Разрушенные стены

Понятия не имею, как давно это началось… Как давно я смыла с себя налёт трусости и слабости… Как давно я начала смотреть на до предела заострённые клинки, как на своих верных друзей и соратников… Как давно избавилась ото всех страхов, повернувшись к ним спиной, время от времени искоса надменно поглядывая на них сверху вниз.

Я просто не помню, либо же не хотела помнить…

Вся моя жизнь делилась на два этапа, первый из которых, я хотела бы стереть из своей памяти дочиста. 3 года назад: Ни один ребёнок из семей ниже среднего достатка в то время не мог поведать о своих беззаботных годах. Детей не побуждали любить мир, в котором те родились, не рассказывали сказок со счастливым концом, не взращивали духовный росток. Собственно, а зачем? Зачем этот приторно сладкий мусор будет засорять головы молодых растущих организмов, не видавших этот и без того жестокий мир? Духовность для работы руками — ни к чему!

Деды и прадеды уже давно мертвы, а устои и традиции — нет.

Как только ты научился ходить и с трудом выражать желаемое словесно, то ждать указаний от старших долго не приходилось. Снабжение продуктами питания: рыбная ловля, охота (если было необходимое снаряжение, поверхностное обучение и дозволенность со стороны опекунов), сбор урожая; уход за скотом (если таковой могли себе позволить); помощь по дому: до блеска начищенные полы, стены и мебель. Попробуй только хандрить, не протерев как следует верхнюю бесполезную в быту пустующую полку, ожидай в лучшем случае скандала, либо в худшем — рукоприкладства. Если исходить из следующих воспоминаний, то для меня быть избитой до полусмерти было не таким уж лихим наказанием. Как вчера помню эту леденящую кровь серую сырую комнату. Размерами та напоминала небольшой подвал, предназначенный для хранения закруток, сезонных фруктов и овощей. Освещения в ней как такового не было, лишь подле кровати, на полу, стояла небольшая керосиновая лампа, которая зажигалась исключительно по «особым» случаям. Ни окон, ни вентиляции. Тонкие небольшие трубы в помещении змеями сползали вдоль местами заплесневелой стены. Иногда те предательски шипели, дополняя пугающий антураж. Помню всё… Эту крепкую дубовую дверь, держащуюся на нескольких хорошо закреплённых универсальных дверных петлях, закрывающуюся на толстенный деревянный засов. Эту полуразваленную кровать, намертво приросшую к каменному, веющему сокрушительным холодом полу. Этот старый голый матрац, впитавший в себя все самые тошнотворные и гадкие запахи человечества: табак, дешёвый алкоголь, испарина, блевотина, мужское семя, страх и отвращение…

«Оставь надежду, всяк сюда входящий!»

Непокидающая сознание вера в спасение оставалась где-то в другом месте… Где-то…но точно не здесь… Где-то за пределами этого злосчастного, пропитанного насквозь истошными криками, муками и болью, места. Своим содержанием этот рассказ напоминает обычный детский кошмар, от которого после пробуждения на утро чувствуется лёгкий озноб и привкус бессонницы. С непривычки слегка морщусь от приветливых и таких по-родному тёплых, располагающих на отличное начало дня, солнечных лучей. Спустя несколько минут непрерывных самоуспокаивающих раздумий я ложусь в исходное положение без страхов и опасений, зарываясь носом в подушку, цепко и удушающе обхватив её руками, и образую вокруг себя благоприятное кубло* из спутавшихся между собой одеяла и простыни, повторно проваливаясь в сон.

Темнота… Мрак…

Нет, это не сон! Сон живет исключительно мелькающими образами! Всё слишком реально. Я же. я же. помню всё, всё до мелочей! Вижу всё отчетливо.

Я помню его руки, скользящие порой в самых непристойных местах, его жуткий, хрипящий и прерывающийся от животного удовольствия, повелительный голос, помню бесцеремонные и нещадящие удары, приходящиеся по всему телу болезненными молниями, помню до тошноты отталкивающие и вовсе неромантичные поцелуи, которыми он пытался заглушить мои, молящие о помощи и защите, крики, стоны и всхлипы. Я мечтаю проснуться, хочу ущипнуть себя до посинения дабы покинуть и забыть этот кошмар раз и навсегда. Желаю верить, что это всего лишь плод моей бушующей детской фантазии. Но боль реальна. Слишком реальна. Как бы сильно себя я не щипала и сколько бы усилий не прикладывала физически себе навредить, эта боль всё равно сильнее. Ведь она была не только физическая, но и, черт её дери, моральная. Наше время: Вскочив с койки, будто кипятком ошпаренная, Анабель тот час почувствовала, что не в силах сдержать подступающий рвотный позыв. Недолго думая, та в спешке, смачно прокатившись коленями по каменному полу, благополучно разодрав их до крови, убирает волосы назад, после чего прикрывает пальцами нос и припадает к ржавому старому смердящему туалету, освобождая свой желудок от накопившейся желчи и последних остатков воды. Сгорбившись, оставаясь в том же сидячем положении, Анабель вздрогнула и обессиленно запрокинула голову назад. Полуоткрытые глаза слезились и зудели от недосыпа. По горлу медленно продолжало растекаться всё то же неприятное послевкусие блевотины. Какое-то время девушка неподвижно сидела молча и прожигала потолок своим безжизненным и вымученным взглядом, после чего, в попытках себя успокоить, шёпотом наконец произнесла: — Всего лишь сон, Бель. Ты по прежнему находишься в тюрьме под зданием суда.