6:11

Я не уверен, была ли это любовь. Не с моей работой быть сентиментальным. Это могла быть просто старость — мне уже тридцать лет, я не женат, бездетен, а заботиться о ком-то хочется. Я вполне мог увидеть в этом мальчишке достойный объект для моей заботы: он не злоупотреблял ей, умел быть благодарным и в ответ дарил мне… не знаю, как это назвать. Ощущение нормальной жизни, наверное. Нет, конечно, я не относился к нему как к сыну, моя привязанность носила иной характер. Мы жили в городе, разделённом на сектора: A, B, C и D — от самого богатого к совсем нищему. Я, судя по всему, был главой нашей банды, а не твоим советником, и от врача во мне было мало — разве что руки не дрожали при виде крови, когда я кого-нибудь резал живьём. А ещё у меня резко менялось настроение. Без понятия, что это может значить, обычно я же не бросаюсь ни на кого? Вот и мне кажется, что странно. В голове у меня постоянно тикали часы, причём время стало совпадать с реальным только в самом конце — это слегка дезориентировало и сильно напрягало. Я чувствовал, что вряд ли эти часы отмеряют время до какого-то праздника жизни — скорее наоборот, потому что когда звон будильника предвещал что-то хорошее? Сам факт его наличия уже раздражает. Наша группировка на тот момент контролировала только один город — столицу страны, правда, но тем не менее наши позиции были не так устойчивы, как сейчас. Всё началось ночью. Я удирал от людей Нерона. Помнишь этого психа? Да-да, лысый такой, с татуировками, рожа кирпичом, чуть что — драться лезет. Может, и телепат, но очень не сдержанный в отличие от некоторых… …Да, мне тоже плесни. Ага, хватит. Так, давай я дальше не буду на тебя отвлекаться, а то собьюсь. Я помню, что ты тут сидишь и слушаешь, но сделаем вид, что нет. В общем. Всё началось ночью. Я удирал от них по закоулкам района D, беднейшего из всех четырёх. Время было далеко за полночь, в такой час хотелось рассчитываться с проституткой, а не носиться чёрт-те где. Я злился. Я был зол на Нерона, на грязные улицы, на мерзкий ветер, на вонь вокруг — как в огромной выгребной яме. Приходилось протискиваться между бетонными многоэтажками, рискуя получить от стен целый букет инфекционных заболеваний. Многоэтажные дома были только в бедных районах, там и людей жило очевидно больше, чем в A и B. Я бежал, ботинки хлюпали по лужам, скользили, под ноги попадался разнокалиберный мусор, бездомные животные, крысы. За спиной лаяли собаки. Сомневаюсь, что они реально помогали людям Нерона — скорее мешали, потому что воздух в кварталах D был душный, застоявшийся, с кучей более выразительных запахов, чем мой. Я, собственно, на это и рассчитывал, когда уводил погоню в районы бедноты — началась-то она в A, в каком-то… то ли баре, то ли борделе. Предполагалось, что ароматы улицы собьют собак со следа, а мне будет удобно ориентироваться по их лаю. Правда, я не учёл, что Нерон набирал выносливых ребят. Погоня мешала соображать в полную силу, злость отходила на второй план по сравнению с паникой загоняемого зайца и усталостью. Я хоть и держал себя в форме, но всё-таки не был рядовым солдатом, чтобы бегать марафон каждую ночь. Да и других ночных марафонов у меня давно не было. Я перемахнул через какой-то забор, пробежал ещё немного и наконец остановился перевести дыхание. Собаки, я слышал, были далеко. 20:03 — впервые стукнуло в голове. Свет полной луны заливал узкое пространство между высотками, и это был единственный источник света: ни уличного освещения, ни светящихся окон — жители экономили всё, что можно и нельзя. На них государство тоже сильно экономило. Я натянул на ладонь рукав кофты, чтобы лишний раз не контактировать с рассадником болезней, и вошёл в ближайший дом. Подъездной двери не было, на лестнице запах стоял ещё хуже, чем на улице. Пахло мочой, бетоном, спиртом, гниением — и это только то, что я смог различить, не напрягаясь. Казалось, вся эта дрянь оседает у меня на одежде и волосах, так что снять кофту я не решался, несмотря на ползущий по спине пот. Я не хотел подпускать этот мир болезни ещё ближе к себе. Поднимаясь всё выше по не одинаковым ступеням, я перешагнул храпящее тело — оно развалилось на всю узкую лестницу, наверняка пьяное и наверняка в луже последствий. Второй этаж, третий… Я не считал их, шёл наугад и так же на удачу завернул в первую попавшуюся квартиру. Дверь была, но во-первых, очень хлипкая, чуть не картонная, а во-вторых, не запертая: людям, у которых ничего нет, нечего и беречь, многим и жизнь-то своя не дорога. Квартира была ничтожно маленькая, как и все в этих кварталах — одна комнатка, совмещавшая и спальню, и зал, и