Божественная Кровь

Ах, до чего ты прекрасен, Петерград! О, юная и модная столица Государства Российского. Твои вымощенные камнем узкие улочки, цветные квартирные дома, выстроившиеся стеной вдоль набережной, Невский квартал, где можно купить всё и даже больше. Улица Декабристов: величайших учёных и военных деятелей своего времени, слуг народа, которые присягнули на веру Монаршей Короне. Как много воды утекло, сколь много судов повидал твой порт за эти три века с твоего рождения, а на дворе лето 512 года от Вознесения Михайловского. Сколько царевичей, будущих императоров, выросло в твоих стенах? Церковь Елены мученицы – достояние Петерграда. Высокая, белокаменная, с золотыми куполами, величественное строение возвышается в южной части города, прямо рядом с Невским кварталом. Съездить в Петерград и не побывать в ней на утренней службе – настоящее преступление! Изнутри храм, как полотно художника, расписан религиозными сюжетами. Залы церкви словно озарены ясным кристально-чистым светом, в воздухе витает запах воска, церковного масла, ладана и наполнен ласкающим уши многоголосным пением, которое складывается в хрустальную музыку. - Благословенный свет небес… - Чистым и слаженным хором тянут монахини. - Не оставь нас Михаил… - Басом отвечают монахи, стоящие против женщин. Высокие и приземистые, совсем пожилые старцы или юные молодки, но каждый второй в толпе – слепец. Кто-то не видит с самого рождения, кто-то в течение жизни приобрёл свою слепоту, а у кого-то, правда у редких единиц, глаза изуродованы страшными втянутым шрамом. Головы служителей покрыты убрусом (Чёрным платком из грубой материи, к которому изнутри пришивается чёрная вуаль, что спускается до самого носа и прикрывает глаза), одеяние их мешковатое и свободное, на черных рясах, на плечах белые накидки до груди. На самом видном месте, прямиком в центре накидки, – брошь чёрного металла с цветным камнем. Камни матовые и совершенно разных цветов. - Пусть твой небесный взор, будет путь наш освещать! – Поют они торжественно, прекрасно, звучно растягивают гласные, множество-множество голосов сливаются в один единый. К аналою восходит женщина. Высокая и слегка пухлая телом и бёдрами от сидячего образа жизни, с широкой грудью, густыми светло-русыми волосами, которые спускаются до самой поясницы, глаза её чистого янтарно-орехового цвета смотрят спокойно и как-то отрешённо. В отличие от других монахов она одета в чисто белые одежды, голова её покрыта полупрозрачным чёрным шёлком, на платок возложен витиеватый серебряный венец. С красивым голубым, словно светящимся круглым камнем посредине. Хор замолк, стоило Матриарху взойти на сцену и раскинуть руки. Женщина глубоко вздохнула и зачитала речитативом, растягивая гласные, голос её был очень мощным и достаточно низким. Служители храма, кто мог видеть, смотрели на женщину с благоговейным смирением. - Благословен Бог наш, ныне присно и во веки веков! Монашки дружно ответствовали – Аминь! - Да будьте благословенны защитники наши, потомки его. И сколь велики сила и великодушие их, столь и велика вера наша во Спасителя. Хор монахов вторил Матриарху – Аминь! - Явился Он из дальних мест, из дальних лесов, из дальних озёр и силами был наделён чудодейственными. Лечил больных, спасал от смерти, нес свет в мир тёмный, во языческий, да не во благо себе, а во спасение душ человеческих. - Помилуй нас, Боже! Помилуй! – Зазвучал хор служителей - Да в одно лето пришли миазмы с запада, слуги Дьявола Франкского, на землю русскую, на землю русскую непорочную. Наслали они на землю светлую тьму жгучую, да застлали небо тучи чёрные, тучи чёрные непроглядные, да заслонили солнце ясное, земля родить перестала, реки омертвели, леса посохли, не стало жития славянам, стала одна смерть да голод. - О, спаси души наши грешные, спаси… - Но