В пределах шёпота

Целоваться в невыносимой духоте кабинки было всё равно что, будучи пьяным в хлам, закидываться ещё и наркотиками. Первым не выдержал Антон: щёлкнув задвижкой, он вышел, шатнулся к раковине и, раз за разом набирая полные ладони, плескал холодную воду себе в лицо, пытаясь прийти в себя и восстановить дыхание. Когда он опомнился, Арсений, уже застегнувший свою рубашку на несколько пуговиц, выходил из туалета, как всегда, без единого слова, а на этот раз даже без малейшего зрительного контакта или другого невербального знака. Антон поспешил за ним. Навалился на дверь, свернул в зал и нырнул в толпу — осторожно, насколько позволял туман, переполнявший голову. Пока капли холодной воды скатывались по его лицу, он выискивал глазами светло-бежевую рубашку, всматривался в лица и затылки мужчин хотя бы немного близких ему самому по росту и шагал к выходу, то и дело оборачиваясь и метая взгляды то на одного, то на другого. Тщетно. Ни один из незнакомцев и близко не стоял рядом с Арсом. Ни по манере держаться, ни по элегантности и харизме, ни по стройно-гармоничным чертам лица. Поддавшись плечу, дверь паба открылась, и Антона встретила слабая, живительная прохлада вечернего ветра, объяли сумерки, лишённые назойливости солнца. Он прошёл до ближайшей лавки и осторожно, безмолвно присел рядом с Арсением на противоположный край. Зажав голову в жестоких тисках, осознание норовило раздавить Антона противоречивостью мыслей. Почему он не думал об этом раньше? Может, потому, что гнался за взаимностью? А теперь, когда догнал и убедился в ней, вдруг запнулся о невозможность раскрытия подобных отношений и летел кубарем вниз, не зная, за что зацепиться. Они обречены на сокрытие взаимной симпатии. А учитывая медийность обоих, вынуждены впредь быть крайне осторожными, чтобы не навредить ни собственной репутации, ни самим же себе, как обычным людям, ввиду закона. Антон закурил. Как во сне, глубоко погружённый в себя, поднёс сигарету к губам и медленно чиркнул зажигалкой, глядя себе под ноги невидящим взглядом. Сделал несколько затяжек и выдохнул — медленно и тяжело. Рядом раздался кашель, и он бросил сигарету себе под ноги, словно гранату, почти с ненавистью растерев подошвой об асфальт. — Прости, — извинился он и бережно, почти невесомо сжал ладонью чужое плечо. Арсений сидел рядом такой же: ошарашенный и сбитый с толку. Почувствовав чужие пальцы, он повернул голову и слабо улыбнулся. Какая нежность плескалась в его взгляде — острой стрелой она врезалась Антону в самое сердце. Ради этого человека он готов бы и бросить курить. Только бы не слышать больше его кашель. Он скосил взгляд на экран чужого телефона: ему набирали сообщение. «Я на машине. Подвезти тебя?» Антон покачал головой с благодарной улыбкой. — Спасибо, не надо. Езжай домой, отдохни. Повисло молчание. Молчание, в котором Арсений не сводил с него пытливого взгляда. — Я осел пока у знакомых, прикольные ребята… Не хотел тебя грузить этим. Понимающий кивок. Надвинув козырёк кепки ниже, Антон слегка ссутулился и вытянул ноги, взглянув на свои кроссовки. Мимо проследовала изрядно пьяная дамочка, сообщившая своему бывшему по телефону всё, что о нём думает. Сразу за ней — компания шумных подростков. Лишь когда на улице наконец стало тихо, Антон напомнил, почти шёпотом: — Ты обещал… что мы ещё увидимся. Ответом ему была до невозможности искренняя, тёплая улыбка. Арсений имел необыкновенную способность отвечать без слов. Отвечать так, чтобы не оставалось сомнений. Они ещё увидятся. И не раз. Со стороны Арсения неожиданно нарисовались две девушки. — Извините, Вы же Арсений? — застенчиво спросила одна из них. Антон встал с лавки и легко зашагал прочь, исподлобья глядя вперёд, на фонари улицы, не добиравшиеся до его лица — кепка, его верный спутник. Он расслышал женский голос, оставшийся за спиной. — Заметила Вас в пабе… Я Ваша фанатка. Так круто играете! Я тоже учусь. Уже второй год… Извините, можно фото? Спасибо.