кухню, и коридор, а вторая — подобие санузла. Через крохотное мутное окошко под низким потолком с улицы просачивался свет ночи. Его хватило, чтобы я разглядел два тощих матраса, скорее даже подстилки с равномерно разложенными сверху тряпками, и нечто похожее на стол или картонную коробку средних размеров. Больше в комнате ничего не было, просто не вместилось бы, а вот в ванной очевидно плескалась вода. Я рассчитывал, что все давно спят, время позднее, а теперь надо было или прятаться (так себе перспектива), или угрожать. Идеальным вариантом было бы сразу убить жильца квартиры, но мне не хотелось торопиться. Вода выключилась. Я встал слева от двери (такой же хлипкой, как входная, и не достающей до потолка), вжавшись спиной в стену, и достал из кармана нож. Дверь открылась со скрипом, и из проёма вышел силуэт — очевидно, не женский, но слишком хрупкий и для взрослого мужчины. Мальчишка-подросток. В свете из окна чуть блестела влажная кожа его плеч и выделялись на фоне темноты вьющиеся волосы. Они как будто светились. Я сделал полшага вперёд, перехватил паренька поперёк голой груди, прижав его спиной к себе и заодно заблокировав руки. Кожа у него была холодная. — Пикнешь — прирежу, понял? — прошипел я мальцу в ухо и приставил к его шее лезвие. Мальчик нервно кивнул, насколько позволяла моя хватка. У меня на языке чувствовался металлический привкус его страха, а пальцы могли пересчитать кости под тонкой кожей его плеча. Пацан начал что-то бормотать — даже не шептать, а просто двигать губами почти беззвучно. Может, молился, я не знаю. Истеричное сердцебиение мальчика пульсировало под моей рукой, он едва дышал. Мне нравилось ощущать его хрупкое тело рядом со своим, ощущать физическую власть над ним, над этим маленьким существом, живущим в сточной канаве — по сравнению с ним я казался богом. И первым моим порывом было не спасти его, как делают милосердные боги, а опустить ещё ниже, подчинить себе полностью. Если бы ребята Нерона не вытащили меня из бара, я бы, может, и подцепил кого-нибудь, но мне помешали, так что весь мой пыл обрушился на пацана. Я толкнул его на постель, заломив руки за спину. Часть меня боялась сломать ему кости — такими тонкими они казались, да и еда в D была отвратительная, организм от неё разрушался. Но другая моя часть, на тот момент доминирующая, плевать хотела на безопасность и комфорт мальчишки, она требовала дать выход гневу и возбуждению. Пацан послушно лежал ничком. Возможно, он принял меня за грабителя и ждал, пока я заберу, что мне нравится, и уйду. В принципе, я так и собирался сделать: мне нравилось его тело и его страх. Я сел сверху. Опустился на тонкие ноги пацана, не позволяя ни пошевелить ими, ни перевернуться, и поцеловал его в плечо. Или укусил — это слово больше подходит, — хоть и не до крови, но всё равно больно и неожиданно, судя по тому, как мальчик дёрнулся. Казалось бы: не рыпайся — не умрёшь, предельно простое для понимания правило, однако он решил ему не следовать, а ослушание должно быть наказано. Я укусил его снова, уже за спину и так, что на коже выступили первые капли крови. Я их слизал и укусил опять, наслаждаясь тем, как мальчишка скулил в матрас и дёргался каждый раз. Я был львом, в чьё распоряжение попал слабый ягнёнок, казалось, сейчас я с ним закончу и пойду сворачивать горы, мстить Нерону за унизительный ночной забег. О чём он думал, устраивая погоню за главой преступной группировки? В конце концов мне надоели эти детские игры, да и член не слишком приятно тёрся о ткань белья, так что я немного отстранился от пацана, чтобы расстегнуть на себе джинсы и наконец трахнуть его как следует. Но мальчишка попытался сбросить меня и освободиться. Молокосос! Разумеется, у него ничего не вышло, я пихнул его обратно на тряпьё, только перевернул на спину и связал руки своим ремнём. Это заняло время, учитывая, что он продолжал бороться, но я всё-таки был сильнее. Теперь пацан лежал подо мной не просто напуганный — он понял, что я с ним сделаю, и понял, что будет больно, а сопротивляться бесполезно. Он чуть не плакал, в свете луны его лицо было видно хорошо. Совсем ребёнок и, пожалуй, даже красивый, несмотря на нездоровую худобу и бледность. Он поспешно отвернулся от меня и прикусил губу. Я ухмыльнулся — как хищник или маньяк — и, оставив связанные руки лежать закинутыми за голову мальчика, повёл пальцем вдоль его ребра. На самом деле, я мог пересчитать его кости и не прикасаясь, но мне хотелось снова заставить его скулить. Соседи бы не пришли, хотя слышимость в этих домах будь здоров какая, — своя шкура ближе к телу. Кожа под моим ногтем краснела, а я хотел