не сломлен был Михаил, стал Он людей к себе кликать, велико войско собирать, чтобы не дать ворогу захватить землю русскую, землю русскую непорочную. Да не токмо люди на его кличь собиралися, а и идолы языческие на верность ему присягали: хозяева лесные да горные, речные да болотные, степные да луговые. - О, славься Боже! - Но вошли силы тёмные, чёрными воронами налетели, схватили спасителя нашего, Михаила, да повели его на суд нечестный, на суд греховный, насмехалися они над ним и греховодствовали. И истязали они тело его, да выжгли они ему железом калёным очи его, но не сломили они духа Михаила. - Аминь! - Да выкинули они тело его, дабы дух русский сломить. Заплакали русичи, зарыдали, надели на Михаила рубаху траурную, белую, чистую, опутали цветами душистыми, да пустили тело его холодное, бездыханное по воде чёрной мёртвой. - Господи, помилуй, Господи помилуй! - Да окрасилась вода в алый и восстал Михаил из мёртвых, возвратился из царства далёкого. И кровь его по телу струилась, каплями в воду, падая, камнями рассыпалася, рассыпалася горстями и камни эти наделили люд Русский силой чудной, силой могучей - Слава Господу, слава! - И объединились люди русские, да погнали силы тёмные до самых дальних границ и изгнали они зло великое, чуму чёрную, слуг Дьявола с запада, освободили от гнёта народ славянский… - О слава Господню! Слава! - На земле русской всё по-прежнему сталося, мир да покой, покой и процветание. А спаситель наш, Михаил, стал людей направлять да учить ворожбой править. - Боже, направь нас! - Да, поприветствуем же Его потомков, Его род, Его кровь, Его наследников! Последние слова Матриарх произнесла громко, торжественно. Пастырь раскинула руки и посмотрела в глубину зала. Стрельцы распахнули массивные двустворчатые двери. Монахи снова затянули свою песнь. Глашатай воскликнул: - Его Императорское Величество – Александр Николаевич Романов! Но никто не появился, император был далеко-далеко, занятый государственными делами и подготовкой к военному смотру. - Её Императорское Величество – Романова Богдана Генриховна! Женщина шла мелкими шажками, лицо её было острое, худое, красивое, с правильными чертами и высоким лбом, нос был вытянутым и как бы «вздёрнутым», кожа светлой, но какого-то излишне бледного оттенка. Волосы императрицы, собранные в низкий, тугой пучок, были красивого светло-золотистого цвета, глаза у неё были маленькие серые, неприятные. Она держалась статно, гордо, с невероятным достоинством. Одежда императрицы ярко выделялась на фоне всех. Не русское платье носила русская императрица, а немецкие одежды: талия её была неестественно, невыносимо узкой, а юбка была длинной, пышной рифлёной, с объёмным турнюром чуть пониже спины, на руках её белели шёлковые перчатки. - Его Царское Высочество – Дмитрий Александрович Романов! По красной ковровой дорожке, широким шагом, по-солдатски шёл маленький мальчик девяти годков. Высокий, круглолицый и розовощёкий мальчишка, со светлыми практически белыми уложенными волосами, с небольшим округлым носом на личике. Его ярко-голубые, светлые, блестящие глаза и серьёзный взгляд поразительно и смешно контрастировали с его детским и невинным видом. Дмитрий был одет в светло-голубой, практически белый кафтан, расшитый золотом и подпоясан точёным ремнём чёрной кожи, на ногах – узкие чёрные штаны и высокие сафьяновые сапоги. Голову царевича украшал золотой венец, головной убор был мальчику велик и едва держался на его детской голове. - Его Высочество – Никон Александрович Романов! – Объявил глашатай Следом вышел мальчик двенадцати лет, высокий, бледный, нескладный подросток, лицо его уже начало вытягиваться, подбородок становиться более острым, а скулы ярко выраженными. Волосы у него были русыми, даже немного отливали в каштан, глаза Никона, светлые янтарно-жёлтые