***

Если Антон мог бы сравнить себя с неустанным, вечным движением морских волн, то Арсения — с неподвижной зеркальной гладью озера, поверхность которого рисует собственное отражение, но куда глубже и честнее обычной копии себя в зеркале. Это не означало, что Арсений спокоен и уравновешен — в нём было столько же внутреннего движения, но Антон чувствовал, как рядом с ним земля становится устойчивее, как бешенный ритм жизни замедляет свой ход, а его собственные волны ударяются о берег всё тише, реже и слабее, превращаясь в штиль. И он хотел бы быть с ним все те дни, что проживал в Питере, но ещё несколько дней они не виделись из-за последних плотных съёмок у Антона, а затем — из-за концерта у Арсения. На третий день тот прислал сообщение, которое стало очередным приятным ударом под дых, которых Антону в последнее время хватало от него за глаза. «У тебя же вчера были последние съёмки? Ты свободен сегодня вечером? У меня скоро сольное, отыгрываю дома. Не хочешь ко мне приехать? Дел как назло сейчас выше крыши, но мне хочется видеться чаще, пока ты в Питере» Думать было нечего. Антон попросил скинуть адрес и, быстро собравшись, взял такси. По дороге прилетел звонок от Стаса. — Здорóво! — поприветствовал Антон. — Привет-привет, — весело отозвался тот. — Ну ты как? Отстрелялся? Теперь в свободное плавание? — Ага, вчера последние съёмки были. Теперь отбой, я в отпуске, за глухой стеной. Меня нет. Меня не существует. Стас рассмеялся и добро согласился: — Валяй, отдыхай. Погода там как? — Отлично, Стас, просто супер. Сам-то как? Пашешь? — Да пока да… — согласился тот и сменил тему: — Кстати. С Арсением до сих пор контачишь, я так понимаю? — Ну да… — растерянно согласился Антон. — А что? — Да так, ничего. Говорят, где-то в Питере тебя видели с кем-то похожим на него. — Да, мы виделись, — напрягся Антон. — И что? — Чего заладил? «И что, и что»… Не кипятись. Просто интересно, что ты общаешься с таким, как он. — «С таким, как он»? — прищурился Антон. Огни вечерней дороги проносились за окнами машины с определённой ритмичностью, замедляясь, пока наконец не остановились совсем — водитель такси тормознул на долгом светофоре. — Ну, — попытался объяснить Стас, — он интересный кадр, но как будто, знаешь, с другой планеты. Вы кажетесь очень разными. Просто интересно стало, что может быть общего у вас. Ты, кстати, не у него остановился? — Нет, — возразил Антон. Повисло секундное молчание. Стас нарушил его первым: — Ладно, Антох, отдыхай как следует, на полную катушку, понял? — Договор, — улыбнулся тот. — А ты работай. Но не на полную катушку. По рукам? В ответ снова тихо рассмеялись. До нужного дома Антон добрался чуть меньше, чем за час. Зацепил за уши солнцезащитные очки, в которых едва ли мог разглядеть в вечерних сумерках дорогу, пониже надвинул козырёк кепки на лоб и даже накинул на голову капюшон светло-серой худи. Арсений встретил его в дверях с тёплой, искренней улыбкой, закрыл за гостем дверь и в знак приветствия легко поцеловал в уголок губ, после чего шепнул на ухо: — Хочешь чего-нибудь? Чай? Газировку? Чего-нибудь покрепче? Алкоголь сегодня совершенно не хотелось, и Антон ответил: — Газировку со льдом. В этом жарковато… Надел только из-за капюшона. Арсений окинул его заинтересованным взглядом и согласно кивнул, после чего весело шепнул: — В конспирации тебе нет равных. Антон лишь ненадолго задержал пальцы на его талии в мимолётных объятиях, как тот быстро выскользнул из его рук и ушёл на кухню. На нём были лёгкие брюки и чёрная футболка. На руках — всё тот же забор шрамов, до которого ему, казалось, не было совершенно никакого дела. Так свыкается с очками близорук. Так привыкает к аппаратику в ухе слабослышащий. «Человек с другой планеты» Да, чёрт возьми. Как же это на него