6:11

Остаток дня мальчишка проверял мои нервы на прочность. И не только нервы, надо сказать. Паша то облизывал губы, то касался меня, то вставал ближе необходимого. И каждую такую попытку соблазнить меня он сопровождал взглядом из-под выгоревших на летнем солнце ресниц. О да, гадёныш соблазнял меня. В каждом его действии в отдельности, может, и не было ничего особенного, но все вместе они составляли картину с претензией на эротичность. И, чёрт возьми, у него получалось. Если до сих пор у меня оставались какие-то сомнения насчёт своих желаний, то теперь я был готов разложить Чехова прямо на обеденном столе. Его кожа была нежной, движения изящными, прикосновения к моей спине или бедру поверх одежды обжигали своей неожиданной и не характерной для него откровенностью, а взгляды… Оооо! Нужно было видеть эти взгляды, которые пацан бросал на меня. Он прикрывал глаза ресницами, словно пробуя завлечь меня какой-то тайной, вот только не было в нём такой тайны, с которой я бы ещё не сталкивался. Обычно я не спал с девственниками, потому что не любил осторожничать, но это вовсе не значило, что я не представлял себе, как отреагирует Паша на прикосновения с очевидным подтекстом. Если я возьму его за подбородок, чтобы поцеловать, он смутится и будет смотреть или только в мои глаза, ища поддержки, или куда угодно, лишь бы не в них. Если я его поцелую, он задохнётся и схватится за мою футболку, чтобы не упасть. Если я запущу руку под его одежду, он схватит меня за плечо и начнёт лепетать что-то бессвязное, одновременно прося остановиться и продолжать. О, я хотел видеть Чехова таким. Этот неопытный мальчишка пытался топорным флиртом загнать меня в угол и не чувствовал, как навлекает беду на себя. Я решил показать ему, куда всё катится, пока не стало поздно. Нужно было дать ему время подумать. Павел мучил помидор — у него никак не получалось их резать, не выдавливая ножом весь сок. Я бесшумно подошёл к парню со спины, наклонился к его уху и почти мурлыкнул: — Ты его режь, а не раздавливай. Чехов не ожидал ни моей близости, ни таких интонаций, он вздрогнул и наверняка попал бы ножом себе по пальцам, не придержи я его за запястье. Вторую руку я положил на стол по другую сторону от юного тела, так что Паша оказался в ловушке. — Давай покажу, — я выдохнул ему в висок, и нежная кожа его шеи покрылась мурашками. Мальчик сглотнул: — Что Вы… — Смотри и запоминай, — мой голос звучал низко и мягко, а большой палец гладил тонкое запястье. Левой, относительно свободной рукой я положил на разделочную доску половинку помидора, держа его так же осторожно, как мог бы держать хрупкое тело под собой — удерживая на месте, но не давя слишком сильно, не причиняя боли. Судя по судорожному вздоху мальчика, он уловил ассоциацию. Правой рукой я накрыл его кисть и стал направлять её. Павел был напряжён в моих объятиях и едва дышал. — Вот так, малыш, — я почти коснулся губами его шеи. — И ничего не растеклось, видишь? — Сок? — он оказался не способен на длинную фразу. Я усмехнулся и опустил ладонь ему на бедро, чувствуя тепло тела сквозь джинсы: — Может, и не только сок… Павел пытался отвлечься от пикантности ситуации, смысла моих слов и от дыхания на своей коже, но по неопытности ничего не мог с собой поделать и только сильнее прижался спиной к моей груди. Я прижал губы к его виску, спровоцировав рваный выдох. Паша растёкся, как пластилин на солнце, и мне нравилось это его состояние. Я медленно повёл рукой от его бедра к животу. Чуть задрал футболку, но не полез под неё. Паша откинул голову мне на плечо, прижался ещё сильнее всем телом и, кажется, прикрыл глаза, хотя их я не видел. Он открыл мне доступ к шее, и с моей стороны было бы глупо этим не воспользоваться. Я сомкнул пальцы на его горле — не душа, а лишь немного пугая. И малец испугался. Хотя кроме страха он испытывал кое-что ещё — кое-что, чему, возможно, не знал названия. Вернее, он наверняка знал слово, но вряд ли мог вообразить состояние, которое этим словом описывалось. Он был возбуждён. Я тоже. Больше всего на свете в тот момент я хотел прикасаться к нему, хотел добиться от него стонов и криков, хотел видеть его робость и податливость. Но это должно было стать приятным завершением вечера, десертом, а не главным блюдом. Не в этот раз. Я отошёл от Паши, пожалуй, так