Божественная Кровь

Конец июня. Лето в этом году было знойное, влажное, часто гремели грозы. Совсем недавно, день назад, была страшная буря, молния поминутно извилистой паутиной озаряла непроглядную мглу ночи. Гром сотрясал воздух, резкий ветер гнул деревья, едва не вырывая их с корнем. Природное бедствие потрясло селение Сосновка, что находилось на окраине московской губернии верстах в двух от леса. В середине ночи огромный столетний дуб упал прямо на дом уважаемой ведуньи-травницы. Изба стояла чуть поодаль от деревни, недалеко от самой опушки леса. Дерево проломило крышу и часть стены, уничтожило запасы снадобий, масел, благовоний и едва не убило Мурзика. Незадачливый воришка захотел порадоваться валерьянкой, пока старуха-хозяйка спит. Несчастная ведунья едва не сошла с ума от потрясения. Раннее утро. Солнце, полностью выглянув из-за горизонта и поднимаясь над малиново-огненными облаками, благословило землю своим присутствием. Петухи уже давно пропели свою первую песнь, ознаменовав начало нового дня. Маленькая, хрупкая девочка лет семи со всех ног бежала по мокрой и грязной широкой дороге, она ловко обходила лужи и густую, вязкую грязь. Её светло-каштановые длинные, но тонкие косы подпрыгивали от бега. Одета девочка была в старую рубаху и застиранную красную юбку на холщовой ленте. Даже для своего юного возраста маленькая, низенькая и лёгкая, со стороны малышка казалась такой хрупкой, даже невесомой, словно простой порыв ветра может унести девочку за горизонт. В ручках, она крепко держала плетёную корзину, которая была едва не больше неё. В корзине было полным-полно мокрого зверобоя, который своим весом тянул девочку к земле. Пробегая по дороге, ведущей к Сосновке, малышка круто развернулась и забежала за высокие ворота, к пострадавшему дому травницы. Двор был обширным, обнесён высоким забором из частокола, с собственной баней, колодцем, ледником и складом. Изба, добротно сколоченная, из массивных сосновых бревен в два этажа высотой, с красивыми ставнями, расписанными красными резными петухами. Часть избы была просто разбита, второй этаж держался и не рушился только на божьем слове. Старый дуб всё ещё лежал на полуразрушенном здании, а там, наверху, ясно слышался дребезжащий звук пилы. Девочка обошла двор кругом несколько раз, но, никого не найдя, оставила корзинку у ворот, подошла к деревянной лестнице ведущей на крышу и громко-громко бойко крикнула, - Данька, а где баба Гафа? Шорох прекратился, с крыши выглянул он, Данька. Лицо юноши было вытянутым, веснушчатым, русые волосы всклокоченно торчали в разные стороны, физиономия его была крайне недовольной, даже оскорблённой. – Я тебе не Данька! - Ой, прости, - неловко крикнула малышка. - Дядь Жень, где бабушка? Молодец так и вспыхнул, - Данил я! Данил Степанович! – ребёнок испуганно вздрогнул, что-то пискнул, а рабочий продолжал, - Не знаю я, где старуха. С утра по двору носилась, со старостой собачилась, сундуки да мешки в телегу грузила, потом этот юродивый куда-то съе… А ну, брысь! Последовал злой, резкий кошачий визг и раздражённое шипение. - Ты что кричишь, Дань? Внезапно появился в воротах второй брат, Женя. Обхвативши, он держал желтоватые высокие бумажные свертки-чертежи, а рядом с юношей в воздухе парили, словно поддерживаемые чьими-то невидимыми руками, множество железных инструментов: молотки, пилы, рубанки, топоры разного размера, гвозди в банках и прочее. - Помяни запад по имени… - Пробурчал Данил и крикнул вниз. - Ты где был, юродивый?! Нам дела делать