похоже. Бывший певец, немой пианист с сорока семью шрамами на теле. А это его квартира… Просторная и какая-то особенная. Сбросив кроссовки, Антон прошёл в гостиную и наконец увидел вживую рояль, который видел до этого только на фото и слышал на расстоянии нескольких сотен километров через мобильную связь. Инструмент и правда занимал в просторной гостиной центральное место. А так, лишь несколько шкафчиков с книгами, кресло, небольшой диван да журнальный столик, где громоздились стопки каких-то бумаг и нотных тетрадей. Похоже, Арсению нравились тёплые тона: бледно-оранжевый, песочный, бежевый. По крайней мере, в интерьере. В одежде же, Антон был уверен, этот человек никогда не перестанет удивлять. Звук чужих шагов и куски льда, звякнувшие о стекло, раздались за спиной, и Антон обернулся. Ему протянули стакан газировки. — Ты репитишь сейчас? — уточнил Антон. Кивок. — Отыгрывай, я посижу. Мешать не буду. Мне не хватало этого… Хочу послушать. К нему потянулись, чтобы шепнуть. — Только серьёзно не вслушивайся и строго не суди. Я просто репетирую и буду ошибаться. Антон усмехнулся и возразил: — Не забывай, что перед тобой неискушённый слушатель, который в классической музыке ни черта не смыслит. Ответом была всё та же очаровательная, ненавязчивая улыбка. Арсений прошёл к инструменту, сел за банкетку и, взглянув в партитуру, начал играть. Удивительным было то, что из того, что Арсений отыгрывал до этого, Антон не знал ровным счётом ничего. Каждый раз мелодия была другой, но ни разу не попадала в те известные композиции, знакомые даже человеку, далёкому от классической музыки. Антон наблюдал за ним из кресла и видел лишь спину, затылок, движение рук, давление и отскоки знакомых пальцев о клавиши. Прикрыв глаза, Антон попытался сосредоточиться на звучании и понять, на что это похоже. Это была строгая, лишённая почти всякой эмоциональной палитры мелодия, изящная, лёгкая, ненавязчивая, будто обречённая быть фоном для чего-то более важного. Под стать выступлению в ресторане, решил Антон. Но даже в этой композиции нот слышались отголоски некой тоски по былому, а в следующую секунду — светлой, кристально-чистой радости. А может, так лишь казалось. Антон помнил, как Арсений впервые играл для него. Билл Эванс. Странная, необычная композиция, непривычная для ожидавшего строгой классики слушателя. Сколько эмоций было тогда во взгляде пианиста, когда Антон схватил его руки. Что Арсений играл бы, не будь у него ни сольных, ни концертов оркестра? Какие мелодии нравятся ему самому? Что-то вроде спонтанности и неожиданности Эванса? Однажды Антон обязательно попросит его об этом. Попросит сыграть то, что нравится самому пианисту. Попросит, когда у того появится хоть небольшая брешь в рабочем графике. Он не знал, сколько времени прошло, пока бороздил море собственных мыслей и пытался различить в фортепианном звучании смыслы и подтексты, вспоминая при этом дурацкие школьные уроки музыки. «Что вы слышите в данной композиции? Какое у неё настроение?» Антон слышал смиренную усталость загруженного выступлениями человека и вместе с тем неподдельную любовь любого творца к своему ремеслу. Представлял, что слеп, и может лишь слушать. Слушать только это. Здесь и сейчас. Так он и слушал мелодию, иногда неожиданно обрывавшуюся и вновь повторявшую предыдущие ноты: с закрытыми глазами, утонув в кресле, тихо постукивая пальцами по подлокотникам в такт звучанию. Пока не расслышал в очередном перерыве шаги. Его коленок коснулись чужие, и Антон открыл глаза. Арсений смотрел на него сверху с безмятежностью и всеобъемлющим умиротворением. — Я не спал, — улыбнулся Антон. — Твоя игра не усыпляет. Я же… говорил тебе что-то такое в Москве? Улыбка и кивок. — Я думал. И слушал… Внимательно слушал, как ты играешь. И думал, какие