Мам, я дома

      Все мы не безгрешны.       Эту истину я, скорее всего, осознал уже давно, просто задвигал на закорки памяти. Но в полной мере мне довелось ее прочувствовать только тогда, когда в голову пришла смежная с ней мысль — у каждого, в общем-то, своя мера, что считать плохим проступком или даже преступлением.       Я регулярно гневил бабушку своей неусидчивой натурой — и дело было даже не в том, что я носился с акулятами по всему острову и куролесил. И не в том, что меня магнитом тянуло в любую драку, откуда я возвращался с как минимум одним порванным элементом одежды. Вынимая меня из пристройки к курятнику, куда я провалился из-за неудачной попытки полакомиться птицей, бабушка Юми кляла меня паршивцем и поганью и пророчила, что я стану нукенином за все свои преступления. Папа же, слушая потом пересказ приключения с курами, хвалил за проявления хищнических инстинктов, и выговаривал только за то, что я проявляю их на домашнюю птицу, а не на тех животных, которые бегают в лесу.       — Ты ему потакаешь! — кричала бабушка. — Балуешь его, он растет не пойми кем! А если он даймё убьет, ты тоже скажешь: «Молодец, Кисаме, ты настоящий охотник»?!       — Я сам с ним разберусь! Без тебя знаю, как им заниматься! — огрызался отец. Бабушка ему отвечала, и атмосфера начинала накаляться.       Грехами папы бабушка неизменно называла пьянство, раздолбайство и балование меня. Там были и определения, очень напоминавшие тот самый словарь интересностей из отцовской лексики, который было так прикольно повторять. Слова, которыми бабушка называла папу, мое внимание тоже привлекали. Я понятия не имел, почему она именовала его обсоском и почему это плохо, ведь на моей памяти отец обсасывал только банку пива, но «обсосок» был крайне смешным и я его запомнил. Помимо этого она иногда начинала говорить загадочные фразы про «тот случай» и поносить за него папу.       У меня же список его грехов был другой. Пьянство я считал преступлением только тогда, когда он напивался до состояния бревна с той лишь разницей, что бревно не начинало блевать или нести бред. Просиживая в кабаке или просто угощаясь, папа сидел, сжавшись как пружина, и молча смотрел волком, что было его естественным состоянием.       Игнорирование было самым страшным из папиных преступлений: когда он запирался в кабинете и велел мне не беспокоить его, я чувствовал себя так, будто внутри меня находилась кадомацу, которая загоралась, как только папа приходил, но, закрываясь, он тушил на ней огоньки, небрежно стряхивал рукой сладости и разбивал маленькие шарики. Все становилось пустым, унылым, не интересным. Несмотря на то, что он много занимался моим обучением, ему все еще требовалось время на себя одного, и в такие минуты я не знал, куда себя деть.       Помимо этих двух вещей в папе я терпеть не мог чеснок. Чеснок был его постоянной добавкой наравне с перцем, но шел в куда большем количестве. Мне даже думалось, что какая-то часть отца состоит из чеснока и ему нужно регулярно пополнять его запасы в себе по мере растраты, подобно тому как я пожираю чакру, когда ранен или устал. У отца была отвратительнейшая привычка дожаривать любое блюдо, бухнуть туда васаби, иногда чуть-чуть томатов, сдобрить смесью перцев, а чеснока настрогать столько, будто собирался отпугивать злых духов. Вместо них у него прекрасно получалось отпугивать меня. Вонь шла такая, что я не мог сидеть за столом, не прижимая к носу нарукавник. Я растерянно смотрел, как папа довольно лопает смесь — весь красный, аж потеет, но все равно ест и тихо комментирует своими комбинациями.       С чесноком мама боролась просто — готовка была в ее руках, и это она решала, сколько и чего класть. Если папа все равно тянулся к заветным зубчикам, она со смехом накрывала его руку своей и говорила, что после этого не станет с ним целоваться. Он улыбался в ответ, но от чеснока отставал.       Я решил повторить ее метод, тем более что в отсутствии отца распоряжался домом сам. Перестать целоваться я не обещал, но зато стал осваивать кухню. Отца хватало только на лапшу быстрого приготовления, кидание чеснока в бульон с полусырым мясом или рыбой, кривые онигири и бесконечные лотки. Мои блюда были далеки от идеала, то есть от маминых, но без ложной скромности — куда лучше его стряпни, и папа из вежливости практически никогда не пытался их совершенствовать по-своему. Это в лотки или в быстрорамен он мог наложить килограмм чеснока и, довольно чавкая и воняя своей адской смесью на весь дом, нахваливать это нечто и есть, а мою кулинарию почему-то уважал.       Но как бы то ни было, меня можно было отвлечь от поедания чужих кур, можно было спрятать от папы приправы, чеснок — выветрить, а пьяная одурь уходила из отца сама. Так что я вполне себе считал, что наши грешки вполне простительны.       Вместе с тем в мире существовали вещи, которые простить было нельзя. Нельзя простить то, что Кенджи отнял глаз моего отца и пытался убить его. Нельзя простить того, кто убил мою маму. И того, кто разворошил дом главы клана и зарезал охрану.       И, как позже оказалось, мы с отцом влезли в настоящее преступление, которое нам, в отличие от кур и чеснока, простить было нельзя.       Я регулярно занимался на водопаде, тренировался на площадке, и все мои дни были настолько похожи друг на друга, что я даже не заметил, как прошло два года. Ознаменовались они всего несколькими событиями, благодаря которым я мог все-таки различать дни между собой.       Когда папа забрал меня со свитком, я еле сдерживался, чтобы не скакать от радости — ведь мы снова шли к акулам на водопад! В этот раз, правда, мне не потребовалось сразу прыгать в воду и пытаться поглощать чакру. Мы спустились по лестнице, и я вволю порассматривал галерею. Видел статуи акул, какие-то вырубленные барельефы на скалах, но понять, кто изображен на портретах, было трудно — все лица были обезображены сколами и глубокими царапинами, будто некто намеренно пытался их скрыть и изничтожить. Мы прошли через зал, в котором находился большой фонтан. Над ним тоже был барельеф, только не просто какой-то портрет, а целая сценка — человек с отколотой головой, который сплелся с акулой то ли в объятиях, то ли в попытке ее убить.       