надо, а ты неизвестно где шатаешься! - Да что я уже успел сделать-то? – возмущённо перебил Женя брата Двое братьев, Женька и Данька – два молодца-красавца с золотыми руками знаменитые на всю Сосновку, сыновья кузнеца-плотника, заветные женихи. В каждом дворе отметиться они успели: где колодец вырыли, где курятник сколотили, где печь составили, где трубу известью покрыли, кому забор стесали, а кое-где и баню новую возвели. Только один у братьев был недостаток, вечно они меж друг-другом ссорились и дня без скандала прожить не могли, иное время до драки доходило. - Будь проклята эта гроза, столько дел горит, не могу же я один всё делать! - Казалось, Данил начал загибать пальцы, - Дуб распилить, перенести; крышу, хотя бы часть, снять; у Смирновых забор ветром снесло; мост на дороге смыло. И на всё-про-всё срок – десять дней! - Хей-хей! Умерь пыл, голубь ощипанный! – Раздражённо крикнул Женя, сгружая инструменты на стол, под поставленный сегодня навес. – Я виноват, что на всё село пять человек владеют ворожбой? Один не дееспособен. Да ещё у двоих ворожба не подходит для ремонта. Вот и выходит, что нас на все дела двое: я и батенька! Ну, не разорваться же нам! М`олодцы были здоровыми, широкоплечими, высокими, с крепкими руками и устойчивыми ступнями. Несмотря на то, что Данил был старше на три года, похожи братья были друг на друга, словно близнецы. Двое начали собачиться, не замечая ничего вокруг. Попытки девочки обратить на себя внимание не увенчались успехом. - Не оправдывайся! Ты просто лентяй! Пьянь подзаборная! – Разъярённо кричал Данил, спрыгивая с крыши - Ой, чья бы корова мычала, петух драный! - Дядя Женя, дядя Даня!.. – кричала малышка и вздрогнула, что-то мягкое и тёплое тёрлось о её ноги. Девочка опустила голову, возле неё крутился и тёрся огромнейший кот. Мурзик – любимый питомец травницы, гроза улиц, размером с добротную дворовую собаку. Светло-рыжий, драный красавец, с порванным в уличной драке ухом и свалявшейся шерстью, грудь и брюшко у него были белыми, один глаз у кота был зелёный, второй жёлтый со зрачками-щёлочками. Данил спрыгнул с крыши, словесная перепалка братьев превратилась в поток бесстыдных оскорблений в сторону друг друга. Дитя, погладив хорошо знакомого пушистого красавца по голове, сказала, – Мурзик, может, ты знаешь, где тётя Гафа?.. Мурзик не расслышал слов девочки сквозь поток срамных слов, сощурился, повернул голову в сторону братьев. Оба дебошира уже валялись на земле, перекатываясь в грязи. Женя держал Данила за грудки и активно мутузил того по лицу. Хотя Женя был младше, он был не то, что не слабее, а даже сильнее старшего брата. На шум драки и брань никто не сбегался, несмотря на то, что не так далеко отсюда люди чинили мост. Кот выпучил глаза, распушил шерсть, завилял хвостом, усы его встали дыбом, он вдохнул, набирая полные легкие воздуха, и, - Мияааааууу!!! Мурзик издал громкий, дикий, душераздирающий вопль, что дрожащим эхом расстелился по лесу, девочка крепко закрыла уши ладошками и зажмурилась. Данил и Женя остановились и поражённо уставились на кота, животное смотрело недовольно и строго. Воцарилась неловкая тишина, Мурзик первым нарушил молчание, что-то раздражённо зашипел, затем возмущённо заворчал, зарычал, время от времени кот недовольно мявкал и фыркал, он, словно отчитывал незадачливых братьев на своём, понятном только ему, кошачьем языке. С каждым словом кота, щёки девочки покрывались розовыми пятнами, пока не стали совсем пунцовыми. Домашний любимец несколько долгих