эмоции вообще должна вызывать такая музыка. Я, как бы это сказать… заземлялся, понимаешь? Это происходит каждый раз, когда ты рядом. Я заземляюсь. И выхожу к штилю. Склонив голову набок, Арсений не отрываясь смотрел на говорящего, как бы тоже раздумывая над этим. — Сыграешь как-нибудь то, что тебе самому нравится? Как будет время. Кивок. Арсений наклонился и шепнул: — Что ты нашёл во мне? Задав этот вопрос, который, казалось, так давно сидел в голове, пианист выпрямился и, любуясь растерянностью в выражении чужого лица, дожидался ответа. — Ты… — начал Антон и тут же запнулся, после чего выговорил: — Человек с другой планеты. Сказав это, он расплылся в глупо-счастливой улыбке. Быть красноречивым на камеру и объяснить любимому человеку, что он невероятен, — вещи крайне полярные. И Антон чувствовал лишь бессилие, невозможность обличить в слова то, что испытывает. Есть ли смысл начинать писать учебник о вселенной, если она необъятна и бесконечна? Ни одной человеческой жизни не хватит на то, чтобы обернуть в слова и предложения хотя бы малую часть невероятного устройства вселенной. Опустив голову, Антон взглянул на ноги стоявшего перед ним, касавшиеся его собственных. Оторвался от спинки кресла и подсел чуть ближе. Осторожно дотронулся до чужих коленок, обвёл коленные сгибы и плавно скользнул выше. Под пальцами — шуршание хлопковых брюк, под тканью — тёплая кожа. У Арсения были крепкие ноги. То наверняка была заслуга его регулярных пробежек. Стоило рукам легко и аккуратно огладить внутреннюю сторону ляжек, как мышцы под пальцами Антона дрогнули. Арсений коснулся его плеч руками, забрался сидящему на колени и сел — тот предусмотрительно свёл ноги и поддержал за талию. Пока Арсений целовал его в губы, Антон нежно комкал в пальцах чужую футболку, не смея забираться под неё пальцами, плутал по его талии, животу, груди, рёбрам через ткань. Это был медленный, глубокий, но как будто с усилием сдерживаемый поцелуй — такой, словно они оба сдерживались. От чего? Казалось, от немыслимой страсти, готовой утопить их обоих в вязком болоте. Арсений отрывался от губ Антона и слышал его тяжёлое дыхание, видел прикрытые глаза и сведённые в напряжённом желании брови. Они хотели друг друга уже очень давно. Когда это началось? Ещё в Москве? Кто из них был первым? Первым, кто словился на этом неподвластном притяжении. Первым, кому чувства петлёй легли на шею. Когда Арсений заметил, как вспотел чужой лоб, схватился за рукава светло-серой худи и избавил Антона от неё. Отклонившись назад, снял футболку и с себя. Антон лишь наблюдал за действом, словно за умопомрачительным киносюжетом. Снова протянул руки к чужой талии, на этот раз голой, и почувствовал, как его волосы крутят в пальцах, как зарываются в них, гладят и слегка оттягивают на макушке, чтобы взять желаемый угол для нового поцелуя. Арсу нравились поцелуи, он буквально не мог оторваться от чужих губ в то время, как Антон просто покорно следовал любой его прихоти, терял голову, связь с собой и своим телом, легко и просто отдавался ситуации. И через несколько минут уже следовал за Арсением, который тянул его в спальню. Падал на кровать под несильным толчком в плечи, лежал на спине долю секунды, подбрасывал бёдра, когда с него стягивали спортивки вместе с трусами и улыбался с шальным упоением. Возбуждение сковывало по рукам и ногам, а ему снова нравилось. Нравилось буквально всё. То, как блестят в тёплом свету ночника влажные, покрасневшие от поцелуев губы Арсения. То, как он садится на него, изучающе сводит пальцы на его члене, медленно, с любопытством проводит рукой от живота к груди, будто бы завидуя чистоте чужой кожи. То, как он снова целует его, наклоняясь на этот раз к шее, а потом вдруг останавливается и с какой-то неясной эмоцией