now I know how to fall

      Начало занятия не предвещает беды, ибо всё идёт как обычно: разминка, растяжка, сложные элементы хореографии на матах и у станков и затем на полу, пробег уже разученной хореографии и новые движения. С тех пор как Чонгук занимался в студии, он впал в некую рутину, воспринимая сами занятия как должное, не особо задумываясь над тем, для чего эти танцы вообще разучивались. Вернее, он не понимал, зачем эти танцы разучивались. Для него существовало две причины: получить удовольствие от процесса и результата (первая), записать видео на YouTube и IGTV (вторая). Последняя и самая важная причина никогда для него причиной не была даже после неудачной попытки выступить в клубе, но Хосок в один прекрасный момент решил ему об этом напомнить. Особенно о том, что для большинства людей она основная.       Поэтому, да, начало занятия начиналось как обычно, но закончилось всё большим потрясением для Чона, потому что:       — Как я писал недавно в общую беседу, приближается Сеульский конкурс танца, в котором наша студия ежегодно участвует. Ребят, которых я определил в нашу команду, буду ждать по воскресеньям утром для дополнительных тренировок.       Будь проклят Чонгук, когда поставил все оповещения групповых чатов на беззвучный режим, решив, что читать их раз в три дня достаточно. По окончании занятия он молится, чтобы его не оказалось в списке выступающих, и в его голове шансы не оказаться там высоки. Парень занимается в студии всего ничего, никогда не выступал до этого и все об этом знают (он уже сотый раз за день вспоминает бар Сокджина), не занимался профессионально танцами всю жизнь, в отличие от большинства его одногруппников, да и был он старше их всех — в основном в группе были первокурсники — более пластичные и энергичные ребята.       Хосок, видимо, считал иначе, когда из их группы в пятнадцать человек выбрал семерых и первым в списке значился Чон Чонгук. И не то чтобы он не хотел выступить, просто конкурс, о котором шла речь — единственный, о котором Чон знал и смотрел. Смотрел. По телевизору. Он знал, что многие танцоры, которые выигрывали в нём, были известны по всей стране. Чонгук не надеялся выиграть, но он знал, что сам факт участия привлечет к его персоне слишком много внимания, особенно учитывая, кем являлась его мать. И это пугало больше, чем возможность быть пойманным в студии поздно ночью. Несмотря на разговор с братом несколько дней назад, он всё ещё не горел желанием злить её настолько сильно — приближающиеся промежуточные экзамены в университете и квартальный отчёт в офисе и так были для него достаточным стрессом. И не то чтобы причину не выступать было придумать так легко. Практически невозможно, если скрывать правду.       К приходу воскресенья Чонгуку так и не приходит ни одной сносной идеи в голову. Не став вызывать Седжина, он всё-таки плетётся в сторону метро, кутаясь в шарф и пытаясь вспомнить, как заплатить за проезд. Людей не очень много так рано в воскресное утро, поэтому он без проблем забирается в вагон, садится и старается не уснуть в течение двадцати минут до пересадки на другую ветку. Всю поездку он слушает музыку, в основном ту, что была на странице Юнги в SoundCloud, и голос рэпера, который был далеко не во всех треках, успокаивает шалящие нервы парня по поводу того, что его ждёт из-за отказа от выступления или наоборот, если он осмелится выступить.       Когда он пересаживается на другую ветку метро, в его голове появляется короткая мысль сесть не в ту сторону и не идти на тренировку, чтобы избежать выбора — Хосок, вероятно, исключит его из команды для конкурса, но потом он понимает, что это и будет его выбор.       Репетиция с половиной ребят почти ничем не отличается от обычного занятия. Единственный, кого не хватает — это Чимин, который в это время готовится к своим университетским выступлениям, которые будут проходить примерно в то же время, что и Сеульский конкурс. Танец в целом тот же самый за исключением расстановки — из третьей линии в самом начале Чонгук перекочевывает во вторую, а к концу вообще оказывается в первой. Танцевать становится будто свободнее с меньшим количеством людей, и Чон соврал бы, если бы сказал, что ему это нравится меньше, чем занятия со всей группой. Но Чонгуку всё равно сложно выкладываться на полную во время этих нескольких часов, которые занимает отработка движений и репетиция в конце — Хосок списывает это на достаточно ранее утро и говорит, что парень привыкнет за следующие несколько недель работы, но сам Чон знает, что дело не в этом. Он знает, что на самом деле его гложет неизвестность и отсутствие в его собственной голове ответа на то, будет он всё-таки выступать или нет. При любом раскладе ему есть, что терять.       