Мятные конфеты/боевые шрамы

8 сентября, 1998 Дневник, Чёртова сука. Не ты. Не в этот раз, во всяком случае — сюрприз, да? Объектом моего необузданного гнева наконец-то стал кто-то другой. Но ты тоже не расслабляйся. Это Грейнджер. Ёбаная Грейнджер. Ты её не знаешь, к своему счастью. Она — она, блять, просто ненормальная. С ней просто невыносимо контактировать. Олицетворение всего что я, блять, терпеть не могу. Чертовски мерзкая, отвратительная всезнайка, упряма, как овца, грёбаная соринка в моём глазу. Я так надеялся, что во время войны мне прикажут убить её. Так надеялся. (Выдохни и успокойся, ага? Я исправился.) Но ты бы тоже убил её, если бы у тебя была возможность. Ты бы сломал эту её нелепую птичью шею, прежде чем она бы смогла договорить предложение. Потому что она говорила бы, что ты неправ. Заставляла бы тебя чувствовать себя так, будто твоя голова находится у тебя же в заднице, хотя на самом деле проблема как раз таки в её сраной голове, похожей на веник. И что ещё хуже, она теперь угрюмая. Угрюмая. Какой гоблин вылез из подземелий и решил, что нам нужно это наказание в жизни? Я хочу пожать ему руку, потому что это просто охуенный метод пыток. Грейнджер и так уже всезнайка. Я не могу представить ничего хуже, чем угрюмая всезнайка. Прибавь к этому это ебанутое вьющееся гнездо у неё на голове, и ты получишь хлеб и зрелище. Я ненавижу это. Я ненавижу её. Я ненавижу их всех. Я просто хочу, чтобы меня, блядь, оставили в покое. Это так сложно? Это запрещено? Очередной вопрос на сегодня. Уёбки. «Какие методы вы используете, чтобы привнести баланс в вашу повседневную жизнь?» Думаю, огневиски может быть ответом на все подобные вопросы. И, время от времени, Жалящее заклинание в лицо. Я применяю его самостоятельно. Отлично помогает привносить баланс в мою повседневную жизнь. Так что да. Пошли нахуй. Драко Малфой 8 сентября, 1998 Она выбирает перченую итальянскую колбаску, чтобы ковырять её вилкой, хотя та пахнет божественно. Это всё, что лежит у неё на тарелке, и она не может заставить себя съесть ни кусочка. Её аппетит совершенно исчез что-то около недели назад. С возвращения в Хогвартс, по правде говоря. И инцидент с Малфоем, произошедший прошлой ночью, как-то не особо помог. Что заставляет ее волноваться сильнее: в первые полчаса завтрака его нет за слизеринским столом, и в течении полных двадцати девяти минут она думает, что он действительно умер. Гарри и Рон не один раз задают вопрос, почему она сидит с таким потерянным выражением лица, но она отмахивается от них — винит во всем боль в животе и продолжает пялиться то на стол, то на двери, ведущие в Большой Зал. Иногда ещё на окна. На те, что выходят на Чёрное Озеро. Изображение бледного, плывущего по воде тела, словно отпечаталось на обратной стороне её век, и она видит его каждый раз, когда моргает. Возможно ли, что он действительно это сделал? Она думала, что уже приняла решение. Решение о том, имеет ли это для неё значение. Решила, что, безусловно, нет. Но теперь она уже не так уверена. Она, мягко говоря, смущена. Она думает о том, стоит ли ей винить себя за произошедшее. Сегодня отвратительная среда. Солнце обжигает землю, и нет облаков, чтобы задержать его горячие лучи, и свет, проникающий сквозь окна, вызывает у неё головную боль. Она думает о том, чтобы отдать то, что осталось от её колбаски, Рону — придумать какую-нибудь отговорку в духе того, что ей нужно вернуть книгу в библиотеку. И она действительно, действительно думает о том, не стоит ли ей пропустить первый урок и ещё на час спрятаться под одеялами. Это невероятно чуждая ей мысль. Было время, когда её ужасно тошнило, но она всё равно заставляла себя идти. Использовала Маховик Времени, чтобы сбегать в туалет каждые несколько минут. Но сейчас кажется, что это было несколько веков назад. И сбежать кажется именно тем, что ей нужно в данную секунду. Её вилка с наколотой на её зубцы колбаской уже на полпути к тарелке Рона, когда невозможно блондинистая голова появляется в дверном проёме. Она роняет колбаску — немного промахивается мимо тарелки Рона, но он всё равно выдаёт короткое «Спасибо, Миона» и подбирает её со стола с помощью пальцев. Отправляет её в рот, где, кажется, больше нет места для еды. Не замечает, на что она