же неожиданно для него, как и подошёл пару минут назад. Конечно, я не дал ему упасть, а придержал за плечи, но никаких намерений уже не демонстрировал. — Не провоцируй меня больше, ладно? А то я ведь поддамся, и не факт, что тебе понравится. Чехов только кивнул, а когда я отпустил его окончательно, то опёрся руками о стол, почти упал на него, и встряхнул кудряшками, пытаясь прийти в чувство. — Чего ты ждёшь от этого дня? — спросил я спустя какое-то время, предположив, что ребёнок пришёл в себя. Павел только что показал, что понимает мои намёки, поэтому не стал притворяться, будто не понимает сути вопроса. Хотя называть вещи своими именами мальчику ещё было неловко: — В нашу первую встречу Вы сказали, что… что мы продолжим. Сегодня мне восемнадцать. Он не смотрел на меня, делая вид, что полностью сосредоточен на размешивании ингредиентов салата. — Вообще-то я не был серьёзен, — наконец признался я. — Мы можем и не продолжать, если ты не хочешь. Если ты боишься. — Боюсь, — кивнул Павел. — Но и отблагодарить Вас должен. — В этом вопросе не уместен долг, малыш. К тому же, ты отлично справился с Ханом, считай, мы в расчёте. Он поджал губы и ничего не ответил. Мы собирали на стол не торопясь, наслаждаясь обществом друг друга несмотря ни на что. Я любовался Пашей — таким не похожим на зашуганного крысёнка из D-района, и он притихал, когда ловил на себе мой взгляд, но через мгновение оживал снова. Он рассказывал какие-то детали из своей жизни, по большей части не имеющие ничего общего с отцом и его жестокостью. Кварталы D сложно назвать раем, но парень умудрялся найти что-то хорошее. В самом начале разговора он признался, что многие впечатления сгладились в памяти из-за достатка и стабильности, которые пришли вместе с работой в баре, а теперь, живя в доме в B, они с Кэрол сами себе завидуют и вспоминать плохое не хочется. В конце концов, они остались живы. Я слабо воспринимал его слова, потому что в основном слушал голос. Чехов не требовал от меня ответной откровенности — скорее всего понимал, что приятного в моих рассказах будет мало. Между разделочным и обеденным столами мальчик двигался быстро, приборы доставал из ящиков уверенно и иногда даже не глядя, щебетал бодро, и от создавшегося ощущения домашности я тоже очень скоро расслабился. Здесь можно было не ждать опасности, хотя подсознательно я был готов к ней постоянно, особенно в последнее время. Казалось, Чехов создал для нас отдельный мирок — маленький, но светлый, спокойный и уютный, где мы двое существовали на равных (насколько это было возможно, потому что он продолжал обращаться ко мне на вы) и мне не нужно было играть роль ведущего, более сильного, всегда знающего, что и как делать. Я не заметил, как за окнами стемнело. Вероятно, потому, что в нашем мирке источником света был Паша. Он оживлял пространство, буквально светился, порхая по кухне. Стоило нам сесть за стол, как в дверь постучали и ощущение безопасности пошло трещинами — возможно, из-за того, что мальчик напрягся, он больше никого не ждал. Но я всё равно остался спокоен. Я знал, что это принесли торт, который я заказал вместе с овощами, но доставить попросил в другое время. — Ты ведь в курсе, что, задувая свечи, загадывают желание? — глянул я на взволнованного Павла поверх огоньков минут через десять. Он кивнул. Пальцами отвёл с глаз колечко волос. Пламя отражалось в его глазах и бросало на лицо и шею мягкий свет, заостряя черты. Я осторожно подвинул к Паше торт, и малец на несколько секунд задержал дыхание. Я гадал, что он может пожелать. Жить долго и счастливо? Не возвращаться к отцу? Найти себя в этом мире? Мальчик выдохнул и, прежде чем свечи погасли, я успел увидеть его улыбку. Темнота превратила её в хулиганскую ухмылку. После торта мы открыли бутылку вина и, по пожеланию Паши, поднялись на крышу. Ему захотелось увидеть звёзды максимально близко. Я расстелил покрывало, Чехов кинул подушки и поставил бокалы. В «обыденных» делах и правда было своё очарование, в особенности для тех людей, у кого обычно не хватает на них времени или денег. Мы долго лежали молча. Просто смотрели в ночное небо и чувствовали друг друга рядом. Ветерок дул тёплый, так что замёрзнуть надо было ещё умудриться. Чем дольше я смотрел на звёзды, тем отчётливее они проступали, появились