После занятия он долго стоит в душевой, чувствуя, как немеют его ноги от прохладной воды и ледяного кафеля под ними. Ему хочется выступить на сцене, хоть этот один раз. И Чонгук не упустил бы эту возможность, особенно после того, как он невольно лишил себя самой первой (даже несмотря на то, что изначально он не хотел выступать). Он знает, что должен быть благодарен себе за трудолюбие и усердие, которое он прикладывал все эти годы одиноких тренировок, и Хосоку с Чимином за то, что не прогнали в шею с самого начала и даже позволили заниматься за так. Но вместо чувства благодарности он чувствует беспомощность, и с каждой струёй холодной воды в сливе душевой оказываются и его последние надежды сохранить всё, что ему дорого, потому что нет ни единого шанса, что его мать поймёт его. Не после того, как их последний разговор был о заваленном парнем проекте.       Из здания он выходит спустя долгие четыре часа после того, как началась тренировка. На улице дикая серость, а близкая к нулю температура превращает весь выпавший за последние несколько дней снег в кашу и лужи. Он идёт по мокрому асфальту в сторону ближайшего кафе, которое находилось неподалеку от того ресторанчика, в которой он время от времени ходит с ребятами. В сам ресторан идти один он не осмеливается.       Еда из принесенной официантом тарелки исчезает слишком быстро, и посуда на его столе сменяется открытым ноутбуком с большим заданием на экране, которое нужно успеть сдать к следующей неделе, чтобы быть допущенным к зачету. Парень глубоко вздыхает, смотря на свои запутанные заметки в ежедневнике к этой домашке, на все остальные дела, с которыми ему нужно разобраться в университете в течение нескольких дней. Чонгук сам удивляется, как он в это расписание, в которое включена и работа, он умудряется вмещать ещё тренировки, вечерние посиделки с парнями и переживания по поводу конкурса.       Работу он заканчивает ко времени ужина, когда в кафе уже намного больше людей, пришедших провести воскресный вечер в компании друзей без нужды стоять за плитой несколько часов перед этим. Чонгук снимает наушники, и через секунду он погружается в тихий гул дружеских разговоров за кружечкой кофе. В этом кафе не подают ничего традиционно корейского, поэтому Чон весьма удивляется тому, что почти все столы заняты. Он смотрит на полный людьми зал, замечая, что никто из них не сидит один — все в какой-то компании: со своей второй половинкой, с родителями, друзьями, коллегами. Только Чон сидит в одиночестве за столиком для двоих в уголке заведения.       Он допивает оставшуюся на дне стакана воду и уже собирается положить ноутбук в сумку, когда его плеча кто-то касается.       — Хей, донсэн, — Юнги слегка улыбается. В его руке бумажный стаканчик чёрного цвета, а на плечах расстёгнутая зимняя куртка. Видно, что он шёл по направлению к выходу. — Собираешься уходить?       — Привет, хён, — он всё же кладёт ноутбук в сумку и встает, чтобы взять свой пуховик с вешалки, слегка возвышаясь над старшим. — Да, мне надо голову проветрить. — Немного поразмыслив, стоит ли произносить следующую фразу и поняв, что всё равно ничего не теряет, он всё-таки выдает: — прогуляемся?       Мин к облегчению парня коротко кивает, и они выходят на улицу.       К вечеру стало немного прохладнее, и Чонгук невольно ёжится от порыва ветра, дующего ему прямо в лицо. Местами лужи превратились в лёд, который теперь поблескивает под фонарями. Людей на улице много, но все они торопятся куда-нибудь зайти.       Мысли Чонгука полностью поглощены конкурсом, и парень идёт уже по пятому кругу одних и тех же размышлений, которые всё равно никуда не приведут. Юнги идёт рядом, лишь время от времени касаясь плеча Чона своим. Когда они выходят к станции метро, Мин нарушает комфортную тишину, в которую они были погружены эти несколько минут.       — Беспокоишься из-за конкурса?       Они останавливаются, не зная, куда идти дальше.       — Да, — признается Чонгук. Он беспокоится. Он переживает. Если бы его спросили, он бы ответил, что в отчаянии. Наверное, даже большем, чем пару дней назад, когда они сидели вдвоём на заднем дворе клуба. — Я не знаю, как я должен выступать на городском, почти национальном конкурсе. Разве там не должно быть предварительного прослушивания? Я занимаюсь этим всего ничего, как я могу…       Чон понимает, что его речь становится быстрой и бессвязной, непонятной ему самому. Он не смотрит на стоящего напротив него Юнги в это время, но, когда он переводит взгляд на старшего, парень понимает, что тот слушает. В его глазах написано беспокойство.       — Они принимают видео, Хосок отправил его какое-то время назад, — Юнги хмурится, поняв, что Чонгука это ничуть не успокоило. — Чонгук, ты занимаешься этим сколько себя помнишь, почему ты всё ещё считаешь себя новичком? Только потому, что ты это делал сам? Один?       Чонгук молча кивает в ответ, снова поёжившись от холодного ветра. Мин это замечает, но пока продолжает говорить о другом.       — Я в детстве занимался игрой на фортепиано. Какое-то время с преподавателем, несколько лет. Потом я уже это делал сам. Но дело не в этом, а в том, что я не ходил ни на одно занятие, на котором объясняли бы, как писать и продюсировать песни, ибо моё образование было посвящено классической музыке и её композиции. Моё знание музыкальной грамоты — это твоё умение двигаться. Просто ходить, поднимать руки и разводить их в стороны. Ты не сможешь назвать меня любителем, я зарабатываю этим на жизнь. Тебе нравятся мои песни, я знаю. Так же и я не могу назвать тебя новичком. Потому что ты на самом деле не хуже ни одного из наших ребят в группе.       Чонгук горько улыбается, смотря в небо. Всё это время он не беспокоился по поводу того, что мог тянуть группу назад своей неопытностью, ибо знал, что это не так. Но сейчас, когда ему нужна была причина отказаться от конкурса, его мозг продолжал подкидывать эту мысль на передний план сознания, ибо она была единственной правдоподобной.       Но его уже выбрали, поэтому её правдоподобность быстро превращается в пыль прямо на глазах. У Чонгука нет ничего, что могло бы помочь ему выбраться из этого. Он даже не знает, насколько хочет из этого выбраться. Правда ли стресс от учёбы и работы пугает его так сильно, что он не сможет выслушать от матери долгую тираду и съехать с квартиры в рекордные сроки?       Чон не отвечает на небольшой монолог Юнги достаточно долго, просто смотрит на крыши вокруг стоящих зданий и думает о Чонхёне, о его словах. Из метро выходит много людей, которые то и дело толкают то Чонгука, то Мина. Они стоят достаточно близко, им даже особо руку не нужно было бы протягивать, чтобы коснуться второго.       — Я хотел поработать немного вечером дома, но, если хочешь, можем выпить у меня. — Чонгук смотрит на него широко открытыми глазами. У него завтра пары с самого утра, но ему почему-то хочется на это плюнуть. Его мозг так устал думать за этот день, что он не дает себе достаточно времени, чтобы взвесить все за и против, и в следующий момент они уже шагают в сторону, противоположную от метро. Всё равно завтра нет никаких тестов.       Появление Юнги в кафе вечером теперь легко объяснялось — его жильё находилось в пятнадцати минутах пешком. Они поднимаются на нужный этаж в светлом, полном зеркал лифте. Квартира Юнги напоминает Чонгуку его собственную — небольшая, достаточно светлая, но в большем беспорядке. Мину, видимо, на это всё равно — Чон и так понимает, что тот гостей не ждал, и причин наводить чистоту не было. Кухонька оказывается совсем крошечной — в ней едва помещается гарнитур и стол с двумя табуретками. На подоконнике стоит несколько растений в горшках, на удивление Чонгука совсем зеленые.       — У меня в холодильнике мышь повесилась, — с грустью замечает Юнги, заглянув в холодильник и увидев на полке лишь несколько бутылок воды, соджу и контейнер с кимчи. С боковой дверцы он достает молоко и, проверив срок годности на картонной упаковке, кидает его в мусорное ведро.       — Я могу заказать доставку, — пожимает плечами Чонгук. Ему не особо важно, что есть и чем заняться, главное — задвинуть мысли о конкурсе на самый задний план.       — Я иногда забываю, что ты можешь позволить себе выкупить всё здание вместе со студией, — смеется Юнги, начав тыкать что-то в телефоне Чонгука, который тот протянул ему, чтобы выбрать еду на заказ. — Блин, точно, тебе даже выкупать его не надо, оно уже твоё, — он снова беззлобно смеется, протягивая телефон обратно.       — Хён, — Чонгук смотрит на экран, где открыто приложение доставки с выбранными Мином блюдами. — Как ты можешь одновременно говорить о том, что я могу поужинать буквально в самом дорогом ресторане города, и при этом выбирать бургеры из Макдональдса? Какого чёрта?       — Хочешь разозлить свою мать чеками за дорогущий ужин? Я думал, вы с ней не особо ладите.       — Не особо, — кивает Чонгук, удаляя из корзины последнюю картошку фри и выбирая из списка ресторан получше. Он смотрит на цены и понимает, что да, он хочет её разозлить, возможно довести до истерики, как она его с тем долбанным проектом. Его напряжение из-за конкурса увеличивает это желание в несколько раз. Чон знает, насколько это низко и что это чувство неправильное, что он не должен так думать, этого хотеть. Но он хочет. Его безумно злит вся эта ситуация, и сейчас, когда у него есть поддержка брата, он может пока хоть и не пуститься во все тяжкие, но хоть немного отыграться за всё то время, что был вынужден прятаться и врать друзьям, и не оказаться на улице. Поэтому он выходит из вкладки с рестораном, который выбрал изначально, находит другой — с пометкой в пять звёзд в категории «цена», — протягивает обратно Юнги со словами: — без возражений. Либо сам себе выбираешь, либо это сделаю я.       Старший лишь с неверием смотрит на него, сильно хмурясь, но молча берет телефон и выбирает несколько позиций из списка. Одной из них Чон замечает бутылку какого-то шотландского виски, который стоил больше, чем заказ их еды на двоих, но Чонгук благодарен за это — так он видит, что Мин его не осуждает, а наоборот поддерживает, пусть и не за свой счёт.       Заказ привозят через сорок минут, которые парни проводят за лёгкой беседой о своих любимых фильмах.       Если спросить у Чонгука, какие у него отношения с алкоголем, то он с не самой большой радостью ответит, что такие же, какие у него наблюдались в личной жизни. То есть никакие, за исключением редкого бокала вина на ночь после особо сложного дня и пары бутылок соджу в компании парней.       Когда Юнги наливает ему второй стакан виски со льдом — совсем на донышке, как и в первый раз — Чонгук уже чувствует, как его ноги потихоньку становятся ватными, а руками шевелить свободнее, будто гравитация решила уменьшить свою силу.       В его голове уже почти не роятся мысли о конкурсе — больше о сидящем напротив него Юнги — о его почти блестящих чёрных волосах, хриплом голосе и абсолютно потрясающих песнях, о которых Чонгук обычно запрещал себе думать, чтобы не упасть в бездну самобичевания по поводу того, что у него появляются (или уже немного появились) чувства к человеку, которого он почти не знает. Алкоголь этот запрет отменил.       Чон смотрит, как пальцы старшего обхватывают бутылку с янтарно-жёлтой жидкостью и наклоняют её, чтобы переместить небольшую часть содержимого сосуда в стакан. Лицо Юнги серьёзное, глаза немного прищурены, сразу видно, что он сосредоточен на том, что делает.       Чонгук только со временем стал замечать, насколько приятно было смотреть на старшего — на его лицо, глаза, нос, губы, пальцы, походку. Первое, что он в нём заметил — это усталость, ещё тогда, когда он пришёл забрать Чимина из студии. Затем он заметил его талант, когда окончательно смог соединить песни, под которые танцевал, с лицом их автора. И только со временем, потихоньку он стал замечать все эти черты, которые под действием виски начинали и вовсе сводить с ума.       А в последнее время Юнги стал ассоциироваться у него с редкими минутами душевного спокойствия.       