В пределах шёпота

Видеть пианиста за рулём собственной машины было странно. Впрочем, как и приехать в ресторан на его сольное. Антону казалось, что, если бы этого человека позвали играть в детском саду, он наверняка согласился бы. Создавалось впечатление, что вопрос денег для Арсения не принципиален — он, как вольная птица, играл только там, где хотел сам, не придавая значения уровню заведения, хоть конкретно этот отель и был одним из известных в столице. Пока Арсений выезжал с парковки, оборачиваясь и заглядывая в зеркала заднего вида, Антон не сводил с него взгляда. Такой серьёзный, сосредоточенный. Боится чужую машину поцарапать? Антон задорно улыбнулся, и на него сразу же обратили вопросительный взгляд. — А Ваша в Питере осталась? — спросил он. Кивок. Они выехали с парковки и неспешно погнали по полупустой ночной дороге. — А здесь как передвигаетесь? Такси? Снова кивок. Антон понимающие поджал губы и перевёл взгляд в лобовое. Огни ночной дороги гипнотизировали его несколько тихих минут, пока он не ощутил лёгкую сонливость. В стекло беззвучно, непредсказуемо врезались мелкие капли редкого дождя.  На его «водителе» был тёмно-зелёный пиджак великолепной тройки — классически строгой, но безупречно элегантной. В некоторых аспектах Арсений был консервативен, однако создавал впечатление совершенно непредсказуемого человека. По крайней мере Антону не всегда удавалось разгадать мотивы его слов и поступков. — А сколько Вы ещё пробудете в Москве? — поинтересовался Антон. Не сводя взгляда с дороги, пианист показал два пальца. — Два месяца? — удивился тот. Отрицание. — Две недели? Кивок. Ничтожно мало, мысленно оценил Антон. Учитывая их плотные трудовые будни… И казалось, что их встречи так или иначе будут перемежаться рабочими делами, как сейчас: пианист, только что доигравший на его глазах в ресторане, собирался репетировать в ДК. И хотя оба были изрядно уставшими, от общества Антона пианист всё-таки не отказался.  До дома культуры они добрались за двадцать минут. Арсений припарковал чужую машину у чёрного входа. Через неброскую дверь они вошли в невысокое, красивое в своей старине здание и тут же встретились с вахтёром, взглянувшим на них из остеклённой охранной кабины. Арсений полез было во внутренний карман пиджака за документами, но мужчина поднял руку — похоже, и так прекрасно знал его в лицо. Вахтёр достал нужный ключ и протянул пианисту. — Проходите, — сказал он. Похоже, Арсений репетировал здесь довольно часто и достаточно для того, чтобы сотрудники дома культуры узнавали его. Вахтёр бросил на Антона настороженный взгляд, чем заставил его растеряться. Арсений же сориентировался довольно быстро: вежливо улыбнулся, положил ладонь на плечо стоявшего рядом и развернул его, как бы говоря: «Всё нормально, он со мной». У лестницы Антон прыснул со смеху и по-мальчишески шутливо шепнул: — Надёжнее защиты не придумать. Шагавший рядом лишь беззвучно усмехнулся: его губы вытянулись в улыбку, а плечи забавно дёрнулись, и Антон думал лишь о том, как ему нравится смешить пианиста. Поднявшись на третий этаж, они прошли по узенькому коридору до нужной двери. Пока Арсений отпирал её, Антон осмотрелся и расслышал за другими дверями тонкие звуки скрипки и чьи-то тихие голоса. Они здесь не одни. И не мудрено. Дом культуры проживал свои творческие часы даже ночью. Они вошли в небольшую репетиционную, ровно на половину заваленную старыми столами и стульями. На другой, более или менее свободной стороне располагалось пианино — с виду хорошее — и несколько светло-серых шкафчиков, один из которых Арсений открыл уже своим ключом. В довольно толстой стопке нотных тетрадей он отыскал несколько нужных и собирался уже