viraha

❀ ❀ ❀

      1. черёмуха (искренняя радость).       Олег не умел быть романтичным.       Пожалуй, с этим согласилась бы каждая из его бывших девушек, потому что он никогда не говорил ласковых слов любви, никогда не дарил цветы или не делал внезапные беспричинные подарки в знак искренней симпатии. Им — никогда, зато вот своему ненаглядному Разумовскому он приносил в комнату всякие конфетки, на которые еле-как заработал, таская ящики в прилавках поблизости, а ещё цветочки иногда нарывал: это началось лет с восьми, когда Олег сорвал только-только распустившийся тюльпан в марте и подарил его Серёже. Тогда Волков сильно получил — нарвал-то с чужой территории, — но это того стоило, потому что Серёжа, который всегда был немного аллергиком, с удивлением обнаружил, что те же тюльпаны он мог преспокойно нюхать и не чихать после этого с опухшим лицом. Так и повелось: Олег таскал ему всякие цветочки, чтобы определить, на что у Серёжи была аллергия, а на что — нет.       Словом, о своих пассиях Олег забывал, стоило только упомянуть Серёжу, потому что Серёжа всегда на первом месте. Они клялись друг другу.       Олег сидел в полном одиночестве в библиотеке, пытаясь сообразить, что же за незнакомое чувство вызывает у него мягкая редкая улыбка Серёжи. В пятнадцать лет, наверное, стоило бы понимать такое, но ситуация тогда выходила крайне странной: во-первых, они оба парни, но не то чтобы для самого Волкова это играло хоть какую-то роль, а вот насчёт мнения Серёжи он понятия не имел, во-вторых, вокруг Олега вечно вились разные девчонки, лет с тринадцати, они все признавались в любви и предлагали отношения; Олег, конечно, соглашался, но он всегда чувствовал себя не на своём месте. Все те девочки (а сейчас скорее даже девушки) были действительно хорошие и милые, симпатичные (но почему-то для Олега все именно такие: симпатичные; это ощущалось так, словно они все на одно лицо, не в буквальном смысле, само собой, просто особо много эмоций мягкие девичьи лица не вызывали), и от этого чувство вины внутри грызлось только сильнее: ну не мог Олег дать им того, что они на самом деле заслуживали. Так все отношения и заканчивались, едва успев начаться.       Старая пыльная книга вдруг с шумом свалилась прямо перед носом Олега — упала с верхней полки и сбила его с мысли. Наклонившись, чтобы поднять её, Олег вдруг понял, что ему любопытно, что это за книга. Он с силой сдул с неё пыль и ещё раз прошёлся рукой по выцветшей однотонной обложке.       Язык цветов.       Неужели на такую простую тему ушло так много страниц книги?       Волков приоткрыл её, и старые пожелтевшие от времени страницы приятно зашуршали под кончиками пальцев. Она почти разваливалась на руках, но функции свои выполняла, к счастью, исправно: печатный текст читался легко, нигде не было никаких клякс или выдранных с корнем страниц. Содержание, введение и куча глав с едва ли не всеми цветами мира. Олег бы так, наверное, и оставил в библиотеке, если бы не наткнулся случайно на страницу о черёмухе. Она как раз только-только начала цвести, и Волков планировал принести пару веточек с белыми цветочками.       Искренняя радость.       Это именно то, что испытывал Олег всякий раз, когда Серёжа начинал смеяться с его шуток и тихих комментариях на уроках; это именно то, что испытывал Олег всякий раз, когда Серёжа, прикладывая палец к губам, шипел на него, мол, тихо ты, мы тут сбежать погулять пытаемся; это именно то, что испытывал Олег всякий раз, когда Серёжа счастливый скакал по их комнате после очередного сданного на лучшую оценку теста; это именно то, что хотел Олег дарить Серёже в ответ — искреннюю радость.

