Резонанс

      К последней неделе декабря общага гудела встревоженным ульем, основная масса студентов с отчаянным упорством пыталась уложить в голове все то, что не доучила за семестр, но некоторые уже предпочли окунуться в новогоднюю суету, забыв о надвигающихся экзаменах. Лизка краем уха слышала, что старшекурсники готовят новогодний концерт, кто-то планировал масштабные гулянки, другие шелестели конспектами и раздраженно шикали на расшумевшихся однокурсников. По ночам почти во всех окнах горел свет.       Лизка купила гирлянду и как могла украсила свое скромное обиталище. Она принадлежала к лагерю тех, кто зарылся в учебники — из-за участившихся занятий с куратором она успела здорово отстать по остальным предметам. До каникул первому курсу предстояло сдать четыре зачета, и Лизка завистливо косилась на тех, кому удалось ухватить автоматы. Она почти не виделась с Настей, после выписки Костика та почти все свое время проводила с ним. Бегать от Дениса тоже не приходилось, после недели обиженных взглядов, брошенных украдкой на лекциях, они перешли к обоюдному игнорированию. Однажды вечером Лизка заметила в темном коридоре общаги два силуэта, сплетенных в тесном объятии, и узнала за спиной Дениса миловидную девочку со второго курса. Осознание неприятно кольнуло в груди, но Лизка запретила себе думать об этом слишком долго. Она сама все испортила, предпочла отгородиться ото всех, превратиться в невидимку. Одногруппники отвечали ей тем же, никто не устраивал ей бойкот, но при вынужденном общении все вели себя со сдержанной холодностью. Ну и пусть, думала Лизка в редкие минуты отчаянной тоски по веселой студенческой суете. Ей так спокойнее. Она привыкла быть одной.       Первый зачет по программированию поддался со скрипом. Лизка, затаив дыхание, смотрела, как отрабатывают ее простенькие алгоритмы сортировки массивов, и, когда компилятор выплюнул ошибку, не смогла сдержать тихий стон. Информатик ободряюще улыбнулся и дал ей двадцать минут на исправление кода, которые, впрочем, прошли впустую. Зачет он поставил исключительно за старания, и Лизка вывались из душной натопленной аудитории в прохладный коридор со смешанными чувствами ликования и досады. Погрузившись в тоскливые мысли, она едва не споткнулась о Костика, сидевшего на корточках в обнимку с ноутбуком.       — Как оно? — тихо спросил Костик после затянувшегося молчания.       — Сдала, еле-еле. Прикинь, я же проверяла перед сдачей, все работало как часы, а на зачете он что-то ввел и все посыпалось.       Костя усмехнулся.       — Надо защиту от дурака ставить, Альметьев это в первую очередь проверяет. Ну ничего, главное — одним зачетом меньше.       — А у тебя как успехи? Как ты вообще? — Лизка замялась на секунду, но затем присела рядом, наплевав на неловкость. Если они не поговорят сейчас, то когда еще?       — Нормально. Много пропустил из-за… ну, ты знаешь, из-за чего. Преподы вроде понимают, делают поблажки, кроме Арманова, конечно. Но в конце концов, что они сделают? Вылететь-то отсюда невозможно.       Лизка впервые задумалась о том, что будет, если она провалит сессию. В обычном университете ее бы отчислили после нескольких пересдач, но здесь… Деваться ей и правда некуда. Это мысль ее немного ободрила.       — Пока в стационаре лежал, Арманов в меня вцепился как пиявка. Каждый день приходил с нотациями, как будто я глухой или тупой. Что я, мол, подверг опасности не только себя, но и кучу людей, что плохо стараюсь и мало тренируюсь… достал. Что, если я вообще этого не хочу?       — В каком смысле, — не поняла Лизка. — Разве у нас есть выбор?       — А ты когда-нибудь думала, что, может, нам здесь не помогают, а наоборот, подавляют то, что закономерно должно произойти?       Глаза Костика загорелись каким-то потусторонним огнем и Лизка невольно поежилась.       — Ты чего, Кость…. Сам же говорил, чтобы я с ней не общалась, — Лизка запнулась. — Она нам мозги пудрит. Если не будешь бороться — погибнешь.       Костя резко поднялся на ноги, едва не выронив ноутбук и конспекты, разложенные на коленях.       — Знаешь, забудь, что я сказал. Бесполезно объяснять кому-то, вроде тебя.       