6:11

Джим ждал, что за выходку с Ханом нам от Маркуса прилетит по шапке. Спок тоже этого ждал. И я. Он мог (и должен был) разозлиться, что мы лишили его правой руки самым наглым образом. Но ничего не произошло. Дни сменяли друг друга, мы сидели как на пороховой бочке, держали солдат в боевой готовности, а Маркус молчал. Ну ладно, было не абсолютно тихо — в разных частях города случались небольшие стычки, его солдаты провоцировали моих, те отвечали, но дальше драки дело не шло. Маркус таким образом просто напоминал мне, что он жив и может кусаться. Тем не менее, я довольно мирно вернул себе кафе, бары, магазины и прочее, а Маркус не шелохнулся. Конечно, это был дурной знак. Настолько дурной, что Джим достал ключ от бункера в подвале особняка, и мы каждый день приносили туда еду и оружие, пополняли запасы. А Хан сидел недалеко от бункера, хотя и не знал о его существовании. Вернее, к тому моменту, как Джим выкопал ключи, он там уже не сидел, я убил его через три дня после переговоров, но тем не менее камеру, где я держал Хана, и наш бункер разделял только коридор. Сначала я пытался говорить с гадом по-хорошему, потом по-плохому, подключил Спока с его телепатией, но даже под пытками Хан не сказал ничего, кроме: — Спроси своего бармена о его отце. Он повторял это постоянно, хотя и разными словами, в конце он мог только сплёвывать вместе с кровью: «бармен». Я предполагал, в чём дело, но в наших архивах не было информации о детях Маркуса — ни об одном, как и о жене с фамилией «Чехова», а всех его любовниц можно было проверять до скончания веков и всё равно ничего не добиться: они его боялись до чёртиков. Даже когда Маркуса выгнали из города десять лет назад, его любовницы, солдаты, союзники (добровольные и не очень) предпочли уехать, а те, кто остался, при упоминании его имени крестились. И если Павел и правда был его сыном, я понимал, почему он скрывал это от меня. Он умный парень. После переговоров мы виделись с Пашей ещё один раз. Они с Кэрол въехали в новый дом через неделю, я показал им, что и как, отдал ключи, сказал, что каждые три дня будет приходить уборщица. Вещей у них было немного, но я помог их перевезти. Кэрол мне понравилась. Она умела говорить, умела молчать, волновалась за брата, опасалась меня, не слишком доверяла моей опеке. И, если присмотреться, внешне чем-то напоминала Маркуса в его лучшие годы. Я присмотрелся, но всё же не был абсолютно уверен. Я не хотел верить, что кудрявое чудо, свалившееся на мою седеющую голову, могло иметь отношение к этому безумному чудовищу. В юности я работал у Маркуса и знал, как у него в одночасье срывает крышу. Джим как-то сказал, что мои приступы делают меня похожим на него. Что ж, может, это издержки профессии. Сам Паша в ту встречу обращался со мной, как с хрустальной статуэткой: возмущался, когда я поднимал их сумки (совсем лёгкие), переживал, что я умру от долгой ходьбы и вообще сказал, что мне после ранения стоит лежать дома. Я намекнул ему, что бывало и хуже. Наблюдать за его заботой было странно, учитывая, что она чередовалась со смущением. Он краснел, когда ловил мой взгляд, начинал заикаться, когда я к нему обращался, а что с ним делали случайные прикосновения… Пожалуй, вздумай я поцеловать его тогда, он бы умер на месте, просто задохнулся бы или сгорел. Время от времени мне докладывали, что из какого-то бара вывели очередного солдата Маркуса. Само собой, если они не буянили, то мы их не трогали, но некоторые личности пытались цапаться с мирными жителями или заявлять права на заведение — и тогда мои люди брались за дело. Но это происходило нечасто, практически безболезненно для меня, и в остальном, повторяю, всё было спокойно. Слишком спокойно. Мы постоянно ждали крупного нападения, которое потребует всех наших ресурсов и даже больше. Джим и Спок осторожно связывались с друзьями в ближайших окрестностях и ездили на переговоры, стараясь всё делать тихо. Три банды уже откликнулись, обещали поддержку. И мои ребята постоянно были начеку. В городе висела напряжённая тишина, хотя непричастные жители, пожалуй, и не ощущали её тяжести на своих плечах. А я ощущал. Я часто лежал в постели без сна, напряжённый до предела, прислушивался к каждому шороху, анализировал события дня, искал угрозу. Всё чаще, чтобы уснуть, мне приходилось напиваться до синих