и мутные, не смотрели в определённую точку, а глядели в никуда, пустоту. Одет юноша был противоположно брату, в чёрный, расшитый серебром, кафтан. На голове красовался серебряный венец, очень схожий с украшением, возложенный на голову Матриарха. Люди взошли на площадку и повернулись лицом к залу. Позади, стояла Богдана, положив руки на плечи младшего сына, она, не отводя взгляда от зала, проговорила едва слышно, - Denk daran, Dmitri, dass du unmittelbar nach der Rede des Kaisers eine Rede halten wirst. Also halte mit Würde durch! (С Немецкого: «Помни, Дмитрий, ты выступишь с речью сразу после выступления императора, так что держись с достоинством!» (Я переводила с помощью переводчика, поэтому, если дорогой читатель обучен немецкому, поправьте меня, пожалуйста. Ваша автор) Щёки Дмитрия закраснелись от волнения и страха, а глаза его, казалось стали тускнеть, приобретать серый оттенок. Матриарх отвесила земной поклон и, опустив взгляд в пол, отошла несколько в сторону. Юный дьячок лет восемнадцати резво подбежал и поставил маленькую скамеечку перед аналоем. Вперёд вышел Дмитрий и, без труда взобравшись на скамеечку, взглянул в глубину зала. Множество ушей и глаз обратилось к мальчику, всё затихло, любой звук отдавался эхом в полупустых залах. Дима нервозно вздрогнул, капелька пота стекала по виску, наследник трона сглотнул. - Люди Русские!.. – Но голос ребёнка был тихим, высоким, писклявым, поняв это, царевич запнулся, жутко покраснел и начал заново. – Люди Русские, сегодня во всём государстве отмечается большой праздник – День Вознесения Михайловского! Михаил Фёдорович Романов отдал жизнь для того, чтобы... Вдруг золотой венец упал прямо Дмитрию на глаза. Мальчик от неожиданности отшатнулся, схватился за венец, хрустнула ножка стула. К Дмитрию подбежала сама Матриарх, она подхватила Дмитрия, поставила его на пол и начала помогать мальчику: судорожно поправлять ритуальный венец. Императрица же поджала губы, разочарованно вздохнула, потирая переносицу. Подбежал тот же дьячок, поднял табуретку, приставил сломанную ножку на место, что-то прошептал, и табуретка снова стала, как новая. Дима, начавший чувствовать себя ещё более неуверенно, снова взошёл на табурет и заговорил снова, но голос его стал робким, он начал запинаться, путаться в словах, а взгляд устремился в пол. – Михаил Фёдорович отдал все свои жизненные силы для того, чтобы защитить свой народ… и… и… я о-обещаю быть для вас достойным Императором… - В конце голос Димы стал совсем уж тихим-тихим, едва слышным, мальчик смущённо начал теребить полы своего кафтана. - Хватит! Довольно! – Громкий, недовольный, голос матери заставил царевича вздрогнуть и обернуться. - Это совсем не годится! – В речи Богданы отчётливо слышалось – она не русская. Императрица говорила вполне складно (Разве что, иногда, словно намеренно, путаясь в окончаниях), но от нарочитого немецкого акцента она избавиться не могла и не хотела. Женщина решительно подошла к сыну, – Ты – царевич, не просто какой-то принц, а наследник, будущий император! А ты выставляешь себя в таком жалком положении! – Богдана активно жестикулировала и говорила очень-очень громко, мальчик спиной вжался в аналой, щёки его начали пунцоветь от стыда. – Я в твоём возрасте!.. - Богдана Генриховна. – Императрица замолчала, её тираду прервала Матриарх, Её Преосвященство подошла ближе, голос её был сухим и тихим-тихим. – Не браните Царевича зазря. Дмитрий Александрович ещё совсем дитя, да и в храме божьем, браниться – грех. Арийка раздражённо спросила. – Какое право вы имеете мне указывать? И не называйте меня этим варварским именем, я не потерплю этого! Матриарх поджала губы и ответила спокойно, в голосе женщины проскальзывал холод. – Фрау Барбара, вы в храме божьем, здесь свои правила и будьте добры, их