минут разглагольствовал, и никто не смел прервать Мурзика, настолько люди были поражены поведением мурлыки. Кот кончил свою проникновенную речь и гордо уставился на Данилу и Евгения, словно ожидая чего-то. Братья так и застыли, Женя, открыв рот, нависал над Данилой с занесённым для нового удара кулаком. Юноши переглянулись, глаза обоих едва из глазниц не выпрыгивали от удивления… - Что творите, сукины дети!? К месту происшествия бежали люди, впереди всех, прихрамывая и опираясь на старую трость, спешил пожилой человек. - Неприемлемо!.. Так себя вести, когда у нас такое... Староста Сосновки – Максим Максимович Сенявин, в прошлом, морской поручик, но во время службы в Мраморном море он был серьёзно ранен в бедро, долго лечился в Кисловодске, а потом отправлен был сюда, в Сосновку. Максим Максимович напоминал старого льва с негнущейся «деревянной» ногой. Старик невысокий, сухой, но крепко сбитый с густыми тёмными волосами и редкой сединой. Лицо у него было морщинистым, какого-то землистого оттенка, отросшая седая щетина покрывала его лицо, от верха губы до конца массивного подбородка тянулся глубокий шрам. Женя и Данила были разняты и получили по крепкой затрещине тростью Максим Максимовича. Позади братьев, стояли две широкоплечие, полные деревенские бабы. Юноши стояли на коленях, тише воды, понурив головы. Данила, лицо которого знатно опухло, потирал ушибленный затылок, Женю держала за шкирку дородная женщина. - Бараны, нашли время спорить! Аврал – Вознесенье на носу! Двадцатого числа городничий прибывает, а у нас не деревня - кабак! Буря, запад бы её подрал, наделала дел: поля вверх дном перевернула, мост смыла. Все работают на общее благо, а вы тут воду мутите! Вам какая команда поступила? – Он указал пальцем на дуб. - Распилить дерево да перенести, а потом, как отец ваш освободиться, сызнова дом возводить. А вы что устроили? - Староста продолжал кричать и яростно стучать тростью о земь. Позади Максима Максимовича третья баба, только устало выдохнула и обратилась к кому-то: - Шла бы ты домой, Анечка… Тебя мамка с утра самого ищет, все пороги оббегала, извелась вся бедная... – Она прервалась на секунду и, как всякая женщина, а главное мать, что была солидарна с любой такой же матерью. Спросила с некой строгостью, обращаясь к Анечке. – Где же ты была? Почему никому ничего не сказала? – Но сердобольная не услышала ответа, она повернула голову и спросила в пустоту. – Анюта? Но малышки и след простыл. Аня, подобрав корзинку, уже стояла за воротами и, гладя пушистого спасителя, спросила. - Мурзик, лапочка, ты знаешь, где бабушка Гафа? Слово «лапочка» кота покоробило, но на этот раз кот услышал вопрос и согласно кивнул головой, Аня обрадовалась и спросила с невероятной радостью. - Где, Мурзик, где? Покажи дорогу, она обещалась у меня зверобой купить! Рыжий мерзавец лениво закатил глаза, мяукнул и, отвернувшись, сел к девочке спиной, Аня растерялась. - Мурзик, ну не будь врединой, покажи, сам же знаешь, как маме нужны деньги! Кот откровенно зевнул, мяукнул что-то невразумительное да сделал вид, что собирается уходить. Аня заволновалась, предложение бабушки Агафьи точно не продлиться долго, зверобой ей нужен срочно, прямо сегодня, поэтому и берёт втридорога. - Ну, лапушка, Мурзик, пожалуйста! Девочка едва не плакала, но Мурзику было откровенно всё равно, он уже встал, даже развернулся, чтобы уйти. - Ну, хочешь, я тебе дам… - животное остановилось и заинтересованно подняло драное ухо, девочка захлопала себя по карманам, - Вот, у