Обернись

Январь 94-го

      Зимняя стужа была к лицу Софе Мальцевой. Она создавала контраст с её тёмными, как ночь, волосами и пронзительными голубыми глазами. Кощей уже давно заприметил, что под лавиной снега, обрушивающегося на Тулу уже третий день подряд, подруга похожа на персонажа из самых добрых сказок. Вылитая снегурочка, Деда Мороза только не хватает!       Он бы согласился и на эту роль — лишь бы быть рядом с ней.       Место встречи изменить нельзя, а в данном случае — кинотеатр «Артек», где они скоротали последние полтора часа за просмотром фильма «Незабудки».       — И кто только такое название придумывает?       — Подходящее. Такое не забывается! — Софа не отмахивается от дружеской руки Кощея, принимая его касание за норму и вместе с ним сворачивая к парку, задавая встречный вопрос, — Ты меня выгулять решил, Серёж?       — А почему бы и нет? — ему кажется, что не нужно искать причин, чтобы увидеться с Софой. Буря в их отношениях и трудные моменты остались позади, совесть требует искупления, а душа таких же приятных деньков, как этот. В компании Мальцевой, — Может, я этого дня всю жизнь ждал!       — Романтик, ой не могу! Давай, начни ещё стихи читать, для полноты картины!       — Я помню чудное мгновенье…       — …Кощей прошёл по парку вдруг…       — …Как мимолётное виденье…       — …Мой лучезарный, лучший друг!       — Стихи у нас с придурью получаются! Пушкин другое писал, — посмеиваясь, констатирует парень, но его спутнице подобные замечания ни по чём.       — Каков автор, такие и стихи!       — На что намекаешь, а? — Сергей косится понемногу на белёсый снег, атаковавший лавочку, с которой они вот-вот должны поравняться.       — Мы оба такие, нелепые! Особенно на фоне всего этого, — Софа оглядывается вокруг, замечая, что окружают их, как по велению несуразных и глупых шуточек, сплошные парочки, прогуливающиеся за ручки и целующиеся на аллеях то тут, то там, — А мы идём и разговоры ведём! Белые вороны…       — А хочешь, белизны добавлю?       Сообразительность не оставляет Мальцеву, но она успевает перехватить руку Кощевского.       — Знаю я тебя, только волю дай и всё. В другой раз!       — Что-то скучноваты вы стали, Софья Павловна. Возраст нынче уже не тот, я угадал?       Отвешивая другу шуточный подзатыльник, а затем приспуская ходу следом за убегающим Кощеем, Софа думает о том, что они всё же остались чуточку детьми.       Хоть детство и ушло безвозвратно…                   Всё пройдёт — и печаль, и радость,

Всё пройдёт — так устроен свет.

                  Всё пройдёт, только верить надо,

Что любовь не проходит,

Нет!