Папа резко остановился возле него.       — Ты знаешь, что это за место, Кисаме?       — Ты говорил, это место зарождения нашего клана…       — Можно и так сказать. А что ты знаешь об этом? — он кивнул в сторону фонтана. Я прищурился, вспоминая, но потом расстроенно помотал головой.       — Здесь изображен наш предок, Хошигаки Самебито. Именно здесь тот открыл секрет этого места и начал осваивать поглощение природной энергии. Он получил силу от большой белой акулы и передал ее нам.       Я посмотрел на барельеф с уважением. Папа же смотрел куда-то сквозь и продолжал говорить, как мне показалось, довольно мрачно и серьезно.       — Ничто не дается просто так. Мы унаследовали выносливость, объем чакры, больший, чем у большинства шиноби, чрезвычайно острое зрение, обоняние и слух. Кроме того, нам достались и другие способности. Пускай и плата была за это — внешность и отчужденность… Навеки быть недолюдьми в глазах окружающих — вот цена нашей силы. Поэтому наш клан должен чтить то, что имеет, а не отрицать и прятать.       Он обвел рукой зал, и я присмотрелся повнимательнее — папа указывал еще на какие-то высеченные на камне портреты. Я смог различить только прически — лица были сильно изуродованы.       — У Самебито было девять сыновей. Не подскажешь, как их зовут?       — Широйсаме, Саменоха, Шисаме, Айаншаку, Аоджирой… — я смог вспомнить только пять. Папа подождал, а потом договорил за меня:       — А так же Тэкеши, Изао, Хироки и Норайо. Между прочим, мама сначала хотела назвать тебя именем последнего, — он усмехнулся, закатив глаза. — К счастью, мне удалось уговорить ее передумать. Ладно, ближе к делу… Ты помнишь, чем они отличались?       — Аоджирой был альбиносом, — я наморщил лоб.       — А еще?       Я мотнул головой. У нас даже старожилы никогда особенно не распространялись про основателей.       — Я подскажу, — отец слегка улыбнулся. — Чем ты похож на Итазуру-чан? А чем отличаешься от Кингуйо?       Так… В первом случае — и там, и там оттенок кожи больше уходит в этот проклятый серо-голубой, по три отметины на щеках и желтые глаза… Во втором — цвет кожи был просто бледный, полосы уже две, глаза голубые, с такой же пигментацией, как у мамы…       — У них по-разному распределился геном, — понял я. — Кому-то досталось много акульих черт, кто-то почти их не получил.       — Верно, — отец кивнул. — Широйсаме, Саменоха, Шисаме и Аоджирой были детьми Высокой крови. Как я, как Итазура… — он вдруг наклонился и посмотрел мне в глаза. — Как ты.       Повисла пауза.       — Айаншаку, Изао и Тэкеши были детьми Серой крови…       — Как Тетсуя… Как Сейшин… и как… и как…       — И как твоя мама, — отец сглотнул.       Мы скорбно замолчали на какое-то время.       — Хироки и Норайо — дети Малой крови, — закончил я, не давая отцу замкнуться. Он кивнул.       — Дети малой крови чаще рождаются, но из них мало кто выживает. Ты же знаешь основной закон природы, Кисаме…       — Сильные съедают слабых.       — Умница, — он посмотрел на меня и зловеще улыбнулся. Его глаза опять жутко блеснули в полумраке.       Я потянулся, желая ещё поизучать зал, но папа взял меня за плечо:       — Кисаме, нет.       Я изумленно повернулся.       — Позже походишь, посмотришь. У нас сейчас занятие.       Мы спустились к воде, и папа раскатал на поверхности воды свиток.       — Что это? — я с интересом уставился на имена, написанные чем-то темным, до ужаса напоминающим кровь. Вдруг в глаза бросились знакомые кандзи. — Ого, тут твое имя! И мамы!       — Да, — отец кивнул, прикрыв глаза. — И сейчас появится твое.       Я недоуменно уставился на него.       — Это контракт с акульим кланом, — пояснил отец. — Когда ты его подпишешь, то сможешь призывать акул. И да, сможешь освоить частичный призыв и дышать под водой.       Я издал восхищённый вопль и нетерпеливо заерзал.       — Прокуси свои пальцы, напиши кровью свое имя и поставь их отпечатки, как здесь, — папа указал на своё имя. Я послушно защелкал зубами, прокусывая то один, то другой палец, и стал осторожно выводить кандзи. Руки еще немного тряслись от волнения, но в целом разобрать иероглифы было можно. Я осторожно приложил прокушенные подушечки к плотной бумаге, после чего нерешительно поднял глаза на отца.       — Вот так, — он одобрительно кивнул. — Теперь смотри на печати… Кабан, Собака, Птица, Обезьяна, Баран. А потом — хлопок правой рукой об любую поверхность. Вот так, понял?       Я неуверенно угукнул.       — А теперь самое важное, — тон отца вдруг стал строгим, взгляд — жестким. Он посмотрел мне прямо в глаза. — Ты должен приложить чакру в большом объеме. Нереально много. Так, будто от этого зависит твоя жизнь или жизнь твоих товарищей.       Я закрыл глаза.       Я висел на обломке машины, истекая кровью. Чувствовал, как горят мои внутренности, разрезанные в кашу. Кашлянул кровью. Уши разрезал крик Итазуры.       Я не могу сдаться. Не могу так просто умереть.       Сцена перед глазами переменилась.       Теперь я лежал на земле, корчась от боли. Запястья обжигала печать, пальцы сломаны. Вопли остальных акулят терзали меня не меньше, чем боль от побоев.       По телу прошла дрожь. Ярость запылала внутри, ослепляя. Я поддался ей. Не мог не поддаться.       Жжение чакры туманило рассудок. Ее пульсация по каналам заставила тело задрожать. Я сконцентрировался и усилием воли заставил поток бежать еще быстрее. Мне показалось, еще немного — и кожа начнет отслаиваться. Я зарычал и приложил еще чакры.       Я не остановлюсь.       Пальцы сами сложили нужные печати, ладонь с размаху опустилась на водную гладь. Чакра получила выход, стала формироваться во что-то огромное, треугольное под моими ногами. Шла потоками, заставляла воду бурлить, и я с ужасом видел, как это треугольное растет и растет.       — Кисаме, нет! — вдруг вскрикнул отец. Если бы я знал, что папа не может чего-то бояться, я бы сказал, что он испугался. Но остановиться я не мог. Поток моей чакры прекратился, а черный треугольный силуэт продолжал расти. Наконец он обрел цвета и текстуру, и я вдруг со смесью ужаса и восхищения увидел белый нос огромной акулы.       Уже в следующий миг она выпрыгнула из воды, сбрасывая меня. Я едва не бултыхнулся, но в последний момент успел сконцентрировать чакру в стопах и встать на поверхность воды.       — Кисаме! — отец бросился ко мне, но не успел. Огромная акула сделала очередной прыжок, во время которого я успел хорошенько ее рассмотреть — жирная такая, вся в шрамах… Характерный укус вокруг плавника… Акула плюхнулась в воду и с ревом вынырнула:       — Кто посмел призвать меня?! Негодяи!       Папа спрятался за скалу и поманил меня рукой. Я бросился к нему, но акула заметила меня прежде и мотнула хвостом, разворачиваясь в мою сторону.       — Стоять, гадкий мальчишка! Что ты тут делаешь?!       Я замер.       — Отвечай! — ее зубы щелкнули. Желтые глаза горели гневом. Несмотря на искажение, я смог понять, что ее голос скорее женский.       — Учусь технике призыва, — неуверенно сказал я.       — Призыву?! Ты?!       Акула бросилась на меня, закатив глаза и открыв пасть. Я рванул прочь, но моей скорости явно не хватало, да и бежать было особо некуда — озерцо представляло собой кривой круг, часть которого была усечена скалой. Тогда я с помощью рывка шиноби взмыл вверх и приземлился на скалу.       — Ты еще и врешь, дерзкий мальчишка!       Акула подняла голову и сощурилась.       — Я не вру! — закричал я. — Свиток…       Ага. Покажу я ей свое имя там, как же. Свиток уже наверняка на дне. И хорошо, если не размок. Разъяренная акула метнулась в мою сторону. Я опять сделал рывок, только в другую сторону. Туда, где я стоял секунду назад, врезалась остроугольная морда, выбив крошево камней, и тут же сползла вниз.       — Тебе не сбежать, щенок!       — Кисаме! — папа прыгнул на скалу, с нее — на воду и двинулся ко мне. Акула в бешенстве бросилась на него, он в последнюю минуту успел отскочить выше и остался стоять там, держась с помощью чакры. Огромная пасть врезалась в скалу. Все вокруг тряхнуло. Акула отодвинулась, встряхнула головой и посмотрела на моего отца, явно целясь, чтобы прыгнуть. Внезапно я почувствовал прилив ярости.       — Эй! Я не знаю, как вас зовут, но… Пожалуйста, перестаньте! Что мы вам сделали?!       Треугольная морда развернулась ко мне. Я смягчил тон.       — Мы просто учимся! Мы ничего не нарушали! Я не хотел вас обижать!       Акула медленно опустилась.       — Призывать меня — дерзость!.. У меня слишком много дел с остальными акулами, нет времени влезать даже в серьезные разборки шиноби, а тут какая-то мелочь… — она опять начала подыматься над водой.       — Я не хотел отвлекать, — не сдавался я. Лишь шагнул назад. Акула мотнула хвостом, но уже не ругалась и, кажется, была готова меня выслушать. Я решил воспользоваться ее вниманием и продолжил говорить: — Я не знал, что у меня получится кого-то призвать. Я просто учился, правда. Мне очень жаль.       — Он не врет, — папа спрыгнул ко мне. — Это действительно он призвал тебя, Ма.       — Р-р-рей… — акулий голос, как мне показалось, немного сел. — Ты опять за свое? Никак не уймешься? Смотри, сам же соберешь шишки.       — Я должен был обучить сына, — холодно сказал отец. Акула повернула голову в мою сторону.       — Тебе несказанно повезло, Рей, — медленно проронила она. — У тебя очень вежливый пацан. Впервые вижу кого-то, кто не хотел бы обидеть акулу. Но в следующий раз — без глупостей.       И она нырнула, медленно махнув тяжелым хвостом. Тяжело дыша, я уставился на круги, прошедшие по воде, а потом устало плюхнулся на зад. Только сейчас я почувствовал, как устал. Тяжелое дыхание распирало мне грудь.       — Я горжусь тобой, — папа вдруг сел напротив меня и погладил по голове. — Успокоить Большую Ма — дорогого стоит. Могла ведь и сожрать нас… Такая своенравная, брехучая задница — хуже только твоя бабушка!       И он неожиданно рассмеялся, облегченно и нервно одновременно.       Позже мне было объяснено, что чакры, конечно, прикладывать надо много, но все же меру знать. Для общения или передачи информации достаточно маленькой акулы, для защиты или атаки — покрупнее, а вот когда экстренная помощь нужна — тогда кого-то вроде Большой Ма. Я урок усвоил и клятвенно заверил папу, что больше так косячить не буду.       — Еще бы, — ответил папа со смешком и кивнул, но взгляд его мне показался каким-то холодным. После обучения мне разрешалось поиграть с акулами. Я кидал вопросительный взгляд на отца, получал одобрительный кивок или жест вроде взмаха рукой или покручивания кистью. После этого можно было бежать к Изаму и Хэчиро или выводку малышей. Мы играли с ними в мяч, я катался на их спинах или плавал наперегонки, время от времени отпуская шутки. Потом Хэчиро придумал игру в борьбу — мы начинали кружить напротив друг друга, затем налетали — я обхватывал руками его скользкое тело, покрытое острой чешуей, обдирая себе кожу, он вцеплялся зубами в мой воротник, и мы принимались толкаться и пихаться, норовя опрокинуть друг друга пузом кверху. К игре подключались и остальные акулы. Весь мокрый, но донельзя довольный, я накусывался с ними всласть, и несмотря на жжение в ободранных руках и груди, лежал на поверхности воды и глупо улыбался.       Вот только взгляд отца, пронизывающий, оценивающий, одновременно с этим направленный в никуда, портил мне все удовольствие, заставлял неприятный холодок бежать по спине.       Занятия наши прервались на какое-то время, когда папа снова ушел на миссию. Я снова ввязался в игры с акулятами. На сей раз мы решили дерзнуть полезть на соседние с нашим острова, не являвшиеся частью Киригакуре. Когда Тетсуя только объявил об этом, я возбужденно заерзал, сам не зная что меня интригует больше: посмотреть, что там в густых лесах или же попробовать применить в реальном бою выученную технику, которую я продолжал оттачивать. Я уже даже вообразил, как эффектно сложу нужные печати и с хлопком о поверхность воды призову Изаму или еще кого-то из акул, но тут Сейшин спокойно возразил:       — Мы не можем идти туда без разведки. Мы даже не знаем, что там. Вдруг там что-то похуже диких зверей или не-Хошигаки?       — А еще до него дольше бежать, чем до Кири, — отметила Кингуйо. Встретив аж два возражения, Тетсуя нахмурился и скрестил руки на груди.       — Хотите сидеть без наживы на одном надоевшем острове — пожалуйста. А я возьму с собой Кисаме и Итазуру на разведку.       Повисло напряженное молчание. Я не знал, чью сторону принять — с одной стороны очень уж хотелось исследовать новое место, но с другой — ребята были правы. Да и во мне слишком свежи были воспоминания о стянувшей мои руки печати и криках остальных акулят.       — Хорошо, я знаю, что делать, — холодно сказал Тетсуя. — Мы соберем больше оружия и пойдем исследовать остров. При первых же признаках опасности убежим.       Несмотря на мой интерес, внутри все же поселилось предвкушение чего-то нехорошего. Но я постарался отогнать его подальше, ведь у меня впервые за такой долгий срок будут акулята, будут игры и новые места, а не сидение под водой в неподвижной позе в попытках не захлебнуться. Набрав побольше метательных снарядов, потому что больше ничего трогать не разрешалось, я подцепил Итазуру у ближайшего сарая с лодками, и мы привычно присоединились к компании и тронулись с места.       К нашему большому разочарованию, исследовать было особенно нечего — сплошной лес. Там даже по ветвям особо не попрыгаешь — все настолько плотно заросло, что приходилось медленно продираться, прикрывая себе глаза, чтобы их не выкололо острыми сучьями. Я несколько раз прибегал к папиным выражениям, которые применялись им всякий раз, когда он случайно причинял себе боль — например, прикусывал губу, резался об оружие или нож или, что случалось практически постоянно, пересчитывал мебель пальцами ног. Действительно, немного легче становилось.       Наконец мы выбрались на участок, где заросли шли не так плотно. Вернее сказать, вывалились на него, как только когти ветвей отпустили нас.       — Мы с Кингуйо пойдем вперед, — велел Тетсуя. — Кисаме, Итазура — замыкать.       Мы привычно построились и медленно двинулись, разойдясь на некоторое расстояние друг от друга, чтобы было удобно отслеживать происходящее вокруг. Прыгать по деревьям все еще было невозможно из-за сплетения ветвей, и пришлось осторожно красться. Кингуйо привычно проверяла местность на ловушки. Я нервно принюхивался, Итазура массировала пальцы. Мы с ней были хороши в атаках — я в ближних, она в дальних, поэтому без иной необходимости Тетсуя всегда пихал нас прикрывать тыл.       В этот раз это сыграло с нами идиотскую шутку. Из-за такого построения и ужасной местности мы поотстали, и я стал принюхиваться, выискивая запах чакры. Ноздри обожгло что-то чужое, постороннее. Дикое. Очень похожее на то, что я чуял тогда, после похищения свитка, только в этот раз это острое было с какой-то странной примесью. Я бы сказал, это выглядело так, будто кто-то пытался замешать в свою чакру нашу. Я аж чихнул.       — Итазура-чан, ты чувствуешь? — тихо спросил я.       — Тут кто-то есть, — она привычно обвила мою руку. Я потянулся вперед, но она вдруг вцепилась в мою рубашку, останавливая.       — Кисаме! Нет! — она подалась ко мне и поглядела в глаза с таким отчаянием, что я был готов сдаться, сделать что угодно, лишь бы она так не смотрела.       — Мы должны помочь. Мы не можем предать товарищей из своей трусости, — сказал я.       — Лучше сразу пойдем за помощью, иначе нас всех могут сразу поймать и убить.       Я медленно посмотрел на нее, а потом снова потянулся.       — Кисаме-чан, я не хочу, чтобы было как тогда. Я не хочу… чтобы ты…       — Я тебя понял, — я погладил ее по локтям. — Мы попробуем предупредить их, если успеем догнать, а если они попались, один из нас пойдет за кем-то из старших, а второй отвлечет врага и даст им возможность сбежать.       Итазура смущенно опустила голову, дергано кивнула, и мы бросились вперед. Пришлось быстро продираться сквозь заросли, обдирая руки и лицо. Все слилось воедино, и местами я, на секунду теряя запахи чакры сокомандников и незнакомца, начинал нестись быстрее, несмотря на то, что ветки больно хлестали по лицу и цеплялись за одежду. И вдруг под моей ногой что-то хрустнуло, и я резко ухнул вниз, в какую-то яму. От неожиданности и страха я не успел среагировать, поэтому уже в следующий миг больно ударился задницей о какой-то камень на дне ямы.       — Черт!       — Кисаме!       Я завозился и почувствовал, что под задницей у меня не только камни, но ещё и какие-то палки. Перевел взгляд вниз и чуть не заорал на всю страну Воды. Кости! На секунду я подумал, что мне показалось, неуверенно сковырнул то, что мне показалось камнем. Это нечто откатилось и уставилось на меня набитыми землёй глазницами черепа.       — Мой Кисаме-чан цел? — голова Итазуры свесилась над ямой.       — Все нормально, — заверил я. — Я тут в могиле…        — Что?!       Осознав, как это звучит, я вдруг расхохотался.       — И что нам теперь делать?       Я хмыкнул. Мне-то откуда знать! Но нервировать её лишний раз нельзя, она и так достаточно переживает за меня. Так, надо сначала осмотреться и понять, насколько бедственно мое положение. Я поднялся на ноги и осмотрелся. Могилу до этого я видел один раз в жизни, но этого было достаточно, чтобы понять, что эта яма слишком глубокая и широкая для захоронения одного человека. От одного ее края до другого я мог сделать четыре шага. Зайдя до противоположной стороны, я заметил в углу ещё один развалившийся на кости скелет. В раздумьях я стал ковырять носком обуви землю, которая тут же насыпалась мне под пальцы.       Что нам делать? Послать Итазуру одну за ребятами? А сможет ли она вообще их найти, у нее-то не такой чуткий нос, как у меня. Выбраться-то я, скорее всего, и сам смогу… А если на нее нападут, пока я тут ковыряюсь? И смогу ли я вообще выбраться сам?       