Мятные конфеты/боевые шрамы

11 сентября, 1998 Дневник, Пусть я и рискую звучать как Хаффлапаффец, я всё равно скажу это. Мне снова плохо. Заклинание заканчивает свое действие раньше времени, что бы я ни делал, и моя рука горит. Не то чтобы это много для тебя значило. Ещё раз, как вы там сказали? Ситуация не «подходит» для более интенсивного лечения? Она заражена, ёбаные идиоты. Вы не видите? Мне пиздецки больно. И если вы считаете это каким-то извращённым способом ещё раз наказать меня за всё, тогда это не я должен вести этот дневник. Мне нужны только таблетки. Что-нибудь другое. Что угодно. Избавьте меня от этого. Я не против того, чтобы умолять — как вы уже видели ранее. Но вам плевать, не так ли? Я думал, на вашей стороне все должны оказывать поддержку и быть сострадательными. Добрыми. Что ж, поздравляю, вы всех наебали. Вы точно такие же злые, как я. Знайте это. И ради Мерлина, дайте мне таблеток. Дайте мне таблеток дайте мне таблеток дайте мне таблеток дайте сука мне таблеток. Или мне придется прибегнуть к более отчаянным мерам. Драко 14 сентября, 1998 Она не знает, что случилось. Не особо. В конце концов, ей даже не нравилась Лаванда. Но они на Зельеварении со Слизнортом, работают над Бодроперцовым зельем. Парвати и Падма сидят за столом рядом с ней, суетятся над своим котлом, и Гермиона, занятая нарезанием имбирного корня, просто поднимает голову в самый подходящий момент. Или в самый неподходящий. Получилось так, что она поднимает голову, когда Парвати шутит о запахе зелья — это какая-то шутка для своих, судя по ситуации — и, когда Падма смеётся, Парвати чуть-чуть поворачивается. Нормальный человек даже не заметил бы этого. Но Гермиона знает. Знает, что она повернулась, чтобы рассказать Лаванде. Она видит, как Парвати замирает — видит, как подрагивает её улыбка. Она чуть встряхивает головой и поворачивается обратно к Падме. Прочищает горло и продолжает работать. Потому что Лаванды больше нет. И что-то в этом не даёт ей спокойно работать — острыми шипами втыкается куда-то Гермионе в живот. Она чувствует себя плохо. Ослепительно, головокружительно плохо. Её рука разжимается, и она раньше времени роняет корень в котёл — зелье шипит и дымится. Она едва замечает это. Её нож звенит, ударившись о пол, и взгляды нескольких пар глаз устремляются на неё. Их становится больше, когда она поворачивается и бросается к двери. — Мисс Грейнджер? — зовёт Слизнорт, но она уже бежит по коридору. И, стоит ей добраться до уборной, как ее тело теряет контроль. Кренится. Тошнит. Её выворачивает в ближайшую раковину. Возможно, это было из-за выражения лица Парвати. Или из-за пустого места рядом с ней, там, где могла была быть Лаванда. Должна была. Нет, это вся идея происходящего. Вся эта концепция потери. Лицо Парвати и глаза Рона, когда они сидят в гостиной и он бросает взгляд на то место, где Фред и Джордж продавали свои контрабандные сладости. Даже Малфой, который бродит сам по себе, и Забини с Гойлом, которые ходят раздельно после того, как Крэбба не стало. Рабочий стол в классе Защиты от Тёмных Искусств, за которым профессор Люпин однажды пил свой чай. Весь класс Зельеварения. Всё это. Ещё одна судорога пронизывает её внутренности, и её снова тошнит, она наклоняется ниже — пытается собрать волосы и убрать их назад. Её то и дело тошнит в течение добрых пяти минут — она совершенно опустошает свой живот. И, когда она наконец оказывается в силах поднять голову, она видит в зеркале своё лицо. Бледное — влажное. У неё усталые глаза и впалые щёки, и она ненавидит то, как она выглядит. Ненавидит войну, написанную у неё на лице. Она не может спрятать это. Ни с помощью заклинания, ни с помощью маггловской косметики. Оно всё равно просвечивает. Еще один комок тошноты чувствуется в ее горле. Старается стерпеть и проглотить. Выдергивает палочку из кармана юбки, чтобы отвлечься. — Редукто, — говорит она, её голос почти равнодушный — тихий. Но звон стекла