***

      Пришлось свалить с последнего урока, чтобы сорвать три несчастных веточки, — хотелось, чтобы Серёжа ничего не узнал.       Красиво украсить при всем желании Волков бы уже не смог, поэтому, осторожно сдув всех мелких мошек-букашек с лепестков, он просто уложил веточки на тумбочку около кровати Серёжи и ушёл снова помогать с коробками в прилавках — не зря же с уроков сбежал.       А по возвращении Олег увидел то, из-за чего сердце в груди заныло. По-приятному так, тепло и нежно.       Серёжа только вернулся из школы. Он сразу заметил на столе белые цветки черёмухи и понял, что это от Олега, а теперь вот осторожно держал их в ладошках (они ещё были по-детски маленькими и немного пухловатыми, но уже начинали вытягиваться; да и сам Серёжа весь начинал вытягиваться, наверное, к концу этого лета он станет худощавым и высоким, а голос окончательно сломается, как у остальных четырнадцатилетних мальчишек в приюте) и нюхал. В его глазах быстро начали скапливаться слезы и раздражение — аллергия на пыльцу, — и Олег это заметил. Успел было расстроиться, как вдруг Серёжа сказал:       — Спасибо.       Он поднял на него взгляд и мягко улыбнулся.       Глаза, конечно, покраснели и слезились, но Олег всё равно чувствовал это — радость.       Внутри всё мигом перевернулось, тепло разлилось по телу, как и всегда, когда Серёжа ему улыбался, а сердце начало биться чуть чаще.       — Не за что. Но, может, лучше мы их выкинем, если у тебя аллергия?       — Нет уж, они слишком вкусно пахнут. Да и не должно такое добро пропадать. Я их засушу и вклею куда-нибудь.       Вот чудик.       Олег кивнул — дело-то его.       Изначально план был в том, чтобы рассказать о том, что черёмуха означает на языке цветов, но язык будто прирос к нёбу; говорить о таком — как признаваться в любви: слишком лично, слишком интимно. Олег безмерно доверял Серёже и доверил бы даже свои чувства, но не сейчас — позже. Сегодня он не был готов почувствовать себя настолько голым в собственных эмоциях, даже если речь шла о Разумовском, с которым он провёл бок о бок всю жизнь.

❀ ❀ ❀

      2. подснежники (надежда, юность, нежность).       Книжку ту Олег теперь брал постоянно: в свободное время просто приходил в пустующую библиотеку и листал сухие страницы, от скуки начиная заучивать значения некоторых цветов.       Вереница бесконечных отношений с разными девушками закончилась. Отчасти потому, что по школе и приюту уже пошли эти шепотки о том, что в отношениях Волков полный профан, отчасти потому, что он сам понял, что просто дружить с теми девушками ему нравилось куда больше, но теперь он полностью испортил взаимоотношения с почти каждой, кто была ему хорошей подругой. А ещё это всё прекратилось из-за Серёжи. Вернее, из-за чересчур нежных чувств Олега к нему; за год он осознал, что это было чем-то чуть большим, чем простая дружеская привязанность — это почти необходимость, как если бы Серёжа был кислородом.       Но они оба были слишком молодые, чтобы можно было говорить о чем-то по-настоящему серьёзном — так думал Олег. Ему самому едва исполнилось шестнадцать, а Серёже — пятнадцать, какие настоящие чувства в таком возрасте?       И всё-таки Олегу нравилось то, что, несмотря на сломавшийся голос и внезапный скачок в росте, Серёжа оставался таким же нежным, на первый взгляд ужасно хрупким (но только на первый взгляд: Волков-то прекрасно знал, что он мог при желании дать отпор, пускай и не физический) и красивым. Рыжие волосы стали только длиннее, потому что Серёжа перестал обстригать их под уши, а веснушки к лету расцветали на бледной коже, едва не светясь — настолько яркими казались Олегу. Хотелось пересчитать их.       Хотелось верить, что Серёжа тоже чувствует это.       Когда, возвращаясь со школы, Олег заметил среди подтаявшего снега островок распустившихся белых цветов, он не мешкал: тут же прошелся по снегу к красивым бутонам подснежников. Серёжа, который замолк на полуслове, удивлённо смотрел на то, как Олег осторожным движением, чтобы не повредить другие цветы, сорвал один из стеблей и вернулся с ним в руках.       Значение подснежника было таким же, как и его звучание этого слова: нежность (как и Серёжа), юность (как и они оба) и надежда (как чувства Олега).       — Одариваешь меня, как девчонку, — с улыбкой закатил глаза Разумовский, но подарок принял с явной радостью.       — Это за все списанные тесты, ты сильно-то не обольщайся, — отвечает Олег и показывает язык на ухмылку Серёжи.       Всю оставшуюся дорогу Серёжа вдыхал слабый аромат подаренного цветка, с радостью замечая, что аллергии не было, пока Олег где-то под боком рассказывал очередные истории, услышанные от продавцов, которым помогал в магазинах.       Подснежник пах весной, нежностью и талой водой.