***

      Зимняя стужа была ненавистна Оле Соколовой. Нет, в целом, конечно, она любила эту пору года из-за ярких вывесок, самого главного праздника детства и собственного дня рождения, но холод в минус двадцать и выше неимоверно раздражал, особенно, если учитывать, что сегодня на улицу она заявилась в тоненькой осенней курточке.       Которая — неудивительно — ни черта не грела!..       Кажется, Оля уже и забыла о том, что такое тепло. Ей везло в этом только в плане семьи — несмотря на жизненные неурядицы, кто-то свыше наделил её благоразумными отношениями с родителями, что, правда, не всегда выражало свою стойкость и непредвзятость. Когда-то именно они отдали её на медицинскую специальность, не взирая на интерес самой Соколовой стать актрисой. «У них шанса пробиться — один на миллион, и что? Крутят потом задом, в лучшем случае, в каком-нибудь захудалом театре, а в худшем по режиссёрам шастают!»  — знаменитое выражение отца, которое он повторял в ту пору из раза в раз, било по больному, но по большому счёту Оля не имела ни единого шанса противостоять.       В общем, жила, как и все: сначала училась, потом работала, периодически ссорилась и мирилась с родными, проживая с ними под одной крышей. Как итог — ей двадцать пять, она молода, умна, красива, но…       Задумываться над этим «но» лучше бы и не приходилось. Тем более, что расстраивающих её мыслей ей и так хватало. Сегодня день не задался с самого утра. У отца случился очередной приступ, из-за чего она опоздала на работу, потом получила от заведующего за отсутствие на утренней планёрке и запоздалую раздачу лекарств с процедурами. Несколько раз едва не повалила из рук капельницы, при этом сама слегка ушибла ногу, поэтому шла теперь, чуть прихрамывая. В итоге у неё вычли из зарплаты две тысячи рублей, и это при том, что она получает в месяц от силы до десяти! С такими темпами на её оставшиеся восемь и на несколько тысяч с пенсии родителей им придется ещё туже затянуть пояса. А надо ещё ведь и лекарства купить, которые стоят далеко не три копейки…       Под конец рабочего дня так вообще её посетило гениальное осознание — она умудрилась забыть свои ключи дома.       Придётся дожидаться под подъездом мать…       Стараясь идти как можно быстрее, чтобы согреться, с её-то травмой, Соколова не сразу заметила незваного кавалера, увязавшегося за ней.       — Девушка, а девушка, вам никто не говорил, что вы само божество? — подкатить пытался, откровенно ухмыляясь и стараясь поравняться при этом с ней. Последнее удалось — даже путь преградил.       — С горизонта свалил, — впрочем, Ольге было это неинтересно. Она сочла своим долгом как следует резво пройти мимо, отталкивая незнакомца подальше от себя.       — Зачем же так грубо? Можно ведь просто познакомиться! Меня Аркадий зовут, а вас?       — Акакий… — выдвинула первое, что пришло в голову.       Но надежды не оправдались, парень не отступал, а вокруг было не многолюдно. Они уже оказались практически у неё во дворе и Оля молилась, чтобы мать была где-то поблизости, иначе вряд ли у неё хватит терпения провести с этим провожатым ещё хотя бы пять минут.       — Я вот за вами от остановки иду, а вы грубите…       — Слушай, я ж тебе сказала, вариант не для тебя, вали подальше, ищи кого попроще!       — Как сказал один философ, если женщина говорит «нет», это скрытое «да»…       — Моё «нет» означает «нет»! — «И откуда только такой наглый взялся, не пойму?!» подумалось ей.       Попытка ухватить за руку была воспринята как явный сигнал к нападению. Однако, Оля, будучи умелой давать отпор, не успела нанести толкового удара. Кто-то постарался за неё, отваживая проходимца.       — Мужик, ты чё?! — горе-провожатый заорал, а Оля, будучи в шоке, перевела взгляд на своего такого же внезапного спасителя.       — Шевели поршнями, а то уши ещё больше надеру!       «Знакомые фразы».       Оля отряхнула свою курточку, которую присыпало снегом. Тем временем, её преследователь успешно ретировался, оставляя её наедине с ещё одним незнакомым мужчиной. Тот был одет гораздо теплее, да и взгляд со стороны казался подобрее, чем у предыдущего собеседника.       — Вы б одна так поздно не ходили, мало ли, — как бы между прочим заметил он, и Оле бы ответить вежливостью, благодарность высказать, но нет же. Жизнь научила не доверять кому попало, тем более, был у неё уже один такой спаситель, из-за которого в итоге она чуть самым дорогим не поплатилась. Хватило уж пожатых плодов!       — Ещё один. Сама разберусь!       «Дура, ну и зачем?» — вопрос возник в подсознании, но сказанного было не воротить. Дурацкое настроение, упавшее ниже плинтуса, сделало своё.       Несколько шагов по снежной дороге и нога ощутимо поехала вперёд. Вот они, настоящие минусы зимы! Гололёд и холод.       У неё уже практически зуб на зуб не попадал, и по телу дрожь пробегала, что, похоже, не укрылось от чужого проницательного взгляда.       — Может, я всё-таки провожу вас? — поинтересовался мужской голос, когда его руки не дали упасть, распластавшись на земле.       От этого прикосновения Оле стало ещё больше не по себе и она поспешила вырваться.       — Да пошёл ты! Один провожатый уже подвернулся…       Стараясь теперь идти ещё быстрее, она несколько раз едва не навернулась, но всё же устояла на ногах, так ни разу и не обернувшись.       Её же спаситель, простояв ещё несколько минут у подъезда, пошёл домой, понимая, что раз его попросили не вмешиваться, то и не стоит, как вдруг взгляд его упал на блеснувшую в темноте вещицу. Видимо, из сумки выпала, когда отбиться собиралась.       Пропуск Соколова О.А. Терапевтическое отделение Больница №13       — Счастливое число, — иронично и задумчиво изрёк сам себе, а затем сунул в карман.       Наверное, если он сейчас за ней побежит, то она с перепугу всю душу вытрясет. Нет уж, завтра отдаст.       Пораньше заявится к больничке и перехватит. Хотя, если она так поздно вечером возвращалась, то, наверное, во вторую смену работает.       — Здрасьте, баб Зин, — увидав старушку в подъезде, он поздоровался, как всегда. Та ему улыбнулась, кивая.       — Здравствуй, Гришенька.       Дверь придержал. Благодарный кивок получил и едва старушка пресекла порог, выходя на снежную тропу, Гришаня дверь прикрыл, чтоб не дуло, и наверх потопал.