меня баранка есть, маковая! Сказал ребёнок, вытаскивая половинку очерствелой баранки и протягивая её коту, Мурзик развернулся, обнюхал угощение и презрительно скривился, взглянув на девочку. Аня зло топнула ножкой, терпение её лопнуло, личико наморщилось, девочка сказала раздражённо, - У меня больше ничего нет! Или ты хочешь пожевать зверобой?! Кот схватил баранку зубами, выцепил лакомство из рук девочки и, урча, проглотил угощение меньше чем за пять минут. Девочка только и успела, что испуганно отдёрнуть ручку. Мурзик облизнулся, половинки баранки ему было мало, он выжидающе взглянул на Аню, та сдвинула зло бровки и только развела ручками. Кот закатил глаза и, разочарованно вздохнув, развернулся и мяукнул, как бы говоря: «Идём со мной». Аня схватила корзину и побежала за Мурзиком. Кот бежал быстро, Аня едва поспевала за пушистым провожатым. Путь занял много времени, дороги были грязными, мокрыми, если Мурзик мог сократить путь через заборы и крыши, то Ане приходилось осторожно обходить неприятные препятствия. Кот то и дело останавливался, чтобы дождаться спутницу. Мурзик спрыгнул с очередного забора, пробежал немного, и уселся перед чужими воротами, через несколько минут прибежала Аня и, пристроив корзину на земле, остановилась. Девочка устала «играть с котом в догонялки», она совсем запыхалась, дыхание её было тяжёлым. Отдышавшись, Анна взяла корзинку и взглянула на кота, - Куда дальше, Мурзик? Но кот не двигался с места, девочка подняла голову. Перед ней, была небольшая, грубо сколоченная, немного неказистая, деревянная, обнесённая старым невысоким забором из досок избёнка. На дворе разместился огород, которым кормились жильцы и совсем маленький курятник в нём жили всего три несушки и один-единственный петух. Дом, знаменитой на всё селение, вдовы Затуриной, которая когда-то работала и жила в городе, в господском доме экономкой, а потом внезапно уволилась и появилась здесь, в селении, с годовалым ребёнком на руках. Воспитанием девочки она занималась сама, никогда не жаловалась, молча сносила все тяготы матери-одиночки и терпела деревенские слухи: «Обманул несчастную какой-нибудь заезжий солдат пьяница да бабник, ухаживал, жениться пообещал, обворожил доверчивую молодку, а потом, как узнал о ребёнке, так и сбежал без оглядки, паршивец… А кому нужна работница с приплодом? Вот и осталась одна-одинёшенька с ребёночком на руках, - сквозь слёзы, жалостливо подвывая, причитала старуха, качая головой, - и помочь-то некомуууу!.. Родители далеко-далеко, за много сотен верст, в Ярославской Губернии, братья на службе у них и своих хлопот в достатке, мужа нет, и не было...» - Мхяуу… – пробурчал кот - Молчи, жулик пушистый. – Обиженно сказала Аня, девочка крепко прижимала к себе левой ручкой возмущённого мурлыку, с огромным трудом неся животное, а правой волочила корзинку, поминутно останавливаясь, чтобы ухватить ношу поудобнее. Мурзик смотрел возмущённо, в его глазах читалось: «Что я сделал-то?..», но Аня, надувшись, словно разозлённая хохлатка, не ответила на немой вопрос кота. Девочка поднялась на крыльцо, поставила корзинку и, привстав на носочки, с силой постучала в дверь, через несколько минут она со скрипом открылась, на пороге появилась хозяйка дома – Всеслава Григорьевна. Женщина в самом «ягодковом возрасте». Огненно-рыжие кудрявые волосы, всегда заплетённые в толстую, но короткую косу, имели причудливое сочетание с большими тёмно-карими глазами и рыжими веснушками, в которых так и утопало лицо. Губы её были пухлыми, а