❀ ❀ ❀

      3. сирень (первая любовь).       Олег смог накопить на поход в парк аттракционов.       Изначально это была не его идея (потому что за все самые лучшие и гениальные решения обычно несёт ответственность именно Серёжа), но загорелся он ею едва ли не сильнее самого Серого: тогда на дворе стоял апрель-месяц, они оба были в десятом классе и пока что особо париться о предстоящих экзаменах не надо было. Олег примерно прикинул, сколько же ему надо будет работать, чтобы скопить достаточно на целый день бесконечных развлечений, и на следующий же день взял первую полноценную подработку. Раньше он просто приходил в случайные дни в надежде, что ему дадут работу (и почти каждый раз, на везение Волкова, нужная работа находилась, — чудо и только), а теперь вот договорился с владельцем ларька на месяц вперёд. Серёжа, правда, грустно вздыхал, стоило Олегу каждую среду, пятницу и субботу свалить на какое-то время, но вслух свои возмущения не озвучивал: Олег сам должен решать, что делать со своей жизнью, они ведь не маленькие уже.       Через месяц — к первой половине мая — Олег отработал все условленные часы. Сегодня была пятница, и он — обычно внешне совсем неэмоциональный — шел к приюту с самой счастливой улыбкой в мире. Конечно, он радовался тому, что сможет сходить в тот дурацкий парк аттракционов, но вообще-то главной целью было вовсе не это. Хотелось обрадовать самого Серёжу. Он ведь с началом десятого класса зарылся в книжках-учебниках, словно до ЕГЭ было не два года, а пара месяцев. Да и на самом деле Олег искренне верил в то, что Серёжа и без всей этой подготовки мог бы сдать всё хоть прям сейчас на высокий балл, но только молча качал головой — старался не лезть, вмешиваясь лишь тогда, когда Серёжа действительно перегружал себя.       Им обоим сейчас бы не помешал отдых, даже если это будет всего один день, проведённый в не самом лучшем парке аттракционов.       Дверь в их комнате ужасно скрипела, как и большая часть мебели в этом здании, поэтому Серёжа сразу дернулся, стоило Олегу войти. Разумовский устроился на его — Олега — кровати, лежа на ней животом и подняв ноги. В окружении трех учебников сразу.       — А это ещё что за узурпация? — со смешком спросил Олег, закрыв за собой дверь и сложив руки на груди, словно он действительно был недоволен сложившейся ситуацией.       Вообще-то они лет с десяти могли иногда спать на одной койке, переплётая конечности, но в основном это случилось из-за того, что периодически в приюте бывало слишком холодно. Просто взаимовыгодная помощь лучшему другу — ничего такого. Но вот так Серёжа ещё не делал. Да и зачем? Его собственная кровать была ровно точно такой же, как и у Олега.       — Я соскучился, — просто отвечает Серёжа, даже особо не скрывая. А смысл? Всё равно его поймали прямо на месте преступления. — А тут всё… такое твоё. Мне проще сосредоточиться.       Сердце на секунду замерло, чтобы затем забиться раза в три быстрее, у Олега, наверное, всё перевернулось внутри — в который раз, — потому что он вдруг ощутил непривычное тепло где-то в ребрах. И в животе.       Он понял — это была самая настоящая и неподдельная первая любовь.       В семнадцать лет такое принять проще, чем в пятнадцать. Да и, наверное, Волков сам всё понял ещё несколько лет назад, просто самому себе признаваться не хотел, а теперь Серёжа так легко вспорол его нутро, вынул все спрятанные желания и чувства, что зашивать обратно не хотелось.       Прошла как будто целая вечность, на деле — пара секунд.       От серёжиных глаз у Олега внутри всё плавилось и кипело.       — Сказал бы раньше, мне не жалко свою кровать отдать.       Серёжа мягко улыбается и делает это своё лицо Опять-Ты-Ничего-Не-Понял-Волче, какое обычно использовал, когда они вместе занимались химией.       — Ты сегодня раньше пришёл, — говорит он, отводя тему в совершенно другую сторону.       Олег вспоминает, что вообще-то у него на руках теперь есть достаточно денег на то, чтобы хорошенько поразвлечься на детских карусельках; он достаёт из внутреннего кармана потёртой кожанки все нажитое добро и с ухмылкой машет деньгами, наблюдая, как глаза Серёжи, словно зачарованные, следят за рукой Олега. Только спустя несколько секунд Разумовский переводит взгляд на его лицо и непонимающе моргает пару раз, и тогда настаёт время Олега делать лицо Опять-Ты-Ничего-Не-Понял-Серый.       — Парк аттракционов. Сладкая вата. Коктейли.       Серёжа, только услышав эти слова, соскакивает с кровати и несётся к нему — в два шага, потому что комнатка все ещё ужасно маленькая, — чтобы наброситься с объятиями, будто Олег накопил не денег на целый день отдыха, а нашёл ему новых хороших родителей, которые обязательно будут его любить. Волков в ответ несмело сжимает в руках не по-мальчишески узкую талию и ничего не может сделать с тем, что его ладошки так нелепо потеют. Хочется простоять так целую вечность — в объятиях Серёжи, который почти буквально повис на его шее и сейчас дышит ему куда-то в скрытую тканью футболки ключицу.       Дурацкая, дурацкая футболка с Арией, как же Олег сейчас ненавидел её.       Хотелось голой кожей ощутить чужое горячее дыхание и прикосновение носа.       — Спасибо, — тихонько бормочет Серёжа, — ты всегда для меня столько всего делаешь, даже не знаю, чем я это заслужил.       А Олег знает, чем он это заслужил: своим терпением, умом, невероятной красотой, чудаковатостью, милой улыбкой и глазами, — но только молча прижимает к себе худое тело ещё ближе, пока есть такая возможность.       — Считай, что это благодарность за то, что у меня нет ни одной тройки в году.       Серёжа несильно кусает его через ткань футболки, Олег айкает и хочет возмутиться, но Серёжа первый подаёт голос:       — Мы уже это обсуждали. Ты не тупой, просто не любишь учиться, не слушай этих ведьм.       Волков закатывает глаза — уже и пошутить нельзя.       — Как скажешь.

