стань моим спасением.

      Неизвестный номер (07:56) Я тебя из-под земли достану. Тебя и шавку твою. Жди, пупсик. Целую)) Антон немигающим взглядом гипнотизировал пришедшее сообщение из телеграмма. Сидя в школьном коридоре около кабинета нелюбимой биологии, где вокруг ошивается куча народа — одноклассники, учителя, просто работники школы, другие классы, — звуки внезапно меркнут. Пропадают из мира краски, ощущения притупляются, а внутри оседает неприятный вязкий туман; слизь, окутывающая органы. Дима что-то возбужденно рассказывает ему и выздоровевшему Сереже, который стоит перед ними и смеется, откидывая голову чуть назад. Ира тепло жмется к боку Антона, приобнимая парня за локоть, тоже щебечет о чем-то с Ариной. Шастун ничего не слушает и ничего не понимает. Ему внезапно хочется исчезнуть. Первая мысль — со всех ног бежать к Арсению и умолять его, просить помощи. Вторая мысль — молчать. Молчать и никому не говорить, потому что еще не факт, что эти угрозы реально имеют место быть. Мало ли что придет в голову какому-то шизоидному воронежскому парню в татуировках? Он же несерьезно это все. Он же все врет — нагло, безбожно обманывает, пытается ввести в заблуждение, чтобы Антон сдался.  — Шаст, ты чего? — Позов пихает парня в бок и чуть хмурым взглядом всматривается в лицо друга. Ничего. Пустые глаза, пустое выражение, пустой Антон. Сглатывает невкусную слюну. Потирает ладони друг об друга и прокручивает кольцо на указательном.  — Ничего, Поз. Мама пишет, что бабушка приболела просто, — врет. Господи, Антон, ты пиздишь людям, одним из немногих, кому на тебя не плевать. Ты думаешь головой о последствиях? Ты вообще понимаешь, чем может обернуться твое молчание? Дима пожимает плечами и отворачивается. Шастун шумно выдыхает, благодарно глядит на друга и прикрывает глаза, отключаясь от мира. Непонятно абсолютное ничего. Что Эд собирается делать? Действительно ли ему угрожает опасность? Неужели Арсу придется плохо по вине Выграновского? Кулаки сжимаются непроизвольно, а зубы Антон стискивает до боли в челюсти. Ну уж нет. Попова он отдаст Эду только через свой собственный труп. И если придется пожертвовать собой — он это сделает, лишь бы их конфликт не коснулся Арсения. Почему? Да хуй знает. Звенит звонок на урок, и Антон заходит в кабинет вместе с остальными. Не спеша раскладывает на парте учебники и тетради, достает из пенала ручку и подносит ее ко рту, жуя наконечник. Пропадает, закапывает самого себя в своих мыслях, что называется, «полное погружение». Арсений Сергеевич — особенный. С ним тепло, с ним уютно, с ним Антон чувствует себя дома. Неведомым образом этот человек стал настолько близким для Шастуна в рекордные сроки. Казалось бы, они даже и не общаются особенно много, чтобы подобного рода чувства вспыхнули внутри Антона, но они имеют место быть. Стоит лишь заглянуть в бездонные голубые глаза с отблесками льда в них, чтобы утонуть, уйти с головой в тот холодный океан. Тонуть — не страшно. Умирать в них — не страшно. Напротив, погрузившись в эту морозную воду, ощущаешь отнюдь не жгучий иней, коим покрывается тело, а теплое, приятное пламя костра. Костра, об которого можно погреть руки, тело, сердце. Рядом с Арсением внутри загораются миллионы лампочек, освещающих путь даже в самые мрачные, темные времена. Его руки — горячие, чуть мозолистые и грубые, они манят, заставляют хотеть прикосновения снова и снова. Его губы — мягкие, иногда потрескавшиеся, с маленькими ранками, — их желаешь особенно ярко, нужно проникнуть внутрь, ощутить на вкус, попробовать в полной мере. Аромат — вдыхать до потери сознания, вбирать в себя полностью цитрусы и мяту, пропитаться ими, стать единым целым. В глаза — смотреть. Всегда, в любых ситуациях смотреть и искать в них поддержку и тепло, любовь и ласку, нежиться и тянуться к ним. Когда смотришь в его глаза, все в мире внезапно обретает смысл. И сейчас, спустя год жестокого молчания, в жизни появляется Эд. Что для него Выграновский сейчас? Пустой звук, с которым не ассоциируется ровным счетом ничего, кроме бесконечной боли, травм и шрамов, которые остались в память об этом человеке. Шрамов на теле, на сердце, в душе. И от них не избавиться, как бы сильно ты этого не желал. Искренняя и честная любовь исчерпала себя, оставляя после себя лишь горькое послевкусие — соль и трепыхающееся сердце, хрипы откуда-то из груди. Воспоминания, которые бегут по коже неприятными мурашками, поднимают золотые волосы на загривке, подкашивают тонкие ноги, заставляя трястись колени. Если бы Антона поставили перед выбором: смерть или вернуться к Эду, он бы непременно сиганул с девятиэтажки вниз, как птица без крыльев, поддаваясь встречному ветру, который, к сожалению, не спасет.  — Шастун, к доске, — строго произносит Лариса Павловна, и показывает рукой на доску, словно приглашая. Антон отстраненно трясет головой и поджимает губы.  — Не готов, — еле шевелящимися губами произносит он и отрешенно закрывает лицо руками. Не похоже такое поведение на некогда крепкого, уверенного ударника, что всегда готовился к урокам прилежно. Дима пихает его в локоть и поднимает брови, а в глазах — немой вопрос «ты че блять творишь». Шастун внимания не обращает, лишь прячет лицо в черном худи и незаметно вытирает горячие слезы с уголков блестящих глаз. Директриса что-то злостно говорит, ядом плюется в его сторону, грозится вызвать на ковер, если еще раз придет на ее урок без домашнего задания, а все слова, между тем, испаряются в воздухе, оставаясь лишь туманной дымкой. Весь школьный день Антон проводит в прострации. Давно он не испытывал такой жестокой апатии, которая накрывает с головой, уносит прочь в свой плен. Не помогают даже Димкины шутки и Сережины подколы, лепетание Иры и голубые глаза Арсения, с которыми он случайно сталкивается в коридоре. Последний урок Шастун отсиживает еле-еле, все время ему хочется вскочить с места и убежать прочь от этого места, прочь из города, из страны. Обернуться птицей, расправить крылья — и вверх, в небо, к облакам. Просыпается, только надевая куртку в гардеробе школы, когда звонит телефон. С замиранием сердца смотрит на строчку имени, и выдыхает, когда видит «Арсений Сергеевич».  — Да? — спрашивает Антон уже на улице, прислоняясь спиной к холодным стенам здания. Вытаскивает из кармана бесформенной куртки пачку сигарет, достает одну, поджигает и подносит к губам, делая одну глубокую затяжку. Чувствует никотиновый дым внутри себя, и приподнимает уголки губ, когда слышит бархатный голос преподавателя на другом конце трубки.  — Антон, ты где?  — Собираюсь идти домой, а что? — еще один вдох никотина, чтобы почувствовать расслабление.  — А ты не забыл, случайно, про дополнительные? — Арсений Сергеевич немного раздражен, это слышится в его слегка напряженном голосе. Антон закрывает глаза и видит его образ: нахмуренные темные брови, опасно сверкающие голубые глаза, отливающие синевой чуть лохматые волосы, а губы плотно сложены друг с другом. Губы. Слеза катится по щеке Антона, но он спешит смахнуть ее и отвернуться к стене, чтобы никто случайно его не заметил. Эд.  — Я не смогу прийти, Арсений Сергеевич, простите, — хочется побежать и с разбегу впечататься в ближайшую дверь, чтобы голову размозжило. Или броситься под машину — и насмерть, чтобы больше никто не смел сыпать угрозами и нарушать хрупкую идиллию, которую Антон выстраивал ебаный год. Чтобы его вообще не существовало априори, а?  — Что случилось, Шастун? — появляются обеспокоенные нотки в голосе Попова, а Антон качает головой и истерично смеется, запрокинув голову назад, поднимая взгляд на серое небо, затянутое тучами.  — Бабушка заболела, нужно домой, — снова врет. Арсений молчит несколько секунд, прежде чем находится с ответом.  — Ну, передавай ей скорейшего выздоровления. Звонок сброшен. Попов не верит — Антон знает это наверняка. Докуривает сигарету, фильтр выбрасывает в ближайшую мусорку. Руки сует в карманы, хоть и носит все время с собой перчатки. Ежится, осматривает территорию, и, наконец, направляется к дому. Его ловят за плечо чьи-то руки, и Шастун уж было думал прощаться с жизнью и всеми, но позже видит перед собой Позова, и шумно выдыхает.  — Ты, блять, какого хуя творишь? — Дима рассержен, и Антон думает, что не видел его таким очень давно.  — Поз, я не понимаю, о чем ты… — начинает Шастун, но осекается, когда Дима выпускает его из своих рук и делает еще один шаг вперед, оказываясь с парнем почти тело к телу.  — Все ты, блять, понимаешь. Откуда у тебя этот синяк? А ссадина на губе откуда? А на затылке, блять, что это? Какого хера ты ходишь совершенно никакой, а нам пиздишь, что все с тобой окей? — голос срывается на крик. — Я просто думал, что мы друг другу доверяем, а оказалось совсем наоборот. Антон глубоко вздыхает и покачивается на пятках, глядя куда-то в пол.  — Дим, давай не здесь…  — Да я вообще не буду это с тобой обсуждать, раз уж ты решил, будто так будет лучше. Позов поворачивается и уходит, даже не взглянув на Шастуна. Антон собирает все силы в кулак, прежде чем окликает друга и виновато смотрит на него исподлобья.  — Пошли ко мне, пожалуйста. Дима стоит на месте некоторое время, видимо обдумывая все возможные варианты отступления, но потом медленно кивает и подходит к Антону. Всю дорогу они молчат — Шастун много курит и кусает губы, а Дима перебирает небольшую связку ключей в руках. Между ними чувствуется напряжение, прошибает как электрическим током, и Антон искренне надеется, что у него получится выдавить из себя хоть какие-то жалкие слова. Это, все-таки, единственный твой близкий человек после мамы. Не считая Матвиеныча. ***  — Ты сейчас серьезно? После всего, что было, он просто заявился к тебе? — Дима поднимает брови так высоко, что кажется, они сейчас взлетят в космос и покинут эту галактику. Сказать что он удивлен — значит преуменьшить, потому что в его глазах отчетливо видна если не ярость, то, как минимум, гнев.  — Да, Поз. Я не хотел, чтобы вы вмешивались, и попросил Арсения Сергеевича помочь мне, — щеки заливаются краской, Антон на друга не смотрит.  — Ну, и что там произошло?  — Короче, он попросил меня вернуться обратно, мол, соскучился он. Ну, я его, естественно, послал. Выхожу из этого кабака, и чувствую, толкает меня кто-то. Побил он меня, я думал, все, пизда рулю. И Арсения нигде не видно. Все, думаю, здесь меня смерть и настигнет, умру молодым, — Шастун усмехается. — А тут откуда-то вылетает Попов, и между ними драка почти что завязалась, а там я уже ничерта не помню — вырубился. Проснулся уже в квартире Арсения. Позов поджимает губы и долго-долго глядит в одну точку на стене, обрабатывая информацию. Его выражение лица абсолютно нечитаемое, никак нельзя понять, о чем думает сейчас Димка, и Антон нервно теребит кольца и браслеты. Блять, лишь бы он не спрашивал ничего про…  — Постой. Как это — в квартире Арсения? — глаза Позова расширяются, а сам парень, кажется, даже не дышит.  — Ну, вот так. Он меня, видимо, притащил к себе. А потом в сознание приводил какой- то штукой противной, я, право, думал, у меня нос взорвется — ядреная хуйня!  — Нашатырный спирт, — услужливо подсказывает Дима и закусывает губу. — Я, кстати, хотел про вас поговорить, давно уже… Ты что-то чувствуешь к нему? Антон сжимает зубы, желваки на скулах начинают нервно потряхиваться. Он обводит взглядом свою кухню, и понимает, что если не скажет сейчас — так и останется навсегда наедине со своими демонами.  — Дим, пойми меня правильно, я… не знаю. Я запутался, и от этого еще херовее, Поз. Парень понимающе кивает головой и садится ближе.  — Меня тянет к нему. Но мне страшно. В тот день я совершил ошибку, знаешь? Я дебил, я конченый просто, Господи. Я его поцеловал на кухне. У него, блять, в квартире, в его кухне, — Антон закрывает лицо руками. Буквально слышит, как падает на пол челюсть Позова.  — Так, стоп. Как это? Прям взасос?  — Да нет, конечно. Так, простое касание. Но такое охуенное, Дим. Я бы душу продал за его губы, честное слово.  — А он?..  — Он не ответил. И я не стал настаивать, просто сказал, что я сам этого захотел. И с того вечера я постоянно о нем думаю, просто каждую секунду своего времени. Мои мысли — это, блять, воплощение Попова. Он будто прописался там. Если в жизни хуйня происходит — думаю об Арсе. Если все ок — думаю об Арсе. Если хочется убиться — опять он. Он везде, Поз, и мне страшно до безумия, — Антон растерян и напуган. Его глаза бегают по лицу друга, пытаясь выцепить хоть какую-то малейшую эмоцию, но находят лишь абсолютное ничего.  — Из-за Выграновского страшно? — просто спрашивает Дима. Шастун вздрагивает, услышав его фамилию.  — Да, — чуть дрожащим голосом произносит он. — И еще… Арс же, ну, мой учитель, ему там тридцатник, а мне-то семнадцать. Что люди скажут, Поз? Но, знаешь, мне почти похуй. Я рядом с ним живой, понимаешь?  — Тох, я, если честно, не знаю, что сказать. Просто отдайся этой жизни. Ты и так слишком долго сидел в собственной раковине, как отшельник. Позволь себе любить, позволь кому-то любить тебя. Но в случае с Арсением Сергеевичем будь осторожен, пожалуйста. Потому что, как ты верно подметил, он — наш препод, и у вас могут возникнуть проблемы. Антон облегченно выдыхает и тянется обнять друга. Ему так давно этого не хватало, оказывается: простого человеческого разговора по душам. Они еще сидят так некоторое время, обсуждая последние новости в школе, затрагивая тему Иры и Кати, несносной биологички, которая не дает спокойно жить. Планируют на выходные вечеринку у Антона дома, пишут в чат их компании, и получают кучу восторженных ответов. Шастун чувствует себя лучше, гораздо лучше, и может даже немного улыбнуться — искренне и чисто. На душе ощущение, что все будет хорошо. Но будет ли? *** Неизвестный номер (23:48) Я даю тебе месяц, чтобы решить. Либо ты живешь со мной, и у нас все будет очень хорошо. Либо ты остаешься со своим Арсюшей, и тогда вам обоим будет очень плохо.