***

      — В машине найден труп.       Чёрная, мутная вода. Не видно ни дна, ничего.       — Кто?       Только машина. Светло-синяя, но уж больно какая-то переменившаяся. За месяцы, проведённые под водой.       — Девушка. Лет двадцати двух.       Софа оборачивается, пытаясь достучаться до самой себя. И видит Эльзу. Мёртвую. Та лежит, без каких-либо признаков жизни, с дыркой во лбу, зияющей так остро, что не заметить её нереально.       А Алик? Где Алик?!..       — Я здесь. Софа.       Голос. Она слышит этот голос. Голос, принадлежащий Алику Волкову, который уехал в Америку, да так и не доехал. Голос, который она и не надеялась уже услышать вживую.       — Обернись.       Софе кажется, что её накрывает чувством дежавю.       Во всяком случае, когда она открывает глаза, вздрогнув и вскакивает, отрываясь от подушки и пытаясь отдышаться, пока в голове пульсирует тянущей болью, а на задворках сознания теснится одно-единственное слово: снова.       Снова она видит один и тот же сон, донимающий её уже третью ночь подряд. Нет, конечно, Мальцева никогда не была суеверной, но всё-таки хотелось выспаться, а никак не получалось.       Даже сейчас, проснувшись, Софа будто ещё ощущала в воздухе этот гнилой запах разлагающегося тела. И, почувствовав приступ накрывающей тошноты, едва успела добежать до туалета, прежде чем её начало рвать по-настоящему.       Нескольких минут, проведённых наедине с белым унитазом, хватило, чтобы остудить пыл и убедить себя, что это был всего лишь сон. Пускай и слишком реальный. И что Волков, приснившийся ей живым — всего лишь оболочка прошлого. Ну, если бы он был настоящим, то дал бы знать о себе, да?       «А если нет?» — мысли, от которых Мальцева только-только отвязалась, снова начали терроризировать её мозг, — «Его же не нашли рядом с ней, значит, шансы есть.»       С этим спорить было бессмысленно, как и с тем, что Софа не знала до сих пор его точной судьбы. Может, его убили в другом месте? А тело закопали. И поэтому его до сих пор и не нашли, а она видит эти сны, которые не станут реальностью.       Пытаться уснуть показалось Софе бессмысленным занятием, поэтому, не взирая на то, что время четыре утра, она пошла на кухню и, поставив чайник на плиту, решила перекурить. Заодно и голову от мыслей остудит, вот только план не задался, потому что поиски пачки сигарет и зажигалки значительно затянулись.       Входная дверь квартиры приоткрылась слегка, а затем последовал щелчок замка.       — Не спится? — поинтересовалась она, пока Гриша не успел проскочить к себе. Тот аж подскочил, и в следующую секунду заметил, что в коридор проливается свет из кухни.       — Так и заикой оставить можно. Курил. А ты чё?       — А меня одолевают фильмы ужасов.       — Кошмары замучили?       — Они самые… — Софа не хочет давить Грише на бывалые пережитки прошлого, поэтому предпочитает умалчивать о своих ночных видениях, не обозначая деталей. Да и Гриша, услышав её рассказ, наверняка скажет, что бывает и нужно просто отвлечься. А Софа пыталась, честно.       Не помогало…       — Чаёвничать будешь?       — Один хрен не усну теперь до утра, — привычку из детства перебороть слишком сложно, а у Мальцевой почему-то так повелось, что если же она ночью проснётся от страшного сна, то потом, как ни старайся, а опять поспать не выйдет. Но сон этот был не только страшным, а и реалистичным, что пугало вдвойне.       — Посидеть с тобой?       — Да если хочешь, иди спать, время-то ещё есть. Я тебя разбужу в шесть, как и договаривались.       — Ладно, — Гриша почувствовал, что что-то не так, но решил, что лучше не лезть. В конце-концов, Софа, если её достать, послать может конкретно, далеко и надолго. А что он? Может, это вообще какие-то женские темы и штучки, а он в этом ни в зуб ногой. Со своими бы разобраться проблемами и интересами…       Пока чайник ещё не вскипел, Софа, оставшись одна, таки вытягивает сигаретку себе из пачки и удаляется на балкон, чиркая зажигалкой.       Морозный воздух ударяет по телу раскалённым и резким движением. Не удосужилась даже курточку накинуть, ну правильно, а зачем? Заболеть и всё, с концами.       Головой встряхивает, но даже не от холода, а от того, что голос слышит. Осуждающий. Волковский.       — Нельзя болеть, лечись.       Софа бы вылечилась с радостью от этих кошмаров, вот только как? Если третью ночь подряд уже ничего не помогает… Каждый раз один и тот же сценарий: кровать — туалет — чайник. Наверное, Гриня скоро заметит, что подруга его половину ночи коротает не там, где следовало бы, если уже не заметил. И подъёмы — в час, в три и в четыре.       Сегодня, что называется, «ещё выспалась».       Глядя на своё отражение в окне, Софа видит перед собой ходячее зомби, а не себя родную и любимую.       — Ну и как долго это будет продолжаться? — вслух спрашивает Мальцева, но на этот раз ей никто не отвечает. Тишину прерывает свист чайника.       Вскипел.