Лизка обалдело глядела в его удаляющуюся спину, стараясь сглотнуть подступивший к горлу спазм. Меньше всего она ожидала услышать от тихого и интеллигентного Костика подобную отповедь. И с каким презрением он произнес «Кому-то вроде тебя!», будто Лизка была…. была… Она внезапно обозлилась. С силой запихнула в рюкзак ноутбук, который так и держала в руках, и чеканным шагом направилась в противоположную от Костика сторону. Если парень окончательно слетел с катушек, то это не ее проблемы. ***       Матанализ она едва не завалила, еле-еле набрала проходной балл, да и то, потому что удалось убедить преподавателя, что одно из заданий теста она решила в уме, а решение просто не успела записать — благо, ответ сошелся. С английским дела пошли лучше, и, выходя из аудитории после честно заработанного зачета, Лизка даже оптимистично понадеялась, что в следующем семестре уж точно выбьется если не в отличницы, то в хорошистки.       Оставался последний зачет куратору, и, как истинный садист, Арманов поставил его на 31 декабря. Перваки вовсю оттачивали красноречие, в отсутствие куратора придумывая тому все новые и новые уничижительные прозвища. Лизка в их игру не включалась, но внутренне всячески поддерживала. Автоматов Арманов не признавал, поэтому в канун нового года помятая и раздраженная толпа студентов в полном составе выстроилась около запертой аудитории, к двери которой был пришпилен листок с очередностью, принцип которой был известен одному лишь куратору. Лизка в списке значилась последней. Арманов появился ровно в 9:30, сухо поздоровался, отпер аудиторию и театральным жестом пригласил внутрь первую жертву. Когда непривычно бледная и растерянная Алина вышла в коридор спустя практически час, студенты взволнованно загомонили и столпились вокруг. Лизка едва не взвыла, если каждый будет сдавать так долго, то до нее очередь дойдет уже глубоким вечером!       — Ну что там, Красинская? — Синицын, значившийся следующим, нетерпеливо потрепал старосту по плечу.       Лизка привстала на цыпочки, чтобы хоть что-то видеть через спины однокурсников, окруживших Алину плотным кольцом.       — Сдала, — выдохнула староста и рассеянно отмахнулась, попытавшись неловко протиснуться сквозь толпу. Кажется, ее немного вело. — Пропустите, а?       — А что было-то? Что спрашивал?       — По теории прогнал, а потом…       — Синицын! — куратор вдруг возник в дверях, и отпрянувшие одногруппники едва не отдавили Лизке ноги. — Поторопитесь, не задерживайте товарищей.       — Нам что, весь день сидеть в коридоре?       Это был Ден. Он с вызовом уставился на куратора, сложив руки на груди. Арманов смерил его холодным взглядом поверх очков.       — Можете отойти, но пропустивших свою очередь принимать не буду. Советую как следует подготовиться.       Дверь с треском захлопнулась. Никто из оставшихся в коридоре так никуда и не ушел. Время тянулось вязким киселем, покидавшие аудиторию все как один напоминали призраков — бледные, дезориентированные, они только вяло отмахивались от расспросов однокурсников, и вскоре оставшиеся в очереди прекратили бесплодные попытки, уткнувшись в конспекты с теорией. Лизка пару раз гоняла всем за кофе, получив на руки нехитрый общак. Принимая бумажный стаканчик из Лизкиных рук, Денис неловко поблагодарил ее и рассеяно почесал затылок.       — Лиз, отойдем на минутку?       Замерев у отдаленной оконной ниши, они несколько мгновений молчали, уставившись кто куда. Лизка разглядывала морозные узоры на окне, пытаясь собраться с мыслями.       — Я повел себя, как дурак…       — Прости, что так повела себя тогда…       Они заговорили одновременно и тут же тихо рассмеялись.       — Нет, правда. Не стоило на тебя давить.       — А мне не стоило тебя отталкивать, но, наверное, в тот момент я бы по-другому не смогла. В общем, все довольно сложно. Столько всего свалилось, — Лизка осеклась. Все они тут были в одной лодке, просто кого-то качало чуть сильнее. — В любом случае, я рада, что у тебя теперь все хорошо.       Ден смущенно хмыкнул.       — Ты только не думай, что я сразу побежал с другой крутить. Я просто не знал, как подойти, ты как будто от всего мира закрылась. А потом матан, индивидуалки эти… мне Марина свои старые конспекты одолжила, и все как-то закрутилось.       — Все нормально, — ответила Лизка, подавив кольнувшуюся в груди ревность. — Я не в обиде.       — Ну тогда… друзья?       — Друзья, — Лизка улыбнулась и крепко пожала протянутую широкую ладонь. На душе как-то сразу потеплело и мысль о предстоящей экзекуции отошла на второй план.       