Я критически осмотрел стены могилы. Так, вариант первый — я просто попытаюсь сконцентрировать чакру в руках и стопах. Если прокатит, я вылезу. Если земля слишком рыхлая, я упаду опять. Вариант второй — я создам водяных клонов, они встанут на плечи друг другу, образуя лестницу. Вот только мне придется потратить на это прилично чакры, а если нас ждет схватка с врагом, я могу из-за этого случайно начать поглощать ее у товарищей, восполняя свой резерв. Ясно, тоже дерьмо.       Думая и параллельно копая сандалией землю, я вдруг больно ударился обо что-то железное. Я сел на корточки и поспешно разбросал землю руками.       Люк. Понятно, вариант «затопить яму и встать на поверхность воды» — тоже отпадает.       — Кисаме, что ты там делаешь?       — Нашел кое-что… В общем, Итазура-чан, бросай меня и беги предупреждать о чужаке остальных, — я поднял голову и строго посмотрел ей в глаза. — Зови их сюда. А если я смогу выбраться сам, я догоню вас или побегу навстречу, мы вернемся и вместе посмотрим, куда ведет этот ход.       Я пнул кольцо, вынуждая его звякнуть.       — Советую в пути тебе скастовать несколько клонов — и найдешь наших быстрее, и запутаешь врага. Да, я… — горло сдавило. Я помялся минуту, а потом признался: — Я не хочу тебя одну отпускать, но у нас нет выбора.       Она ответила мне неуверенным, слегка напуганным взглядом, но кивнула и убежала. Мне на секунду показалось, что она поджала губы, как капризный ребенок или как человек, который вот-вот расплачется. Я выждал пять минут и принялся пытаться открыть люк. На память воспроизвел ту же самую комбинацию печатей, которую складывал отец, каждый раз открывая проход к водопаду.       Не-а, безрезультатно.       Свое поражение я был вынужден признать довольно быстро — ни на грубую силу, ни на какие-то из знакомых мне комбинаций печатей, вроде тех, что складывала Кингуйо, люк не поддавался. Осознав, что перепробовал все, что только мог придумать, и больше ничего не могу сделать, я стал нервно бегать туда-сюда, поглядывая наверх и подумывая о том, могу ли я все-таки вылезти самостоятельно.       Я сложил пальцы, концентрируя максимально много чакры в ступнях и ладонях, разбежался и прыгнул на стену ямы. Приклеиться-то чакрой я смог, но стены ямы все равно начали осыпаться под моим весом. Руки и ступни стали съезжать. Мелкие комья земли тут же посыпались вниз, сначала по несколько, а потом все чаще и больше, грозя обрушить стены ямы и сделать меня еще одним погребенным здесь. Я поспешно отскочил. С напряжением выждал, когда стена перестанет обсыпаться, чтобы убедиться, что толща земли не рухнет мне не голову, и от скуки стал изучать обстановку.       Снова подергав за кольцо и сложив несколько печатей, опять признал, что люк открыть не смогу, и уделил свое внимание скелетам, что составляли мне компанию на дне ямы. Я взял ближайший ко мне череп наугад и принялся его рассматривать. В глаза мне первым делом бросились зубы этого несчастного.       Они не были заостренными, как у нас.       Я быстро отбросил череп, кинулся к остальным скелетам и стал изучать останки. Оказалось, что у всех зубы ровные, кроме одного. Я так и застыл в руках с этим последним черепом, в немом ужасе пялясь на треугольные зубы.       Я держал в руке голову соклановца, а рядом со мной валялось еще четверо не-Хошигаки.       Я не успел даже подумать что-то вроде «Что за чертовщина тут творится?!», как услышал топот над головой и посмотрел вверх. Сначала увидел все тот же белый прямоугольник неба, но после показались головы остальных акулят. Я на секунду улыбнулся, убедившись, что ничего серьезного, кроме местами расцарапанной ветками кожи с ними не произошло, но тут же изумленно уставился на них: они со встревоженными лицами поспешно запрыгнули ко мне в эту братскую могилу вместо того, чтобы помочь вылезти или отправить ко мне одну Кингуйо, специалистку по взлому.       — Эй… — начал я, намереваясь спросить, какого черта, но Тетсуя приложил палец к губам и шикнул. Все остальные акулята как-то сжались, сели на корточки и замерли. Я повторил за ними.       — Этот человек идет сюда, — шепнула Итазура мне на ухо, очевидно, поймав мой недоуменный взгляд.       В этот раз я услышал врага прежде, чем почуял его чакру — наверное, из-за того, что мое обоняние забивали запахи чакры акулят. Шелест листьев, звук шагов, непонятный жуткий лязг — он приближался к нам. Мне в носу закололо от этих странных запахов чужой чакры, и я поспешил прикрыть лицо рукавом, стараясь не чихнуть.       Шаги приближались. Потом движение прекратилось. Опять лязг, глухой удар. Потом еще. И еще. Хруст, лязг, шлеп. И опять.       — Он копает, — я едва заметно шевельнул губами. В этот момент лопата ударилась обо что-то жесткое. — Похоже, он разрывает еще одну могилу.       — Заткнись, Кисаме, — оборвал меня Тетсуя, не оборачивая. — Из-за твоей болтовни нас найдут.       Я притих и стал вслушиваться. Незнакомец продолжал копать. Краем глаза глянул на остальных — Кингуйо изучала люк, Сейшин выпрямился стрункой, держа руки на ножнах, Итазура сложила ладони, готовясь в любую минуту концентрировать чакру, Тетсуя сжался пружиной.       — Он может копаться тут до вечера, — шепнул я. — Мы должны придумать, как сбежать.       — Варианта два — либо через люк, либо через верх, — поморщился Тетсуя.       — Даже если мы откроем люк, лезть туда опасно — мы не знаем что там, — возразил Сейшин.       — Тогда только через верх, — сказал я. Тетсуя кивнул.       Мы замолчали, напряженно слушая как шуршит и звякает незнакомец.       — Когда он спустится в яму или надолго отвлечется, вылезаем и бежим, — Тетсуя скастовал водяных клонов и встал последнему на плечи. Все, кроме Кингуйо, сделали то же самое — она еще продолжала складывать печати над дверцей люка. Нижний из моей пирамиды клонов широко расставил ноги, чтобы моя голова не торчала над могилой, словно мишень для кунаев. Но, вытягиваясь, я мог разглядеть врага.       