***

      Серёжины бледные губы складываются в широкую улыбку, которую Олегу хочется отпечатать на сетчатке своих глаз, лишь бы никогда не забыть. Они оказываются среди кучи детей самыми старшими, но к вечеру подтягиваются другие подростки, а дети наоборот — родители уводят их к огромным воротам за руки, и Олег ловит грустные взгляды Серёжи. Он понимает: Серый в приют попал лет в семь-восемь, это как раз тот возраст, когда ты уже имеешь представление о значении слов «мама» и «папа», поэтому смотреть на чужое счастье становится особенно больно. Олега бросили ещё в первые дни, не дав почувствовать, каково это — быть в семье, но оно и к лучшему, пожалуй.       — Я ещё обещал тебе сладкую вату, — склонившись к уху Серёжи, шепчет он, желая отвлечь чужое внимание от той маленькой рыжеволосой девочки, которую за руки ведут оба родителя.       Рассыпавшаяся улыбка быстро возвращается на свое законное место, когда Серёжа слышит голос Олега.       Этого достаточно.       — И коктейли, — напоминает Серёжа с хитрой улыбкой.       Они вместе плетутся к нужному месту, и Серёжа смело переплетает их пальцы (Волков вообще-то прекрасно знает, что это потому, что так Серёжа чувствует себя в безопасности, но приятно думать, что это было и по другим причинам), полностью наплевав на взгляд продавца. Олегу кажется, что он попал в кино или детскую сказку — до того всё хорошо, разве что не хватает поцелуев на колесе обозрения, но ни Волков, ни Разумовский не особо горят желанием садиться туда, потому что, во-первых, эта штука доверия не внушала и — да, безопасность там точно на высшем уровне (насколько это вообще возможно), да, несчастных случаев ещё не было, но тем не менее, учитывая везение (читать самым саркастичным тоном, каким только можно) Волкова, они оба вполне могли стать первыми и единственными, кто пострадают на этой штуке; а во-вторых… колесо обозрения было ужасно — ужасно — медленным, а это слишком скучно. Так что их аналогом стал тот ужасно быстрый аттракцион, который раскручивался на огромной скорости. Серёжа на нем минут десять назад орал, вцепившись в поручень, а Олег, плотно захлопнув глаза и закусив щеку на внутренней стороне, ощущал, как внутри от адреналина всё поднимается кверху, но это не было похоже на тошноту — скорее, приятный страх.       И всё-таки это был чудесный день, плавно перекатившийся в вечер; не гуляние по заброшкам, конечно, но тоже ничего, особенно если учитывать то, насколько Серёжа выглядел счастливым. Ближе к восьми вечера, когда они обошли всю территорию парка вдоль и поперёк, Олег потянул их к выходу, потому что Серёжа уже начинал явно уставать от того, что столько часов провел в окружении незнакомых лиц и слишком уж этот день был полон на эмоции, чтобы не устать.       На улице ещё не было достаточно темно, но солнце уже отсвечивало темно-красным, из-за чего на небе был красивый фиолетовый перелив. Серёжа остановил Олега посреди полупустого парка, дёргая за рукав кожанки.       — Чего? — спросил Олег, покорно останавливаясь.       — Закат красивый, дай хоть посмотреть, — почти недовольно отвечает Серёжа, но в голосе слышится уставшая улыбка.       — Будем как дурачки стоять среди деревьев?       Но ответа Олег так и не дождался — он ещё несколько секунд назад заметил растущую на большом кустарнике сирень. В отблесках закатного солнца она казалась ещё более фиолетовой, чем была на самом деле; Олегу потребовалось совсем немного времени, чтобы вспомнить её значение.       