты выжил, Алик, а мы все мучались, думали, тебя нет, я, Санька, племянник твой, между прочим, семья твоя с ума сходила, они до последнего не верили и разрешение не подписывали, чтоб мёртвым тебя не признавать! На базе все в шоке были, поверить не могли, про Витю я вообще молчу, на него смотреть было больно! — Алик в землю смотрит, а Софа его за грудки хватает, совсем слегка, но этого достаточно, чтобы он голову поднял, — Нет, смотри на меня, я с тобой разговариваю! Хожу к могиле Эльзы почти каждый день, оплакиваю её и тебя, а тут выясняется, что ты жив, и теперь, после всего, что пережила я, что перенесли остальные, ты вот так просто сейчас мне говоришь «забудь»?!       Их зрительный контакт прерывается спустя секунду по инициативе Волкова, и Софа едва сдерживается от желания врезать пощёчину, до того ей больнее и обиднее становится, что он так поступает.       Чем они все заслужили это? Чем заслужила это она?       — Знаешь, что? — терпение у Софы не железное. Когда-то она отца пыталась вытащить из подобной ямы, а теперь, когда ещё и Алик её посылает, то, видимо, стоит подумать о себе и перестать носиться за всеми, словно угорелая, пытаясь спасти или помочь.       Хватит с неё! Своё уже помогла…       — Ты просто трус и слабак!       — Всё сказала? — и голос надтреснутый такой. К дежавю взывал бы, но Мальцева уверена, что это не тот Алик, что в их первую встречу. Тогда он ей такие же слова произнёс, когда она наедине ему зарубила свою правду про него, как афганца.       — Эгоист! Люди тебя любят и ждали, верили, а ты этого не ценишь, потому что оно тебе, судя по всему, по фигу! А я, хочешь или не хочешь, всё равно расскажу всё! Твоя семья по крайней мере имеет знать, начну с Саньки, как думаешь, он тебя простит, когда узнает, что ты и объявляться не собирался?! — Софа разворачивается, а Алик и шагу не ступает, тростью её ударяя по ноге.       Толку ноль, Мальцева всё равно шагает, будь здоров. И то ли он за ней гнаться не хочет, то ли её речь в нём броню пробила, но Волков произносит в такт хрусту веток под её ногами:       — Это Витя, — Софа останавливается, но не оборачивается, пытаясь понять, что он имел ввиду. Долго гадать не приходится, — Он предал меня. Стрелял в меня и убил Эльзу с головорезом Зураба.       Мальцевой кажется, что ноги её ватными стали в один момент. Так и упасть можно, равновесие потеряв, но подошвы точно приросли. Обернуться выходит с трудом, как и на Алика посмотреть, у которого в глазах целый океан боли плещется.       Утонуть можно. И Софа тонет.       Или ты, сомневаясь, дурак, опять солги

