Оплата почасовая

      Время лечит.       Да, наверное, лечит... Но делает оно это невыносимо долго.       Раньше Нагито чувствовал себя марионеткой в руках умелого кукловода, что помыкал всеми его действиями, дёргая за бордовые, словно продолжение вен, ниточки. Теперь же пупенмейстер казался ему не деспотичным руководителем, а смыслом жизни. Сознание превращало тоненькие верёвки в цепи, что поднимали истощённое тело ввысь — к самому Богу, которым теперь казался метафорический артист, выбивший землю из-под ног.       А грудь сковывало дурное предчувствие, пропуская свои корни через всё тело, как через сито — такое же полое и дырявое, — и Нагито казалось, что холодный металл вот-вот раздавит его голову — хотя выглядеть это будет скорее как казнь на электрическом стуле — и поднимет над сценой, начиная финальное представление кукольного театра уродов.       Где-то на фоне скрипучими полами заиграет пианино, движимое руками беспалого музыканта. Комаэда узнает в искажённой мелодии «Прелюдию и фугу №2», некогда сочинённую небезызвестным Иоганном Себастьяном Бахом.       Такая весёлая, а оттого и ещё более тревожная, она придаст лицу юноши голубоватый оттенок, сделав его похожим на утопленника. Темнота помещения будет заменена всеми цветами страха, которые отчего-то соединят тона от фиолетового до розового, вобрав в себя целый сегмент цветовой гаммы.       Мир поплывёт, покрытый малиновыми пятнами.       Но все эти картины были лишь сплошными думами, так, откровенно говоря, близкими с тягуче-маслянистой реальностью.       Жизнь студента стала сплошной сублимацией и самоподавлением: излишки энергии, что некогда преобразовывались во вспышки ярости и до боли извращённый мысли огнями загоравшимися в черепной коробке, Нагито переводил в гиперопеку, трясясь над Эношимой, словно новоиспечённая мамаша.       Ребёнок — ну как ребёнок, скорее уж сгусток клеток размером с маковое зёрнышко, больше походившее на креветку, — привязал Комаэду к Джунко так, как привязать не смог бы никто другой. Оковы эти были куда прочнее металлических, хотя, безусловно, слова о том, что дитя могло бы сплотить их несуществующую семью были ложью.       Ладно-ладно, время совсем не лечило — оно скорее калечило. И, что удивительно, главной грушей для битья был не Нагито, а вся семьдесят седьмая группа.       Эношима стала чаще появляться рядом с классом Комаэды, узнавая много, кажется, бесполезной информации о каждом. На первых парах девушку очень интересовал некий Бьякуя Тогами, который был поразительно похож на её однокурсника всем, начиная внешним видом и заканчивая манерой речи, — да у них даже имена были одинаковыми.       И всё бы ничего — копия одного из самых богатых юношей университета волновала весь поток, — но что-то в непонятном мальчике с каждым днём менялось. Изменения эти были так мелочны, что беловолосому порой казалось, что он бредил.       К сожалению или к счастью, это было не так.       Однажды Бья-... Человек, что, видимо, притворялся Бьякуей, пришёл в университет в абсолютно другом образе: его чёрные волосы были, что называется, зализаны назад, глаза имели сероватый оттенок, а тело прикрывалось костюмом коричневого цвета.       Об этом, вероятно, стоило поговорить поподробнее, но говорить-то, в принципе, было не о чем. Так эта история и закончилась: юноша признался, что его звали Сагиши Гизо и последние два года он просто притворялся Тогами, слишком боясь реакции общества на него настоящего.       Был ли скандал? Стало ли разоблачение главной сенсацией года? Нет и нет. Все забыли об этом почти в тот же день, будто и не было никогда копии знаменитого Бьякуи.       Комаэда отчего-то был уверен, что Эношима приложила руки к этому делу, как бы подсобив парню с его раскрытием.       Нагито, который, как было сказано ранее, по пятам следовал за будущей матерью своего ребёнка, накануне частенько замечал Сагиши рядом с блондинкой.       Сначала девушка сама подзывала парня, чтобы о чём-то с ним побеседовать, не позволяя своему... другу подслушивать их диалоги. Это, честно говоря, слегка бесило юношу, но он всеми силами доказывал себе, что подобная злость не была следствием ревности.       