даже подобия тонких нитей между ними — такая звёздная паутина. — Ты узнаёшь созвездия? — спросил я. — Тренируюсь, — отозвался Паша. — Знаю, как они выглядят на бумаге, но в реальности всё иначе. — Так бывает не только со звёздами. Я не открывал взгляд от поистине бескрайнего неба. И ведь оно существовало задолго до моего рождения, задолго до появления человечества вообще и просуществует ещё миллиарды лет после нашей смерти. Земли, может, и не будет, но космос никуда не денется. Это поражало. Павел приподнялся на локте и посмотрел на меня сверху вниз: — Хотите знать, что я загадал? — Расскажешь — не сбудется, — предупредил я, глядя на него искоса и видя только тёмный силуэт на фоне тёмной ночи. Мальчик фыркнул и упал обратно на подушку, сцепив руки в замок на животе. — Я загадал однажды оказаться среди них, — он поднял руку к звёздам, словно пытался ухватить их. — Желания нужно формулировать конкретно, — предостерёг его я. — Иначе вместо космических полётов ты рискуешь получить смерть. Я налил ему вина. Потом ещё бокал. И ещё. Разумеется, он не глотал залпом, хотя мог бы: вино было старым и вкус имело мягкий, я специально выбирал. Мальчик пил медленно, как и полагается. Когда он отставлял бокал и ложился, я невольно засматривался на очертания его тела. Оно выглядело поразительно хрупким и просто не могло пережить катастрофу по имени Маркус. Однако пережило. — Мистер Маккой, — позвал Паша после третьего бокала. — М? — Поцелуйте меня. Я удивлённо повернулся к нему. — Пожалуйста, — добавил он. Как просто. «Пожалуйста». Это должно было стать взмахом волшебной палочки, раз — и готово? И плевать, во что поцелуй может перетечь, да? Но Павел лежал рядом со мной такой открытый, что я не смог сказать «нет». В конце концов, я и сам хотел его поцеловать — по-настоящему, а не как в прошлый раз. Я сел. Потянулся к вырезу его футболки и коснулся ямки между выступающими ключицами. Поднялся вверх по горлу и остановил ладонь, не дойдя до затылка парня. Он понял намёк и поднялся мне навстречу. Нервно провёл по губам языком. Света звёзд оказалось достаточно, чтобы я заметил, как взгляд Паши заметался по моему лицу. — Не передумал? Он мотнул головой. Для меня поцелуй — пустяк, но пацану ещё не приходилось таким образом скреплять сделки с дьяволом, для него это было ново и важно. И он запросто мог испугаться, а я должен был к нему прислушаться. — Тогда закрой глаза, — подсказал я. Мне понравилось, как послушно он последовал моим указаниям. Для начала я чмокнул его, как в прошлый раз, и чуть не рассмеялся, когда мальчик совершенно очаровательно нахмурился, потому что ожидал большего. Такая прелесть заслуживала чего-то настоящего, она ждала этого. И я наконец поцеловал Павла по-настоящему. Странно, но я совсем не помню, как это было. Следующие поцелуи легко воскрешаются в памяти, я их даже чувствую, однако до них нам ещё предстояло дожить, а этот, на крыше, я вспомнить не могу. Правда, когда я отстранился от Чехова, его щёки заливал румянец, а дыхание сбивалось. Он выглядел растрёпанным, как будто мы уже переспали. Малец потянулся за ещё одним поцелуем, и параллельно его юркие пальцы проникли под мою футболку, я вздрогнул, ощутив робкое прикосновение кожи к коже. — Павел, — мне стоило огромных усилий убрать его руку. Он посмотрел на меня, как обиженный котёнок, и я опустил голову: — Это всё вино, малыш, а не ты… — Нет! — Паша, кажется, впервые перебил меня, ещё и эмоционально. — То есть не совсем. Без вина я бы, может, никогда и не решился, но оно не причина. Я думаю о Вас давно. — В каком ключе? — В разных. С Вами я чувствую себя в безопасности, я доверяю вам и хотел бы… стать для Вас ближе. — Ты не боишься меня? — поддел я его, потому что знал — боится. Чехов кивнул, отведя взгляд: — Иногда. Но Вы всё равно потрясающий, честно! И… другого шанса у нас может не быть. — Думаешь, Маркус попытается забрать тебя? — Попытается, — мальчик фыркнул. — В случае чего я от него никуда не денусь. Он заберёт меня и убьёт, утопит, часики уже тикают. Часики уже тикают. Мой внутренний таймер молчал несколько дней. — Хочешь прокатиться на мотоцикле? — вдруг спросил я. Паша посмотрел на меня с недоверием, и пришлось уточнить: — Я трезвый. Вообще не пил сегодня. — Дело не в этом, — он улыбнулся уголком губ. — Хочу.