Лизка вернулась к аудитории и в который раз пролистала потрепанный конспект. Арманов вел лекции обстоятельно, заваливая их теорией разной степени запутанности. Занятия по преломлениям не были похожи ни на что, и Лизка до сих пор немного плавала во всех определениях и причинно-следственных связях. Но в конце концов, что бы ни произошло на зачете, она должна справиться. Не зря же куратор гонял ее в хвост и гриву последний месяц. Она худо-бедно научилась ориентироваться на изнанке и вытеснять оттуда непрошенных гостей.       Когда промозглый вечер окончательно вступил в свои права, и в коридоре загудели люминесцентные лампы, в аудиторию зашел Костик, значившийся в списке предпоследним. Он не проронил ни слова, когда они остались в коридоре вдвоем, и Лизка тоже не спешила нарушать молчание. Она все еще была обижена и раздражена, к тому же длительное ожидание измотало до предела. Лизка с тоской подумала, что это будет самый унылый новый год в ее жизни. На общую попойку она решила не идти, хотелось поскорее заползти в постель и отоспаться за все неустанные часы зубрежки последних недель.       Внезапный возглас из-за запертой двери застал ее врасплох. Лизка прислушалась, но слов было не разобрать, только интонации — яростные и агрессивные. Спор на повышенных тонах продолжался по меньшей мере минут десять, затем дверь резко распахнулась и из аудитории вылетел Костик, гневно зыркнул на растерянную Лизку и умчался по коридору в направлении выхода. Она застыла в своей оконной нише, не в силах сдвинуться с места.       — Сабурова! Особое приглашение нужно?       Лизко неловко спрыгнула с подоконника и вошла в кабинет. Арманов стоял за кафедрой и резкими жестами перебирал какие-то бумажки.       — На ООП и матан наскребла еле-еле, ты вообще учишься?       — Учусь, — ощетинилась она. — Просто много индивидуалок было, я не успеваю.       — Значит плохо стараешься. Билет тяни.       Лизка подошла к столу и наугад вытянула одну из разложенных веером карточек. Попался раздел теории, в котором она откровенно плавала. Лизка тихо фыркнула, назвала тему и плюхнулась за первую парту готовиться. Сконцентрироваться на заданиях никак не получалось, она то и дело возвращалась мыслями к перепалке, произошедшей несколько минут назад. О чем же они спорили? И почему влипла опять она. Куратор выглядел взвинченным до предела, он отошел в дальний конец аудитории и теперь дымил в приоткрытое окно. Мельтешение за спиной раздражало. Ряды пустых парт отражались в темных подернутых инеем окнах, над головой ритмично потрескивала неисправная лампа. Все казалось Лизке каким-то неправильным, ненастоящим. Что это за препод такой, который принимает экзамены практически ночью, под самый новый год? Что за универ, где он может позволить себе курить прямо в аудитории, вечно перескакивать с «вы» на «ты», орать на студентов, забираться им в мозги и переворачивать там все с ног на голову?       — Я готова, — обреченно оповестила Лизка спустя двадцать минут практически бесплодных мучений. Страницу ответа на вопрос про устройство подсознания она наскребла, записала тезисы для второго — про основные принципы нахождения на изнанке. Третий, про конструкты проекций предпочла даже не трогать.       Лизка уселась напротив куратора и завела монолог. Арманов смотрел на нее с каким-то брезгливым недовольством, и, всякий раз когда они встречались взглядами, Лизка сбивалась.       — Неубедительно, Сабурова, — произнес он после затянувшейся паузы. — Очень слабо. Мне казалось, я ясно дал понять, насколько важен мой предмет, и что его усердное изучение является залогом вашей безопасности.       Лизка промолчала. Уткнулась взглядом в полированную столешницу и принялась пересчитывать трещинки на поверхности. Одна, две, три… Только бы не расплакаться.       — Что, даже не станете оправдываться? Что вы не успеваете, что слишком много задают?       — А смысл? — огрызнулась она.       — Смысла нет, — согласился Арманов. — Перейдем к практической части. Отработаем все то, что я давал на последних занятиях. Только в этот раз я буду нападать по-настоящему. Соберитесь, Лиза.       