У любви тридцать семь оттенков, пять сторон

У любви, родной, не назвав пароль

            Не напросишься силы, чтоб среди реки

Не тонуть…

      Алик взгляд прячет. Самому кажется, что утонет. Как тогда, в реке, барахтаться будет. Только в этот раз не факт, что выплывет.       Какой-то мудрец однажды сказал, что предательство — это копьё, заострённое с двух сторон и, что ранит оно не только жертву, но и самого предателя. И вот судя по глазам Софы Алик мог понять, что оно ранило. Сколько же лапши ты ей навешал, Витёк, пока она, уши развесив, верила тебе? Другом своим считала.       — Что ты сейчас сказал? — словно не своим голосом повторить просит. И на мгновение Волкову кажется, что ударят его за такие слова. Но дважды два по триста разъяснять он не в силах.       — Правду я сказал.       А если не поверит, то и хрен с ней.       На секунду ему и правда показалось, что не поверит. А Софа в эту секунду умерла хрен знает какой раз и снова воскресла. Один друг предал, а второй жив оказался.       Что ж за чертовщина-то в её жизни творится? И настанет ли всей этой череде безумств хоть когда-нибудь конец? Так ожидаемый ею ещё с восемьдесят седьмого.       Мальцева первой расстояние, разделяющее их, разрывает. Подходит почти что вплотную, но на шею не спешит бросаться. Смотрит. И Алик взгляд на неё в ответ не поднимает, точно этим своим одним действием намекает: не жди пощады. Он уже давно мёртв. А мертвецы не должны воскресать. Это ты живая. Живи и дальше.       — Алик…       — Соф.       «Не надо оно тебе» — виднеется в его глазах, когда он таки смотрит на неё. Опять.       «Дай мне самой решать» — и ведь, упёртая же, не сдаётся.       Да и надо ли, раз столько пережила? Уже и не надеялась, что будет вот так рядом с ним стоять, дыхание его чувствуя.       — Послушай меня, — нет, она даже не просит его. Умоляет. Когда она в последний раз просила кого-то настолько отчаянно, как сейчас? Софа уже и не помнит. Но точно знает, что в жизни её был лишь один человек, способный сравниться с Аликом по важности. По занятому в её сердце месту. Слюну сглатывает, руку поднося к его плечам. И, улавливая всё то же предостережение во взгляде, коснуться и боится, и хочет одновременно, — Не отталкивай меня.       Волков завис. Стоит и вслушивается в её слова, в её дыхание, и понимает, что каюк ему светит. Точно так же, как и свет в конце тоннеля, когда его старик штопал.       Патологоанатом хренов. Неужели оно стоило того, чтобы вот так сейчас стоять и дар речи терять?       И всё же Алик боялся ответить самому себе, что да.       Скорее, язык бы отрезал.       В сторону дёргается, обойти собираясь, вот только ему не дают этого сделать, последние концы к отступлению обрубая.       — Пожалуйста.       Софа плеч его касается. И в следующую секунду в объятия свои заключает.       А могила Эльзы по-прежнему за его спиной, и Алик первый об этом напоминает.       Софа, не верящая в Бога, молится: не отталкивай…       — Я всё сказал, — в самые губы ей произносит. Отрезвить пытается. И непонятно, кого больше, себя или её, но считает это правильным.       Мальцева осекается.       А Алику этого не хватало. Объятий. Вот только осознаёт, что не надо оно ей. За таким, как он, ходить.       Почему он должен отвечать на её вопросы? Почему он должен стоять рядом с ней здесь, рассказывать, что произошло на самом деле?       Не должен ведь, по большому счёту.       Он ей этого не должен, как и она ни черта не должна ему.       — Ты не хочешь, чтобы я была рядом, — делает свой вывод Софа.       Вот же, женская логика. Разве он это говорил?       Хотя, постойте. Да.       Это.       — Так будет лучше для всех, — снова свою теорию гнёт, против которой у Софы нет приёма. Лом один. И сейчас он в руках Волкова. Во взгляде, если быть точным, и в тоне голоса, пропитывающегося льдом за одну-единственную мили-секунду, — Надеюсь, ты меня понимаешь.       Софа понимает, но ничего не может с собой поделать. Теперь, когда он рядом, отпускать совсем не хочется.       Выдаёт резче:       — Пойдём, — сама от себя не ожидая, что закончит начавшееся. На паузу поставит, — Я тебя провожу, — и это новый смешок вызывает. Чего-чего, а провожать Волков себя девушкам ещё не позволял. Негоже как-то. Наоборот должно быть, нет разве? — Имей ввиду, я быстро бегаю, а ты травмирован, — напоминают. Вот так обыденно, точно о погоде рассказывают, забывая где-то фразу про зонт, который надо бы взять.       Тучи-то сгущаются. Неровен час — рванёт.       — Может, мне тебя ещё на чай в знак благодарности пригласить? — язвительностью пылает. Скрыть пытается, что щёки его румянцем зальются, как у какой-то школьницы. Позору не оберёшься.       — А ты знаешь, — Софа внезапно нотку лукавства включает, делая вид, что её абсолютно не смущают его унылые речи, — Не откажусь.       — Заноза ты, — бросают ей, начиная двигаться, — В моём седалищном нерве…