Самого Чонгука люди всегда видели как красивый портрет на стене в доме его матери. На нём он стоял рядом с братом, матерью и отцом, почти не улыбаясь. Он, как и остальные мужчины, изображенные на фотографии, был одет в классический черный костюм с галстуком и чёрные лакированные туфли, которые он ненавидел. А больше всего Чонгук ненавидел тот факт, что шрам на его щеке, который он заработал, играя с братом во дворе в школьные годы, работник студии заретушировал, даже не спросив, нужно ли это делать.       В университете его воспринимали как ещё одного сыночка богатой матери, которая покупает ему последние модели смартфонов, дорогие часы и оплачивает обучение. И это Чонгука не пугало — именно такой картинки добивалась его семья, и он следовал ей, не видя другого выхода, другой дороги для себя. Что его правда пугало, так это то, что даже со временем его никто не видел как Чон Чонгука — трудолюбивого и умного парня, который несмотря на все имеющиеся на его счету средства, не видел в них сокровенного смысла.       И поднося новую порцию напитка к губам, Чонгук надеется, что Юнги видел его не таким, каким его изобразил фотограф на семейной фотографии.       — Юнги-хён, какая была твоя первая мысль, когда ты меня увидел?       — Когда именно?       — Когда мы впервые встретились. Ты тогда Чимина забирал, когда у него проблемы были с квартирой.       — А, тогда, — старший поджимает губы, задумавшись. Он не смотрит на Чонгука, лишь трясёт свой стакан из стороны в сторону, наблюдая, как жидкость и лёд путешествуют по дну. — Я задался вопросом, почему кто-то посторонний в студии. Я не особо смотрел, кто именно это был, знаешь. Я просто понял, что в стенах студии твоё присутствие казалось странным. Потом, когда до меня дошло, кто ты, я просто захотел посмотреть, как ты танцуешь. У меня не было других ярких мыслей, которые я запомнил.       Чонгук лишь мычит что-то невнятное в ответ, улыбаясь собственным мыслям. Он рад тому, что их встреча произошла в студии, а не университете, где парень отлично сливался с толпой других претендующих на большой успех студентов. Он рад тому, что в тот момент он сидел на полу студии в потной майке, шортах и с прилипшими ко лбу волосами. Потому что так он больше чувствовал себя самим собой.       Телефон Чонгука несколько раз недовольно оповещает хозяина о новом сообщении матери, которая почти наверняка в бешенстве от того, что парень потратил несколько сотен долларов на обычный ужин. Он не читает их, даже не поднимает телефон экраном вверх, чтобы понять, что оповещения именно от неё. Чон и так знает, что она там написала, и ему не нужно ещё больше разочаровываться в ней или себе.       Его взгляд случайно соскальзывает на губы Юнги, когда часы переваливают за десять вечера, и Чонгук думает о том, как сильно разозлилась бы его мать, узнай она о том, как он смотрит на другого парня. В каком бешенстве она была бы. Как быстро бы она запретила ему доступ ко всем счетам.       И даже если Чонгук, будучи в трезвом состоянии, не видел никаких знаков со стороны Юнги, то сейчас они были повсюду. Их небольшие перешёптывания, когда они сидели в компании остальных друзей. Дополнительные порции еды, оказывающиеся на тарелке Чона каждый раз, когда Юнги сидел рядом с ним. Его частые приходы на тренировки и удивление всех, что в последнее время старший зачастил. Его приезд в ночь, когда Чонгук поругался с матерью. Его вечный «донсэн». Его рука на руке Чонгука в белом свете заднего двора бара в Каннаме. И даже сейчас Мин пинал его ногу под столом, на пару мгновений удерживая касание. Знаки такие маленькие и почти незначительные, но их так много, что Чонгук не может их игнорировать. Возможно, он всё придумал и преувеличил, но, когда Юнги встаёт, чтобы собрать мусор со стола и прибраться на кухне, Чон встает следом. Им вдвоем едва хватает места, чтобы развернуться в пространстве помещения, и поэтому они стоят настолько далеко, насколько могут — на расстоянии вытянутой руки.       Вдруг старший поднимает ладонь, чтобы поправить задравшийся рукав футболки Чона, смотря то на его лицо, то на плечо.       Пьяный мозг Чонгука не знает, куда деть руки и что делать с мыслью о том, какими манящими кажутся губы Юнги с такого небольшого расстояния. Мин смотрит на него нечитаемо, всё ещё не убирая руку с плеча младшего.       