Потом началось что-то совсем странное, ведь Гизо стал самостоятельно гоняться за старшекурсницей подобно послушному пёсику. И стал он выглядеть ничем не лучше утонувшего в собственной гиперопеке Комаэды и чуть ли не слюни пускавшей на Эношиму Микан.       Эти трое выглядели как хищники, что были готовы разорвать кусок мяса в попытке отобрать самую большую часть вкусности.       И если у Комаэды причины были, то мотивация двух других членов странной группы казалась совсем уж неясной, расплывчатой.       Спустя какое-то время Нагито так же заметил, что подобную больную связь Джунко создала не только с учениками семьдесят седьмого класса, но и со своим собственными одногруппниками.       Все четверокурсники, имевшие браслеты или подвески с тем, кого блондинка называла монокумой, частенько ходили компаниями, общаясь только между собой. Исключением была только Сакура, что в стенах университета относилась к Эношиме с нескрываемой ненавистью, а общалась исключительно с Аой, ни на минуту не отходя от своей лучшей подруги, которая этому была даже рада.       Комаэде, к слову, страсть как хотелось поговорить с Огами, но этому препятствовали Асахина и трусость: первая, потому что вечно сопровождала беловолосую, а вторая была следствием того, что Нагито понимал — спросит сам, спросят и его. Иными словами, задав вопрос, нужно быть готовым утолить жажду знаний оппонента, раскрыв и парочку своих карт.       Юноша на такие жертвы, конечно, идти был не готов.       Саяку он банально не видел: кажется, та избегала его, так как Джунко утверждала, что в университете девушка была.       Хината и Чиаки всё так же проводили почти всё своё время в компании Макото и Кёко. Несмотря на сближение Комаэды и Нанами, в школе ребята вообще не общались, разделённые рамками своих групп, хотя розоволосая действительно старалась присоединить юношу к их небольшой шайкой, зовя на совместные прогулки с Миу, Каэдэ и младшей сестрой Наэги — Комару.       Нагито всегда отказывался, продолжая исполнять роль курицы-наседки для Эношимы. Ту подобное отношение парня, кстати, очень и очень бесило.       Хотя некоторые частички информации о жизни своих лучших друзей всё же узнавал из переписки с Чиаки.       Например, Нанами говорила о том, что однажды к ребятам присоединился Бьякуя, о чём, к её сожалению, не узнала Токо. Информация дошла до писательницы лишь после окончания прогулки. У Фукавы чуть глаза на лоб не полезли, когда выяснилось, что она упустила такую прекрасную возможность побыть с возлюбленным.       С тех пор девушка всегда присоединялась к группке в надежде на то, что однажды «единственный и неповторимый господин Тогами» — это прозвище невозможно было произносить без толики иронии — вновь снизойдёт до людского сброда.       Увы, богача, видимо, дружеские посиделки почти не интересовали, поэтому с ребятами он общался раз в неделю, не больше.       И да, чисто теоретически Токо в группе держать ничего не могло... Но всё же держало — причём как метафорически, так и реально. Этим чем-то была вышеупомянутая сестра Макото.       Несмотря на явные различия, зеленоволосая девушка практически привязала к себе брюнетку, назвав его своей лучшей подругой. Это было странно...но мило...но всё равно странно.       Ладно, в любом случае подобная ситуация оказывала положительное влияние на Фукаву: пусть та и продолжала бегать за «любовью всей своей жизни» — как она называла Тогами, пока того не было рядом, — рядом уже был человек, который, потеснив Бьякую, занял часть мыслей девушки.       Верно, дружба — это очень здорово, и у Нагито уже было два примера того, как она могла стать панацеей.       Да и не смотря на тяжесть собственного положения, Комаэда так же не чувствовал себя отчаянно, с чем ему помогала милая Нанами — его лучшая подруга, чья доброта всегда заменяла недостаток счастья.       У юноши была замечательная подруга, но, увы, она не спасала его от всего мракобесия, что разваливало семьдесят седьмой класс.       Всё началось во вторник.       Эношима попросила Комаэду прийти в казино — парень, конечно, перечить не стал, прекрасно понимая, зачем ему посещать игорное заведение.       