переключает своё внимание. Ублюдок. Это первое слово, которое приходит на ум. Единственное, которое кажется уместным в данный момент. И она пялится на Малфоя, больше всего мечтая о том, чтобы заколоть его своим взглядом. Распотрошить, как эту несчастную колбаску. Жестокий, бесчувственный ублюдок. Ему хватает наглости зевнуть, стоя в дверях; полуприкрытые глаза привычно, равнодушно осматривают четыре стола. Гермиона пытается изобразить на своем лице все то, что чувствует: раздражение, ярость, а затем фиксирует свой взгляд на нём. Ждёт, пока эти серые глаза — эти пустые, безжизненные, равнодушные дыры на его лице — посмотрят на неё. И они смотрят. Скачут — как камень по воде. Спотыкаются и кувыркаются сами по себе, и он дважды моргает. Смотрит на неё и немного выпрямляется, когда полностью ощущает вес её враждебного взгляда. Он фыркает — кривит губы, как он всегда это делает, и она поджимает свои, не замечая, как втыкает свою вилку в мягкую древесину стола, пока Гарри не берёт её за запястье. — Миона? Он говорит осторожно, словно работает с напуганным и диким животным, и это на мгновение привлекает её внимание. Даёт Малфою шанс сбежать. Он бодрым темпом направляется к слизеринскому столу и садится с краю. Она вздыхает и ссутуливается. — Это просто Малфой, — говорит Гарри, и она понимает, что их переглядывания были немного более заметными, чем ей казалось. — Не трать на него энергию. Но она не делает этого. Она — она не тратит энергию, это что-то гораздо большее. Она просто смотрела, как минуты её жизни ускользают, потому что ей приходилось мириться с вероятностью того, что она позволила кому-то умереть. Что достаточно утомительно. Тридцать минут её жизни. Разбились. Так что это не просто Малфой. Это гораздо больше. Джинни садится напротив них, ярко-рыжие волосы затянуты в высокий хвост. Она выглядит свежей и хорошо отдохнувшей, и на какое-то время Гермиону поглощает зависть. Она смешивается с её злостью на Малфоя и ещё больше искажает её лицо, и она смотрит, как улыбка Джинни сползает с её лица. — Что-то не так? Гарри отвечает за неё. Говорит это снова, чёрт возьми. — Просто Малфой. И Рон, наконец, отвлекается от своей колбаски. — Чё такое? — Нет - ничего. Ничего, — говорит она, роняя вилку и стирая злость со своего лица. Чистый лист, а не лицо с эмоциями. — проехали. Всё хорошо. И это, видимо, был худший ответ. — Что-то случилось? — спрашивает Джинни, наклоняясь ближе. Гарри следует её примеру. Рон всё ещё жуёт, спасибо Мерлину. — Что происходит? — давит на нее Гарри. — Ничего, — и её голос звучит чуть более оборонительно. Она понимает это, когда видит, как глаза Гарри и Джинни немного темнеют с подозрением. Иногда она ненавидит их схожесть. — Ничего, — она повторяет уже спокойнее. — Это просто… странно видеть его здесь. Это тяжело. Я не знаю, зачем он вернулся. — Ну, он должен был вернуться, — это первый вклад Рона в разговор. — как и все мы. Он ныряет своей ложкой в банку с джемом и начинает размазывать его и по тосту, и по колбаске. — Нет, я знаю это, я… — она запинается, и она не может сдержаться, чтобы не перевести взгляд на слизеринский стол. — я просто думала, что он найдет способ избежать этого, как и всегда. Он снова надел эту вязаную шапку, и он одет в толстый вязаный свитер цвета зеленой морской волны. Свитер ему большой — его тонкие руки тонут в слишком длинных рукавах. Подпирая щеку ладонью, даже не потрудился взять себе тарелку, и в этот раз то, как похожи их ситуации, скорее беспокоит, чем успокаивает её. Она отводит глаза. Переводит взгляд на Джинни, которая всё ещё смотрит на неё с прищуром. — Я в порядке, Джинни. Правда. — а потом она говорит что-то честное, впервые за несколько недель. — просто… мне немного сложно приспособиться. И она сразу же ненавидит себя за то, что сказала это вслух. Пусть даже все это, конечно, заметили. Пусть даже это очевидно. Но она просто ненавидит то, как они теперь смотрят на неё. Джинни тянется к ней — сжимает её ладонь, и это мило — да, правда — но она рада, когда та убирает руку. Жалость ужасна. Она ненавидит её почти сильнее всего на свете. Почти сильнее, чем Драко Малфоя. Она смотрит на него снова, и, честно, это получилось совершенно непроизвольно, но на этот раз её внимание привлекает