заглядывает в глаза лежащего под ним. Что это с ним? Несколько секунд Антон смутно соображал, почему на него так смотрят, пока наконец не понял. Неужели он сам слишком безынициативен и пассивен? Похоже, Арсений расценил это именно так. А ведь Антон так привык быть с ним осторожным… Привык наступать на спину своей настойчивости, упрямству и инициативе, а хотел так много — если не больше самого пианиста, то совершенно точно наравне с ним. И если Арсению это нужно, он готов дать волю и собственным хотелкам. Мягко взяв сидящего на себе за талию, Антон сбросил его, упёрся коленями в кровать и без промедлений стянул с него брюки с трусами. Обратил недолгое, сумбурное внимание на удивлённую улыбку, подхватил лежащего за ноги и подтащил к краю кровати так, что тот, согнув ноги, коснулся ступнями ковра. Пока Арсений сидел перед ним на краю кровати, Антон опустился на колени, накрыл ладонью одну из его ног, другую свёл на члене и, сделав несколько медленных, скользящих движений вверх-вниз, услышал сверху рваный выдох. Он слышал, как сбивается чужое дыхание, видел, как навстречу его руке слабо подмахивают бёдрами, как бы прося ускориться. И хотел получать на свои действия ещё больше реакции. Сжав чужой член у основания, Антон наклонился, обхватил головку губами и в ту же секунду почувствовал, как чужие пальцы спонтанно зарываются в его волосы, словно пытаясь остановить, но быстро отпускают, как бы тут же разрешая подобную выходку. Секундное замешательство, сомнение и такое же молниеносное «да» всему, что они решили позволить друг другу сегодня. Антон скользил губами по члену, мешая собственную слюну со смазкой, и слышал частое дыхание сверху. В беспорядочных порывах пальцы Арсения то касались его виска, то скулы, то шеи, то волос, он ненадолго закрывал глаза и снова открывал их, чтобы рассмотреть сидящего перед ним. Хотя Антона нельзя было назвать аномально худым, былая природная худоба очаровательно красовалась в угловатости суставов, долговязости рук и ног, в стройности запястий, локтей, щиколоток, колен. Арсений протянул к нему ногу и коснулся ступнёй его члена. Тот вздрогнул, остановился и опустил голову: его поглаживали внизу пальцами ног. Вверх-вниз. Медленно, но настойчиво. Разводили пальцы насколько возможно и как будто игриво дразнили. А может лишь пытались ответить взаимностью на то, что вытворял Антон. Поддавшись собственному возбуждению, Антон наблюдал, как чужая ступня скользит по его члену, и твердел всё сильнее. Разве же были они разными? Теперь Антон был уверен, что нет. Напротив, очень даже похожи: в умении уступать, в способности жертвовать чем-то ради другого и вместе с тем — в соревновательном желании не отставать друг от друга. В равной степени они оба были столько же бездействующими тормозами, сколько и уверенными в собственных действиях упрямцами. И если это очередное соревнование, например, на то, кто кончит первым, то проигрывать не очень-то хотелось. Антон снова наклонился к чужому члену и взял как можно глубже, сомкнул губы покрепче и ускорился. Эффект был потрясающий: Арсений опустил ногу и, почти съехав с кровати, раздвинул ноги шире, как бы давая партнёру больше пространства, прерывисто вдохнул и выдохнул. Потребовалось несколько минут: Антон почувствовал, как его слабо ущипнули за руку, выпустил изо рта член и, продолжая двигать на нём рукой, расслышал сверху стон, хрипло-сиплый, прерывистый, от слабого мычания переходящий во вполне открытую протяжную гласную. Белёсые капли брызнули ему на живот. Запрокинув голову назад, Арсений сделал ещё несколько частых вдохов в попытке восстановить дыхание и прийти в себя. А когда опустил голову, увидел невероятно смущённого, шокированного и одновременно восторженного Антона, покрасневшего почти до кончиков ушей.