Вот только он никак не ожидал увидеть там знакомую копну каштановых волос и её владельца — невысокого парня в массивной куртке, что теперь напоминал смехотворный шаблон криминального авторитета.       Ситуация была почти такой же, как и с Майзоно: Нагито, конечно, потрясённо взглянул на юношу, но убедиться в том, что это был тот, о ком он подумал, толком-то и не успел — Эношима утащила. Отличие от встречи с Саякой было лишь одно: девушка его заметила, в отличие от студента, одетого во всё чёрное.       Беловолосый, однако, был уверен — в казино он видел Терутеру. Тот не был похож на охранника, бармена или человека, торгующего своим телом, — одежда его была слишком тёмной, а глаза прикрывались очками.       «Он явно переигрывает», — сказала тогда Джунко, явно заметив интерес своего друга.       «Почему он здесь?» — да, лучше всего было спрашивать напрямую у старшекурсницы.       «Чтобы расслаблять людей», — равнодушно ответила блондинка, оставив Нагито наедине с его вторым по счёту клиентом.       Комаэду, конечно, не смог узнать ничего больше, так и замерев с напряжённой улыбкой. Парень, кстати, только теперь понял, куда его привели — это была одна из VIP-комнат на первом этаже. Судя по всему, это помещения, как и три других, было оснащено звукоизоляцией.       Как говорится, чтобы никто не слышал ваших криков.       Или так не говорится?..       Впрочем, неважно.       Ситуация не становится лучше и на следующий день.       Нагито в панике оглядывает руку Ханамуры в надежде на то, что он ошибся и, чёрт возьми, нет, не ошибся! Браслет, что безвольно свисает с запястья, приковывает к себе взгляд серовато-зелёный глаз, становясь завершающим элементом головоломки.       Беловолосый морщится и направляет свои очи на точно такое же украшение, скрытое рукавом толстовки. Теперь она выглядит ещё кошмарнее, чем прежде.       Затем, к своему ужасу, заметил на шее Сагиши жуткий медвежий кулон, что будто бы вжимался в кожу, ни на секунду не отлипая от своего хозяина. Украшение тонуло в человеке, как в зыбучих песках.       Теперь Комаэде лишь отчётливые слышал фугу Баха, пока цепи заставляли его парить над воображаемой сценой.       Парадигмы сознания юноши всегда были искажены, противореча друг другу и смешиваясь в единый комок, но сейчас амбивалентность его шаблонов была слишком уж заметно, буквально мешая нормально функционировать.       Убеждения парня кололись как орехи: он уже и не понимал, кто был злодеем и когда на арене появлялись герои, не знал, кому верить и стоит ли вообще что-то говорить.       Он считал себя плохим человеком, уверенный в том, что разрушил жизнь своей деспотичной подруге, но теперь он смотрел на то, как она давила других, словно бесполезный мошек, и, мягко говоря, охуевал.       Эта девушка использовала людей и утилизировала их, как отходы производства: к четвергу, например, она полностью забила на существование Комаэду, став игнорировать его так же, как с самого начала игнорировала Микан.       А потом юноша заметил браслет. Небольшое украшение с известной монокумовской символикой прикрывало часть её запястья.       Честно говоря, эти знаки уже как-то переставали удивлять, и, если бы помимо них на белёсой коже ничего не было, то Комаэда бы, наверное, лишь грустно усмехнулся.       Вот только было.       Одна аккуратная полоса тёмно-бордового цвета, с медицинской точностью проведённая ровно по диагонали от левого края запястья до правой стороны локтевого сгиба.       Так выглядела обратная сторона её до скрежета счастливой улыбки и больших глаз, закрученных в спирали.       «Значит, именно вот так она и использует свои медсестринские навыки», — холодное и наплевательское отношение, смешанное с некоторым презрением, в другой ситуации напугало бы и самого Нагито, но сейчас ему было... Как там говорили подростки? Кристально похуй? Да, наверное, так.       Его собственная рана, кстати, всё так же напоминала о себе, заставляя юношу время от времени срывать запёкшуюся кровь, обнажая формирующийся шрам бледно-розового оттенка.       