***

      Скутер она видит сразу же, как только на улицу выходит. Алика оставляя наедине со своими мыслями, и самой обдумать решается.       Но на прощание твёрдо бросает, что ещё увидятся. Теперь Волкову нет смысла сбегать от неё.       — С новым годом, Софик, твою дивизию! — вещает Витя, уже поддатый, — Гришаня, эу! — знак товарищу подаёт, который от своего яства отрывается, губы салфеткой вытерев и подходит к ним, улыбается.       — В общем, подруга, мы решили подарить тебе то, что ты сможешь угнать в любую секунду, и за это на тебя никто не кинется.       — Вы, что, лошадь приволокли? — Софка усмехается, пытаясь взглядом найти что-то в округе, давшее бы малейшую подсказку.       — Лучше, — Павленко лыбится, словно кот мартовский, а после орёт, глотку срывая на зависть своей Ире, которой происходящее явно не по душе, — Гошан, завози!       Обернувшись спустя секунду, Мальцева взглядом на скутер натыкается. Чёрный. Перевязанный какой-то алой лентой.       Садясь на скутер, Софа поднимает взгляд на окна второго этажа.       Те самые окна квартиры, где она только что с Аликом кофе пила и разговаривала, переубедить пыталась. Волков стоит, глядя на неё и разрушая всяческие мысли о том, что всё это только снится.       Пристально так смотрит, и от взгляда этого всю душу выворачивает, а потом уходит от окна, как бы команду давая.       «Уезжай, Софа, уезжай.»       Она с места трогается. На базу не заезжает, полночи по городу катаясь. На набережной. Затем по трассе вдоль леса. Того самого, где озеро находится, куда Софа в детстве с братом купаться ходила, и где машину Алика несколько месяцев назад видела.       И курит. У Софы почти вся пачка сигарет растрачивается в размышлениях. Вязких таких, противных. И в сопоставлении фактов, как Витёк её за нос водил, а она, дура такая, верила. Другом своим считала. Горевала. И его старалась как-то тоже поддержать. А афганцы? Они, интересно, знают, какой у них командир новый? И как им всем «повезло» с ним…       Больно ей.       В голове всё перемешивается, а внутри на части рвётся. Софа никак верить не хочет, что правда это, что Витя, который в её голове ассоциировался с настоящим другом, по факту только предателем был. Врал ей, глядя в глаза.       Очередной нож в спину пережить очень трудно. Мальцева убеждается, что никому в этом мире верить нельзя. Это она брату могла верить, зная, что не обманет, защитит. А больше — никому. Так или иначе остальные в душу ей плевали.       Очередная сигарета дотлевает и, потушив, Мальцева бычок в темноту выбрасывает. На траве разваливается и на небо смотрит, мерцающие огоньки звёзд глазами находя. И так эти звёзды ей блеск в глазах Волкова напоминают, что внутри протяжным воем всё заходится, вот только слёз нет. Пустота какая-то наяву, точно она кукла тряпичная, выброшенная кукловодом как марионетка, участие которой необязательно в дальнейшем. Сколько их таких уже полегло?       — Знаешь, — голос Эльзы в ушах отдаётся, — как бы там ни было, а я рада, что он одумался. Нас в Америке ждёт другая, счастливая жизнь.       Прогадала ты, Эльза. И вместо счастливой жизни в другой стране тебе два метра под землёй досталось. Счастьем там не пахнет, а жизнью тем более. Только сырость одна, да холод.       Только вот незадача. Она, Софа, кажись, не в больших победительницах, чем ты.       А то так и останешься вязнуть во мхе болот:             Одинок, немолод, не моден, идиот       Одинок, немолод, не моден, идиот             Одинок, немолод, не моден, идиот

Не успевший «успеть сказать»

      Когда стрелки к трём близятся, Софа во дворе Рябининых оказывается. Сидит на скутере и на окна глядит, горящие светом. Надежду, сестру Алика, различая. А рядом — мужа её, обеспокоенного. Спорят они о чём-то, и гадать, о чём, Софе не приходится. Имя по губам читает, догадываясь, что причиной конфликта брат имеется. Отказывается Надежда его погибшим признавать.       И вот она, Софа, помочь сейчас может. Одним своим известием, что жив, чёрт возьми, брат её младший.       Но не решается.       Слишком много что обрушится в том случае, когда правда вскроется. Слова Алика доходят до неё без опоздания, но ради этого потребовалось несколько часов провести наедине. Во первых, Витя. Этому противопоказано знать об открывшейся правде, а во вторых — сам афганец. Он ведь доверился ей. Рассказал.       И явно не для того, чтобы она языком чесала направо да налево.       Зураб. Этого Софа тоже со счетов не списывала. Может, кавказец был тем, кто всё изначально это устроил, и Витя действовал по его указке? Такой расклад казался более чем вероятным. Но Зураб теперь тоже мёртв, и дела его принимает на себя сынок Бессо. Крайне неприятный тип, от которого Софа сразу уловила угрозу.       В конце-концов, не выдержав пытки сознанием, она уезжает и оттуда.       Так что ты, сомневаясь, дурак, не смей лгать