***

Сольное состоялось через несколько дней, как и предполагал Антон, в одном из уровневых ресторанов. На этот раз опоздать он просто не мог — у него теперь просто-напросто не было дел. Ни съёмок, ни намёток для новых интервью, ни прочих рабочих хлопот. И он явился по нужному адресу вовремя, если даже не сказать раньше. Арсений был в лёгких брюках цвета шоколада и белой рубашке, на этот раз как будто намного смелее расстёгнутой на груди на целых три пуговицы. Создавалось впечатление, что шрамы прошлого верно отпускают его, оставляют в покое, а жуткое клеймо из узора рубцов, которое может быть замечено, теперь не сильно заботит его. И Антон легко, естественно и без стеснения любовался им, вновь сидящим за роялем в ресторане отеля и играющим как тогда, весной, в Москве, в одном из таких же престижных заведений. Он любовался не только человеком, в которого по уши влюблён, но и прекрасным музыкантом. Пианистом, шёпот которого знал настолько же хорошо, насколько и голос — с тех пор, как познакомился с ним, Антон только и делал, что слушал его песни, бороздящие просторы интернета ещё со времён бывшей певческой карьеры. А признаваться в этом не хотел. Да и нужно ли? Ничего зазорного в этом не было. То, как Арсений поёт и как играет, нравилось ему в равной степени. Людей в ресторане было немного. То был вечер субботы, но приятно-тёплый и в меру свежий, что наверняка сподвигло людей культурно прогуливаться, слоняться по улицам, а может и вовсе валяться в какой-нибудь подворотне в пьяном забвении. В перерыве между этюдами Арсений взял небольшую паузу и, осторожно разминая пальцы, обернулся, чтобы найти взглядом Антона. Тот сидел за барной стойкой, потягивая коктейль, а, поймав на себе взгляд, тут же расплылся в улыбке и присоединился к нескольким аплодисментам, завершавшим этюд и прокатившимся по залу ресторана в знак благодарности и одобрения. С улыбкой на губах Арсений вернул взгляд на клавиши инструмента. Что же ещё ему нужно для счастья? Сейчас, в эти минуты он фактически держит его в руках. Оно тёплое, мягкое, светлое, как почерпнутое из озера солнечное отражение. Концентрируясь на нотах, он играл уже четвёртый этюд с улыбкой, что спокойно и неустанно теплилась на его губах слабым предзакатным лучом солнца. Играл до тех пор, пока это метафорическое солнце не утонуло за горизонтом, оставив на небе лишь шлейф бледного света. До тех пор, пока не расслышал какой-то грохот, суету и беспокойные человеческие голоса. Прекратив играть, Арсений оторвался от клавиш и обернулся на шум. Антон лежал на полу, у подножия барной стойки, рядом с табуретом, на котором так уверенно сидел какие-то несколько минут назад. Двое людей склонялись над ним, пытаясь разобраться в чём дело, и что-то тревожно обсуждали между собой. Лежащий не то чтобы не отвечал — даже не шевелился.