соблюдать. Почему вы, например, с покрытой головой? Следуя нашей вере, в стенах церкви, только служители и монахи могут покрывать голову. Горячая арийская кровь ударила в голову императрицы и женщина вспыхнула. – Я императрица! - А я – Матриарх. Её Преосвященство. Романова Авдотья Фёдоровна. Старшая сестра его величества императора, вашего мужа. – И выдержав паузу, её преосвященство продолжила по-немецки. – Фрау Барбара, скажите мне, зачем вы здесь? Вы тринадцать лет русская императрица, но я видела вас в храме не более десяти раз. Почему вы здесь? Только не лгите, что вы хотели поддержать Диму на репетиции. Барбара молчала добрую минуту, а потом внезапно крикнула. – Клара, сюда! Из-за колонны на зов госпожи выбежала девушка. По ковровой дорожке, спотыкаясь о юбку, бежала дворцовая баба императрицы. Невысокая, розовощёкая, с круглым носом-кнопкой. Молодая девушка, едва ли двадцати двух лет, голубоглазая, с волосами цвета спелой пшеницы, за спиной болталась длинная толстая коса до самого пояса. Одежда слуги была причудлива и нелепа. Клара не носила корсета, а немецкое платье тёмно-серого, с отливом в синее цвета, обличало её крепкую русскую фигуру, крупную грудь, делая девушку фактически голой, поэтому, чтобы хоть как-то прикрыть наготу, на плечи был накинут русский цветастый платок. Турнюр и пышная юбка выглядели на дворцовой бабе очень странно и неестественно, делали её фигуру излишне крупной и неповоротливой. На ногах красовались русские сафьяновые сапожки. - Здесь, ваше императорское величество! Чего изволите-с? – Остановилась и, поклонившись до земли, затараторила Клара. Барбара небрежно и пренебрежительно, но с достоинством и гордостью, кинула служке свою маленькую шляпку с вуалью. Клара дважды едва не уронила монаршую шляпу на пол, извинилась, потом перехватила головной убор за края и, не прекращая извиняться, поклонилась и уже собиралась уходить задом, но её остановили. - Не утруждайся уносить головной убор далеко, насколько я знаю, императрица не появляется на улице без шляпы. – Сказала Авдотья, жестом останавливая служку, Барбара быстро истолковала намёк. - Что!? Нам нужна ещё, ещё репетиция! И не одна! Матриарх отрицательно закачала головой. – В отличие от вас, я и мои люди здесь с самого рассвета, ведь и вас мы ждали на рассвете. И меньше чем через час сюда придут прихожане на службу. Мои люди нуждаются в отдыхе. - Но! Но! – В злобной беспомощности вскрикивала Барабара - Фрау Барбара, не уж-то у императрицы нет никаких государственных дел? Возникла тишина, неловкая и глухая, женщины сверлили друг друга взглядами, полными неприязни. Юный царевич переводил взгляд с одной женщины, на другую, внутреннее предчувствие надвигающейся грозы пугало мальчика. Если что-то не сделать, то ссора невестки и золовки сотрясёт храм. Взгляд ребёнка забегал, в голове Дима судорожно подбирал варианты выхода из ситуации, взор царевича упал на Никона. Подумав несколько мгновений, Дмитрий тихонько сполз с табуретки, подошёл к старшему брату и, прижавшись к нему, подёргал Никона за полы кафтана. Старший принц вздрогнул и рефлекторно положил правую руку на голову Димы, зарываясь пальцами в волосы мальчика. - Никон, выручай, только ты их можешь остановить! – С мольбой прошептал царевич Никон повернул голову на голос брата и спросил растерянно. – Каким образом? - Скажи им… - Дима осекся. – Попроси на службу остаться, я знаю, они успокоятся! Никон, который не горел желанием два часа стоять на ногах, спросил недоумённо, – Почему это я должен оставаться на службу? - Ваше величество… – Робко обратилась Клара, слова стали искрой, которая подожгла сухой порох. - Да как ты посметь?! – Щёки Барбары впали и закраснелись от ярости, сжатые кулаки дрожали, но голос её был на удивление спокоен. Дима вздрогнул и испуганно затряс