нос ярко выделялся на округлом лице, под глазами залегли первые морщины. Сама по себе женщина была невысокой, крепко сбитой, пышной, с круглыми красивыми бёдрами, но имела невпечатляющее декольте, широкие плечи и сильные руки, закалённые тяжёлым трудом. Какое-то время женщина молча смотрела на девочку, состроив причудливое выражения лица, оно отражало едва ли не весь спектр материнских чувств: злость, радость, печаль, досаду и долгожданное облегчение. Всеслава бросилась к дочери, она упала на колени и стала обнимать малышку крепко-крепко, прижав её к самой своей груди. – Анюта! – Воскликнула женщина - Мхяяяу! – сдавленно и ошалело просипел Мурзик - Матушка, Мурзик! – обеспокоенно крикнула Аня Но женщина, словно не услышав, отстранилась от дочери, брови её сурово нахмурились, Всеслава спросила со всей родительской строгостью, - Где ты была? Аня испугалась, не любила она, когда мама говорила таким тоном, - Зверобой лесной собирала… - Что!? – Вскрикнула женщина, схватила дочь за плечи и взглянула на корзину, Всеслава побледнела. - Но чтобы собрать так много нужно заходить глубоко в лес! А как же ты переходила через реку!? – Женщина громко ахнула и совсем побелела. – Через рябинов мост!? Ты совсем с ума сошла!? Через лес протекала река – Брусничка, что была притоком великой Москвы-реки, и перейти Брусничку можно было только в двух местах: на старом и новом мосту. Старый мост-то и называли – рябинов, построен он был лет пятьдесят назад и за столько лет стал ветхим да гнилым, и им перестали пользоваться. Даже сейчас, когда новый мост снесла буря, никто бы не додумался идти в лес через рябинов мост. - А я немного собрала, в лес вообще не заходила… Честно! – Затараторила Анечка - Врешь! По глазам вижу, врёшь! – Начала напирать Всеслава. Аня смущённо отвела взгляд и промолчала: «Всё-то матушка знает…». У Ани никогда не получалось ничего скрыть от Всеславы, как бы девочка не старалась. - Прости, мамуль… - Девочка обеими руками обняла Мурзика и, стыдливо потупив взгляд, спрятала голову в его шерсти. Всеслава долго смиряла дочь строгим взглядом, затем только вздохнула устало, обречённо и проговорила с неистовой горечью в голосе. - Разгневаешь ты в один день идола, лесного хозяина, так и не найдём ведь… - И, покачав головой, женщина встала, взяла корзинку и, зайдя в дом, обратилась к дочери. – Заходи-ка домой, кошечка ты моя шкодливая… - И, обернувши голову, проговорила с какой-то странной интонацией в голосе толи лукавой, толи ехидной. – Есть-то, небось, хочешь? И Всеслава окончательно зашла в дом. Девочка удивлённо взглянула вслед маме, не этого она ожидала по возвращении. Нерешительно помявшись с ноги на ногу, Анюта несмело прошла сени, потом перешагнула порог избы и обомлела. Изба Затуриных состояла, не считая сеней, всего из двух комнат: горница и светлица, где жила Всеслава. В горнице, в углу, стояла давно небелёная печь, на которой в холода спала маленькая Аня, укрываясь маминой душегрейкой, слева от печи примостилась широкая лавка, под лавкой, на полу, был деревянный люк в погреб. На противоположной к печи стене висели полочки с кухонной глиняной утварью. Справа, у самого окна, длинный деревянный стол с простой белой скатертью (подарок старосты), лазурно-синяя красиво расшитая скатерть хранилась в комнате Всеславы, в сундуке, её расстилали только по большим праздникам. Вроде всё как всегда, только все (обычно полупустые) полочки были заставлены всякого размера и формы незнакомыми баночками, бутылочками, тарелочками, которые