Было бы из чего! Лизка уже чувствовала себя разбитой. А сейчас он опять полезет к ней в голову и будет там топтаться. Она собрала в кулак все остатки воли и шагнула в темноту. Не стала дожидаться дальнейших указаний и нырнула в свой безопасный, уютный осколок мира. Якорь, так Арманов его называл. Зашуршала под ногами галька. Темные волны лениво облизывали берег, едва касаясь ее босых ступней. Чудовище стояло чуть поодаль — странная инородная клякса, сосредоточие шипов и когтей. Лизка открыла было рот, чтобы спросить, что ей делать дальше, как вдруг окружающий пейзаж подернулся белой дымкой и что-то дернуло ее вперед, прямо сквозь воду, вязкий песок, сквозь предвечную тьму изнанки. Она глотнула воздуха и рассеянно огляделась. Вокруг, насколько хватало взгляда, простиралась бесконечная пустыня. Что-то в ней было неправильное, иноземное: черный как будто закоптившийся песок тускло отливал серебром, белесое небо висело низко и казалось нарисованным. Редкие деревья стелились по земле, будто примятые тяжестью плотных облаков. Куратор стоял прямо напротив и не двигался, будто врос в землю. В своей изнаночной ипостаси он был выше Лизки на добрый метр. Она с трудом отвела глаза и еще раз осмотрела скудный пейзаж. Это что, его якорь? Его безопасное место? Лизке тут было не по себе. Будто темный песок вытягивал последние силы. Ощущение тревоги внезапно усилилось, Лизка инстинктивно дернулась, но не успела и шага сделать, как когтистая лапа вцепилась в ее предплечье и вывернула руку за спину. Лизка вскрикнула и рухнула на колени, едва не пробурив лицом песок. Паника накрыла ее с головой, воздуха не хватало, будто легкие сжимал раскаленный обруч. Спустя мгновение Лизка обнаружила себя на полу аудитории, сжавшейся в комок и судорожно пытавшейся вдохнуть.       — Сабурова, ты издеваешься? Это что, такая форма протеста против моих занятий?       Лизка опешила. Перекатилась на колени и озлобленно уставилась на куратора снизу-вверх.       — Это я издеваюсь?! Что это было вообще?       — Тренировка в полевых условиях! И ни одного барьера, ни одного щита. Я снял тебя с твоего якоря в два счета, ты даже не пыталась защититься!       — Я не была готова! Вы не предупредили!       — В реальности никто не станет тебя предупреждать! Ты всегда должна быть начеку, должна быть готова дать отпор.       — Давайте попробуем еще раз, в этот раз я смогу.       — Когда она придет за тобой, второго раза у тебя не будет. Свободна. Придешь на пересдачу в январе, дату я сообщу позже. ***       Лизка с силой захлопнула дверь своей комнаты, так что рассохшийся косяк жалобно треснул. Она не знала, что ее бесило больше, то, что зачет оказался очередной запутанной игрой, правил которой ей не объяснили, или то, что из всей группы она практически единственная не сдала. Был еще Костик, но его Лизка просто не брала в расчет, очевидно, что Арманов завалил его специально, из-за личной неприязни или еще каких-то там мотивов, известных ему одному. Но почему она, Лизка, тоже попала в личный опальный список куратора? Что она такого сделала? Появилась тут последней? Узнала слишком много? Или слишком мало? Быть не может, чтобы она старалась меньше всех. Может, ей просто не дано выделывать все эти странные фокусы с собственным сознанием, может, она обречена. Некстати вспомнились обидные слова Кости: «Бесполезно что-то объяснять, таким, как ты». Да не пошли бы они все!       Все однокурсники, весь этот чертов институт, ведут себя так, будто ничего не происходит, радуются, смеются, обжимаются по коридорам и спокойно себе празднуют. Неужели никто не чувствует, что все это место — один сплошной фарс? Все здесь чужое, неправильное, все это нужно смыть кислотой, выжечь, чтобы под бутафорскими декорациями проявился реальный мир.       Лизка рассеянно моргнула, опешив от того, куда завели ее собственные мысли. Она шагнула к кровати, намереваясь залезть под одеяло и не вылезать оттуда по меньшей мере сутки, но внезапно остановилась. Что-то странное происходило с комнатой, казавшейся знакомой и чужой одновременно. Будто поверх привычных предметов проявился абрис чего-то другого. Чего-то, что не принадлежавшего этому миру. Грани вещей раздваивались, расходились и наплывали друг на друга. На мгновение вместо письменного стола Лизка заметила усеянный цветами синевато-зеленый куст, вместо кровати — нечто напоминающее высокое крыльцо, выделанное из бледного с золотистыми прожилками камня. Она застыла, как вкопанная, медленно, но верно осознавая нагрянувшую беду.       — Не бойся, возлюбленное дитя. Я не причиню тебе вреда.       Голос зазвучал одновременно снаружи и изнутри ее головы. Лизка судорожно сжала кулаки. Чем ее учили? Обрести ясность, осознать свою территорию, выставить щит. Не поддаваться.       — Это ни к чему, я не стану нападать.       — Уходи, — прошипела Лизка сквозь зубы. — Я не хочу тебя слушать.       — Не позволишь мне даже объясниться? Ты выслушала всех, кроме меня.       От раздваивающейся реальности Лизку замутило. Она крепко зажмурилась.       — Ты уже солгала мне один раз.       Не стоило с ней заговаривать. Нужно просто вытеснить, выбросить прочь навязчивый образ. Но как? Лизка знала, как действовать на изнанке, но здесь, на зыбкой границе реальности, что она может сделать?       — Мне жаль. Я была вынуждена действовать сообразно обстоятельствам, ведь нам мешали. Они отравляют тебя, дитя, заливают лживым ядом, чтобы ты думала и действовала так, как им угодно. Я прошу лишь одного, позволить мне рассказать мою историю.       Лизка чувствовала, как ее оборона истончается, дает слабину. Сколько еще она сможет сопротивляться, надолго ли ей хватит сил?       — Из-за тебя гибнут люди.       — Гибнут? О нет, дитя мое.       — Прекрати меня так называть! Ты мне не мать, ты монстр, и я тебе не поддамся, слышишь?!       От длинного вздоха по комнате пробежала рябь. На секунду очертания реального мира исчезли совсем, и Лизка увидела смутно знакомый пейзаж из собственных сновидений во всем его пугающем величии. Она в панике отшатнулась и изо всех сил представила свою маленькую общажную комнату: односпальную кровать, уютно помигивающую гирлянду, письменный стол с разложенными в беспорядке учебниками и недопитой кружкой остывшего кофе. Кажется, это сработало. Очертания комнаты вернулись, но сквозь них по-прежнему проглядывалась чья-то чужая реальность, будто негатив одной фотографии наложили на другую.       — В одном далеком-далеком мире в высокой башне из белого камня жила-была девушка. Она была юной, хоть и прожила на свете тысячи лет, много знала, хоть и не помнила, чтобы когда-то чему-либо училась. Она была очень одинокой, ведь вокруг, насколько хватало взгляда, простирались башни и сады, галереи и площади, статуи и фонтаны, но не было среди них ни одной живой души.       Лизка не хотела слушать, хотела зажмуриться и заткнуть уши ладонями, но боялась потерять контроль. Сосредоточившись на поддержании барьеров, она принялась медленно, шаг за шагом отступать к выходу. Но тихий голос не отпускал, разливался вокруг и наполнял ее разум, будто блокируя все посторонние звуки. ***       Иногда она слышала голоса, голоса давно давно минувших дней, которые будто-то бы жили в ее сознании, но никогда не обращались к ней напрямую. В один миг ей казалось, что она старушка-гончарница, обнимающая потрескавшимися ладонями теплый бок горшка, в следующий — что маленький мальчик, закусивший травинку и безмятежно глядящий в небо. В следующее мгновение она уже стояла на поле брани и из уст ее раздавался воинственный клич. Но все это было лишь отзвуками далекой жизни, маленькими фрагментами памяти, ей не принадлежавшей. Девушка странствовала, отдалялась от своей башни на многие тысячи лиг, она не нуждалась в еде и питье, она могла не спать очень долго, в ее мире не было тьмы, не было смерти и болезней, звезды всегда сияли над головой, поэтому она не уставала шагать, но нигде ей не удавалась повстречать никого, хотя бы отдаленно на нее похожего. Пока однажды странствия не привели ее в затерянный храм, который поразил девушку своим величием и силой, разлитой в воздухе так плотно, что с каждым вдохом она наполнялась ей, разрасталась и крепла. В этот странный миг голоса в ее голове зазвучали громче, запели в унисон и указали путь. Девушка уснула и увидела долгий и дивный сон, наполненный любовью и смертью, лучистым счастьем и раздирающим душу отчаянием. В ее сне на дикий пустошах возникали хижины, затем города, которые сияли и росли, на закате своем пожираемые огнем и кровью. В ее сне она видела множество людей, не похожих на нее и друг на друга. Они рождались и гибли за одно мгновение, но девушка впитывала в себя их жизни с отчаянным рвением. Наступил миг, когда ее бег сквозь миры из грез замедлился, и она могла уловить не только