Он стоял к нам спиной, одетый в темно-фиолетовый плащ. Волосы темные, но цвет непонятный, то ли темно-синий, но грязный, то ли черный. Рост? Дам где-то сто восемьдесят. Одежда — наглухо закрыта. Черт! И не поймешь, Хошигаки он или нет… Я стал принюхиваться сильнее. Запах казался мне знакомым и чужим одновременно.       — Кому-то нужно будет задержать его на всякий случай, — командует Тетсуя. — Кисаме или Кингуйо, готовьтесь, это может быть кто-то из вас.       Ему даже не нужно было продолжать — все и так понятно. Если мы оторвемся от него на большое расстояние, Кингуйо успеет поставить ловушку. Если нет — придется атаковать мне.       Наконец неизвестный спрыгнул в яму. Я услышал, как лязгнуло его оружие под одеждой, как ударились подошвы сандалий о землю.       — Пора, — Тетсуя первым выпрыгнул из ямы. Мы спешно вылезли вслед за ним и понеслись прочь. Кингуйо еле успела выбраться. Сначала мне показалось, что за нами никто не гонится — уши резал бесконечный треск ломаемых веток, часть из них еще и царапала лицо, будто мы неслись по коридору, из стен которого торчали кошачьи лапы с выпущенными когтями. Ветки задерживали нас, рвали одежду, но мы продолжали продираться. Я чувствовал себя мухой, которая попала в паучьи сети и в попытках вырваться только заматывалась сильнее. Паника подкатывала к горлу.       Но внезапно мои уши уловили хорошо знакомые звуки — свист, топот, царапанье. Чужак мчался за нами!       Не знаю, каким чудом нас не поймали прямо там, в кустах. Может, спасало то, что нас было несколько, а враг один, да и мы бежали с отрывом, разделяясь и теряясь в кустах. Кроме того, мы были просто-напросто мельче, и где-то было проще проползти. Я иногда начинал кастовать водяных клонов, чтобы понаставить противнику подлянок. Не знаю, делали ли это другие акулята — через сплетение веток я видел только синие и голубые пятна их курток. Да и, если честно, я был куда больше занят другими вещами — например, попытками не дать веткам выколоть себе глаза.       Мы еле-еле продрались на берег острова. Тетсуя и Сейшин первыми взмыли в воздух рывками шиноби.       — А ну стоять! — с одной из веток дерева к нам спрыгнул относительно высокий человек в темных одеждах. Мне было трудно определить, какого они цвета, потому что в тени казались фиолетовыми, а на свету красно-коричневыми. Лицо его было скрыто белой маской, руки — перчатками, а трава мешала определить цвет кожи, пряча пальцы на ногах. Я видел только белесые огоньки глаз в прорезях. Он молча начал складывать печати. Кингуйо бросилась за мальчиками. Итазура на секунду замешкалась, но я жестом отправил ее за ними. Рывок спиной вперед, в сторону воды, руки — Кабан, Собака, Птица, Обезьяна… Так, побольше чакры…       Как тогда… Как тогда…       Я рыкнул, увернулся от удара чего-то огромного, темного и острого и воспользовался движением, чтобы хлопнуть рукой о поверхность воды.       — Техника призыва! — заорал я и с предвкушением уставился на поверхность воды. Вода буквально забурлила надо мной, воздух вокруг сгустился, становясь облаками. Я довольно оскалился.       — Изаму! — я был искренне рад видеть знакомую морду.       — Так точно, малыш!       — Давай надерем ему жопу! — я указал пальцем на незнакомца, который уже мчался в нашу сторону, складывая новую комбинацию печатей.       — Только не выражайся! Держись крепче!       Я в самый последний момент успел задержать дыхание. Изаму нырнул вместе со мной под воду.       — Кисаме, Мизу бушин!       Я проследил за его взглядом. То, что он от меня хочет, я понял довольно быстро и послушно сложил руки, прикладывая побольше чакры. Несколько моих клонов верхом на акулах уплыли в разные стороны и стали набирать скорость для того, чтобы выпрыгнуть из воды в атакующем прыжке. Меня настоящего же Изаму резко увел в какой-то грот. Я забултыхал ногами, от неожиданности соскользнув с шершавой спины. Руки крепче вцепились в спинной плавник. Изаму рванул по подводным туннелям так быстро, что я едва не отвалился на полдороге, как насосавшийся крови клещ. Меня болтало и крутило, и кажется, я все-таки успел нахлебаться воды. Я ничего толком не успевал рассмотреть, все смазывалось. Наконец я просто уткнулся лицом в мощную акулью спину, закинул ногу на хребет и стал просто ждать, когда все это закончится.       По моим ощущениям, болтанка длилась минут десять — я опять начал терять сознание. Пятнадцать — мой предел. Мы с папой проверяли.       В конце концов Изаму быстро вынырнул у пирса и ссадил меня на берег, после чего хлопнул хвостом по спине, помогая откашляться.       — Эй, малыш, ты как?       Я не сразу ответил — меня стошнило.       — Почему ты не дал мне с ним сразиться? Я мог бы его подольше задержать…       — И думать не смей, — Изаму мотнул темной головой с синим отливом. — Тот шиноби бы из тебя быстро онигири сделал или нашинковал на начинку для лапши.       Я обиженно надул губы.       — А еще надо было не дать ему возможность тебя выследить и завалиться сюда. Весь остальной клан не скажет спасибо тебе и остальным балбесам.       Я поник. Изаму рассмеялся, вытянулся и ткнулся в меня мокрым носом.       — Не грусти, акуленок. Вырастешь еще, будешь гонять чужаков. Боятся тебя будут… — он вдруг понизил голос. — Хочешь секрет?       — Давай, — я подвинулся к нему.       — В тебе сокрыт огромный потенциал. Будешь учиться, развивать его — станешь крутым шиноби. А не будешь заниматься — останется тебе только рыбу ловить. Я тебе не лекции читаю, вижу просто твой талант. Не зарывай его в землю, брат.       Я согласно покивал, и, резко сделавшись самым счастливым человеком на земле от скромной похвалы и чувства чьей-то веры в меня, попрощался с ним и убежал.       Следующие две недели после этого приключения мы притихли, будто ожидая, что в любой момент чужак явится искать нас на остров клана. Но этого не происходило, и вместо него я стал нервно ждать наказания за мой грешок. Утешал я себя только тем, что по факту, мы запрет не нарушили — в основную Киригакуре не ходили. Собственно, мы даже и не ждали, что найдем расхитителя могил, рассчитывали, что просто сходим в лес погулять.       