невероятно громкий. Эхом проносится по уборной. А потом она разбивает остальные. Все. Она идёт вдоль раковин, разбивая в осколки каждое зеркало, что появляется перед ней. Она поворачивается. Взрывает деревянную дверь одной из кабинок. Уничтожает другую. Оставляет на плиточном полу чёрную зияющую трещину, протянувшуюся до дальней стены. Вода из туалетов брызжет фонтанами, и в голове возникают неприятные воспоминания из первого года — в данный момент совершенно ненужные. — Прекрати! — кричит она неизвестно кому. Самой себе. Она разбивает фарфор туалетов, один за другим, стекло хрустит под её ногами каждый раз, когда она делает шаг. — Прекрати! Прекрати! Прекрати это! — и её голос и хруст стекла эхом отражаются от стен, погружая уборную в хаос. Она промокла насквозь, и сломанные раковины и унитазы шипят по-змеиному, и она просто запрокидывает голову назад и кричит. На потолок. На мир, что за ним. Она выпускает последнее заклинание — ломает единственную уцелевшую раковину — прежде чем упасть на колени. Стекло врезается в её кожу, погружается глубоко внутрь. Ей даже тяжко почувствовать это. Красный растекается по воде, разлитой на полу вокруг неё — медленно, красиво. Она смотрит на это. Наблюдает за тем, как он скручивается, медленно растворяется. И когда она оглядывается, он смотрит на неё. Малфой. Ну, блять, кто бы сомневался. Он стоит в дверях, держа палочку в руке, равнодушно глядя на неё, несмотря на всё это. Он выглядит почти так же как раньше, на шестом курсе — теперь, когда он в школьной форме. Белоснежная рубашка. Зелёный галстук. Светлые, почти белые волосы. Но теперь он выше, тоньше и какой-то причине менее живой. Похожий на призрак самого себя. И он просто смотрит на неё. Молча. Она не может прочитать его взгляд и понять его мысли. И она не поднимается с колен. Не пытается судорожно скрыть или исправить что-то из произошедшего. Не пробует убрать с лица мокрые волосы или вытереть кровь. Она просто смотрит на него в ответ, её грудь тяжело вздымается, слёзы, которые она прежде не замечала, стекают до подбородка, и она говорит первое, что приходит ей в голову. — Это женская уборная. Проходит достаточно времени, прежде, чем Малфой отвечает, делая медленный, осторожный шаг внутрь. Осколок фарфора хрустит под каблуком его ботинка. — Была, — выдыхает он. Его лицо все еще остается каменным. Её раздражает то, что она не может прочитать его. Не может расшифровать его. Она всегда ненавидела нерешаемые головоломки. — Что ты хочешь, Малфой? Он пожимает плечами, оглядывая разрушенную уборную. Изучает её взглядом так, будто он видит что-то подобное каждый день. — Подумал, что сюда мог забраться очередной тролль — судя по шуму. — он снова устремляет свой взгляд на неё. — и, вижу, я не так уж и ошибался. Гермиона мгновенно вскакивает на ноги, палочка, будто становится продолжением ее руки — целится точно между его глаз. — Испытай меня, Малфой. И её ужасно злит то, что выражение его лица не меняется — оно остаётся таким же холодным и собранным. Почти скучающим, как и всегда. — Мне понравилось больше, когда ты просто ударила меня, — говорит он. — так сказать, сразу к делу. Рычание вырывается из её горла. Она сокращает разделяющее их расстояние, по пути поскальзываясь на воде и стекле. Всё-таки добирается до него, оказывается ближе к нему, чем, как она думает, когда-либо была, и утыкается кончиком палочки в нежную кожу под его подбородком. — А если я убью тебя? — шипит она. Она сама удивляется собственных слов. Но она чувствует удовлетворение, когда видит, как меняется выражение его лица — совсем немного. Ей достаточно этой небольшой трещины в его равнодушной маске. Он выдыхает — она чувствует его дыхание кожей своего лица, холодное и пахнущее мятой. Он сосёт мятную конфету. Теперь она видит, видит, как он катает её на языке. А она думала, что он стискивал зубы. Внезапно он протягивает руку — обхватывает пальцами её палочку, прежде чем она