стань моим спасением.

      Утро началось препогано. Мало того, что все тело ломит и саднит от еще свежих ран, так Арсений еще и просыпает положенное время. Поэтому ему приходится быстро, насколько это возможно, собираться на работу. Наспех расчесывает волосы, не растрачивая драгоценные минуты на укладку, аккуратно умывается, обходя стороной начинающие заживать ссадины. Есть совсем не хочется — лишь варит кофе и курит. Вдыхает в себя сигаретный дым впервые за несколько месяцев, пока сидит на кухне, пока заводит машину, пока едет по бесконечным дорогам. Голова не работает, совершенно в отключке, полная дереализация сознания. Словно кто-то нажал на выключатель, и померкли все цвета, звуки стихли, умерли вечно поющие птицы и потерял свою силу внутренний голос. Из чувств — лишь боль по телу, которая проявляет себя почти всегда: когда принимаешь душ или садишься, либо идешь, либо лежишь. Арсений смотрит в зеркало заднего вида в машине, проверяя, как лег тональный крем на кожу. Конечно, кое-где красные и сиреневые пятна все-таки видно, но это не страшно. Комар укусил. Невовремя выскочил прыщик. Измазался краской. Да что угодно — кого это вообще волнует? В школу заходит и ощущает, как пухнет голова от внезапного шума и криков детей, визгов первоклассников и ругани учителей. Протискивается сквозь собравшуюся толпу, плетется к своему кабинету, садится за стол, игнорируя стреляющую боль в конечностях. Закрывает голову руками и пытается насладиться минутами, проведенными в тихом, пустом кабинете, где нет детей вместе с их разговорами, дурацкими вопросами и просьбами пересдать материал. Арсений устал чертовски, и хрен его знает, где искать лечение.  — Арсений Сергеевич, доброе утро! — врывается в кабинет Лариса Павловна, директриса школы. Вид у нее напряженный, она явно не настроена «просто поговорить о погоде», и Попов видит, что разговор предстоит тяжелый. Женщина садится напротив него и пристально смотрит на Арсения, а тот лишь хмурит брови, пытаясь сложить дважды два и понять, что вообще происходит.  — Доброе, Лариса Павловна, — отзывается он и придвигается ближе, чтобы лучше слышать речь директрисы.  — В общем, я не буду вас томить, Арсений Сергеевич. В школу на вас поступила жалоба от родителей ученика. Мол, вы ведете себя агрессивно по отношению к своим подопечным, срываетесь на них и ведете себя неподобающим для преподавателя образом. Еще были слова о том, что вы некомпетентны и не знаете свой предмет настолько, сколько требуется, но тут уже я закрыла им рот и сказала, что вы — лучший во всем городе, — цедит женщина, потирая межбровную складку наманикюренными ногтями. — Если честно, я не хочу верить, что вы способны на такое. Но, я узнала по своим связям, что вы ходили к психотерапевту как раз таки по вопросу агрессивных состояний, поэтому оснований не верить родителям у меня, к сожалению, нет.  — Но это же абсурд. Я никогда не раздражался на своих уроках, не показывал это открыто, по крайней мере. Нет, это невозможно. Во время урока мы с ребятами общаемся, изучаем материал, даже немного перегоняем программу. Абсолютное большинство уходят довольные, и успеваемость по истории и обществознанию у детей в нашей школе, извините, самая высокая в городе, — сердце у Арсения бьется быстро-быстро, и он уверен, что не виновен ни в чем. Но, почему-то, все равно на всякий случай нервно сглатывает и потирает мокрые ладони друг об друга.  — Я понимаю, Арсений Сергеевич. Я тоже часто мониторю статистику, мне нечего тут объяснять. Вопрос стоит в другом — действительно ли вы проявляете агрессию?  — Я же говорю — нет. Такого никогда не было и не будет, будьте уверены в этом.  — К сожалению, я вынуждена временно отстранить вас от учебных занятий до выяснения всех деталей дела, — говорит директор, а у Арсения внутри такой ядерный взрыв, что кажется, он сейчас порвется на маленькие кусочки прямо здесь, на этом кресле. — К тому же, вы что, действительно думаете, что я не увижу ваших синяков на лице? Что не сумею сложить все факты воедино? Арсений Сергеевич, не думайте, что вы здесь самый умный.  — Вы все неправильно поняли, — оправдывается мужчина, но не знает, что именно он скажет. «Извините, я избил человека, но он чуть не убил Антона Шастуна. Такой длинный из одиннадцатого, помните?» «Ой, а я упал с лестницы и вот синяков понаставил себе. Это случайность, Лариса Павловна». «Об дверь ударился». «Я тут не причем, я шел и меня побили. Никакой агрессии». Кстати, последнее — чистая правда. Но об этом говорить малознакомой женщине совершенно не хочется, как и выслушивать такие бесполезные нотации сейчас, когда Арсений, по факту, не причастен ни к одному из возложенных на него обвинений.  — Конечно, я все не так поняла. Да, это я уже слышала, и, поверьте, не раз, — ехидно улыбается директриса и, поджав губы, кивает головой. Арсений, глядя на этот цирк, начинает задумываться, а не сошел ли он с ума? Потому что, блять, происходящее здесь достойно просто лучшей цирковой награды. Есть такие вообще? Лучше клоунады и не придумаешь. Попов смеется нервно, истерично хлопая в ладоши и откидывая голову немного назад. Он чувствует в горле ком, а в глазах горячую влагу, но старательно избавляется от этого, почти насильно. сука, ну что такое-то?  — В общем, я надеюсь, мы друг друга поняли. Не совершайте ошибок, Арсений Сергеевич. Если вы действительно не виноваты — в скором времени выйдете на работу вновь. Лариса Павловна выходит, оставляя мужчину одного. Тот, недолго думая, хватает куртку и выходит из учебного заведения. Заходит за угол гаражей, что находятся неподалеку, достает очередную сигарету и поджигает ее, держа между зубов. С негодованием отмечает, что в пачке осталась всего пара никотиновых палочек, а значит, придется купить еще. Вот начать снова курить в планы не входило совсем. Но по-другому, как выяснилось, уже нельзя. Нет, серьезно, если так прикинуть, что вообще начало происходить в его жизни? Когда он свернул не туда? Когда все пошло под откос? Он катится вниз, на гребанное социальное дно, словно мячик с горы — также легко и безостановочно. Сначала, значит, он борется с собственными загонами: панические атаки, гнев, родители. Потом появляется Антон, и вот тут, о боги, начинается пиздец. Отлично, точка отсчета найдена. Осталось определить, что с этим делать, и все будет заебись. Гребанный Шастун вместе со своими поцелуями и зелеными, блять, глазами. С дурацкими длинными руками, такими холодными обычно, такими влажными. Которые хочется греть, которые хочется держать, переплетая пальцы между собой. Хочется легко покусывать, оттягивая нежную кожу. В глаза хочется смотреть всегда, и видеть в черных зрачках свое отражение. А поцелуи — отдельная тема, заслуживающая целой статьи в каком-нибудь известном журнале, потому что в них сосредоточено, как кажется самому Арсению, настоящее искусство. Такие мокрые, теплые губы, которые мимолетно скользят, едва касаются сухих губ мужчины. Попов не раз ловил себя на мысли, что в такие моменты его сознание весело машет ему рукой «пока-пока», уносясь в космос, ближе к звездам. Тогда кажется жизненно необходимым прижать Антона к себе, утянуть в более глубокий поцелуй, зарываясь пальцами в пшеничные мягкие волосы. И целовать, целовать до момента, пока не появятся мозоли на губах и языке, пока челюсть не откажет в движениях, и не затечет шея. Если бы у Арсения спросили, в какое место он бы спрятался, он бы непременно ответил — в поцелуе у Антона. Либо же — второй вариант — в его объятиях, потому что они тоже способны вызвать целый табун мурашек по спине. Попов знает, что они обязаны поговорить об этих двух случаях, и как можно скорее. Докуривает сигарету, выбрасывает фильтр в мусорку и морщится, осознавая, что разбитая губа снова начинает кровоточить. Чертовы, блять, сигареты. Слизывает