в свою очередь были наполнены порошками, маслами, жидкостями, мазями, ещё на полочках разместились разного рода причудливые серебряные приборы. Лавка, что возле печи, была застелена, а под лавкой, в дальнем углу, стоял большой медный котёл. – Я думала, что сойду с ума. Просыпаюсь, а тебя дома нет! Сначала думала, что ты вышла по нужде, но уже солнце встало, а тебя всё нет! Я всех соседей оббегала, к старосте пошла, да тут, как назло, Агафья Павловна. Зашла и говорит, что староста к нам расквартировал, пока дом сызнова возведут… Причитала Всеслава, растапливая печь, чтобы поставить туда горшок со щами. - Матушка, - тихо заикнулась Аня, девочка знала, что лучше не прерывать маму, когда та что-то рассказывает, но вопрос был важным, – а где бабушка Агафья? Всеслава тяжело вздохнула, - Старуха с час назад в лес ушла, сказала, зверобой собирать, чтобы раньше заката её не ждали. Мол, у неё, какой-то городской заказал толи мазей, толи отваров со зверобоем, да эта буря ей все карты спутала. Говорила женщина с каким-то пренебрежением в голосе, но вдруг вздрогнула, Всеслава услышала всхлип за спиной - Анюта?.. – женщина в недоумении обернулась - Признавайся, ты знал, что она пойдёт его собирать! – Отчаянно вскричала девочка. - Миииаау!? Ребёнок обеими руками держала перед собой Мурзика, задние лапы которого стояли на полу, и трясла несчастного кота. Глаза животного ошалело выпучились, уши прижались почти вплотную к голове, а шерсть его вздыбилась. В глазах Ани стояли злые слёзы. - Оставь кота, Аня! – Всеслава выронила из рук кочергу, бросилась к дочери и попыталась отобрать кота, - Ой!.. – бедный Мурзик, всполошившись, цапнул женщину когтями. От испуга Аня выпустила кота, вырвавшись, он в несколько широких прыжков преодолел расстояние до девичьей и засел под кроватью. - Матушка! - Аня подбежала к маме, на левой руке женщины красовался след от кошачьих когтей. Из раны тонкой струёй текла кровь, - Мама, мамочка прости! Прости, пожалуйста! – сквозь слёзы причитала девочка. Всеслава прошипела, - За печкой самогон, неси скорее!.. Аня сорвалась с места, подбежав к печке, встала на лавочку и, порывшись, вытянула небольшую пыльную бутыль зелёного стекла полную мутного самогона. Девочка принесла бутылку Всеславе. Женщина поднялась и, подойдя к пустой деревянной бадье, что служила раковиной, зубами распечатала бутылку и начала поливать рану самогонкой. Всеслава поморщилась, самогонка была крепкая, деревенская, руку неприятно защипало. Женщина склонила голову и смогла лучше рассмотреть рану. Мурзик постарался. Рана была глубокой, располосованная кожа покраснела, опухла от спирта и неприятно защипала. - Матушка… - так тихо-тихо, с надрывом прошептала Аня, в ручках она держала какие-то тряпки. Всеслава взяла цветастый обрывок, длинный и широкий, и плотно замотала руку. Всеслава молча, не глядя на дочь и поджав губы, заткнула бутыль пробкой, вернула в тайник за печкой и взялась за ухват, чтобы достать горячий горшок со щами из печи. - Мой руки и за стол. Щи горячие, хлеб на столе. – Говорила Всеслава спокойно, но как-то несколько сухо и тихо. Аня утёрла слёзы и пошла к умывальнику, едва слышно всхлипывая и шмыгая носом. Умывальник представлял собой деревянную бадью на табурете, над которой на верёвках свисал рукомойник. Через несколько минут девочка жадно хлебала щи и заедала их горбушкой чёрствого хлеба. Аня ушла ранним утром, ещё до рассвета, даже не завтракавши, а потом несколько часов ходила по лесу, едва не на коленях ползала, выискивая