Никона. – Никон, скорее! Скорее! Я с тобой останусь, обещаю! Юноша вздохнул, камень в необычном украшении на груди засветился, Никон обратился к императрице. – Маменька. Мягкий, нежный, вкрадчивый, медовый голос, словно луч света, пробился через туман ярости и воззвал к сознанию. Женщина резко обернулась - Was!? (Пояснение: с нем. «Что?») - Матушка, можно я останусь на службу? – Продолжил Никон, приобнимая младшего брата за плечи. Женщина молча вперилась взглядом в старшего сына. Голос Никона был наделён какой-то особой, чудесной способностью влиять на людей, которые не могли ясно мыслить. И было совершенно не важно, что затуманило их разум: страх, отчаянье, ярость, излишнее возбуждение, уныние, гнев, алкоголь, люди всегда слышали и понимали, что говорил Никон, и зачастую вставали на его сторону. Краска сошла с лица императрицы, а яростный взгляд притупился. Дима облегчённо выдохнул и неожиданно для всех заголосил. – И я! Я тоже хочу! Авдотья удивилась, царевич всегда проявлял мало интереса к вере и церкви в силу юного возраста, но вместе с этим Матриарх порадовалась, одно присутствие Никона на службе определённо взбодрит прихожан, а если будет присутствовать и царевич, наследник престола, то это заставит их молиться вдвое усерднее с целью проявить верноподданичество. И совершенно забыв о конфликте с Барбарой, Авдотья заговорила. – Конечно! Конечно, оставайтесь! Но императрица умерила пыл золовки. – Никон, ты можешь остаться. – Она взяла у Клары свою шляпу и водрузила на голову. – А ты, Дмитрий. Едешь домой! Глаза Никона расширились, он хотел возразить, но только плотнее сжал губы и промолчал, отвернув голову. - Надеюсь, вы, как его тётушка, сможете присмотреть за своим племянником, и мне не нужно оставлять помимо солдат ещё и Клару? – Сказала императрица, обращаясь к золовке, с надменностью и гордостью. Матриарх недовольно промолчала. – Клара, иди, поторопи карету. - Как прикажете-с, ваше величество! – И девица убежала с поклоном Барбара схватила Диму за руку и, потянув его за собой, развернулась на каблуках и намеренно не спеша направилась к выходу. Дима отчаянно попытался удержаться за руку брата, Никон, слепой принц, хотя не хотел оставаться на службу в одиночку, не удерживал Диму. Императрица сильнее дёрнула сына к себе, царевич выпустил руку брата. Глаза Димы изображали выражение отчаянное и несколько обречённое, мальчик молился, чтобы подали два экипажа, и единожды запнувшись о ковёр, Дима побежал за матерью. - Будете ждать карету на улице? – Язвительно поинтересовалась Авдотья вслед императрице Барбара проигнорировала слова женщины, лишь выше вздёрнув голову. Окружив императрицу и царевича, шествовали четверо сопровождающих солдат, ещё двое подходили к старшему принцу. Всего было выделено десять сопровождающих солдат, по двое для каждого члена рода Романовых, да четыре конных сопровождающих. Солдаты Никона подошли к Матриарху и с глубоким уважением и почтением отвесили земной поклон Авдотье, женщина кивнула, но взгляд её был направлен вслед уходящим. Потом её преосвященство вздохнула и обратилась к племяннику с радушной улыбкой. – Коли изъявил желание остаться, не хочешь помочь провести службу? Слепой принц чувствовал – в его сторону устремлены десятки взглядов и ушей, тело юноши, который был известным затворником, пробила мелкая дрожь, но, криво улыбнувшись, Никон вежливо ответил: - Конечно, тётенька Авдотья, с радостью. По немного не ровной, выложенной круглой галькой дороге, вереницами спешили брички частные и арендные, катились крестьянские телеги, дрожки, коляски, изредка попадались даже тарантасы и дормезы. Встретить на улице карету – редкость, а встретить две идущие друг за другом, ещё и запряжённые по-барски – цугом – это настоящее чудо. В одной карете сидела императрица, в другой, идущей следом, находился