чертей или просить помощи у Спока (тоже в принципе чёрт). Обычно я предпочитал первый вариант. Но было во всём этой дерьме и кое-что хорошее (не считая Чехова). У меня в голове за полтора месяца тикнуло всего один раз — 4:50. И именно в такой атмосфере приближался день рождения Паши. Я давно придумал, что ему подарить. Во время переезда он с горящими глазами рассуждал, как потрясающе было бы бороздить космические просторы, исследовать планеты, налаживать контакты с расами, изучать культуру, заимствовать технологии — двигать прогресс! Полёты в космос я ему обещать не мог, но мог поспособствовать получению образования и как символ светлого будущего я собирался подарить ему модель космического корабля. Я купил её за месяц до дня рождения и надеялся, что мальчику понравится. В день праздника я через охранника передал Паше записку, где сообщал, что приду следующим утром, но если он против, то пусть напишет об этом на другой стороне листа. Я до сих пор не был уверен, что мы окажемся в постели, что я хочу склонять Чехова к этому. Необходимо было дать пацану выбор — может, ему вообще не улыбалось видеться со мной. И, получив записку обратно, я убеждал себя, что готов к отказу, но несказанно обрадовался, когда увидел под своим текстом слова: «Я буду ждать». Я взял бутылку вина: мы могли выпить её тем вечером, но я мог и оставить её как часть подарка. Вино было прекрасное, а Чехову скорее всего будет нужно успокоиться, раз уж он потерял способность даже говорить со мной без смущения. Мальчик… мой мальчик… В ночь после его дня рождения я наконец-то уснул спокойно, вспоминая наши разговоры, его улыбку, глаза, веснушки… А днём я увидел Пашу вживую. Он сидел на крыльце своего дома, зажав ладони между коленями, а лицо подставив солнцу. На нём была футболка и джинсы — всё выглядело вполне прилично, а не так, словно вылезло из сырого угла клоповника в D-районе. Я подъехал к дому на мотоцикле, так что пацан не мог не услышать моего приближения, но он всё равно не вставал с крыльца до того момента, как я снял шлем. Тогда он вскочил, нервно попытался пригладить волосы и поправить футболку и быстро мне улыбнулся: — Здравствуйте! Я, подходя к нему, тоже не сдержал улыбки: — Привет. Греешься на солнышке? — Ага. Здесь оно… — он пытался подобрать верное слово, — есть. Его не глушат многоэтажки и грязь. — А ты сопротивлялся переезду. — Я не сопротивлялся, мне просто было неловко. И сейчас тоже, но дом мы уже обжили, — ещё одна совершенно очаровательная улыбка. — Войдёте? — Было бы здорово. Внутри было слишком пусто. Вешалка у входа стояла без одежды, обуви насчитывалось только две пары, и вообще пустота витала в воздухе, но это было понятно: должно пройти время, прежде чем некогда совсем нищие ребята позволят себе купить что-то для уюта, а не для пользы. Позволят главным образом морально. — У меня есть для тебя кое-что, — сказал я, остановившись в прихожей и сняв с плеча рюкзак. Павел замер в ожидании, и прочесть его эмоции оказалось крайне сложно. В его взгляде и позе сочетались настороженность и нетерпение. В конце концов, он был ребёнком, а я — баловавшим его взрослым, хотя и со странностями. — В космос на нём не полетишь, но глаз порадовать может, — я протянул ему коробку с деталями модели. — Нужно будет его собрать, но там есть инструкция, а у тебя под кудряшками — работающий мозг. — Ух ты, — тихо вздохнул Павел, принимая подарок. — Это же… Обалдеть… Я воспринял это как положительный отзыв. Когда пацан прижал коробку с изображением корабля к груди, у меня и вовсе не осталось сомнений. — Скажи мне ещё вот что, солнце. Чем бы ты хотел заняться сегодня? Сходить куда-то, сделать что-то особенное? Ты думал об этом? — Мы будем вместе весь день? — мне хотелось слышать в его голосе надежду, но это могло быть и разочарование. — Если хочешь, я могу уйти. — Нет! — Паша даже схватил меня за руку, словно я и правда собирался уйти в эту минуту. — Я хочу побыть с Вами. Обычно у нас это получается недолго, я понимаю, что Вы заняты, но… мы можем… никуда не бежать, а просто сделать вдвоём что-нибудь… обыденное? «Никуда не бежать»… да, я постоянно был в спешке, всегда уверенно шагал в направлении цели, практически не останавливаясь. И уже очень давно не занимался ничем «обыденным». В этом не было необходимости, да и времени обычно