Хотя чаще, конечно, места бывших ссадин покрывались кровью, что временами стекала на тетрадь, пачкая конспекты, одежду или книги студента — его это жутко бесило. Зато парню было плевать, когда струйки бегали по коже, а места открывавшихся ран соприкасались с одеждой, заставляя его чувствовать боль.       Всего лишь за одну неделю мир Комаэды перевернулся с ног на голову, при этом оставшись в первоначальном положении: изменилось всё и не изменилось ничего — да, судьба юноши была настоящим котом Шрёдингера.       Казалось, что изменений колоссальней быть уже не могло.       А потом наступила суббота, пятнадцатое января две тысячи двадцать второго года, и Джунко предложила будущему отцу ребёнка сходить с ней в больницу.       Так и началось событие, что превратило колесо обозрения в центрифугу.       Ровно в десять часов — Комаэда ужасно боялся опоздать, а потому пришёл почти за час — юноша был у нужного заведения, нервно постукивая каблуками и вертя в руках кредитную карту: Эношима сказала парню взять её, хотя в этом и не было особой необходимости — в современном мире все ходили с картами, ведь наличные деньги уже были не в приоритете.       Нагито как самый настоящий дурак целый час протаптывал асфальт, дожидаясь свою подругу — чёрт, теперь ему было действительно неловко называть девушку вот так. В смысле... Он собирался стать отцом её ребёнка, быть может, создать с блондинкой семью когда-нибудь в будущем, а тут это слишком простое для их отношений слово «подруга». Оно совсем не вязалась с концепцией их общения.       Шестьдесят пустых минут, и ожидание наконец окупилось — студент заметил две фигуры: Джунко и Мукуро. Что же... Он реально не ожидал, что Эношима решится взять сестру с собой на... Обследование?.. Если честно, юноша абсолютно не представлял, зачем именно они пришли в больницу.       Вероятнее всего, конечно, на УЗИ, но точно сказать было сложно.       — Эм, — Нагито помялся, встретившись лицом к лицу с девушками.       Джунко прошла к дверям, проигнорировав коллегу — вероятно, такое поведение было результатом беременности, — а Икусаба зло глянула на младшекурсника и, кажется, захотела сказать ему что-то явно очень неприятное, но вовремя остановилась, заскрипев зубами.       Комаэда прокашлялся и, уставившись в пол, последовал за сёстрами.       Троица шла по прямым коридорам, белизна которых пугала парня — почему-то именно такие бесконечно пустые стены пугали его.       Белый всегда символизировал и чистоту, и высоту помыслов, но Нагито казалось, что весь мир тонул в бездне выбивающего матрицу цвета.       Да, вот-вот редкий декор начнёт падать, проваливаясь в слишком непорочную яму.       Подобные пейзажи пугали юношу не хуже чёрного квадрата Малевича — произведения слишком простого и слишком сложного одновременно.       Парню казалось, что смысл сего минимализма был явно глубже смысла даже самых красивых портретов — в этом, наверное, и была красота абстракции: о ней можно было говорить часами.       Многие аспекты современного искусства смешили парня, некоторые вдохновляли, но никакая другая картина не тревожила его так, как тревожил этот чёрный квадрат в белоснежно-белой рамке.       Весь юмор композиции был в том, что Комаэда смотрел на геометрическую фигуру множество раз и никогда не видел в ней этого самого квадрата.       Юношу либо глючило, либо объект на самом деле был параллелограмом, хотя по виду он больше напоминал чёрную дыру — единственный объект в бесконечной вселенной.       Казалось, что картина могла разрастись, поглотив всех зрителей и поставив их над пропастью, что тонула в пустоте.       Тот квадрат был настоящим порталом в ад, моста к которому не было: бесконечно-белое место заключало путников, лишая их времени, пространство и возможности обречь себя на вечные муки.       Не было там добра или зла — не было его и в больничном коридоре, где были заключены человеческие души.       Чёрт, может быть, уже была возможность хотя бы приблизительно узнать количество детей и их пол?..       Прошла всего лишь неделя, а Нагито уже, кажется, облазил весь интернет, подбирая всё нужное для своего малыша: он просмотрел весь каталог с детскими комбинизончиками, колясками, узнал, какое питание — на тот случай, если Джунко откажется от грудного вскармливания — лучше всего для малыша и несколько часов смотрел в монитор с до боли глупой улыбкой.       