юный царевич. Спереди и сзади каждого экипажа, на красивых гнедых лошадях, скакали по паре конных солдат, сопровождая членов императорского рода. Белая резная карета, изнутри была обита мягким бархатом цвета королевского синего, потолок красиво, фигурно расшит золотом, а по краям окаймлён золотой бахромой, на окнах висели молочно-белые шторки, перевязанные золотым жгутом, на сиденьях лежали белые, расшитые синим небольшие подушечки. В карете сидело несколько человек: Клара, напротив девицы царевич Дмитрий, с ним рядом сопровождающий солдат. Возле Клары стояла плетёная корзина с мотками шерстяной пряжи, а в ловких девичьих руках быстро-быстро мелькала большая игла. Ловкая работа Клары завораживала, но с первого взгляда было совсем не разобрать, что она вяжет, то ли неимоверно большой носок, то ли какой-то цветастый мешочек. Девушка тихонько бормотала себе под нос, считая петли, она была столь сосредоточена на работе, что совсем не обращала своего внимания на царевича. Солдата, наоборот, был всецело поглощен наблюдением за юным наследником трона. Капитан был широкоплечий, но лёгкий сложением и невысокий. Семёновец носил тёмно-синий китель с высоким горлом, который застёгивался одним рядом плоских пуговиц, каждая пуговица была серединой чёрного узора-линии, на плечах – погоны. На чёрном ремне – короткая и тонкая, словно носик комара, шпага. На ногах солдатские сапоги с ботфортами. Время Димы, как царевича, наследного принца, всецело поглощало обучение: арифметика, каллиграфия, письмо, история, экономика, военная тактика, и прочее, прочее, прочее... день мальчика был расписан на недели и недели вперёд. Дима практически не выбирался в город, даже вместе с охранными солдатами, поэтому мальчик жадно вглядывался в окно, с желанием рассмотреть и запомнить всё и главное как можно больше! Обычно императорскому экипажу уступали дорогу, но сегодня торопиться было некуда, Дима, как и другие члены семьи, готовился к Михайловскому Вознесению, поэтому занятия его были либо сокращены во времени, либо совсем отменены. Барбара, как бы странно это не звучало, тоже никуда не торопилась, её мало волновали собственные монаршие обязанности. Карета катилась умеренно быстро, то и дело, останавливаясь на перекрёстках, или будучи остановленной городовыми регулировщиками. За окном Петерград жил бурной утренней жизнью, городские служащие шили на работу, торговцы везли и несли на собственных плечах товар на рынок или в лавки. Студенты бежали в институт, до летних каникул ещё целый месяц, нужно закрывать все «хвосты». Экипаж снова остановился на перекрёстке, Дима так и прильнул к окну, с интересом наблюдая за городской жизнью. «Белая душегрея, расшитая золотом, поверх красного расписного сарафана, на голове, богато украшенная жемчугом, красная московская кичка. - Размышлял Дмитрий, глядя на переходящую дорогу пожилую даму – Не молода, даже со своего места я вижу её морщины и седину волос, но на ней модные нынче серьги и очень яркая одежда. Она – старая кокетка? Куда она идёт в такой ранний час? Интересно, а у женщин не болят уши от таких громоздких серёг? А этот молодой юноша. Видно, что деревенский, рубаха, пояс, штаны, шапка, даже сапоги – всё не петерградское. Мужчины здесь носят либо кафтаны, либо кители, а никак не одни лишь рубахи. Да и держится неуверенно, явно, что новоприбывший. Интересно, а для чего он приехал? Должно быть, на заработки… А вон та группа девушек? Странно. – Дима ненамеренно задумчиво сморщил носик, – Впервые вижу, чтобы такие молодые, а уже в рекрутах. Хоть и не по форме одеты, да солдатские привычки куда скроешь? Вышагивают в ногу, даже через мешковатые сарафаны видно, а волосы, по сравнению с местными-то кокетками – коротуличные, косы едва ниже шеи. Да и украшений ни одна не носит. Наверное, отпускные