пройти к инструменту, как вдруг остановил взгляд на Антоне — немного растерянный, тот стоял посреди репетиционной, словно не зная, чем себя занять. Пройдя к нему, Арсений заглянул в чужие глаза с какой-то игривой строгостью, коснулся чужого локтя и шепнул в самое ухо: — Обещайте, что не будете хватать мои руки, пока я буду играть. — Простите за тот раз, — улыбнулся Антон, сказав это как можно тише. — Мешать не буду. Обещаю. Арсений прошёл к пианино, ловко и беззвучно поднял крышку инструмента, отогнул пюпитр, куда примостил раскрытую нотную тетрадь. Он снял пиджак и даже взялся за несколько пуговиц жилетки, решив избавиться и от неё. Бросив вещи на спинку ближайшего стула, он остался в брюках да белой рубашке, включил небольшую лампу у самого инструмента, свет которой лёг на чёрные и белые клавиши мягким оранжевым одеялом. После этого Арсений решил погасить основной свет — белый, назойливо яркий. Когда репетиционная погрузилась в таинственный магически-творческий полумрак, Антон был очарован зрелищем, открывшимся ему. Словно бы попав в закулисье театра, он очутится в каком-то совершенно непривычном антураже и наблюдал за актёром будущей постановки из тени угла. Свет лампы, направленной на массивный инструмент, оставлял на лакированной поверхности оранжево-коричневые блики и рисовал причудливые тени — от углов пианино, от фигуры присевшего за банкетку музыканта. Пролистав несколько страниц тетради, пианист вернулся к первой и смотрел на партитуру несколько молчаливых секунд, после чего начал играть — так, словно не репетировал, а играл давно знакомую мелодию. Однако вскоре он запнулся, после чего принялся отыгрывать нужный отрывок снова и снова со спокойным упрямством и великолепной привычкой оттачивать. Антон наблюдал за ним, стоя в теневой части репетиционной. Если уж сравнивать происходящее с театром, то сейчас ему довелось наблюдать те ошибки, которые остаются вне взглядов зрителей. Это было закулисье в самом чистом виде. Арсений тоже не идеален. И это так просто, так естественно, так элементарно. Удивительно то, что пианист согласился показать Антону эту обратную сторону — черновую, сырую, неидеальную, и предстал перед ним в другом свете, более настоящем и честном. Заглянув в щель между полосками жалюзи, Антон окинул взглядом тихую улицу и из живого заметил только парочку ворон да чёрную кошку с одним единственным белым пятном на спине, что перебегала пустую дорогу. За пределами репетиционной мир казался таким же обыкновенным, ничем не примечательным. Выбрав место у стены, Антон сбросил с плеч ветровку и присел у небольшого столика с облупленной краской. И казалось, что из всех возможных зрительских мест это было самым лучшим. Глядя на спину игравшего, Антон рассуждал об исцеляющей силе музыки, вот такой — классической, инструментальной, написанной несколько веков назад и до сих пор не потерявшей свою мистичную силу красоты. Время, проведённое с Арсением, было сродни находке нужного лекарства от незаметной с первого взгляда, но назойливой болезни. Сродни необыкновенному сорту чая, который хотелось променять на всё, что пробовал до сих пор. Сродни колыбельной, наконец спасшей от бессонницы. Просто слушая, как он играет, Антон чувствовал, как жизнь сбавляет свой бесконечный, бессмысленный бег галопом, переходя в тихий шаг прогулки по бескрайнему летнему полю. Знакомство с пианистом Антон относил к одним из самых важных и ключевых событий, случавшихся с ним за последнее время. Он чувствовал, как что-то, что было ему так необходимо, наконец оказалось совсем рядом. С такой же выгодной случайностью во вселенной ненадолго сближаются какие-нибудь две планеты. Ему нравились их встречи — до