тоже не было. Вооружившись пушками, договориться о поставке наркотиков — пожалуйста, а вот приготовить что-то… Я озвучил эту мысль Паше, и он удивился: — А Вы умеете готовить? — Конечно, — фыркнул я. — Мы с Джимом однажды три месяца прятались в лесном домике, — как думаешь, что мы там ели? Но научился я значительно раньше, не переживай. В конце концов, у меня была семья. Я сказал о семье поразительно легко. Я потерял их давно, раньше, чем изгнал Маркуса из города. Я был молод, до безумия любил жену, и мы ждали рождения ребёнка. Девочки. Но не сложилось: спасибо суке Маркусу. Может, и хорошо, что в моих архивах не было проверенной информации о его детях, потому что тогда я мог бы убить их всех, любого возраста, причём с особой жестокостью. И говорить о том времени с такой лёгкостью до сих пор казалось не естественным — я ведь не просто так все эти годы не заводил постоянных отношений. Мы решили не тратить время и приготовить просто салаты. Я показал Чехову, как заказать продукты с помощью холодильника, и через полчаса нам принесли свежие овощи, курицу и майонез. — Да ладно, — чуть насмешливо сказал я, глядя, как мальчик пытается проткнуть варящуюся морковь вилкой, опасливо держа прибор на вытянутой руке. — Ты не испугался Хана, а это всего лишь вода. — Это кипяток! — возразил мальчик. — Давай, — я забрал у него вилку и проткнул морковку сам. Зубцы вошли и вышли почти свободно, так что я убавил огонь. Чехов пробормотал: — На взрослых не брызгает или что? — Дело привычки, — я пожал плечами. Он прислонился бедром к обеденному столу и, опустив голову, прикусил губу. — Что? — спросил я. — Хана я тоже испугался, — он вскинул на меня взгляд, убрал со лба прядь волос, а я засмотрелся на движение его руки. — Но жить хотелось. И за вас было страшнее, я думал, он вам позвоночник сломал, а потом переживал, что вас до больницы довезти не успеют и Вы умрёте от кровопотери — и всё потому, что я не справился с простым заданием. — Я бы не сказал, что задание было простым. Однажды ты уже отказался убить человека, помнишь? А ведь тогда тебе даже не пришлось бы делать это собственноручно. По-хорошему я не должен был просить тебя о подобном ещё раз, ты имел полное право отказаться, это не было бы трусостью: нормальные люди не убивают друг друга направо и налево. Паша сокрушённо покачал головой: — Отказаться я мог только в самом начале, мистер Кирк много раз уточнил, уверен ли я. А я не был уверен, даже когда подавал им стаканы с ядом. Я хотел помочь Вам, доказать, что я на Вашей стороне, несмотря на свою родословную. Хотя… может, как раз из-за неё. В том числе. Что ж, течение стремительно несло нас прямо к Симплегадам. Сейчас скалы разойдутся, а когда сойдутся вновь, то погребут в морской пучине хлипкий кораблик нашего нормального общения, который только начал своё плавание. Паша вздохнул, собираясь с силами. — Александр Маркус — мой отец, — сказал он так, словно сам себе оглашал приговор. В принципе так оно и было. Мальчик посмотрел на меня — не искоса, не исподлобья, а прямо в глаза, как человек смотрит в дуло пистолета в ожидании пули, которая размажет его мозги по стенке. Но пуля всё не вылетала. Я сидел на столе рядом с Пашей и молчал, потому что его признание меня не удивило. Огорчило — да, пожалуй, хотя и не настолько, чтобы я пошёл в разнос. Я до последнего надеялся, что Чехов не был связан с моим давним врагом, с подонком, который убил мою жену и не рождённую дочь, который пытал меня, который, вероятно, положил начало разрушению моей психики. — Я никогда не носил его фамилию, потому что родился вне брака, — продолжил парень, воспользовавшись моим молчанием. — Биологическую мать я совсем не помню, мамой я называл женщину, которая фактически не имела ко мне никакого отношения. Отца она не то чтобы очень любила и уж тем более не была обязана заботиться о его ребёнке, поэтому единственное, что нас с ней связывало, — её удивительная доброта. Она знала, что Маркус спал с моей матерью, и, кажется, не считала это изменой: она радовалась любой свободной от него минуте. Она приняла меня легко, ни разу не попрекнула происхождением, в отличие от отца, и заботилась обо мне, как о родном. Он убил её, когда мне было шесть. Хотел убить меня, а она заступилась. — С чего вдруг Маркусу было убивать собственного сына? — спросил