успевает отвести её. Но он не пытается её забрать. Просто крепко сжимает её и сильнее прижимает к собственному горлу. — Вперёд, — говорит он. — сделай это. И воспоминания о том, что случилось на Чёрном озере, встают у неё перед глазами. Конечно, он сказал это. Малфой хочет умереть. Она ахает. Короткий, рваный вздох. И она отшатывается назад, выдергивая палочку из его руки. Горячая кровь струится по её ногам. Её слезы высохли. Его глаза пусты. И они просто смотрят друг на друга. И всё это длится, судя по ощущениям, несколько часов. А потом он говорит: — Видишь? — и его губы изгибаются в кривой, тёмной улыбке. — ты не можешь. Его слова из той ночи всплывают у неё в голове. Она бросает их ему обратно. — Ты ничего не знаешь, Малфой. И она снова чувствует удовлетворение, когда по его маске идёт новая трещина. Его челюсть двигается — он жуёт мятную конфету. А потом его губы приоткрываются, словно он собирается сказать что-то, оно уже скользит по его языку, готовое сорваться. Звук шагов. Что-то останавливается позади Малфоя. Кто-то. И они оба поворачиваются, чтобы увидеть в дверях Мэнди Булстроуд и Дафну Гринграсс. Их глаза широко распахнуты, рты приоткрыты. И Гермиона резко осознаёт, как это всё выглядит. Уборная в руинах. Их палочки подняты. Вскоре девушек заслоняет профессор. Это Хавершим, новый преподаватель Трансфигурации. И она видит их палочки, прежде чем они успевают спрятать их. — Профессор, — выдыхает Гермиона. — Это не — — Мисс Грейнджер, мистер Малфой, — Хавершим обрывает её. — немедленно пройдите со мной. Малфой разворачивается на каблуках. Выходит из уборной, не говоря ни слова. Но Хавершим приходится позвать её снова: — Сейчас, Мисс Грейнджер, — и только это заставляет её сдвинуться с места. Она нервно выдыхает. Торопливо сглатывает. Ещё раз оглядывается, оценивая нанесённый ущерб. А затем выходит из уборной. Она следует по коридору за Хавершим — идёт рядом с Малфоем — которая ведёт их в кабинет директора. Детские головы высовываются из кабинетов, провожают их взглядами. Они слышали шум, скорее всего. И теперь они сплетничают. Она видит рыжие волосы Рона — просто яркая вспышка, которую она ловит, когда проходит мимо. Она не хочет смотреть на его лицо. Но Дафна и Мэнди следуют за ними, пытаясь собрать по максимуму информации. И она не может не услышать слова Мэнди — услышать то, что, несомненно, станет тем самым слухом, который вскоре распространится по Хогвартсу со скоростью Адского Пламени. "Малфой пытался убить её."

***

МакГонагалл сохранила большую часть кабинета Дамблдора нетронутой, поэтому он выглядит почти как раньше. Фоукс сидит там же, где и всегда, укрыв голову крылом, спит. Положение портретов на стенах изменилось, но совсем немного, так, чтобы освободить место в центре для портрета Дамблдора. И она даже оставила на столе его блюдце с лимонными дольками. Только несколько мелких изменений указывают на то, что директор сменился. Ваза с бессмертными цветами на постаменте у двери. Фиолетовые подушки на креслах. Чашка с цветочным рисунком на блюдце, обрамлённом золотом. Небольшие вещи, означающие перемены. Как только они входят в кабинет вслед за Хавершим, МакГонагалл, одетая в красивую бархатную мантию, появляется из-за угла. Её волосы заплетены в длинную косу, обрамляющую ее плечи, и маленькие очки сидят у неё на переносице. — Добрый день, директор, — говорит Хавершим, выпрямляясь и поправляя свою зелёную остроконечную шляпу. — мне жаль, что мне пришлось зайти к Вам в связи с подобными обстоятельствами. Внимательный взгляд МакГонагалл скользнул мимо неё — он остановился на Гермионе и Малфое, слегка изогнутая бровь — единственная эмоция, появившаяся на её лице. — И что же это за обстоятельства? — она садится за свой стол, высокая спинка стула заканчивается заметно выше её головы, а не совсем рядом, как это было в случае с Дамблдором. Гермиона удивлена, что она замечает это. — Боюсь, что... Я наткнулась на этих