Идеально подходит под ситуацию: на свиданиях ведь полагается цветы дарить, да? А у них тут первая любовь вообще-то. У него. Даже если Серёжа не чувствует того же, Олегу было плевать: лишь бы Разумовский улыбался и был счастлив, а на остальное как-то без разницы.       Серёже бы удивиться, наверное, стоит, но он ещё с прошлого года запомнил эту странную (но приятную) привычку Олега, поэтому только с нежностью наблюдал за тем, как Волков был всё таким же нежным с этим красивым растением. Сорвал буквально одну веточку и тут же понес её Серёже, который подарок принял без лишних вопросов, чувствуя, как приятный запах сирени наполнял лёгкие.       У Олега этот аромат теперь навсегда застрянет где-то в трахее, не желая исчезать из памяти.       Первая любовь, сердце, которое отдано конкретному человеку, — вот, что было написано в той книжке, которую Олег затер до дыр, бесконечно листая пожелтевшие страницы.       — Спасибо, — почти шепотом благодарит Сережа, прижимая ветку с цветочками к груди, чувствуя, как по щекам ползет неуместный румянец. Чего смущаться-то? Тем более рядом с Олегом, с которым он бок о бок всю жизнь провел. — Только у меня на сирень аллергия. — Олег тут же хмурится, но не потому, что Сережа сказал что-то не то, а потому, что подарил ему цветы, на которые у Разумовского аллергия. Сережа на это тут же качает головой. — Не делай такое лицо, все равно не выкину.       С черемухой то же самое было, вспоминает Олег и решает, что не хочет возражать Сереже в этом вопросе.       В приют они возвращаются уставшие в самом приятном смысле этого слова и влюбленные — оба, почти до беспамятства, потому что точно так же, как были влюблены оба, так и в упор не замечали того, что оба кидали друг на друга долгие задумчивые взгляды; а может и замечали, но слишком привыкли, что они лучшие друзья — именно вот так и никак иначе.       Сережа в тот же вечер заворачивает сирень в какую-то старую газету и складывает под стопку книг, чтобы засушить цветки, а у самого глаза все красные и заметно повлажневшие, еще и носом шмыгает — пытается незаметно, но Олег его знает как свои пять пальцев, поэтому спустя минут десять не выдерживает и выходит из комнаты, на ходу натягивая домашнюю футболку — эта была еще более потрепанной и застиранной, чем та, в которой Олег сегодня гулял, но оно и дураку понятно, — пока Сереже оставалось только недоуменно пялиться на его исчезающую за дверью широкую спину. Вернулся Волков минуты две спустя, но в руках теперь были дешевенькие таблетки от аллергии, которые хранились в их медпункте (представляющим собой, по сути, тесненькую комнатку, где по полочкам распихали кучу активированного угля и парацетамола, словно это действительно имело смысл) и которые сам же Олег туда приносил, потому что знал, что к сезону цветения Сережа обязательно весь покроется красными пятнами и будет беспрерывно чихать.       Может, Сережа и должен был еще в тот момент догадаться, что не один он тут по-дурацки и слишком банально влюбился в лучшего друга (в конце концов именно он тут слыл среди всех воспиталок как «тот умненький»), но в голове почему-то никак не могло сложиться два плюс два.       А таблетки на вкус просто ужас вообще-то.