большего, поэтому провёл по тем же местам кончиком ножа. Мальчишка закричал и выгнулся, стараясь уйти от боли, но невольно вспарывая кожу на своей груди ещё сильнее. Как я наслаждался этим видом! Облизнувшись, я зажал ему рот ладонью, наклонился к уху и прошептал: — Что же будет, когда я войду в тебя, м? — моя свободная рука скользнула по его бедру и через тонкую ткань штанов сжала ягодицу. Он испуганно всхлипнул. Я медленно провёл пальцами по его голому впалому животу, который пацан втягивал ещё сильнее, чтобы избежать прикосновений, по изрезанной груди, шее и лицу — от бедра к макушке. Его кожа была холодной, хоть и липкой от пота (с моего лба на него тоже капало), покрытой мурашками, нежной. Помню, я подумал, вьются у него волосы от влаги или по жизни, — подумал и сжал их, заставляя мальчишку откинуть голову и проскулить снова. Я впился в его беззащитную шею зубами, будто намереваясь прокусить её, и действительно почувствовал во рту кровь. Пацан продолжал кричать и молотить ногами по полу, но моя ладонь заглушала крики, а сбросить меня у него силёнок не хватало. Я кусал его за горло, как вампир, и правда ощущал, как тело наполняется силой. Я готов был выпить его молодость, его красоту, чтобы жить вечно и косить врагов, как траву на газоне у дома. Наконец мальчишка то ли устал кричать, то ли сорвал голос, но единственной его реакцией на мои действия стали слёзы. Слёзы боли, унижения, отчаяния и, вероятно, злобы. Его эмоции и немые проклятия в мой адрес витали в душном воздухе между нами. И из-за слёз он выглядел ещё моложе — настолько, что я засомневался. — Сколько тебе лет? — во внезапно опустившейся гробовой тишине мой голос прозвучал, как гром. Пацан вздрогнул — или скорее подпрыгнул на матрасе — и закрыл лицо связанными руками. Ни звука. Сейчас я допускаю, что он просто не мог ничего сказать или боялся окончательно разрыдаться, если откроет рот, но тогда мне срочно нужно было получить ответ. Вдруг ему десять! Я взял мальчишку пальцами за подбородок и повернул его голову так, чтобы, открыв глаза, он смотрел прямо на меня, и повторил чуть жёстче, делая паузы между словами: — Сколько тебе лет? Он что-то выдохнул, совсем тихо. Я уже собирался его встряхнуть, ударом привести в чувство, но он сказал громче, по-прежнему не открывая глаз, хриплым голосом: — Семнадцать… Семнадцать… Пожалуйста… Блять! Не то чтобы это было очень мало, однако теперь я даже в собственных глазах выглядел чудовищем, а не богом. — А восемнадцать когда? Я постепенно приходил в себя после похотливой горячки. Пацану уже ничего не грозило, хотя он об этом ещё не знал. Даже скажи он «завтра», я всё равно не прикоснулся бы к нему — моя адекватная половина проснулась и осуждала эту вспышку возбуждения. — Полгода, — пролепетал мальчишка. Понятно. Я парой быстрых движений освободил ему руки, встал и застегнул ремень на месте. Поднял и положил в карман кофты нож. Смотреть на следы от своих зубов было мерзко. Я сел на пол в дальнем углу, уже не брезгуя, а пацан от этого простого движения отпрыгнул так далеко, как позволяли размеры комнаты. Я усмехнулся — ничто не помешало бы мне напасть на него снова и победить в недолгой борьбе, вот только желания не было. Во рту пересохло, спина болела, колени тоже. Я больше не злился на Нерона, я чувствовал лишь усталость: от недавнего забега, от неудавшегося изнасилования и от жизни вообще. — Ты, кажется, собирался спать, — пробормотал я, пытаясь удобнее устроиться сидя на твёрдом полу. Глянул на мальчика исподлобья. — Спи. Продолжим, когда тебе будет восемнадцать. Последнее предполагалось скорее шуткой, чем настоящим обещанием — я не собирался реально сюда возвращаться. Я закрыл глаза, абсолютно не волнуясь о своей безопасности — парень был в полном шоке, взъерошенный, в крови, следил за каждым моим движением и готов был среагировать в случае угрозы, однако без необходимости он бы на меня не бросился, а я уже потерял к нему интерес. Задрёмывая, я слышал, как он устроился на матрасе в тряпках, и чувствовал на себе его пристальный взгляд. Он не плакал в подушку — подушки в общем-то и не было, — не молился и не проклинал меня вслух, хотя повод у него был. Спал я плохо, чуть не захлебнулся пОтом, и, едва небо в окошке под потолком посерело, собрался уходить. Мальчик к тому времени уснул. На него было жалко смотреть — одинокий, тощий, истерзанный человеком, который наслаждался его страданиями. Разумеется, он не принял бы от меня психологической помощи, но кое-что сделать я мог. Например, оставить на подобии стола у его постели все наличные деньги, какие нашлись в бумажнике. Уходя, я очень старался не шуметь.