неожиданный цвет. Фиолетовый, из всех цветов. Яркий, необычный и кричаще-яркий оттенок фиолетового. У Малфоя держит в руках цвет, и через мгновение она понимает, что это книга. Нет — не книга, тетрадь. Он не читает, он пишет, и он делает это с таким измученным, с таким взволнованным лицом, что ей неожиданно становится ужасно, невероятно любопытно. Некоторым другим слизеринцам тоже, кажется, любопытно, они пихают друг друга локтями и шепчутся, указывая на него. Пристрастие к особенным цветам чуждая реальность Хогвартса, и это не про «розовый для девочек, синий для мальчиков». Цвета твоего дома практически священны. Проигнорируйте это — носите зеленый, учась на Хаффлпафф, носите красный, учась на Слизерин (не дай бог), и вы нарушите негласный кодекс поведения. Дом Слизерин особенно строг в этом отношении. Любые цвета, кроме приглушенных нейтральных оттенков и святых зеленого и серебряного, обычно не одобряются. Малфой сейчас нарушает множество социальных правил. Но, к его чести, он выглядит так, будто это его вовсе и не волнует. Кажется, он даже не замечает все эти взгляды, шепотки и эти шутки. Он действительно сконцентрирован, крепко сжимает перо, хмурит брови — они то немного выпрямляются, то сгибаются снова, пока он пишет. Она не знает, почему, но ей отчаянно хочется узнать, что он пишет. Он не похож на журналиста-любителя — вообще нет. А если даже да, то у Малфоя есть сторона, которую она никогда не видела. И это — тревожит. Она опускает взгляд. Чуть не опрокидывает чашку, когда хочет схватиться за неё — разом выпивает половину. Она направляет всё свое внимание на вкус Эрл Грея с ванилью и решает никогда больше не думать об этом, каким бы интригующим всё это ни было. Любопытство погубило многих людей. 10 сентября, 1998 — Миллисент говорит, что он окончательно сошел с ума. Видимо, он уже несколько недель посещает психиатра-целителя. Она слышит это по дороге в больничное крыло. Она показывает свой шрам раз в неделю, и она надеется попросить у мадам Помфри мазь против зуда, что неудивительно, ведь ни одно из ее заклинаний не сработало. Но она забывает обо всём этом, потому что две девушки — слизеринки — судя по всему, третьего года обучения — шепчутся настолько оживленно и эмоционально, будто любая другая тема не была бы такой постыдной. Это останавливает её на полушаге, и она неожиданно для самой себя отступает в сторону. Проскальзывает в нишу в стене, чтобы послушать. Она вообще не из любительниц подслушивать. На самом деле, вообще нет. Но она догадывается, о ком они говорят, и это редкий шанс услышать подробности из внутреннего источника. — Да, и я слышала, что это по приказу Министерства, — говорит вторая девушка. Гермиона не вполне видит её лицо, но, судя по всему, она крутит одну свою косу и пожёвывает другую. — ему предложили либо это, либо Азкабан. Её подруга усмехается. — Это похоже на слух. — Но это правда. Говорят, что на самом деле это он убил прошлого директора. — Вы действительно должны обсуждать вещи, о которых ничего не знаете? Она не хотела говорить это, но оно всё равно вырывается из её рта — и ей приходится действовать в соответствии со своими словами. Она выходит из ниши и становится к ним лицом к лицу. Она не уверена, злится она просто из-за того, что они оскорбляют память Дамблдора, или здесь есть что-то ещё. Но в подобные моменты она жалеет о том, что не стала толком думать о предложении МакГонагалл — о предложении занять место старосты. Было бы очень приятно забрать баллы у этих девушек. Но такие вещи — снятие очков и дежурство в коридорах — все они кажутся такими бессмысленными сейчас. Она не могла согласиться. Девушки смотрят на неё широко раскрытыми глазами, на их щеках выступает румянец, а потом они начинают шептаться друг с другом о ней, словно она не стоит точно перед ними. — Убирайтесь, пока я не нашла старосту, — резко говорит Гермиона. — и начните вести себя в соответствии со своим возрастом. Они хихикают и убегают, и она закатывает глаза, поправляет сумку на плече и поворачивает за угол, направляясь в больничное крыло. Она знает, что слухам нельзя доверять — просто посмотрите, что они говорят о Дамблдоре. Но одна часть разговора всё никак не покидает её голову. Целитель-психиатр. Ей интересно. Серьёзно.