❀ ❀ ❀

      4. миндаль (обещание).*       …А Олежик в армию уходит.       Это было вполне ожидаемо, но не потому, что Олег Волков тупой идиот, который не может удержать свое место в университете, а потому, что он настоящий адреналиновый наркоман, потому что ему скучно вот так сидеть целыми днями то в аудитории, лениво записывая конспект, то в библиотеке, готовясь к очередной сессии; это Серёжа тут сумасшедший фанат своего дела, преданный до такой степени, что готов был целыми днями хлебать один кофе и энергетики, лишь бы сдать всё на отлично. Именно так: отлично — других оценок в его понимании как будто и не существовало, даже на физру ходил, лишь бы быть лучшим.       Олег не такой. Он с детства лезет на заброшки, где с любой балки можно легко свалиться и сломать себе что-нибудь; в драки тоже постоянно ломится: сначала — просто так, забавы ради, а потом за Серёжу вступается постоянно, будто Разумовский — хрупкий цветочек, неспособный сам за себя постоять. Серёжа бы обиделся, наверное, но на Олега почему-то обижаться было сложно.       Вот и сейчас обижаться сложно.       Вроде, кажется, будто Олег только что предал его — оставил одного в этом большом мире, как если бы мамочка-кошка бросила слепого котёнка, потому что Серёжа готовить сам едва-едва умеет, потому что Серёжа иногда забывает, что такое сон, еда и вода, когда слишком увлечён учёбой, потому что Серёжа, он же с детства только рядом с Олегом.       — Поэтому я и… — Волков неловко прочищает горло и мнется. Совсем на него не похоже. Серёжа сидит на сиротской табуретке, глядя на застывшего в дверном проёме Олега. — Нам надо научиться жить отдельно друг от друга, понимаешь?       «Зачем?» — хочется спросить.       «Мы ведь просто можем всю жизнь провести вместе», — хочется сказать.       Серёжа действительно не понимает.       И всё-таки видит, что для Олега это важно.       Качает головой, но, прежде чем Олег успевает хоть что-то сказать, первый открывает рот:       — Не понимаю, Олеж, — честно отвечает, не пытаясь скрываться, — но я не обижаюсь и не собираюсь тебя держать. Ты не моя собственность.       Тёмные глаза Олега заметно теплеют, и в груди у Серёжи от этого сильно ноет. Он ведь совсем недавно до конца смог осознать и принять, что ближе Олега у него никогда никого не было — не успелось даже, — что всю жизнь он был в него сильно влюблен, а теперь вот. Армия.       — Сколько у нас есть времени?       — Не говори таким голосом, будто у меня рак четвёртой стадии, я же не умираю, — качает головой Волков и закатывает глаза, на что Серёже хочется кинуть в него чем-нибудь тяжёлым, потому что знает же, как Серёже тяжело даётся даже короткая разлука, а тут целых два года впереди. — Две недели.       — Обещаешь мне письма писать?       — Серёжа, это не навсегда. Обещаю. Только не волнуйся, ладно? Меня там не убьют, это просто армия.       Успокоиться приходится.       Две недели. Так катастрофически мало перед разлукой на два года, но перед смертью не надышишься, верно? А это время можно провести с пользой.

***

      Олег прекрасно знает и видит, что Серёжа после новости об армии ходит немного в себе: задумчивый, отвлеченный от внешнего мира и грустный, — но поделать с этим Волков ничего не может, он ведь уже всё перепробовал. Пытался объяснить, что это им обоим пойдёт только на пользу, у Серёжи даже появится возможность встретить кого-нибудь, кто станет ему ближе, чем Олег, понятнее и приятнее. От этой мысли внутри всё сжималось в неприятном холоде, но им действительно стоило хотя бы попытаться пожить порознь.       Эти две недели были немного странные и спутанные, Серёжа то был слишком близко, то отдалялся, будто всё-таки, вопреки собственным словам, обиделся, но Олег понимал, что отчасти Разумовский имеет на это право — только отчасти, поэтому своего решения об армии не менял.       Прямо перед днем расставания он вдруг вспомнил о той дурацкой книжке, которую незаметно утащил с собой, когда они с Серым уходили из приюта. Времени вспомнить о ней последние полгода как-то не было, Олег даже забыл об их небольшой традиции с цветами, но теперь снова листал сухие страницы, которые всё так же приятно шелестели под подушечками пальцев, напоминая о проведённых годах в приюте. Воспоминания в основном неприятные, но были и моменты радости, и все они вроде как связаны с Серёжей.       В груди опять начало ныть, когда Олег наткнулся на определение миндаля — обещание. Именно то, что он дал Серёже две недели назад, когда только сообщил об армии.       Тут просто цветочек не сорвешь, поэтому Волков выходит из квартиры с намерением купить горшок и косточки. Серёжа лишних вопросов не задаёт, только смотрит на закрывшуюся за Олегом дверь. Покорно ждёт его в квартире.       Конечно, он не ожидает, что из Серёжи получится отличный садовод или ботаник, но хочется оставить напоминание о себе, чтобы Разумовскому не было так одиноко в их квартире, чтобы он мог взглянуть на выращенное (если до этого вообще дойдёт…) деревце и вспомнить о том, что Олег ушёл не навсегда.       В садовом центре ему впихивают саженцы, землю и горшок.       Дома Серёжа впихивает ему подушку в руки, которую обнимал до этого, сидя за ноутом на диване, пока сам разглядывает эти чудеса природы.       — А что, простые букетики больше не так романтично? — с усмешкой спрашивает Серёжа.       — Букетик бы завял максимум через месяц, а это — целое растение. Если правильно ухаживать, то может и все два года прожить.       Если правильно ухаживать, ага.       Серёжа смотрит на него вроде бы как на дурачка, а вроде бы с благодарностью.       — Я видел ту книгу, которую ты забрал сюда из приюта, — между делом замечает он, расставляя всё, что приобрёл Олег. — Язык цветов. В жизни бы не подумал, что ты такой сентиментальный.       Вот и раскрылся весь секрет. Ну и ладно, Олег всё равно хотел однажды рассказать об этом, поэтому он только пожимает плечами, сминая мягкую подушку.       Сегодня ночью они спят на одной кровати в объятиях друг друга, но никто так и не произносит того, что вертится на языке.       Может, зря.