сих пор вежливые, сдержанные, ещё далекие даже от приятельских и тем более дружеских. Антон чувствовал, что этот интерес взаимен, но едва делал шаги навстречу, как натыкался на невидимую стену, выстроенную Арсением, который тем не менее улыбался ему из-за неё. Оставалось только искать в этой стене брешь. Ему нравилось, как Арсений шепчет ему, как осторожно касается его, как улыбается и смотрит на него. Этот человек обладал сильнейшим обаянием и прекрасно знал об этом, пользовался этим, как будто дразнил, чем невольно вызывал ещё большее желание сближения. Антон лишь опасался, что, если так будет продолжаться и дальше, он совсем потеряет голову. А пианист, судя по всему, как раз этого и пытался избежать. Прекратив играть, Арсений выпрямился и покрутил головой, разминая шею. Провёл руками по лицу, вздохнул и ненадолго прикрыл уставшие глаза. Сколько времени утекло? Около часа? Потирая и разминая пальцы, он прислушивался к окружающим звукам с закрытыми глазами. Рядом было тихо, и он вопросительно обернулся. Положив руки и голову на стол, Антон лежал, не шевелясь. Рядом с его расслабленными неподвижными пальцами на обшарпанной поверхности старого стола лежал телефон, пачка сигарет и зажигалка. Собирался выйти покурить? Арсений беззвучно прошёл к спящему и какое-то время стоял рядом. Этот парень был похож на доброго пса, верно охранявшего его — внешне безупречного, ни в ком не нуждающегося, но сломленного и вновь сшитого по частям внутри. Этот человек готов был следовать за ним, казалось, куда угодно, несмотря на все свои дела. И мог вот так просто задремать, пока был оставлен без внимания. Вихры русых волос касались поверхности стола и руки, что лежала рядом с головой спящего. Арсения вдруг наполнила какая-то неожиданная, необъятная нежность. Запутаться бы пальцами в этих волосах, взглянуть бы на эту лёгкую растерянность после пробуждения, в эти сонные, уставшие глаза цвета леса.  Антону двадцать семь. И он кажется таким свободным от обстоятельств, вольным, как птица, простым и честным, таким юным и свежим, где-то смелым, где-то робким, где-то бунтарём, где-то вполне серьёзным и осмотрительным взрослым человеком. Ему самому тридцать пять. И Антон для него, как глоток свежего воздуха. Как сон о беззаботной, ребяческой молодости. Как безумство внеплановой пьянки. Как лаконичная красота природы после городских нагромождений. Коснувшись плеча спящего, Арсений дожидался, когда тот проснётся, но, кажется, касание было совсем слабым. Тогда он сжал плотную, мягкую ткань чёрной худи немного сильнее. Дыхание спящего сбилось, Антон открыл глаза, медленно поднял голову со стола и рассредоточено взглянул на стоявшего сбоку. Они смотрели друг на друга несколько молчаливых секунд, пока во взгляде Антона наконец не появилась доля ясности. — Почему не играете? — выговорил он тихо. — Уже всё... отыграли? Пора возвращаться? Засмотревшись на говорящего, Арсений поджал губы, выудил из кармана телефон, чтобы набрать ответ в заметках, но Антон встал со стула, перехватил его руки и спешно заговорил: — Почему опять пишете? Скажите… шёпотом. Вы же можете. С этими словами он наклонил голову, уперев взгляд в чужое плечо, указал пальцем на своё ухо и настойчиво попросил: — Скажите. Но пианист снова опустил глаза на свой телефон и попытался высвободить руки из чужих, чтобы набрать текст. Тогда Антон взял его за плечи, пытаясь обратить чужое внимание на себя. — Арсений… Что случилось? Скажите. Зачем опять эта дистанция? Взгляд пианиста наполнился упрямством. Он быстро сунул телефон в карман, накрыл чужую шею ладонью, с силой притянул собеседника к себе и злостно шепнул: — А Вы согласитесь держать дистанцию, если я попрошу?