хаотичные фрагменты, но и целые отрезки чужих жизней, таких наполненных и захватывающих, что ее невольно обуяла зависть. Она от всей души пожелала очнуться и обнаружила себя на лесной поляне, залитой светом чужой звезды. Всего одной, но как она была прекрасна в своем смертоносном величии! Эта звезда была такой могущественной, что наполняла жизнью целый мир, а затем уходила на покой, погружая подданных своих во тьму, но всегда возвращалась с милосердием матери, простившей непослушное чадо. Девушка провела в лесу несколько дней, привыкая к новой обстановке, где за каждой травинкой, под каждым листком копошились, рождались и умирали сотни крошечных созданий. Она приспосабливалась к новому телу, не такому совершенному, какое было у нее в родном мире, но такому живому, интересному и непонятному. И затем случилось чудо. На поляну вдруг вышел юноша, наполненный жизнью сосуд, существующий сам по себе, вне ее головы. Он нес на плечах застреленного оленя, и в тот миг девушка впервые увидела смерть так близко. Смерть ей не понравилась, ведь она была недвижима и молчалива, совсем как безучастные камни его прежнего обиталища. Но девушка тут же забыла о неприятном открытии, ведь юноша разглядывал ее с любопытством, но без изумления, будто это было так просто, повстречать кого-то, похожего на тебя. Он привел ее в дом, накормил и уложил в постель. Он любил ее, а она впитывала его так жадно, как заплутавший в пустыне путник, припавший к роднику. Она учила его язык и его повадки, она рассказывала о своем мире, неумело и сбивчиво, но как могла. Одним прекрасным утром она почувствовала то, что одновременно повергло ее в шок и вознесло на вершину счастья. Она ощутила жизнь в себе — настоящую жизнь, которая может отделиться и существовать сама по себе, превращаясь в нового прекрасного человека. Так вот как все было просто! Все это время она могла произвести на свет новое начало, носила в себе эту невероятную возможность, не в силах воспользоваться ей до этого самого дня. Она была так поглощена затопившим ее восторгом, что не сразу осознала грядущую беду, и осознание это было похоже на пытку. Пройдет буквально мгновение, жалкие годы рассвета и заката, и дитя ее обратится в прах. Все в этом мире было прекрасно, кроме капли яда, отравляющей целый океан. В этом мире жила смерть. Она умоляла юношу, который к этому времени успел окрепнуть и возмужать. Она заглядывала в его помутневшие глаза, гладила морщинки, прорезавшие когда-то гладкую кожу. Она звала его пойти за собой, она верила, что ей хватит сил вернуть троих, ведь в ее мире они могли бы построить новый рай. Но он и слушать ничего не желал! Настал момент, когда он причинил ей боль, настоящую боль, не испытанную ею прежде. Он привел других людей, и они гомонили, спорили и перекрикивали друг друга. Но даже тогда само их существование казалось девушке болезненно прекрасным. Юноша покинул ее. Она не знала точно, сколько прошло времени, ее держали в запертой комнате и навещали только, чтобы принести еду и провести странные обряды, которые, впрочем, не оказывали на нее никакого воздействия. В ночь, когда она разродилась, они посягнули на дитя. И девушка была вынуждена оборвать их жизнь. Много жизней. Она не хотела! Она боялась самой мысли о смерти, как огня. Но отчаяние и страх захлестнули ее, заставляя защищаться. Она ползла на лесную поляну из последних сил, верила, что место, принявшее ее, облегчит путь домой для них двоих — ее самой и самого драгоценного, что у нее было. Но она ошиблась. Девушка очнулась в храме, в полном одиночестве, и горю ее не было предела. Она прорыдала целую вечность, и вечность за ней, и только безучастное небо и белые камни были свидетелями ее отчаяния. ***       Повествование внезапно оборвалось. Лизка открыла глаза в надежде, что все прекратилось, но голос зазвучал снова, тягучий и липкий, как патока.       — Теперь ты знаешь мою историю, дитя. Теперь ты понимаешь?       — Не понимаю! — выкрикнула Лизка. — Что с того? Теперь ты мстишь всем нам за то, что когда-то с тобой случилось?       — О нет. Я всего лишь хочу спасти вас, мою плоть и кровь. Ты не представляешь, сколько времени я провела в одиночестве, прежде чем голоса снова открыли мне путь. Я обнаружила, что дитя мое выжило и пустило корни, и радость мою было не описать словами. Но столь же велика была и боль от осознания того, как быстро мои потомки угасали, стирались из памяти этого мира, не оставляя за собой даже праха. Я искала способ вернуть вас целую вечность, и наконец нашла. Вы так прекрасны в своих противоречиях, но и понятия не имеете, какого блага лишают вас мимолетные привязанности этого мира — мира, который для вас чужой. Так позволь мне показать тебе, дитя. Иди за мной.       Лизка отшатнулась и уперлась спиной в дверь. Она уже с трудом отличала реальность от наплывшей дымки потустороннего мира, все казалось размытым и сдвоенным, крутилось как в неисправном калейдоскопе. Лизка ощупью миновала коридор, наполненный вязкой тишиной, напугавшей ее не меньше неправильной картинки. По лестнице она едва не скатилась, истоптанные серые ступеньки вдруг сменились тротуарными плитами, и Лизка инстинктивно шагнула в пустоту. Миновав пустующую каморку дежурного, она наощупь нашла тяжелые двустворчатые двери общаги и вывалилась на улицу, в морозную декабрьскую ночь. Одного взгляда в небо хватило, чтобы ее замутило с новой силой. Знакомых звезд, скрытых белесыми зимними облаками, почти не осталось, их сменили тысячи других, чужих и неизвестных. В любой другой момент она бы восхитилась, завороженная искристой красотой, не замутненной городской подсветкой, сияющей и переливающейся, как раскрытая драгоценная жеода. Но сейчас безучастные иномирные небеса нависли над головой, как нож гильотины. Что дальше делать, Лизка не знала. Остатки рассудительности подсказывали, что надо бежать в поля, чтобы там разлететься фонтаном белоснежных искр, не зацепив никого из людей, никому не причинив вреда. В этот миг она с болезненной ясностью осознала, как отчаянно ей не хочется умирать. Как хочется, чтобы кто-нибудь ее спас, за шкирку вытащил из персонального ада, но кто ее будет спасать, ночью, зимой, посреди праздника?       — Чтоб ты сдохла! Я — не твоя, слышишь?! — мрачно выкрикнула она в пустоту, но не услышала собственного голоса. Голова отчаянно пульсировала, глаза горели, будто залитые расплавленным металлом. Лизка беззвучно взвыла и дернулась в сторону укрытых искрящимся снегом полей.       Что-то сшибло ее с ног с недюжинной силой, Лизка пробурила лицом сугроб, основательно отбив ладони. Первым, что она увидела, перекатившись на спину, были глаза. Знакомые голубые глаза за стеклами прямоугольных запотевших очков.       — Не бойся, Сабурова. Дыши. Говори со мной.       — Я себя не слышу, — с отчаянием выкрикнула Лизка и разрыдалась. Слезы подмерзали на щеках, застывали бисеринками льда на ресницах. — Я пыталась ее остановить! Ставила щиты!       — Вижу, Лиза, вижу. Ты молодец. Расскажи, как все произошло.       — Я была в своей комнате… ничего такого не делала. Ее голос просто возник из ниоткуда, и я видела… что-то другое. Ее мир, кажется… Все раздвоилось… Она все говорила и говорила, и я пыталась ее сдержать, но когда поняла, что не справлюсь, выбежала… Сюда… Чтобы никого не задеть…       Она вдруг осознала, что слышит собственные всхлипы, дрожащий голос, то и дело срывающийся на фальцет. И что сидит на коленях в сугробе, размазывая по щекам ледяное крошево вперемешку с соплями. В небе с оглушающим рокотом взорвалась череда фейерверков. Куратор держал ее за плечи, попутно осматривая с ног до головы. Все тело болело. Саднило лицо, на ладонях выступила кровь, босые ноги жгло от холода, ведь она выбежала из комнаты в одном форменном костюме и шерстяных носках. Лизку ощутимо затрясло.       — Артур? Что там у тебя? Помощь нужна?       Арманов отцепил от пояса рацию и поднес к лицу, не отрывая от Лизки испытующего взгляда.       — Все под контролем. Инцидент исчерпан.       — Оборудование готовить?       — Не надо, справимся. Отбой.       Куратор стащил с плеч подбитую мехом «аляску» и накинул на дрожащую Лизку. Затем подхватил ее на руки и понес в сторону приемного корпуса.       — У вас кровь носом идет, — осипшим голосом пролепетала Лизка, стараясь закутаться в куртку как можно глубже, чтобы сохранить чудом уцелевшие крохи тепла.       — Переживу.       — Как вы тут оказались?       — Браслет сработал. Удачное ты выбрала время, ничего не скажешь. Повезло, что я был на дежурстве.       — Значит, не весь институт еще на ушах?       — Будет, не сомневайся. Когда основная часть сотрудников проспится после корпоратива.       — Я пыталась ее удержать, — тихо пробормотала она. — Правда, пыталась изо всех сил. Я не хотела никого задеть.       — Знаю. Ты не виновата.       Кажется, эти слова дались ему с большим трудом. Лизка промолчала, уткнувшись лицом в меховой воротник.       Вахта приемного корпуса пустовала. Они поднялись на второй этаж, и Арманов ногой толкнул дверь одного из кабинетов. В тесной комнатке обнаружился небольшой междусобойчик: уже знакомый Лизке врач, принимавший ее в день прибытия, рыжая Анна Васильевна и молоденькая девушка, судя по форме — медсестра. На столе были расставлены нехитрые закуски и початая бутылка шампанского.       — Простите, что помешал, — невозмутимо возвестил Арманов с порога, в ответ на обращенные к ним изумленные взгляды. Лизка нервно сглотнула. Да уж, парочка они та еще — куратор с окровавленным лицом и у него на руках она, мокрая от снега и трясущаяся, как осиновый лист. — Нам бы горячего чаю и дозу транквилизатора.       Анна Васильевна всплеснула руками, проворно поднимаясь из-за стола.       — Транквилизатора ему, сдурел совсем! Девочке нужен полный осмотр, ты посмотри, она вся синяя!       — Я в порядке, — промямлила Лизка. — Замерзла.       — В девятую палату ее неси, и в темпе! Андрей, ты чего сидишь? Готовь ЭЭГ, аминазин 600 мг и жаропонижающее на всякий. Аня, поставь чайник, будь добра.       Все повскакивали со своих мест и засуетились. Лизка пыталась отнекиваться, но никто ее не слушал. Арманов отнес ее в палату, сгрузил на кушетку и шагнул было к двери, но, услышав протестующий Лизкин возглас, остановился.       — Сейчас вернусь. Умоюсь только.       Лизка откинулась на подушки, но дверь тут же снова распахнулась, впустив делегацию докторов в полном составе. Ее переодели, приладили к голове какие-то датчики, посветили в глаза фонариком и назадавали кучу вопросов, на которые Лизка отвечала невпопад, то и дело поглядывая на выход. После обследования разрешили выпить чаю, и она влила в себя горячий напиток почти залпом. Кажется, ее начало понемногу отпускать. Вернулся Арманов и, на корню подавив все протесты, выдворил врачебную комиссию за дверь, с напутствием продолжать праздновать и ни о чем не беспокоиться. Напоследок Анна Васильевна всучила ему щприц с неясным содержимым, и их наконец-то оставили одних. Арманов подтянул к кушетке стул, уселся на него и повертел шприц в руках.       — Что там? — спросила Лизка, кутаясь в одеяло и удобнее устраивась на подушках.       — Нейролептик. Чтобы ты успокоилась и заснула.       — Я не хочу засыпать! Что, если она опять…       — Все будет в порядке. Сейчас она тебя не достанет. Тебе нужно отдохнуть, день завтра будет тяжелый. Постараюсь взять большую часть бюрократии на себя, но многого обещать не могу. Тебя будут допрашивать, обследовать… Лучше проснуться с ясной головой.       — С Костей было то же самое? — решилась спросить она.       — Вы с ним близки?       — Не то что бы… Мы поругались недавно. После того выброса в полях он стал каким-то странным. Вы из-за этого поссорились на зачете?       — У Стоева… своеобразных взгляд на ситуацию. Я пытаюсь сдерживать его, чтобы он не натворил глупостей. Но сложно кому-то помочь, если он сам того не хочет.       — У вас будут проблемы? Из-за того что случилось. Арманов усмехнулся, откинулся на спинку стула, потер переносицу под дужкой очков.       — Проблемы начались с тех пор, как я перевелся сюда работать.       — А давно вы тут?       — Практически с самого основания. Я только поступил в аспирантуру, когда открывались первые разломы. Нас стали вербовать, и я согласился. Думал, им мои познания в квантовой физике нужны, а оказалось, критерии несколько отличались. Попал, так сказать, по родственному признаку, практически блат.       — Теперь жалеете?       — Жалею, но не об этом. Спи, Сабурова. Хватит с тебя задушевных бесед.       Он снял колпачок с иглы, и Лизка неохотно протянула руку. Укол она практически не почувствовала.       — Будет очень большой наглостью просить вас посидеть со мной, пока я не засну?       — Куда тебя девать. Спи уже, я никуда не уйду.       В подтверждение своих слов куратор вытянул ноги, поудобнее устраиваясь на стуле.       — С новым годом, Сабурова.       — С новым годом, — отозвалась Лизка со слабой улыбкой и позволила волнам дремоты унести себя в темноту.