языком выступившую багровую жидкость, чуть кривясь от металлического привкуса, сплевывает вязкую слюну и идет в сторону школы. Думает о том, что должен выцепить Антона после уроков. Да хотя бы потому, что просто хочет его видеть. Слышать, чувствовать. Пока идет, набирает Оксане. Она должна знать о том, что происходит, и Арсений не имеет права ее обманывать или держать в неведении. Девушка была всегда рядом с ним в самые тяжелые времена, поэтому мужчина мог на нее положиться, не сомневаясь в том, что она придет на помощь и сейчас. Попов ее любит — как подругу — а Оксана любит Арсения — как друга. Не больше, и не меньше. Люди, которые знали этих двух не слишком близко, всегда задавали вопросы: «А вы встречаетесь?». Суркова заливисто смеялась, закрывая лицо ладошкой, а Арсений просто широко улыбался и отрицательно качал головой. Нет, речи об отношениях идти просто не могло, это являлось для них чем-то странным, чем-то невозможным, потому как… ну это все равно, что брат и сестра начнут вдруг встречаться.  — Да, Сень, что-то случилось? — спрашивает Оксана. «Сеня». Ну, емае, Окс, тебя еще не хватало с твоим «Сеня».  — Окс, ну не называй ты меня так, а, — стонет Арсений, стоя около дверей в школу. Он кутается потеплее в свой плащ, натягивает новый шарф повыше, закрывая им половину лица, потому что морозный октябрьский ветер так и норовит превратить в ледышку Попова, который, как обычно, оделся как на парад: легко, модно, и без лишних предметов утепления. Ну, еще потому, что тот бессовестно опаздывал сегодня утром и хватал первые попавшиеся вещи.  — Арсюш, ну я слушаю, — тянет Суркова немного капризно.  — Меня уволить хотят, — просто говорит Попов и усмехается сам себе. В трубке воцарилось красноречивое молчание, а после — ругательства шепотом и резкое:  — Ну, и что ты уже успел наделать?  — Окс, тут долго рассказывать. Может, ты приедешь вечером ко мне? — с надеждой в голосе вопрошает Арсений, смотря в небо. Дождь собирается.  — Арсюш, не смогу, прости, — расстроено отвечает Оксана. Попов слышит звуки стучащей клавиатуры и треск хлопающей двери. — У меня на работе полный завал, дорогой. Давай просто вечером созвонимся, окей? Может быть, даже ближе к ночи получится.  — Ладно, буду ждать тогда, — сухо произносит Арсений и отключается. Злится, бесится, хоть и понимает, что Суркова здесь совсем не при делах. Что в дерьме по уши, на самом-то деле, находится он сам, а люди в его окружении — не виноваты. *** Антон идет по длинному коридору школы, прижав к себе портфель. Дима и Сережа уже ушли домой, потому как только что прозвенел крайний на сегодня звонок, а сам Шастун плетется в сторону кабинета обществознания, тщательно перебирая в голове варианты того, что могло случиться, и зачем он вдруг понадобился Арсению. На самом деле, он может догадываться. Возможно, его предположения даже верны. Но все равно страшно, волнительно открывать массивную дверь и видеть перед собой преподавателя. Он сидит, повернувшись лицом к окну, даже не шевелится. Никаких тебе тетрадей на рабочем столе, никаких журналов и отчетов, как это бывает всегда. Нет. Лишь идеальная чистота вокруг — кажется, даже стулья не были сегодня в пользовании. Будто бы не вел Арсений уроки, будто бы он здесь вообще просто прохожий, случайно забредший в этот кабинет.  — Здравствуйте, — Антон делает шаги в сторону мужчины и, как обычно, садится перед ним за первую парту. Здесь тихо: слышен лишь падающий с неба дождь и редкие раскаты грома. Небо затянуто серыми тучами, а свет не горит, поэтому в помещении непривычно темно. Шастун ежится и начинает по привычке крутить кольцо на безымянном, рассматривая профиль Арсения. Спустя несколько, казалось, вечных минут, Попов, наконец, поворачивается к парню. И время останавливается. На его лице Антон замечает совсем свежие кровоподтеки и гематомы, рассеченную губу и щеку. С ужасом оглядывает Арсения и, кажется, даже не