***

      Очередная смена начиналась для Оли очередным фиаско. Потерянный ею накануне пропуск как сквозь землю канул, очередной штраф застал неминуемо и теперь Соколова носилась по отделению, стараясь не задумываться о минусах, которые получит в этом месяце вместо зарплаты, иначе разревётся при пациентах, и ещё хуже будет. Её начальник, Станислав Анатольевич, был человеком суровым и сугубо советской закалки, долго жаловать не станет.       — Ольга Андреевна, поменяйте мне, пожалуйста, катетер, уже рука болит!       — Якушев, я тебе десять минут назад поменяла уже, не выдумывай. Лекарство — это не всегда приятно, придётся потерпеть, — да, с пациентами она тоже была не шибко дружелюбна, но сегодня настрой явно шёл в минус.       Во всяком случае, за три часа ей пришлось обойти десятерых пациентов с этими капельницами, потом отвести некоторых особо сопротивляющихся подростков на уколы, а под конец ещё и заполнять документы отчётности по использованным препаратам. Так что теперь этот Якушев, свалившийся на неё со своей просьбой, не имел даже малейшего шанса на её милость.       И как ему не лень только наматывать круги от палаты до сестринской?!..       — Тебе прописали постельный режим, шагом марш, иначе пожалуюсь зав отделения, он уж точно найдёт, как тебя усмирить!       — Эх, ухожу я, ухожу! Но сердце оставляю с вами…       — Мне твоё сердце триста лет не сдалось…       Однако, не прошло и пары минут в тишине, как дверь снова открылась.       — Оль, тебя там на посту дожидаются. Видимо, очень знатный кавалер, — раздался голос её коллеги по смене, Юльки Субботиной.       Стараясь ругаться исключительно про себя, Оля вышла из сестринской навстречу новым нарушителям своего рабочего режима.       — Привет, — поздоровался и улыбнулся. Долго наматывать круги воспоминаний не пришлось, перед ней стоял тот, с кем она вчера перебросилась парочкой «ласковых и благодарных» возле собственного двора. А затем, с чисто невозмутимым видом, пока она не начала возмущаться опять, протянул ей ладонь, в которой красовался несчастный пропуск. Её пропуск, — Не ты обронила вчера вечером?       — А ты специально пришёл именно сегодня?       — Подумал, что если приду прямо сейчас, ну, то есть, вчера, ты точно примешь меня за маньяка.       — Можно подумать, сейчас ты на него не похож, — но пропуск всё-таки забрала.       — Ну, раз я внушаю страх, может, провожу тебя сегодня? Чтоб уж точно никто не сунулся.       Старшая медсестра, Любовь Михайловна, уже пожирала их глазами и Оле не стоило сомневаться, что в ближайший час всё отделение как минимум будет шушукаться о её так называемом «ухажёре», которого априори и не существует. Но что говорить? Люди имеют исключительный талант видеть то, чего нет, а Скрябина — ещё и делать из этого такую конфетку, что в скором времени даже предметы её слухов начинают верить, что так оно на самом деле и было.       — Нет, не получится, — возражает. И даже вид не делает, что ей жаль, — Я с незнакомцами не хожу. Старая добрая привычка.       — Я — Гриша, — «Надо же, представился, ну всё, теперь мне ещё и имя его будут припоминать при каждом разговоре», — А ты?       — А я — врач и давала клятву Гиппократу, так что у меня нет времени на пустую болтовню с вами, Григорий, — врубив официально-деловой тон, Оля развернулась на сто восемьдесят и стремглав удалилась в сестринскую обратно. «Тем более, что уже два штрафа я получила, если сейчас получу из-за разговоров с ним третий, то уж точно кому-то из нас не жить».       — Строго ты с ним, — подмечает Юля, которая, похоже, из сестринской всё слышала. Ну, или подслушивала, тут уж одно из двух, — Провинился? — с пошловатой улыбочкой спрашивает.       — Понятия не имею, — буднично ей в ответ.       — Да ладно тебе!       — Юль, вот ты же слышала, я его не знаю, — попытка оправдаться выглядит как детский лепет, причём, будучи совсем честными, очень неудачный. Поэтому, заметив, что сейчас на неё посыплется ещё больше вопросов, Соколова спешит своё уточнить, затыкая нерадивую любознательницу, — Ты уже всю работу сделала, или на десерт Ижевскому себя оставишь?       — Все мы после взбучки начальства не в настроении!       — Тогда, думаю, ты понимаешь, что мне пора работать!       На том и решили. Субботина ушла распивать чай в компании Скрябиной, а Оля, подвинув к себе стопки с историями болезни и анализами, продолжила корпеть над своей макулатурой и дальше. Благо, до конца смены её больше никакими расспросами не отвлекали, и в тишине работа пошла проще, так что, сдав в начале одиннадцатого свой пост, медсестра с чистой совестью и почти успокоившейся душой покидала здание больницы.       Когда на крыльце её задержал оклик, Оля подумала о том, что у неё скоро нервный тик начнётся.       — Привет, — это был Петька Фирсов, один из медбратьев в хирургии. С ним Оля была знакома косвенно, поначалу. Правда, после одной гулянки в честь дня рождения общей коллеги, куда Соколову затащили всеми правдами и неправдами, этот весьма неплохой, но непонятливый парень не давал ей прохода. Нет, всё было, конечно, культурно, но оттого и не более приятно или заинтересованно. Ну, не вызывал он у Оли ответных чувств! Что уж теперь, насильно мил не будешь.       — Привет, — решив отвязаться по-быстрому, Оля думала, что одним приветствием всё и закончится, авось, прокатит. Развернулась, спускаясь по лестнице, но нет же.       Везуча-я-я!       — Со смены идёшь?       — Нет, Петь, с цирка, — и ведь не шутит же вовсе. Хотя он посмеивается.       — Какие планы на вечер?       — Добраться до кровати и уснуть сном младенца.       — Может, тебя подвезти?       — Да нет, я на своих двоих.       Наверное, кто-то бы уж точно покрутил пальцем у виска, глядя со стороны на подобную картину. Оля знала лично не одну медсестру, которая многое бы отдала за подобное предложение от такого шикарного во всех отношениях мужчины.       Жаль, что она в число его поклонниц не вписывается. Вместо ночных клубов — продуктовые магазины и аптека. Вместо поцелуев и свиданий — посиделки дома с чашкой чая и двумя родителями. А вместо вкусно пахнущих духов — крепенькие Marlboro. Вот и сейчас пачку в кармане рукой нащупывает.       Обещала ж родителям бросать.       Но всё же балуется изредка.       — А хочешь, в театр сходим?       — Спасибо, мне представлений на работе с шефом хватает. Кстати, родственничек у тебя тот ещё, глубоко профессиональный! — и как она забыть-то может о том, что Петя племянником её начальника является? Ну прямо последний штрих, дополняющий картину неприязни, потому что и служебные романы, и уж тем более, не дай бог, перспектива породниться с начальством, её вовсе не прельщает.       Что ни говорите — белая ворона среди всех!       — Ну, не хочешь в театр, можно в кино.       — Петь, нельзя, прости! — видимо, накипевшее когда-то должно вырваться наружу. А раз уж на работе про неё пустят сплетни, то пускай уж, хоть будет, за что! — Занятая я, причём во всех смыслах, смекаешь?       Во взгляде напротив прослеживается неверие, непонимание, удивление и ещё куча всего. Нет только злости разве что. Потому что Петька, как ни крути, а человек хороший.       И обязательно встретит кого-то! Главное, чтоб не одну из подколодных змей, обитающих в их отделениях…       — Не знал, что у тебя кто-то есть.       — В следующий раз в мегафон объявлю на всю больницу, — нет, у неё утихнет вообще этот сарказм непрерывный сегодня?       Видит же, что человека обидела.       Но, как говорят врачи — чтобы выздороветь, нужно сделать больно. Теперь оставалось надеяться, что лекарство подействует, и всем станет легче…       — Ну подвезти-то тебя можно, не съест же меня твой… парень.       — Не съем, но покусаю, — Оле кажется, что сегодня все рекорды идиотизма и тупости побиты, когда позади раздаётся этот голос. И, обернувшись, она видит его.       Гриша руки в карманах куртки держит. Взгляд у него добрый, но с опаской. И с сочувствием, которое он непонятно кому в этой ситуации выражает. А, может, сразу двоим.       — Я тебя уже заждался, Оль. Пойдём? — и пока она думает, какого здесь вообще происходит, афганец добавляет, — А ты, Петь, не волнуйся, я сам на колёсах.       Идиотская фраза.       И идиотское желание пойти следом, чтобы пойти уже хоть куда-нибудь.