❀ ❀ ❀

      5. белая роза (вечная любовь, тоска, смирение).       Наверное, это немного банально, думает Олег, когда покупает у случайной бабушки на проходе белые розы. Не может взять слишком много, но и одну брать не хочется: во-первых, так будет смотреться лучше, во-вторых, не просто так эта бабушка торгует цветочками, стоя днями напролёт на холодном асфальте. Хочется хоть немного помочь.       Серёжа иногда замечал, что внутри Олега есть по-настоящему доброе сердце. Может, так оно и было, но просыпалось это доброе сердце почему-то в основном именно в присутствии Серёжи, на остальных людей всегда было как-то плевать.       Идти пешком до их квартиры где-то час, но у Олега пустые карманы и желание заново посмотреть на Питер, который он не посещал так ужасно долго. Серёже в последнем письме нагло соврал, что возвращается на пару дней позже, чтобы сделать сюрприз, а то ведь сам Серёжа ему бы целый парад устроил.       На стеблях белых роз есть шипы, и Олег обрывает их один за другим по пути домой (д о м о й, надо же как приятно звучит; домой — это к Серёже, к его вечным закидонам и комнате, полной книг и техники), потому что вспоминает, что белые розы означают вечную любовь и тоску вперемешку со смирением, а розы без шипов — первую любовь. Хочется показать, что даже спустя два года, спустя все те бесконечные чистинья картошки и синяки на ребрах от чужих армейских ботинок, спустя всё это — Олег всё ещё любит Серёжу. Понял, что никакая разлука и жизнь порознь этого не изменит, наверное, это что-то на уровне ДНК: любовь к Серёже Разумовскому прописана у него в генетическом коде, и этого никакими армиями не изменишь.       Мышцы в ногах приятно тянут после такой прогулки.       В этой дурацкой однушке пахнет домом, и Олег бы, наверное, заплакал от счастья оказаться снова тут, но его мысли сбил вышедший на звук открывающейся двери Серёжа.       Сонный (на улице два часа дня, а он всё спит — что-то не меняется с годами), в домашнем халате и тапочках. Непонимающе хлопает глазами и обрабатывает увиденную картину где-то у себя в голове.       Олег. Который Волков. Который в армию свалил и даже выбора не дал. С которым Серёжа всю жизнь вместе провел. В которого был влюблен уже совсем не по-детски. Вот этот самый Олег Волков только что закрыл дверь их квартиры, держа в одной руке ровно пять — Серёжа успел сосчитать, пока думал — белых роз.       — Волков, — неверяще хрипит он.       — Волков, — кивает Олег. — У меня ещё имя было, если ты не забыл.       Серёжа кидается в его объятия и жмется к широкой груди так крепко, что у Олега почти спирает дыхание. Он осторожно обнимает его в ответ, продолжая держать дурацкий букетик, про который оба уже забыли.       — Ты вернулся, — шепчет Серёжа ему куда-то в шею и сжимает в своих руках ещё крепче, будто это вообще возможно. — Вернулся.       — На этот раз навсегда, — в тон ему, шёпотом, отвечает Олег.       Кладёт свою голову на рыжую макушку.       — Я люблю тебя, — говорит он, потому что дальше тянуть бессмысленно.       — Я тоже, Олег, я тоже тебя люблю. А ты взял тогда и свалил, будто… Будто…       Серёжа даже слов подходящих найти не может. Просто хрипит голосом.       Вдруг отстраняется, но только для того, чтобы взять лицо Олега в свои руки и поцеловать.       Олег тает. Нежно отвечает на поцелуй и роняет розы на пол, потому что теперь можно говорить о чувствах прямо, а не намекать через дурацкие цветочки.       — Миндаль твой умер полгода назад, — сбивчиво шепчет Серёжа, разрывая поцелуй, — но я новый купил. Слишком привык к нему. Это ведь ничего?       — Ничего, — смеётся Олег и снова целует чужие обветренные губы.