А то выйдет — любовь, выйдет, да уйдет

***

      Софа не знала, куда податься. Куда деть себя от мыслей, заполнивших голову, и как избавиться от гнетущего ощущения предательства и одиночества. Она чувствовала себя одинокой, потому что некому было рассказать о собственных переживаниях, поделиться тем, что навалилось на неё в один момент. Не поверить Алику она не могла, у него просто не было мотивов и смысла врать, а поверить было непросто и больно. Витя оказался предателем. И как с ним теперь общаться, не выдавая при этом своей осознанности, она не знала.       Увидев у подъезда Полину, Мальцева поняла, что вовсе не готова к разговору с ней. Что она скажет? Что её брат погубил ни в чём не повинные две жизни, а вдобавок ко всему выдаст тем самым Алика? Софа не была уверена, что именно предпримет Полина, и как скоро Вите станет известно о том, что Алик жив, но проверять как-то не хотелось.       Доверие, выстроенное событиями прошлогоднего августа, разрушилось и подорвало собой родившуюся в ноябре дружбу.       Софа жалела, что Поля стоит прямо перед подъездом, и мимо неё проскочить незамеченной точно не удастся, поэтому пришлось идти «напролом».       — Привет, — подруга первой здоровается, улыбку из себя выдавить пытаясь. И на лице — к гадалке не ходи — смесь беспокойства и облегчения.       — Привет, ты зачем здесь? — может, тон стоило бы подобрать и попроще, Софа честно старалась, но получалось плохо. Обида, вскипевшая на Витю, грозилась коснуться и его сестры. Видимо, над тем, чтобы вести себя более обыденно, ещё придётся поработать.       Поля как-то странно на неё покосилась, явно не ожидая чего-то подобного.       — Просто увидеться хотела.       — Извини, у меня нет времени, — Софа предпочла бы просто обойти её, скрывшись за дверью, но не так-то просто рвать или сжигать мосты.       Особенно, если в спину летят слова:       — У тебя всё хорошо?       Она оборачивается, глядя на Полину, которая выглядит настороженной. И в ответ Мальцева бровь выгибает, созвучно интересуясь:       — А по мне не видно?       — Дурацкий вопрос, — Павленко понимает, что сморозила глупость, подходит ближе, — Слушай, я знаю, что тебе сейчас нелегко, но ты же не станешь закрываться ото всех?       В голосе и правда волнение.       — Не стану, — «Только от тебя» мысль проносится.       Софа бы и рада от всей этой идеи отказаться, но никаких соображений, как ей дальше общаться с Полей при случившемся раскладе, не имеет.       — Мне сейчас не до посиделок, Поль, правда. Иди лучше к брату, пока он не спохватился.       — Причём тут Витя? У вас с ним какие-то неполадки?       Девчонка далеко пойдёт. Догадливая.       — Обсудим это в другой раз, — Софе совершенно не хочется полоскать себе мозг этим ещё раз, не здесь и не сейчас, и уж точно не в компании с сестрой Вити.       — Ладно, видимо, я и правда не вовремя, извини, не хотела помешать, — ну вот, теперь на неё ещё и обиделись.       Что ж за день-то сегодня такой?       Софа голову запрокидывает назад.       Сегодня чертовски сложный и длинный день.       «Ненавижу понедельники».       — Пока, — всё же звучит вслед Павленко, хотя та уже, наверное, и не слышит.       Гриши дома не было, но ей сейчас это было только на руку. Она не знала, как сможет вывести Витю на чистую воду и рассказать кому-то о предательстве. Алик велел молчать. Софа понимала, что теперь у неё точно нет пути назад, и какая-то невидимая черта навсегда разделила её жизнь на «до» и «после».       От мыслей отвлёк звонок в дверь. Успев только дойти до кухни и поставить чайник, Софа вернулась обратно в прихожую.       — Соф, это я, — с лестничной клетки раздался голос Сергея.       И Софа открыла дверь.       Сергей стоял на пороге, переминаясь с ноги на ногу. Он не знал, что думать, и не мог усидеть на одном месте. Почти всю ночь он прождал её у дома, видел их разговор с Павленко, и догадался, что девчонку Мальцева подпускать к себе больше не хочет. Решился прийти, почувствовав, что Софе это сейчас необходимо, просто она такой человек, что никогда не скажет.       Слабой себя чтоб не признавать.       