я, хотя догадывался. — Тебя наоборот стоило держать поближе как наследника. Паша горько усмехнулся: — Я тогда впервые проявил телепатические способности. Отец и раньше-то не питал ко мне нежных чувств, не знаю, зачем он взял меня в свой дом. А телепатов он ненавидит. — Потому что боится. — Возможно. Но Вам бояться не нужно! — он вскинул брови, заговорил быстрее: — Я не очень силён, да и вредить Вам у меня причин нет, — поник, тяжело вздохнул. — Я понимаю, что Вам в знакомых не нужен родственник врага, разумно будет убить меня. Если Вы решите это сделать, я не буду сопротивляться, только… пожалуйста… давайте проведём этот день так, словно я ничего вам не рассказывал. — Но ты рассказал. Зачем? — Не хочу Вам врать, — он сглотнул. — Обманывать тех, кто тебе дорог, низко. А Вы мне дороги. Я только усмехнулся в ответ. Да уж, привязаться к главе преступной группировки было бы глупо, а привязаться к главе преступной группировки, у которого зуб на твоего отца, — настоящее безумие. Я открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут закипели овощи, пришлось возвращаться к плите, быстро выключать её и снимать крышку с кастрюли. Пар обжог мне руку, и я выругался. Осторожно слил воду через дуршлаг в раковину и оставил овощи остывать. Паша молчал, и его молчание висело между нами, как обвинение, будто мы с самого начала знали, кто есть кто. Ну ладно, я вообще не должен был связываться с мальчишкой младше меня в два раза, это было чревато в любом случае. А он действительно знал, кто я, но не мог сопротивляться, я каждый раз находил его сам. — Извини, если ворошу прошлое, но мне нужно знать, — я поставил перед Пашей стул и сел на него задом наперёд лицом к мальчику. Чехов грустно смотрел на меня сверху вниз. — Вы с Кэрол сбежали только через год после того, как Маркус убил вашу маму, верно? Павел кивнул. — Почему? Почему всё-таки сбежали и почему не раньше? Мгновение он не отвечал и стоял неподвижно, потом глубоко вздохнул, запустил пальцы правой руки в отросшие вьющиеся волосы и отошёл к окну. Я не пошёл за ним, не хотел давить. Скажет — хорошо, не скажет — не страшно. Он, конечно, говорил, что я ему дорог, но, возможно, не настолько, чтобы вскрывать старые раны. Я на собственной шкуре испытал жестокость и несдержанность Маркуса, когда он жёг моё тело раскалённым железом, когда оставил в подвале рядом с мёртвой Мириам — она лежала на холодном бетонном полу в луже крови и, казалось, смотрела прямо на меня, а я не мог даже отвернуться, потому что был привязан к стулу лицом к ней. А Паша жил с Маркусом в одном доме. Он наверняка сталкивался с ненавистью отца постоянно. Если бы он не рассказал мне, почему остался рядом с убийцей матери ещё на год, я бы не удивился и, разумеется, не обиделся бы. Но Чехов вернулся к столу, сел на него, как до этого сидел я, уронил руки на колени и проговорил: — В хорошие дни отец бывал с нами и ласков, и заботлив, мы даже смели надеяться, что он любит нас, — его голос звучал глухо, как будто он только что плакал. — Прощали его. Но тот день не был хорошим. Кто-то из близких ему людей слил конкурентам важную информацию, он рвал и метал, кабинет разнёс в щепки, покалечил слугу. Он был уверен, что предатель я, грозился убить. Это не было чем-то новым в нашем общении, просто тогда он сказал весьма конкретно: «утоплю, щенок». С такой злостью… Знаете, учитывая, что он часто кого-нибудь убивал, иногда даже на наших глазах, я научился отличать его пустые угрозы от реальных обещаний. Мы с Кэрол прятались в самых дальних углах дома, у нас были свои особые места на такой случай. До вечера кое-как дотянули, а потом он нас нашёл и запер в своих комнатах. Я слышал через стену, как он кричит на Кэрол, называет словами, которых я тогда не знал. Потом он ушёл, а она пробралась ко мне через окно, и мы сбежали. Буквально через минуту в доме началась стрельба — конкуренты отца использовали переданную им информацию. Мы ещё несколько лет жили в страхе, что он нас найдёт и правда утопит — обоих, потому что Кэрол его вроде как предала, когда помогла мне. — Знаешь, малыш… — я ласково переплёл наши пальцы, он посмотрел на меня. Глаза и правда были немного покрасневшие. — Судя по всему, я был в числе стрелявших в ту ночь. Я обнял его одной рукой. Мальчик положил голову мне на плечо и шмыгнул носом.