дышит, сжав кулаки. Встает со стула и огибает учительский стол, подходя к мужчине ближе. Встает совсем рядом, впритык, садится на корточки, не сводя глаз с него. По коже бегут мурашки, глаза затягиваются пеленой, брови сводятся друг к другу обеспокоенно, выдавая Антона с поличным: переживает. Шастун медленно берет Арсения за обе руки, чуть сжимая их. Тот наблюдает — беззвучно, молча, сжав губы в плотную полоску. Антон подносит к себе теплые ладони мужчины и в следующее мгновение — касается губами, оставляя влажный след на коже. Преисполненный нежностью, тянется вверх, к лицу, аккуратно обхватив пальцами шею мужчины. Легко целует его в лоб, мажет по щеке, стараясь не задевать ссадин. Ведет носом до мочки уха, задевая ее языком. Неторопливо отстраняется, заглядывая в глаза цвета синего льда, ища там хоть что-то. Но пусто. В таких прекрасных, некогда теплых глазах — пустота. Страшно. Легко потеряться.  — Кто это сделал, Арсений Сергеевич? — тихо спрашивает Антон, переплетая пальцы с пальцами мужчины. Тот лишь качает головой и, глубоко вздохнув, отвечает:  — Я не знаю, Антон.  — Что произошло? — парень наклоняет голову вбок. Поглаживает ладони Арсения, словно убаюкивая, успокаивая.  — Вчера я возвращался домой и кто-то со спины подошел ко мне. Удар пришелся по затылку, благо, ничего не повредилось. Ну, а дальше уже хаотичные движения ногами и руками. Слава богу, что переломов не оказалось, но боль ощутима, — Попов еле шевелит губами. Он вымотан, он устал, и Шастун это прекрасно видит. Если бы у него были крылья, он бы тотчас расправил их, забирая в теплый кокон Арсения, закрыв его от всего мира. Мужчина кажется сейчас беспомощным, маленьким, хрупким, как бы это ни звучало. Антону правда хочется быть всегда рядом, наплевав на все и всех, хочется подарить ему всю свою нежность и любовь, потому что видит: нужно. Попов — полый сосуд, в который нужно влить немного счастья, чтобы тот снова светил. Он ведь всегда это делал. Он ведь освещал все вокруг ярче солнца, да и пусть улыбка редко мелькала на его губах. Одно его присутствие тут, в стенах этой школы делало пребывание здесь не таким тягостным и мучительным, в отличие от других преподавателей, которые только угнетали. Антону хочется увидеть улыбку Арсения, с его прекрасными ямочками на небритых щечках. Его белые ровные зубы, идеальные клыки. И чтобы румянец заливал щеки, придавая лицу свежести и жизни. И чтобы шелковые волосы цвета смоли небрежно торчали в разные стороны, и челка свисала на лоб. Но реальность жестока, и ему приходится видеть полную противоположность.  — Есть угроза, что я больше не буду вашим классным руководителем и по совместительству учителем истории и обществознания, — таким же отстраненным тоном говорит Арсений, смотря куда-то в точку на полу. Если это шутка, то прекратите шутить. У вас плохо получается, Арсений Сергеевич.  — Как? — голос срывается, и Антон прочищает горло.  — Кто-то позвонил директору и сказал, что я бью и унижаю детей, — грустно улыбается Попов, и Шастун видит в этом нечто болезненное.  — Это ведь неправда.  — Знаю. И не представляю, кто мог это быть. Проходит еще минута, прежде чем Арсений снова начинает говорить, растягивая слова по слогам.  — Ты ведь не имеешь к этому отношения? Антон перестает дышать, перестает гладить ладони мужчины и с замиранием сердца смотрит ему в глаза. Обидно? Пожалуй, да. Не ожидал? Пожалуй, нет. Слова, как пощечины бьют по лицу, отрезвляя. Шастун встает с корточек, разминает затекшие конечности и, подняв голову, отвечает:  — Нет. Жаль, что вы могли даже на секунду допустить эту мысль у себя в голове, Арсений Сергеевич, — выплевывает, словно яд. Забирает портфель и выходит из кабинета быстрым шагом, не хлопнув даже дверью. А в голове, между тем, набатом ответы на все вопросы: Эд. И без того серый мир меркнет, и осознание приходит сразу же. Антон Шастун (14:46) Я согласен. Когда выезжаем?