душистую травку с жёлтыми цветочками. У Всеславы, как у многих матерей, была привычка наблюдать за тем как её чадо ест. От нечего делать, женщина расплела трёпаную косу, взяла свой деревянный гребень и начала приводить недлинные, но густые кудри в подобающий вид. Утром, прежде чем обнаружить бесследную пропажу дочери, Всеслава даже не успела толком привести себя в порядок. Внезапно хозяйка опустила руку, вздохнула обречённо. – Анюта, ты зачем зверобой пошла собирать? Одна, в такую-то даль. Да и на кой он тебе? Стук деревянной ложки умолк, девочка, не жуя, проглотила кусок хлеба и ответила полушёпотом, грустно, стыдливо не смотря в глаза матери, - Продать хотела… Глаза женщины округлились, - На кой? Аня, сколько раз я тебе говорила – не твоя это забота! – С неожиданной сердитостью сурово ответила Всеслава Григорьевна - Бабушка Агафья сказала, что за любую цену возьмёт… - Как-то особенно грустно, сказала Аня. На глаза снова выступили крупные слёзы. Всеслава устало потёрла переносицу и, вздохнув, ответила, - Ну-ну, не реви, - хозяйка поднялась со скамьи, отложила уже не нужный гребень и, подойдя к дочери, поцеловала ребёнка в затылок. Девочка зажмурилась, - Мне-то, почему ничего не сказала? Аня неопределённо пожала плечами, Всеслава только укоризненно покачала головой. - Как придёт, попробую я продать зверобой старухе… Хозяйка взяла с полки платок и покрыла голову, полностью спрятав косу, следом женщина повязала вокруг талии старый замызганный фартук, что больше напоминал просто кусок ткани, пришитый к ленте. Как взгляд Славы случайно упал на её собственную кровать, там, во тьме, желтовато поблёскивали два глаза-бусины. Хозяйка встрепенулась, рана неприятно засаднила. - А животинку зачем обидела? Чем тебе Мурзик не угодил? Аня надула щёки, - Я знаю, что он знал! В недоумении мать молчала несколько секунд, а потом спросила, – Что знал? - Что баба Гафа уйдёт собирать зверобой сама! – Девочка стукнула ложкой по столу, - Знал, а мне не сказал! Глаза Всеславы округлились, отвернувшись, она только вздохнула и сказала с насмешливой улыбкой, - Ох, дитё малое… Хозяйка подошла к двери и снова обратилась дочери. - Как поешь, выходи в огород, будешь помогать, а то ещё часа два-три и работать будет невозможно… - Внезапно она остановилась и всплеснула руками, - Ох, ещё же у кур надо убрать! – И, что-то причитая себе под нос, скоро ушла, оставляя Аню в одиночестве. Девочка несколько минут сидела молча, глупо мешая деревянной ложкой густые, но пустые щи, на овощном бульоне из капусты, репы и моркови. «Интересно, когда мама успела их сготовить?» - Бесполезная мысль промелькнула в голове. Мама не ругала её, не грозила наказаньем, не поколотила в воспитательных целях, да даже в угол не поставила, но странный стыд за свой, как Аня считала, благой поступок навалился на неё всем своим весом. Тоска глодала душу, томила обида от осознания бессмысленности своих действий. Аня повернула голову и увидела: кот вылез из-под кровати и в полутьме светлицы его глаза, словно два круглых, крохотных огонька, светились. Бессмысленная злоба вскипела в девочке, она хотела что-нибудь кинуть в животинку. Миску? Ни в коем случае, щи расплескаются, и в этот раз маменька точно заругает. Хлеб? Нет-нет-нет, а то решит ещё, что Аня его прикармливает. И не остановившись ни на одном из вариантов, Анечка просто зло показала Мурзику язык. Кот только фыркнул насмешливо. Девочка вскипела, схватила ложу и кинула ею в животное, но оно ловко и легко увернулось от удара.