***

      Гриша молчит практически всю дорогу. Смотрит перед собой и справно ведёт машину. Может, ожидает, что на этот раз его спутница сама завяжет с ним разговор? Но она молчит, глядя в окно и, кажется, вовсе не обращая никакого внимания на своего водителя до тех пор, пока машина не паркуется в знакомом дворе.       Только услышав звук приглушённого мотора, Соколова бросает взгляд на афганца.       Это молчание, не нарушаемое уже около получаса, начинает дико бесить.       У Ольги не было такого никогда, чтоб за пару дней её выручали несколько раз. Да и не привыкла она к тому, что можно положиться на чью-то помощь!       — Ну спасибо, что подвёз. И за пропуск тоже, и за… «я сам на колёсах». Хоть и не стоило.       — Тогда бы ты до сих пор его отшивала, — небрежно отвечает ей Гриша, переводя взгляд на неё с дороги. И на лице его читается одна эмоция — лёгкость.       — Он хороший человек.       — Я это сразу понял. И вкус у него хороший, — голос звучит твёрдо и уверенно, а в то же время спокойно, — Особенно касаемо женщин.       — Значит, в следующий раз карауль его у больницы, а не меня. Думаю, вы подружитесь, — решив не дожидаться ответа, Соколова из салона выбирается на холодный, морозный воздух.       «Тоже мне, красноречивый фантазёр нашёлся!» — мысленно огрызается, пытаясь удержать равновесие. Чёртов снег на дороге лежит, кажется, просто на толстенном слое льда, из-за чего каждый шаг отдаётся скольжением.       Зиму она никогда не любила…       — Ну ты уж извини, что день не задался. Я бы тебе вчера этот пропуск вернул, если бы ты, как змея, не уползла, грозясь ужалить, — да, Гриша, конечно, и сам удивлялся, откуда у него такие словечки взялись к противоположному полу, вот только здесь и сейчас ему даже не обидно было. Немного смешно и не более.       В голове сравнение вылезает с Софой. Эта медсестра такая же колючая, как и его подруга. А по своему опыту афганец знал, что если люди вот так запросто характер показывают, значит, бывали причины.       Но он же не салага какой, чтоб сдаваться без боя? Поэтому из машины и вылез, следом устремляясь.       — Это я-то змея? — Оля оборачивается, усмехаясь, и смотрит на него, уже поравнявшегося с ней. Но ни во взгляде, ни в тоне голоса нет ни капли спокойствия. Полная противоположность, — Ты змей ещё не видел, родной! Но раз испугала — ползи десятой дорогой, пускай тебе царевна-лягушка повстречается там!       — В твоём случае это был комплимент.       — А я, дурёха, не оценила, что поделать!       — Ну я б не сказал, что ты глупая, — Гриша чуток голову вбок склоняет и на лице его улыбка понемногу рассыпается.       — Ты мне уже и так поэму наговорил, спектакль затянулся! Чего ты улыбаешься, смешно?       — Ты сама смешная.       — Обхохочешься… — Оля оборачивается, собираясь уйти. Чего он от неё добивается? Нет, конечно, он не урод, иначе бы пропуск не вернул, от Пети отвязаться бы не помог, но что дальше-то? — Откуда ты такой взялся вообще на мою голову? Из психушки сбежал, что ли?       — Нет, из афганцев.       Сострить колкость на эту тему Оле не позволяют ни совесть, ни воспитание, ни непонятно откуда взявшееся понимание, что не хочет она ему грубить.       — Может, дашь свой номер?       — А борща тебе тут по-быстрому не сварганить?       — Да я сам умею.       «И вот за что мне это, а?»       — Нет, ну, я, конечно, могу ещё раз тебя встретить у больницы, — добавляет. Пока она взвешивает свои «за» и «против», — Мне несложно. Тем более, у вас там в отделении график висел, я запомнил.       — Не отвяжешься, да?       — Был бы парень, он бы тебя встречал. Время-то нынче неспокойное, — парирует. И снова улыбается!       Оля предпочитает не думать о трезвости и здравом смысле своего поступка, записывая ему на листике цифры. И, пожалуй, даже сама себе не призналась бы, что в этом Грише-афганце её что-то зацепило.       На сегодня уже все слова сказаны…

Спой о том, как вдаль плывут корабли, не сдаваясь бурям.

***

Вновь о том, что день уходит с Земли, ты негромко спой мне.

Этот день, быть может, где-то вдали — мы не однажды вспомним.