Но от него прятать истинные чувства было ни к чему, и Софа это знала. Поэтому, увидев его, не удержалась и рухнула в объятья.       Вот он, тот человек, который сумеет всё понять.       Казалось, с их последней встречи прошла целая вечность.       — Ну как ты?       И в тишине коридора, которую прерывал только свист чайника на кухне, Сергей расслышал прямое и честное:       — Плохо.       — Подмога, значит, по адресу, Софик, — констатировал он. Когда-то от этой шутки Софа улыбалась, теперь нет.       И сейчас она даже не попросила его не использовать эту форму имени, так не нравившуюся ей.       Уже на кухне, за чашкой чая, Софа ведёт свой рассказ о встрече с Аликом. Сергею, как бы ни было неприятна мысль о упущенном шансе, не приходит в голову идея развернуться и уйти. В конце-концов, он сам подписался на это, а дружба — если она настоящая — понятие круглосуточное.       И ради Софы он готов был всё это вынести.       — Я слова Зураба прокручиваю в голове у себя. Он ведь ещё в ноябре мне намекал, когда я к нему заявилась… Ну, помнишь, мы после этого с тобой поссорились, — воспоминания были не самые приятные, но Серёжа понял и просто кивнул.       Он себя до сих пор корил за то, как тогда поступил. И сейчас ему чертовски хотелось всё исправить. Может, то, что он открыл Софе правду, станет первым шагом на пути к исправлению?       Да, не получилось у него стать героем её романа. Но кто сказал, что на этом обязательно построят несчастливый финал?       — А я не поверила. Думала, фарс дешёвый, подозрения от себя отводит, да и разве ж бывает так, Серёж? Они ж друзьями были, Витя и моим другом был, — в этом голосе было столько надтреснутой боли, столько шока и непонимания, что Софу хотелось обнять и защитить.       Имел ли Серёжа право на подобное проявление эмоций?       Вместо желаемого он просто накрыл её руки своей тёплой ладонью.       — Ты не могла знать, — и хочется добавить, что Софа ещё многого не знает, но он только язык себе прикусывает.       Ни к чему об этом говорить теперь. Волков, похоже, его тайну раскрывать не стал.       Он понадеялся, что ей станет немного легче оттого, что рядом есть надёжный и понимающий… друг. Потому что это правда. Что бы ни происходило между ними, как бы ни мотала их жизнь, они навсегда останутся друзьями. Серёжа знал, что в его жизни никто не посмеет занять место Софы.       Никто и никогда.       А у неё есть шанс быть с Волковым. Стать счастливой и сделать счастливым этого афганца, и Кощевский, как настоящий друг, несмотря ни на что, желал ей этого счастья.       — Спасибо тебе, — Софа находит в себе силы на искреннюю улыбку, — За то, что рассказал. Для меня это многое значит.       — Именно так и поступают настоящие друзья. Видишь, как тебе повезло со мной, — отшучивается, по кухне разносится тихий смех. И если у Серёжи под рёбрами что-то рушится, плачевно завывая, то у Софы солнце прорывается сквозь серые тучи. Первые лучи надежды, — Вот, уже удалось тебя чуточку рассмешить. Значит, не всё так дерьмово. Прорвёмся, Малец, не ссы.       «Малец». Он её уже, кажется, тысячу лет не называл этим школьным прозвищем.       — Верю, братец-Кощей.       И если бы Сергей был чуточку больше сентиментален, у него бы явно пошли слёзы, а так только в носу защипало и в районе груди заныло слева.       Вот что значит ностальгия.       — Мне правда повезло, что ты у меня есть, — произнесла Софа, подумав, что жалеет. Почему она раньше не говорила ему таких простых слов?       А Серёжа подумал, что готов жизнь отдать, если она ещё раз скажет ему это.       И пускай его считают банальным. Плевать.       — Несбывшаяся моя младшая сестрёнка, иди сюда, — и, как в старые добрые, школьные времена, всё-таки обнимает её за плечи, утыкаясь подбородком в макушку.       Софа обнимает его в ответ.       — Дураки мы.       — И не говори.       Кто сказал, что для проявления чувств должен быть повод?                   Не тонуть, не тонуть, не тонуть, а плыть

По течению, против — уже не суть

                  Плыть и плыть, не тонуть, не тонуть, не стыть

Ухватившись за тонкую чувства нить…