двух в женской уборной, в подземельях. Она разрушена до основания. Раковины и унитазы повсюду — и эти двое стоят в центре этого. Похоже, у них была дуэль. Услышав это, МакГонагалл недовольно хмурится. Она двумя пальцами подзывает их к себе и спрашивает у Хавершим: — Мы знаем причину? Гермиона открывает рот, чтобы ответить, но Хавершим уже начала говорить. — Кажется, мистер Малфой искал неприятности. Из горла Гермионы вырывается короткий звук. Что-то вроде короткого недовольного писка. Она поворачивает голову, чтобы посмотреть на Хавершим — та выглядит довольной своим умозаключением — и затем на Малфоя, который даже не пытается оправдаться. Даже не выглядит разозлённым или удивлённым. Он просто стискивает челюсти и смотрит прямо перед собой. — Я думаю, мисс Грейнджер действовала начала защищать себя, судя по... — Профессор, нет, — наконец выдыхает Гермиона. — нет. Вы не правы. И она поворачивается — подходит ближе к столу МакГонагалл. — Пожалуйста, директор, она не права. Макгонагалл смотрит на неё спокойным, но пристальным взглядом. — Это не была самооборона, мисс Грейнджер? — Нет, директор. — Значит, это Вы напали на мистера Малфоя? Она не может поверить в то, насколько запутанным всё стало за какие-то полчаса. — Нет, я — нет, директор, это совсем не то, о чём Вы подумали, — раздражённо говорит Гермиона. Она оглядывается на Малфоя — тот выглядит немного растерянным. Тем не менее, он до сих пор молчит. Гермиона вздыхает. Поворачивается обратно к МакГонагалл. — Это была я, директор. Я разрушила уборную. И — и Малфой просто наткнулся на меня. — Вы? — изумленно выдыхает профессор Хавершим. — с какой вообще стати? Гермиона не отвечает ей. Просто выдерживает взгляд МакГонагалл — надеется, что та как-то поймёт, что это не то, что она может объяснить. Что нет специального руководства, в которое можно заглянуть и решить эту проблему. Что в её голове полнейший беспорядок и её действия — естественное следствие этого. — Я всё исправлю, — всё, что она может сказать. — назначьте мне наказание, сколь угодно долгое. — Мисс Грейнджер... — начинает МакГонагалл, и её глаза начинают наполняться той жалостью, которую Гермиона просто не может вынести. — Пожалуйста, директор, — выдыхает она. МакГонагалл делает паузу. Поджимает губы. Она переводит свой взгляд с Гермионы на Малфоя, кажется, целую вечность, а затем откидывается на спинку стула. — Тогда неделя, — мягко говорит она. — отправлю Вас варить противоядия с Горацием. Это сложно назвать наказанием. Все, кто сейчас находится в кабинете, знают это. Но решения принимает МакГонагалл, вне зависимости от мнения Хавершим. И, когда её и Малфоя отпускают, она слышит, как Хавершим начинает тихо спорить с ней. Но большая часть её внимания сейчас достается Малфою. Он быстр. К тому моменту, как она спускается по лестнице, он проходит уже половину коридора. Она гонится за ним — кричит "Малфой, остановись!", прежде чем решает, что вообще собирается сказать. И зачем. Ей приходится ещё дважды позвать его, чтобы он остановился, и когда он все же это делает, его спина напряжена до предела. Он не поворачивается к ней, даже когда она буквально замирает в шаге от него. — Мне — мне жаль, — проговаривает она, толком не понимая, почему вообще чувствует нужным это сказать. — Какое тебе до меня дело? — холодно отвечает он. — Мне — мне просто жаль. Это было несправедливо, — она чувствует себя неловко. Смешной и неуклюжей. — В этой жизни вообще мало справедливого, Грейнджер. — Нет, я знаю, я просто... — почему она запинается? — Я не знаю, почему Хавершим подумала — Он обрывает её, поворачивается голову так, что видно только профиль. — Она подумала. МакГонагалл подумала. Завтра они все так подумают, — а затем он поворачивается ещё, чтобы встретиться с ней взглядом, его глаза горят. — это называется предвзятое отношение, Грейнджер. Она вздрагивает. — И ты должна об этом знать. В следующее мгновение его как будто здесь и не было.