                  Вспомним, как луна всю ночь напролёт смотрит синим взглядом,                         Лишь о том, что всё пройдет вспоминать не надо…       Звёзды спрятались в тёмных облаках и только луна освещала небо, изредка скрываясь во мраке. Погода была, на удивление, спокойная. Снег, шедший на улице, опускался медленно и плавно, когда Алик вышел на перекур, чтобы проветрить голову и мысли. Воспоминания о том, как он сидел в парке на лавочке, прорезались в сознании, добивая измученным видом племянников. Та чуть несостоявшаяся встреча крепко ударила по нервам, по мыслям и по его самобичеванию. Он-то думал, что, если заляжет на дно, то всё успокоится и станет тихо.       Что семья его выберется из этого вороха разборок с Зурабом, что вообще у всех наладится жизнь.       А что он? Его жизнь сломана, ему и выбираться, казалось, незачем.       А теперь мысли по кругу добивали снова. Уже не тем, что он хоронит себя заживо, а тем, что нужно выбираться. Нужно, но сам он на это не решится. Обузой ведь будет всем. И под удар ещё подставит — Зураб, Витя — если они узнают, что он жив, всем им будет конец, а позволить этому случиться Волков никак не мог. Поэтому и стоял, курил, думал и не видел в этой ситуации расклада, при котором всем было бы хорошо.       Потому что и не бывает так. Жизнь — это не сахар и не пряник, одним приходится горькое жевать, чтоб другим было вкуснее. На самопожертвование идти.       Демид его послал откровенно к чертям собачьим с этой интерпретацией философии. Ну, в нём он не сомневался.

      — Ты специально это сделал, да? — вопрос задаёт, — Эльзу на меня натравил. Гришу заставил меня за двери выставить.       — Безуспешно, как вижу.       — А ты думал, я и вправду хвост подожму?       — А чего ты ожидала от меня, когда сюда ворвалась?       Его глаза смотрят на неё с огорчением, её — с осуждением. У Софы внутри всё кипит, она хочет высказаться, но Алик все её гневные речи одним своим взглядом на «нет» сворачивает. Будто вот-вот скажет, что плевать ему. И что ей нужно проваливать отсюда с концами.       — Не знаю, — честно отвечает Мальцева, ощущая, как пульс её спокойнее становится. И разочарование хлещет прямо в лицо, предоставляя пугающую реальность, — Того, что ты не будешь трусом?

      Софа.       Алик бы отрезал себе язык, чтобы не произносить это имя даже мысленно.       Чтобы отсохло всё напрочь.       Но не был уверен, что это поможет. Потому что Мальцева приходила в его мысли и днём, и ночью, и даже сейчас, когда он вышел перекурить. Сказать, что она не имела никакого отношения к событиям его жизни и что была ему полностью безразлична при таком раскладе было бы наглым и нелепым враньём.       Нет, он любил Эльзу. И, конечно же, если бы они уехали в Америку, он бы женился на ней и всё бы забылось, как страшный сон.       Но теперь, когда Эльзы нет, мысли о них обеих усилились.       Волков же не знает ничего толком о судьбе Софы, как она и что с ней. Только вот разве что наблюдал недавно, как она с Кощеем своим время проводит. Видно, тот подсуетился и паровоз уехал, а симпатия к другу детства вот-вот проснётся, если ещё не проснулась. И зачем ей тогда побитый афганец? Чтоб в сервант поставить и пыль протирать время от времени? Любоваться, когда грустно?       Он не статуэтка.       Он просто… Призрак. Страдающий идиотизмом, если точнее. Иначе как объяснить свои звонки?       Волкову казалось, что он свихнулся напрочь. Уже практически с мыслью этой смирился. И просто хотел услышать голос, связывающий с прошлым. Живой голос человека, который не предавал.       Но сказать ей о том, кто звонит? Нет, он бы либо рассекретил себя перед Витей, либо напугал бы её. Два в одном, в общем.       «Напугал? Ты серьёзно? Она и огня не боится», — твердит внутренний голос. И у Алика получается недо-улыбка, когда он вспоминает бойкое знакомство.       Ему мячом в лицо заряжали разве что на волейбольной площадке в школе во время физкультуры, и то случайно. Извинялись потом, потому что гнева его боялись. Хоть Алик злым и никогда не был, но постоять за себя мог. А она зарядила, причём ещё так целенаправленно.       Да у него нос потом два дня отходил от этой встречи!       Взбесила она его тогда конкретно, но было за что её и уважать. Алику ещё никто так не высказывал открыто, прямолинейно и без страха своей неприязни. В яблочко!       Правда, угонщица из неё нелепая вышла. Тачку подрезать не смогла.       Интересно, а как бы всё сложилось, если б она им не попалась? Они бы пересеклись вообще когда-нибудь?