Чон не знает, может ли он винить свою мать в том, что собирается сделать. Он на секунду чувствует себя последним и самым дерьмовым человеком на этой планете, понимая, что так он просто использует старшего, но, когда он снова спускает взгляд с глаз Мина на его губы, ему становится всё равно. Будь его мать самым прекрасным созданием на этой планете, Чон всё равно захотел бы это сделать.       Чонгук сокращает расстояние между ними резко, быстро, почти врезаясь своими губами в губы Юнги. Тот беззлобно усмехается, в следующую секунду отвечая на поцелуй, обхватывая ладонями его лицо и притягивая парня чуть ближе к себе. Для Чонгука это почти в новинку, но алкоголь в крови не дает ему начать накручивать себя слишком сильно: парень отдается во власть момента, кладя руки на талию старшего, не замечая, как они со временем соскальзывают ниже. Он не замечает и того, как через несколько минут они оказываются на кровати в комнате старшего, Чонгук на спине, Мин — сверху на его бедрах.       — Ты уверен, что хочешь этого? — Юнги на минуту отстраняется, задавая этот вопрос. Чон не знает, пожалеет он об этом или нет, но решает оставить это на трезвого Чонгука из будущего.       — Уверен, хён. Да, я пьян, — он выдыхает в губы старшего, приближая его к себе за ворот рубашки. — Но пусть тебя остановит только собственное нежелание, — он чувствует бедром, как старший возбужден, так что откидывает эту мысль в сторону, — не беспокойся обо мне. Вернее, не беспокойся о моём эмоциональном состоянии, пока я этого не попрошу. О физическом можешь.       Юнги усмехается снова.       — Быть дерзким парнем с пирсингом тебе идёт больше, чем пай-мальчиком в костюме.       И никто из них в эту ночь не останавливается.       Засыпая, Чонгук думает, что он проснется в пустой кровати или, того хуже, в пустой квартире. Он всегда знал, что спать с друзьями, особенно теми, с кем дружба ещё очень некрепкая и шаткая — плохая идея, но наутро он совсем не жалеет об этом, ощущая тяжесть головы Юнги на своём плече. Их простыни помяты, одна из подушек каким-то образом вылезла из наволочки, а покрывало сбилось куда-то в их сплетенные ноги, совсем не пряча голую кожу. Чонгуку всё равно тепло.       Мин просыпается через несколько минут после Чона, похлопывая парня по груди и перемещая голову на подушку рядом. Чонгук только в этот момент чувствует, как сильно затекла его конечность.       — Утречка, — сонным и хриплым голосом произносит старший, и, если бы Чонгук не видел его улыбки в этот момент, он бы подумал, что тот чем-то недоволен. — Думал, что ты уйдёшь до того, как я проснусь.       Чон улыбается тому, насколько совпали их мысли.       — Я тоже так думал, только о тебе, — он тянется, улыбаясь солнцу, пробивающему через плохо закрытые жалюзи. Наконец-то солнечно.       — Ты думал, что я выползу из кровати раньше полудня? Ты плохо меня знаешь.       Чонгук не может с этим поспорить.       — Я рад, что ты этого не сделал. Тогда ситуация стала бы неловкой, — Чонгук поворачивается со спины на бок лицом к Мину, перебрасывая руку через талию того.       — А так тебе не неловко? — Чонгук смотрит на Юнги, который уже лежит на спине с закрытыми глазами, жмурясь от яркого света солнца, лучи которого падают прямо на его веки. Его тёмные волосы растрепаны, на щеке след от плеча Чона, на котором старший спал. Он так же ничем не прикрыт, как и Чонгук. — Ты хоть покрывало на нас натяни, донсэн.       Чонгук выполняет просьбу.       — Опять ты со своим донсэном, хён, — наигранно хнычет Чон, поправляя покрывало на их бёдрах. — Мы уже переспали даже, что мне сделать, чтобы ты перестал меня так называть?       Юнги хмыкает.       — Попросить?       Глаза Чонгука округляются в удивлении.       — Так просто?       — А почему это должно быть сложно, Чонгук? По пьяни переспать легче? Опыта в этом больше?       Чонгук чувствует, как к его щекам приливает кровь. Говорить или не говорить? Чонгук почему-то останавливается на первом варианте.       — Хён?       — Да, Чонгук-а? — в его голосе присутствует некая мягкость и нежность, которую до этого Чон не замечал так явно. От этого становится не так неловко признаться.       — У меня никогда не было секса до этого, — его щёки горят ещё больше, когда он замечает, что Юнги повернулся к нему лицом и открыл глаза. Теперь большая часть солнечного света играла с его волосами и наволочкой подушки под его головой.       — С парнями? — спрашивает Юнги, не меняясь в мягкости в выражении лица. Чонгук надеется, что это не изменится и после его ответа на этот вопрос. Он мотает головой в знаке отрицания и шепчет: «Нет. Совсем». Мин тяжело вздыхает, трепля его по волосам. — Вау, Чонгук, ты не только танцам себя отлично научил сам.       — Хён! — возмущенно и смущенно скулит младший. — Я же буквально ничего не делал.       — Я могу в красках рассказать, какое именно ничего ты делал, — Юнги смеётся, дразня Чонгука ещё больше, пока тот прячет лицо в подушку и на две трети наигранно хнычет. — В любом случае, я надеюсь, что ты не был вдрызг пьяным, чтобы ничего не запомнить, и что ты не жалеешь, что в свой первый раз ты был с парнем.       — Я слишком много времени провожу один, чтобы понять, чего конкретно мне хотелось бы, — произносит Чонгук, и лишь когда через несколько мгновений понимает, что именно он сказал, густо краснеет и добавляет: — размышляя об этом.       — Хей, парень, тебе нечего стесняться. Ты хорошо поработал, мне всё понравилось.       — Ты так говоришь, будто я на права сдал, — смеётся Чонгук, в порыве нежности и доверия придвигаясь ближе к Мину так, словно они так делали миллионы раз. — Мне тоже всё понравилось, хён. Спасибо, что не сыграл в благородного джентльмена, который не спит с пьяными донсэнами.       — Тебе уже даже не восемнадцать, ты уже взрослый мальчик.

***

      Они несколько минут молча лежат в постели, пока Чонгук не понимает, что у него начинает болеть голова и живот от голода.       Юнги слышит урчание в животе младшего, поэтому без особых вопросов встает с кровати, натягивает на себя боксеры (они оказываются, вообще-то, Чонгука, но младший не возражает), которые находит на полу рядом с кроватью, и плетётся на кухню со словами, что через полчаса завтрак будет готов, и что Чон может за это время сходить в душ и умыться.       Несмотря на то, что Чонгук провёл в этой квартире уже больше двенадцати часов, он только сейчас может рассмотреть в ясном уме и при нормальном освещении оставшиеся кроме кухни комнаты. Вид из окна спальни говорит о том, что они достаточно высоко — не ниже пятнадцатого этажа. Чонгук смотрит на улицу несколько минут, наслаждаясь светом полуденного зимнего солнца и ясным небом, и почти неслышно крадётся в душ, с легкостью найдя дверь в совмещенный санузел, предварительно отрыв в шкафу в спальне чистое белье и пару спортивных штанов.       Пространство вокруг него кажется ему одновременно пустым и наполненным: в квартире мало вещей, но все они так и кричат о том, что принадлежат Мин Юнги. Запах шампуня, который он наливает в ладонь перед тем, как нанести на волосы, возвращает его в события прошлой ночи, когда всё, что Чонгук мог чувствовать — это Юнги: его шампунь, одеколон, губы, пальцы, пот, волосы, взгляд, запястья. Штаны оказываются немного коротковаты, а боксеры узковаты, но это лишь лишний раз напоминает, где он находится и с кем. И факт того, что они всё ещё так мало друг о друге знают, делает это всё во много раз интереснее.       Когда Чонгук заходит на кухню, Юнги уже сидит за столом и пьёт кофе из небольшой красной кружки. Чон чувствует запах напитка, наполняющий комнату, подходит к плите и наливает себе порцию в стеклянный стакан, который случайно находит в шкафчике над раковиной. Когда младший сам усаживается за стол, он вспоминает, как сам Мин когда-то так вёл себя на его кухне, не задавая вопросов.       — Хён, ты же изначально знал о моей матери, почему ты сразу мне не сказал? — парень делает глоток и берет палочки, которыми отправляет первый кусок приготовленных Мином овощей в рот. Он давно понял, что Юнги знал о том, чьим сыном он был, а реакция Чонхёна всё только подтвердила.       (— …А потом мы с Юнги-хёном наткнулись на тату-салон…       — Ты имеешь в виду Мин Юнги? — Чонгук лишь кивнул в ответ и продолжил историю, не задавая вопросов и оставив это на потом.)       Юнги пожимает плечами.       — Я этим открытием особо не делился ни с кем, да и тебе было бы, наверное, некомфортно. У всех из нас есть свои проблемы, которые мы не ходим обсуждать, даже если другие знают о их наличии. Я долго боролся с депрессией в прошлом, у Чимина было расстройство пищевого поведения, Хосоку было сложно убедить родителей, что он сможет зарабатывать на танцах, хотя в целом у них были хорошие отношения. У тебя — мать, которая не видит дальше собственного носа. А потом ты сам рассказал, мне не пришлось долго ждать.       — И как ты узнал?       — Я знал тебя задолго до твоего появления в студии, — Чонгук недоверчиво смотрит на него, и Юнги старается оправдаться. — Я не сталкер богатых детишек, Чонгук. Я учился с Чонхёном в школе в выпускном классе, он иногда о тебе рассказывал, но мы не были близкими друзьями, чтобы он тебе рассказывал обо мне. Плюс, мой дядя — начальник охраны здания, он сказал мне, что у них освободилось помещение, а Чонхён помог Хосоку добиться места. И дядя как-то рассказал мне про парнишку, который по ночам танцует в студии, и просил не выгонять, если мы тебя встретим. Вот и всё, мне оставалось лишь посчитать, сколько будет дважды два.       — Так я для тебя доставучий ребенок, который появляется во всех уголках твоей жизни? — Чонгук смеется, но внутри надеется, что Юнги ответит отрицательно. Тот мотает головой.       — Поверь мне, никто не против, чтобы в их жизни появился один доставучий Чон Чонгук, наследник огромной корпорации. В моих планах с самого начала было захомутать тебя, попросить открыть мне собственную студию, а лучше звукозаписывающую компанию, и бросить, — он поднимает взгляд с тарелки, тихо смеясь. Чонгук чувствует, как в нём в этот момент всё переворачивается.       — Я бы тебе позволил, — он отводит взгляд и смотрит куда угодно, только не на Юнги. Его щёки горят так, будто кто-то дал ему несколько сотен пощёчин, а сердце готово выпрыгнуть из груди. Мин достаточно долго ничего не отвечает, и младший возвращает свои глаза на него. Тот улыбается, отхлебывая из кружки чёрный кофе. Они всё ещё мало друг друга знают, но Чонгуку кажется, что этого хватит, чтобы попробовать.       — Так за дело, Чонгук-а.       Теперь Чонгук знает, что нет ни одной причины, чтобы не участвовать в конкурсе, ведь наконец-то у него появилась идея, ради которой он теперь был готов отказаться не только от работы в компании матери, но и от её попечения вообще. И даже без помощи брата он был бы готов на это пойти.       — Кстати, — спустя долгий момент произносит Юнги, скользя взглядом по скрытому футболкой торсу Чонгука. — Не знал, что у тебя есть тату.       — Я сделал её, когда впервые сильно разозлился на мать, — признается младший. — Я имею в виду очень сильно. Я был на первом курсе. Она ненавидит тату. И ещё она о нём не знает. Было бы идеально на конкурсе выступить в очень свободных майках, чтобы её было хоть немного видно. А ещё я когда-то мечтал забить рукав и сделать кучу пирсинга. Начало уже положено, — Чон неосознанно трогает свои уши, которые уже не болят так сильно, как поначалу.       — Что же ты тогда сделал, когда она взбесила тебя во второй раз?       — Переспал с парнем. Она ненавидит однополые отношения. Об этом она тоже не знает.       — Вот как, — Юнги усмехается. — Используешь свою привлекательность и цепляешь парней, чтобы отомстить своей матери?       — Нет, хён, я подумал и решил, что правда этого хочу. То, что это очень сильно подействует матери на нервы, лишь приятный бонус. Очень приятный, — он играет бровями, на что Юнги заливисто смеётся.       — Подумал и решил?       — Да.       — Не помню, чтобы у тебя было время подумать, но ладно, — короткий смешок. — Тогда, чтобы завершить твое фееричное выступление на конкурсе танцев с тату на рёбрах, предложил бы свою кандидатуру для выхода на сцену и отличного представления поцелуя на сеульском телевидении, — Чонгук почти давится своим кофе, неловко вытирая пролитую жидкость полотенцем, висящим на спинке стула, и посмеиваясь.       — Не очень хорошая идея.       — Согласен. Но вышло бы охренитительно. Три в одном. Думаю, твои вещи стояли бы за порогом твоей съёмной квартиры через полчаса.       Чонгук кивает, соглашаясь с предположением старшего и продолжая смеяться. Если бы у него было достаточно смелости поступить так на национальном телевидении, он бы точно так и сделал. Но Чонгук не настолько смелый, да и в его голове всё равно есть другой план, немного лучше предложенного Юнги.