Иногда мое любопытство пересиливало страх нагоняя, и я начинал подумывать о том, чтобы узнать у папы хотя бы про эти странные могилы и люк. Но каждый раз я вспоминал его жуткий, ледяной взгляд, еле слышное, глухое рычание, и желание задавать вопросы трусливо пряталось куда-то под подкорку моего мозга.       Я старался успокаивать себя тем, что мне и без чужаков с могилами есть чем заняться, но на самом деле, кроме оттачивания боевых навыков и охоты за мелкой дичью никаких развлечений у меня не было. Даже дом не требовалось убирать — один я не наводил столько бардака, сколько его наводил отец.       В день его приезда мы-таки решились посетить остров еще раз. Правда, нас там ждало жестокое разочарование. Могилу вместе с люком кто-то засыпал, причем, судя по отсутствию следов лопаты, с помощью одной из техник Дотона. Увидев эту картину, мы уныло застыли у нее, молчали минут пять, будто скорбели о ком-то, кого сами закопали под толщей земли.       — Дерьмо, — сплюнул Тетсуя. — Теперь мы не узнаем, что было под этим люком.       — Мы бы и так не узнали, — пожала плечами Кингуйо. — На люке стоит печать, настроенная на конкретного человека. Наверное, та, что на крови или пропускает по чакре. Снять может только тот, кто ставил.       Мы молча покивали головами и понуро разбрелись. Внезапно я вспомнил кое-что и свернул в ту сторону, где, как мне казалось, был берег, с которого незнакомый шиноби начал атаковать меня.       — Кисаме, ты куда?       — Тот парень применил стихийную технику против меня, — сказал я. — Только какую-то странную. Хочу посмотреть, что это было.       Это было что-то острое, темно-коричневое, покрытое трещинами. Немного на древесину похоже. Но я четко знал, что стихия дерева принадлежит Конохе, их шиноби тут делать нечего. Если я найду следы того, что меня пытались убить деревяшкой, мой круг подозреваемых сузится. Но, может, обнаружу что-то еще.       Я сел на корточки и принюхался. Непонятный запах солоноватой чакры, смешанный с этим острым, казался совсем рядом. Я опустил голову, чтобы лучше чуять. Уловив источник запаха, я двинулся в его сторону и обнаружил осколок глины, с одной стороны подмокший, с другой — высохший. Я вытянулся, покружил еще немного и нашел несколько других кусочков.       — Вот оно что, — прокомментировал я, крутя в пальцах подобранный осколок. — Он объединяет стихию воды и стихию земли. Значит, имеет улучшенный геном. Вот только такое сочетание доступно для всех деревень, так что круг поисков это не сужает вот ну никак.       Я размахнулся, желая выкинуть кусочек, но потом понял, что лучше я заберу его домой, может, там еще посижу, понюхаю, смогу что-то вычленить. Тут слишком много отвлекающих факторов.       — Молодец, Кисаме, — Тетсуя шагнул ко мне. — Что ты еще можешь рассказать?       Я молча стал ходить по участку, изучая примятую траву, продолжая слегка мять глину в пальцах, оставляя рыжие крошки.       — Только то, что у него обувь приблизительно двадцать восьмого размера, — я поднял глаза и внимательно посмотрел на Тетсую.       — Это не-Хошигаки, — выдохнул он.       — Не хочу тебя расстраивать, — я мотнул головой. — Он был довольно высоким. Так что это с равной вероятностью может быть как и один из нас, так и враг.       Расстроенный, я вернулся домой и стал ждать папу. Решил налепить к его приходу онигири, но рыба, как назло, кончилась, и я, порывшись в морозилке, нагрел над плитой пачку замороженных грибов шиитаке, пожарил их, порезал и смешал со скудными остатками пасты из креветок. Мои руки на автомате формировали шарики из риса, и пока я катал их между ладонями, все думая о папе, обо всем, что происходит вокруг, но потом вспомнил, как однажды мама мне рассказала про примету, что онигири следует лепить со светлыми помыслами, иначе рис будет плохо клеиться, и решил выкинуть тревожную ерунду из головы.       К тому времени, как папа пришел, я успел проголодаться и ополовинить и без того скудное количество онигири. Кроме того, я извелся от неизвестности, гадая, в каком состоянии придет папа.       Как ни странно, он явился домой почти трезвым, но вид у него был такой усталый и измученный, что я долго не решался даже поздороваться.       — Львенок… — он запустил руку мне в волосы и взъерошил их. — Иди, отдыхай… Спи…       Я даже не стал говорить, что сейчас еще только семь вечера и спать мне еще рано. Отец, кажется, чем-то подавлен и слегка не в себе. Он стащил сумку и свиток, швырнул их возле дивана и поплелся наверх. Я несколько минут напряженно слушал, как шуршит вода в душевой. Поднялся и сел на ступеньку, поглядывая на дверь. Папа вышел оттуда, закутанный в темно-синее кимоно, и вяло мурлыча что-то себе под нос. Затем он скрылся в комнате. Чуть позже я услышал, как он включил магнитофон и стал тихо напевать под удары аккордов.

Темнота поглощает дух, Бесполезно вести борьбу. Свет во взгляде давно потух, Бесполезно и клясть судьбу. Я не вижу пути вперед, Только блики от серых стен. Безнадежно больной урод Корчится от жестоких сцен.

      Я приоткрыл дверь. Папа сидел, подперев щеку рукой. Увидев меня, он не перестал напевать, но поманил меня рукой. Я нерешительно зашел, папа вдруг резко встал, взял меня за руки и поставил мои ноги на свои. Мы стали ритмично покачиваться в такт музыке. Голос отца частично заглушал тот, что был в записи, но я отметил, что они очень похожи.

Я ронял звуки тихих нот, И писал лишь обрывки фраз. Душу тихо взгляд украдет Моей женщины синих глаз. Мои струны — выход из тьмы, И туда я падал не раз. Но спасало из серой тюрьмы То, что делало слабыми нас.

      Я потихоньку подстроился, и мне уже не нужно было ходить своими ногами по его. Меня завораживало, как папа пел — вроде едва шевелил губами, но его глубокий, негромкий голос ложился на песню, закрывал того, другого певца. Я не мог не смотреть в затуманенные печалью глаза отца, не мог не изучать движений его губ.

Я бросался лицом в стекло, Принимал грудью белый яд. Прикоснулось к лицу крыло Той, чьи руки несли сквозь ад. Опалило пряди огнем, Черных крыльев отныне нет. Остаются часы под дождем И померкнувший белый свет.