***

      Софа не знает, зачем приехала сюда и что ищет, но уже минут двадцать рыскала у реки в надежде заметить хоть что-то.       Ни единого намёка. Ни одной зацепки и даже никакого странного следа, наводящего бы на мысль, что всё это не зря. Ни-че-го.       Только карканье воронов и звук льющейся воды тонкой струёй из водоёма.       Не замёрз, надо же.       Обойдя вдоль и поперёк берег несколько раз, Софа поняла, что надо уходить. Ну, мало ли, какие кошмары снятся? Сны — это всего лишь сны и не повод, чтобы сходить с ума.       Правда странное предчувствие всё равно давило и не отступало, подобно мыслям.       Ехать в тишине она не собиралась, иначе её моральная подавленность уж точно бы усилилась. Среди кассет, завалявшихся в бардачке, Софа нашла только творчество Боярского. Она его особо и не любила, даже не помнила, откуда кассета взялась, но деваться некуда, несколько щелчков и в салоне заиграла музыка, а следом полились слова:

Вновь о том, что день уходит с Земли в час вечерний спой мне. Этот день, быть может, где-то вдали — мы не однажды вспомним.

      Заводя мотор, Софа старалась всеми силами сконцентрироваться на дороге. Тем более, что погода ухудшилась и заморозки, вдарившие в январском духе, поспособствовали появлению гололеда, что значительно затрудняло вождение автомобилей и в принципе отягощало жизнь пешеходам.       Оставалось проехать через деревушку, прилегающую к озеру и выехать на суетливую дорогу, прочищенную коммунальщиками. Вообще, деревней это назвать было сложно, дома на довольно приличном расстоянии друг от друга, а всего их — три. Два из них выглядели уже пустыми и заброшенными, а проезжая мимо третьего, Софа заметила человека, стоящего на крыльце.       Осознание ударило схожестью и заставило резко вдавить педаль тормоза в пол, едва не ударяясь о руль.

***

      Мгновенный свист тормозов донёсся до ушей и Волков аж дёрнулся, чтобы посмотреть, кто так лихачит на дороге. Внутренности рухнули в пятки, в желудке неприятно скрутило, когда из машины показалась знакомая женская фигура с тёмной копной волос.       «Твою мать!»       Даже несмотря на своё состояние, соображал Алик быстро. Понял, что ноги уматывать пора. И только тень его мелькнула около двери, когда он вырубил свет в сенях.       Докурился.       «Ну и зачем тебя нелёгкая принесла?» — мысленно спрашивает, стараясь даже не шевелиться.       Стук в двери — самый надёжный и неопровержимый факт, что она стоит прямо за дверью. И их отделяет только этот кусок дерева.       Ей не могло померещиться…       Ну нет же!       Алик, скрутившись в три погибели, молился, чтоб терпение Софы оказалось не таким долгосрочным. Он не откроет эту дверь ни за какие коврижки и сам не выйдет отсюда больше без маскировки. В бабу переоденется, чтоб точно не подходили…       — Вы кто?       «Походу, жопа моя спасена» — в полу инфарктном состоянии подмечает Алик, узнавая голос Демида. Не в духе он сегодня.       — Простите, я просто увидела одного человека… — Софа к порогу присматривается, в окнах силуэты несуществующие уловить пытается. Бесполезно.       — Нет здесь никого, — только и басит, прежде чем пожелать удалиться от греха подальше. А сам мысленно проклинает того, по чьей милости этот разговор неприятный происходит.       — Но я точно видела, — не сдаётся Мальцева, даже подпрыгнуть пытается.       — Вам показалось, — строже звучит голос, — Так бывает… Я здесь один живу. И никого вы видеть не могли.       Для Софы эти слова печальным диагнозом оказываются. Вся её решительность от чужого напора рассеивается, и Мальцевой развернуться приходится после холодного старческого «всего хорошего».       Ещё с минуту она на месте топчется, не понимая, как такое могло произойти. Неужели она и вправду ошиблась? Умом тронулась, раз увидела того, кого нет? Здравый разум диктовал Софе, что надеяться нет смысла, но сердце разрывалось на части. Обида на саму себя затопила её с головой и, уже не задерживаясь, она двинулась обратно по тропинке, ведущей к оставленной у дороги машине. Прибавила ходу, прогоняя ненавистные мысли из головы.       Алик чуть ли не падает на пол, когда Демид двери открывает. На стену опирается спиной, ноги поджимает.       — Спасибо, — только произносит, когда старик свет включает.       — Засунь своё «спасибо» знаешь, куда? Я с твоими бабами разбираться не намерен, — чеканит, мимо проходя. И оборачивается, прежде чем в комнату зайти, — Это был первый и последний раз. Явится ещё раз вот так — дверь открою и глазом не моргну, усёк? Прячешься, как пацан… Тьфу!       Выдыхая, Волков на дверь смотрит.       Пронесло.

Лишь о том, что всё пройдет вспоминать не надо…