❀ ❀ ❀

      + 1.       Они валятся на широкую кровать пятизвёздочного отеля; Серёжа нависает над Олегом и глубоко целует его, пытаясь расстегнуть пуговицы на рубашке, но пальцы дрожат слишком сильно, чтобы это было возможно.       — Да погоди ты, — шепчет Олег и слабо хлопает его по ладоням, чтобы тот отстранился.       Серёжа на это недовольно хныкает, почти капризно, как маленький ребёнок, но не спорит, а только наблюдает за тем, как Волков самостоятельно стягивает с себя рубашку. Пиджак давно валяется где-то на полу у входа в номер.       Горячий летний воздух (в Мексике даже ночью всегда было немного жарковато) накаляется ещё сильнее, потому что они оба слишком возбуждены, чтобы что-то там растягивать или нежничать. Стоит Олегу сбросить рубашку (одна пуговица-таки отвалилась и, отскочив куда-то в противоположную сторону номера, звонко покатилась по полу), как Серёжа тут же возвращает свои руки на его широкую загорелую кожу грудной клетки и заставляет Олега упасть головой обратно на подушки. На самом Серёже из одежды только нижнее белье и носки, про которые они оба забыли, поэтому то, что Олег был ещё почти полностью одет, даже обижало.       Разумовский ведёт ладонями сначала по груди, цепляется короткими ногтями за кожу, оставляя бледные царапины; затем спускается к прессу и с восторгом, будто в первый раз щупает, водит по нему пальцами. Олег под ним тяжело дышит и вскидывает бедра. Серёжа чувствует его стояк и ухмыляется; съезжает с бёдер чуть ниже, чтобы наклониться над прессом и повести по голой коже языком, собирая редкие капли соленого пота. Олег цепляется за его рыжие пряди и сжимает их так крепко, что это почти больно, но Серёже нравится, когда Волков начинал терять контроль, поэтому он только с большим желанием начинает вылизывать торс Олега, руками крепко держась за его талию.       Олег не выдерживает и тянет за волосы, чтобы поцеловать, и Серёжа довольно стонет в этот поцелуй; они неприятно сталкиваются зубами, пока Серёжа руками нашаривает тяжёлый ремень на брюках Олега. Расстегнуть его куда проще, чем мелкие пуговки рубашки, поэтому ещё секунд тридцать и — с Олега уже стягивают брюки вместе с трусами. Резинка задевает чувствительный член, и Олег недовольно кусает губы Серёжи, сжимая его волосы в предупреждающем жесте.       Серёжа бы посмеялся, если бы не был точно так же сильно возбужден.       Этой ночью они трахаются так хорошо и долго, что привычный режим сна Олега даёт сбой: привыкший просыпаться максимум в восемь утра Волков разделяет глаза и с удивлением обнаруживает, что, во-первых, на часах десять часов, а во-вторых, вторая половина кровати пустует. Простыни ещё тёплые (и немного влажные, бедные работники отеля), значит, ушёл недавно.       Олег прикрывает глаза и снова засыпает.       Когда он просыпается во второй раз, Серёжа только-только входит в номер и… это ещё что такое? В руках у него какая-то зелёная трава странной формы.       — Доброе утро, — говорит он Тем Самым Голосом, который появляется после какой-то детской (или не очень) проделки. Не всегда законной. Олегу становится страшно. — То есть день. Ты как?       — Что это, Серый?       — Каннабис!       В глазах весёлые искорки. Олег закатывает глаза.       — Нет, я знаю, как выглядит трава.       — Ладно, это… — Серёжа кладёт зелёную хрень на столик и стягивает с себя футболку Волкова, в которой ходил неизвестно куда. — Это мексиканский кориандр. Знаю, не так красиво, как розы или сирень, но, — он снова седлает бедра Олега, как прошлой ночью, и целует. — Но зато означает именно то, что надо.       — И где ты достал его?       — Мм, — Серёжа слезает, чтобы улечься на чужое плечо, — на территории снаружи есть слепая зона, камеры вообще не попадают туда. Там, где у них цветочки растут и всё такое.       Наверное, это действительно незаконно.       Но. Не пойман — не вор. Святое правило.       — Что же значит твой мексиканский кориандр?       — Жгучее желание, — чуть растянув буквы, отвечает Серёжа.       И кто из них тут ещё не умеет быть романтичным?