      Затем он умолк — слова кончились, а музыка еще играла. Папа медленно сел на пол и уставился в пустоту.       — Что это за песня? — тихо спросил я.       — Моя. Я написал ее для мамы, — голос у отца надломился. — Последние строки появились, когда… когда она умерла.       Я почувствовал, как у меня щиплет глаза. Папа неуклюже обвил меня рукой и ткнулся носом и губами куда-то мне в макушку. Я уже не смог сдерживаться и заплакал, сам не зная почему. Сильные руки неловко перебирали мне волосы. Я содрогался, уткнувшись в махровую ткань и понимал, что за эту минуту готов простить отцу все. Одиночество, на которое он меня каждый раз обрекал, оставляя на острове, пьянство, грязную ругань, в которой я всегда чувствовал себя виноватым, даже когда отец грызся с бабушкой не из-за меня.       Наверное, я плакал, потому что впервые в полной мере смог ощутить, как сильно и он все-таки любил меня и маму, пусть и за этой своей ширмой озлобленных взглядов и молчания, и вместе со слезами я, кажется, выдавал свое чувство прощения.       Вот только кроме меня никто прощать папу не собирался.       Это случилось в тот день, когда мы в очередной раз пошли заниматься на водопад. В конце тренировки папа сказал вдруг:       — Кисаме, хочешь расскажу кое-что интересное?       Естественно, я хотел. Я открыл глаза, и, все еще сидя на поверхности воды, закивал головой.       — У каждого человека есть свое предназначение в этом мире, — он прошелся передо мной, заложив руки за спину. — И есть свой долг. Помнишь, что я тебе говорил про твой долг?       Конечно, помню. Про него папа затирал мне все чаще и чаще в те дни, когда мы ходили заниматься.       — Ты говорил… Что я должен стать главой клана… — неуверенно начал я. Отец кивнул:       — Да. Настанет день, когда ты поведешь Хошигаки к величию. Мы ступим на земли основной территории Киригакуре и перестанем считаться кем-то, хуже отребья.       — Хуже отребья?       Отец хмыкнул:       — А ты что, не заметил этого? Ты вроде не глупый. Вспомни, что было, когда ты пришел погулять в Кири. Вспомни, как тебя приняли.       Я почувствовал, как в горле образовался комок. Чакра пришла в движение.       — Мы докажем им, кто мы. Ты докажешь им, кто ты, — он резко повернулся. — Ты учишься, чтобы стать первоклассным шиноби. Природа создавала тебя совершенным хищником не для того, чтобы ты не использовал зубы и когти. Оружие не должно лежать в ножнах.       Я со смесью страха и восхищения смотрел на то, как разгораются его глаза.       — В твоих руках — будущее нашего клана. Будущее всех Хошигаки, до единого.       Вода позади него начала медленно подниматься волнами.       — Ты обучишься здесь, оттачивая до идеала свои навыки владения чакрой. И когда придет время, ты войдешь в полную силу и станешь новым главой клана. Ты же хорошо помнишь наши законы? Что ты должен сделать?       — Я должен… убить его.       Отец закивал. Я поерзал на месте, а потом сказал:       — Но я не хочу! Зачем мне вообще убивать его?       Папа подошел ко мне, медленно и вальяжно переступая ногами, словно огромный лев.       — Я хочу сказать… разве мы не сами вершим свою судьбу?       — Пытаясь это делать, мы в конце концов вступим на тот путь, что нам предначертан, — папа сунул руки в карманы. — Бороться бессмысленно. Но если ты мне не веришь, — он повернулся в сторону галерей, — я могу доказать тебе, что плащ главы клана — не просто твой долг перед Хошигаки. Он твое предназначение.       Заинтригованный, я встал. И мы вместе пошли наверх, свернули в один из коридоров, прошли мимо зала основателей и оказались в одном из коридоров. Отец вдруг встал возле стены с высеченным на ней плавником в круге, вынул кунай, полоснул себя по ладони и приложил ее к символу. Часть стены медленно задрожала и отъехала в сторону. Папа взял меня за руку, и мы прошли в центр помещения. Оно выглядело наименее разрушенным, но все равно ощущение заброшенности и утраченного величия прямо сквозило, пронизывало до костей.       Большую часть зала занимал искусственный прудик, во главе размещалась странная статуя: огромную акулу в смертельном поединке обвивал дракон. Создания оскалили друг на друга зубастые пасти. Шипы боковых линий акулы пронзали дракона, а его когти рвали ей острую кожу. На постаменте были выбиты какие-то символы. В центре, как всегда, знак нашего клана.       — Подойди, — велел отец, когда я закончил созерцать высокий потолок и портреты из мозаики, у которых снова были сбиты лица. Даже у самого большого в центре часть изображения была сколота. Лишь разные, но уже знакомые мне прически — у кого-то торчащие, как у меня волосы, у кого-то длинные, темные. Из всех выделялся только парень с белоснежными волосами до плеч.       Хошигаки Аоджирой.       Мне вдруг стало так тоскливо. Почему кто-то их вычеркнул? Растерянный, я подошел к портрету Аоджироя. Потом двинулся в сторону и увидел мужчину с длинными, черными в зелень волосами, как у мамы. Он показался мне странно знакомым. Я изучил и других — у кого-то прическа очень напоминала нашу с папой, у кого-то грудь украшали шрамы. На самом большом портрете в центре я умудрился разглядеть длинные усики, свисавшие до груди. Если бы я увидел человека с такими усищами где-нибудь в книге, то не смог сдержать глупого смешка. Сейчас и ситуация была не та, да и вид портретов с отсутствующими лицами как-то удручал.       — Пап…       — Иди сюда, — отозвался отец. Он стоял у постамента, как у могилы, понуро опустив голову и опять сунув руки в карманы. Я быстрым шагом направился к нему, не решаясь скакать по пыльным обломкам — и ноги было жалко, и носиться дурашливым козликом в священном месте не хотелось. Я тоже уставился на постамент. Выбитые на нем кандзи тоже были частично повреждены, будто их сбивали огромным зубилом или уничтожили ударом когтистой лапы.       — Это было пророчество о нашем клане, — сказал отец и указал пальцем вниз. — Тут есть кое-что о тебе.       Я пригляделся и прямо под знаком клана, ближе к углу, смог прочитать под полосой:       — Смута… придет в туман… и демон-акула убьет дракона.       Папа медленно кивнул, а потом проронил фразу, которая прозвучала как что-то среднее между вопросом и утверждением:       — Ты помнишь, как зовут главу нашего клана…       Я похолодел. Мужчину в черной маске, сидевшего за столом главы клана, звали Рюусаме Хошигаки.       В этот раз мы встали и ушли еще раньше, вернулись с рассветом — папе надо было на охоту с акульим кланом. Мне же предстояла пара часов отдыха, затем — уборка и тренировка. Папа быстро приготовил оружие и уже повернулся к выходу, я же достал из холодильника коробку с лапшой, намереваясь погреть ее и набить желудок.       Вот тут-то все и случилось.       Я и подумать не мог, что мы нарушаем закон. У меня и мыслей не было, что мы делаем что-то плохое.       До тех пор, пока в наш дом не зашел молодой соклановец с выставленной вперед катаной, которую окутывало облако чакры. Я рефлекторно шагнул папе за спину и кинул испуганный взгляд на решительное лицо юноши. Тот взмахнул катаной:       — Хошигаки Рейсаме! Ты арестован за поглощение чакры на акульем водопаде!