Он хотел семью. Очень хотел.       Юноша мечтал стать хорошим отцом, раз уж не смог стать достойным человеком — он мечтал показать миру, что не стал таким, как его родители.       Парень желал видеть, как его маленькое чудо улыбается, кушает, размазывая еду по всему рту. Он хотел посмотреть на первые шаги, услышать первые шаги, почувствовать живое дыхание. Он был одержим мыслью о том, что его ребёнок будет счастливым: неважно, будет ли чадо юристом или фрилансером, блондином или брюнетом, отличником или троичникником, гомо- или гетеросексуалом.       Неважно.       Главное, что маленькое солнце просто-напросто появится в жизни Комаэды, осветив её.       Да, будет трудно, ведь дети — не развлечение, но парню плевать. Он справится со всеми неприятностями, вырастив счастливого человека или, быть может, даже счастливых людей.       Они с Эношимой справятся вместе — это их ноша и их благословение. Наверное.       Джунко зашла в один из кабинетов, к ней присоединилась Мукуро, напоследок яростно зыркнув на парня и с громким хлопком захлопнув дверь.       Да, Комаэда знал, что он был виноват, но Икусаба могла хотя бы не напоминать о... Об этом.       Вся... Вся эта беременность началась не очень хорошо. Ладно, если уж совсем честно, то очень нехорошо.       Студент, примерив роль великого математика, решил узнать, когда именно внутри его подруги начала развиваться жизнь.       В воскресенье, девятого января, Джунко сказала, что находилась на пятой неделе или, если переводить в сутки, то примерно на тридцать пятом дне беременности. Следовательно, зачатие произошло приблизительно пятого декабря. Максимальный срок отклонения от этой даты составлял шесть дней и в ту, и в другую сторону.       Выходило, что девушка могла, что называется, залететь в период с тридцатого ноября по одиннадцатое декабря, а единственный раз за этот промежуток времени, подразумевавший проникновение, которое, ко всему прочему, происходило ещё и без контрацептивов, был... Третьего декабря.       В субботу.       После кафе и ссоры с Хинатой.       Зачем Нагито уходил от формулировки, если дело уже было сделано?.. Этот единственный раз был изнасилованием.       Прекрасное начало прекрасных отношений, основанных, блять, на полном доверии.       Просто, нахер, охуенное начало.       От такого аж выть хотелось.       Комаэда попытался абстрагироваться, дёрнув за ручку деревянной двери.       — Эношима Джунко, — когда парень подошёл, девушка, видимо, начала представляться врачу.       — А, Эношима-сан! — уважительно поздоровался мужчина, который, кажется, уже ожидал эту пациентку. — А вы, как я понимаю, отец? — поинтересовался доктор, осмотрев студента с ног до головы.       — Д-да, — подтвердил парень, отчего-то чувствуя себя очень пристыженым. — Нагито Комаэда, — робко поздаровался с мужчиной он.       — Рад знакомству, — с успокаивающей улыбкой сказал врач. — Присаживайтесь.       Эношима села, а Мукуро разместилась рядом с ней. Комаэда же решил постоять — ну как решил, стульев просто не осталось.       — Вы, как я понимаю, заплатите прямо сейчас? — спросил врач. Комаэду даже почти закатил глаза: конечно, мужчину деньги интересовали больше рождения нового человека.       — Да, — ответила Эношима, проигнорировав Нагито. — Мой молодой человек заплатит.       «Когда это мы успели стать парой?» — с нелепо скрываемым счастьем подумал юноша, сжав плечи сидевшей перед ним блондинки.       — Отлично-отлично, — ответил доктор. — Нас с вами ждёт плодотворное сотрудничество, — радостно сказал он, достав из стола какие-то бумаги. — Эношима-сан, Комаэда-сан, поставьте, пожалуйста, свои подписи здесь и здесь, — сказал доктор, указав на определённые окошки. Джунко одобряюще улыбнулась, как бы побудив Нагито выполнить просьбу врача.       Он взял ручку и, не оставив и секунды на раздумья, расписался, очернив кусочек распечатки.       Что же... Контракты с дьяволом, наверное, тоже так подписывают.       — Благодарю, — кивнул врач, забрав свои документы. — Процедура, как мы и договаривались пройдёт в эту среду. Расплатиться можете на ресепшене.       — Спасибо, мистер врач, — весело сказала Эношима, резко подскочив.       Мукуро улыбнулась, взглянув на сестру, и так же поднялась с места. Стоило ей, правда, заметить студента, как все краски радости и благоговения сошли, оставив лишь серую неприязнь.       — Казуити Асано, — уточнил доктор. — Жду вас.       — Конечно, — сказала Джунко уже у самой двери.       Комаэда слегка потупил, уставившись в стену, а затем, осознав, что остался наедине с врачом, вышел из комнаты, неловко потерев затылок.       — А-а почему ты должна прийти сюда в среду? — подбежав к своей, может быть, девушке поинтересовался студент. Та не ответила, так и продолжив свой путь по этому коридору Малевича. — Э-эй?.. — юноша постарался привлечь внимание: не получилось. — Ладно, — сдался он, замолчав.       Через минуты две троица подошла к ресепшену, и Эношима уставилась на парня в ожидании дальнейших действий.       Он, поняв этот не особо-то и тонкий намёк, подошёл к женщине, что сидела за столом.       — З-здравствуйте, — неловко поздоровался он, заставив свою... кхм, девушку закатить глаза.       — Эношима Джунко, — с ходу сказала она, так же подойдя к даме.       — Здравствуйте, — заторможенно поприветствовала пациентов брюнетка. — Так... Посмотрим... Эношима Джунко, направление на аборт, верно? — поинтересовалась девушка, пока студентка ловко выдернула из рук Нагито кредитную карту.       — Да, всё верно, — устало ответила она, посмотрев на застывшего от шока Комаэду. — Вот только не истери.       — Вы это мне, — спросила работница.       — А похоже? — раздражённо поинтересовалась Эношима. — У нас карта. Куда прикладывать.       — Ах, — её слегка поразила такая грубость. — В-вот сюда, — женщина указала на терминал, после чего Джунко использовала кредиьку по назначению. — Введи пароль, — посмотрев на юношу, что сейчас был похож на камень — и по неподвижности, и по цвету.       Тот, кажется, так и не придя в себя сделал то, что ему было велено.       — Отлично. Приятного вам дня, — брюнетка явно нервничала, что неимоверно бесило Эношиму.       Решив не дожидаться усиления злости, блондинка отошла от ресепшена, дёрнув Нагито за руку.       Тот тряпичной куклой поплёлся за девушкой, еле перебирая ногами. Так они, впрочем, и вышли на улицу — Мукуро уже была там.       — Да брось его, Джунко, — с ходу сказала голубоглазая, заприметив свою сестру. — Пойдём лучше к нам домой, — предложила она, явно смакуя манящее местоимение «нам».       — Мы живём раздельно, дура.       — Мой дом — твой дом. Ты же знаешь, как сильно я люблю тебя, — со счастливой улыбкой парировала девушка, заправив прядь волос за ухо.       — Я знаю только то, что ты ни на что не годная, тупая и жирная свинья, — оскорбила Икусабу Эношима, наконец отпустив руку своего... Парня?..       — Ни на что не годная — есть, — она загнула один палец, — тупая — есть, — второй палец, — жирная — есть, — третий палец, — свинья — есть, — и четвёртый. — Да, это всё обо мне, — смущёнго ответила бледнолицая, с восхищением взглянув на сестру. — Я знаю, что не достойна даже твоего ногтя, но, Джунко, прошу, позволь мне быть рядом, — вдруг сжав чужие ладони, попростла Мукуро.       — Позволяю тебе только пойти нахуй. Пойдёшь за мной, и мы больше ты мне даже не рабыня, уяснила? — грубо ответила Эношима, выдернув свои ладони.       А Икусаба лишь склонила голову.       Да, конечно, она привыкла к оскорблениям. Просто... Эти слова, эта возможность находится рядом была смыслом её жизни, а теперь она уходила вместе с Джунко — за горизонт.       Грустно вздохнув, брюнетка вновь презрительно глянула на Комаэду, а затем, кажется, смягчившись, улыбнулась.       — Нам надо набухаться до потери пульса, — с усмешкой сказала она, подойдя поближе к парню.       — Ага, — а он не смог отказать, еле вернувшись к состоянию человека.       Нагито не был верующим, но аборт всегда считал убийством. Это было неправильно!.. Это было... Жестоко.       Сегодня они утопят горе в алкоголе, а любовь, быть может, заменят чем-то чуть более низменным.