получили и пошли кутить. – Дима имел несколько предвзятое отношение к женщинам-солдатам. Каждые полгода на дворцовой площади проходили показательные дружественные соревнования между военными батальонами. Несмотря на то, что солдат обучали взаимодействовать друг с другом независимо от пола, но показательные соревнования проходили раздельно. И Дима с радостью ездил посмотреть на мужские, но на женских ему хватило одного раза, когда на построении он и его отец приветствовали солдат. Проезжая вдоль строя, пока его лошадь поддерживал за уздцы один из сопровождающих, позади, раздался умильный тихий вздох одной девицы: «Ах! Боже, младший принц такой милашка!». Пусть Дима знал, что за своё высказывание говорливая девица точно получила наказание от капитана роты, но её слова очень смутили юного принца и даже поставили в неловкое положение. Но вернёмся к размышлениям царевича. – И что это за мода, девушек, да на военную службу? И ладно бы на магическое или во врачебное отделение, а то все в пехоту, в кавалерию идут! Не уж-то гражданская служба так невыносима? Пошла студенткой, отучилась на учителя, получила лицензию и преподавай! Или на другого кого из горожан… Хотя, у женщин тут вариантов не очень-то и много...» И в голове царевича нарисовалась красочная картинка: вот он, взрослый, а перед ним студенты. Вон там, в самом заднем ряду, Меньшиков смотрит в книгу, Голицын спрятал своё лицо в тени. На первой парте Суворов сидит смирно, смотрит внимательно-внимательно; Волконский глядит без интереса, а Донской вальяжно откинулся на стуле и множество других знакомых лиц. Все сидят тихо, ждут лекцию, много-много человек смотрят на Диму и внимают его словам, а мальчик перед ними держится уверенно, не краснеет перед аудиторией, не тушуется, говорит чётко, громко! Дима встрепенулся, он так заблудился в своих мыслях, что не заметил, как они уже проехали и тот перекрёсток, и главную дорогу, и мостовую, что ведёт прямо к главным воротам, и до Зимнего дворца уже меньше чем две версты. Дима стал оглядываться: вязанье Клары значительно увеличилось и в длине, и в объёме; солдат, закрыв глаза, откинулся на сиденья, правая рука его лежала на оружии, дыхание было ровным. Казалось, мужчина спал, но для спящего человека лицо его было каким-то излишне напряжённым и серьёзным. Карета въехала на прилежащую территорию Зимнего Дворца. Экипаж проезжал по широкой аллее, высаженной деревьями, царевич устало вздохнул и откинулся на спинку, эта территория была ему малоинтересна и так до тошноты скучна. Дима вздрогнул. Там, на аллее, ему краем глаза почудилось, что-то странное, куст, мимо которого они проезжали, был излишне огромен и пушист, он был даже похож не на куст, а на огромную пухлую и влажную кучу мусора, состоящего из веток и мха. Карета быстро промчалась мимо этого зелёного недоразумения, Мальчик, привстав на колени, прижался к стеклу и, вывернув голову под невероятным углом, попытался разглядеть зелёное нечто. - Ваше высочество, всё в порядке? – Резкий низкий, басистый голос солдата-усача, испугал мальчика. - Да! – Вскрикнул царевич, Клара от неожиданности выронила вязанье из рук и уставилась на Диму. Клара и солдат в поражённом молчании сверлили взглядом мальчика, Дима зарозовел, от столь пристальных, прытких взглядов подчинённых. Мальчик правильно сел на сиденье, опустил ноги на пол, выровнялся и, прокашлявшись, пробормотал смущённо: - Всё в порядке, просто показалось, что кусты шевелятся… - Кусты?.. – Настороженно спросил солдат и, даже не дожидаясь ответа его высочества, приказал. – Дмитрий Александрович, прошу вас, пересядьте к сударыне. Мальчик не успел ничего возразить, Клара собрала всё своё вязанье и переставила на противоположное сиденье, служанка тоже стала настороженна и внимательна. Дима был усажен на среднее место и зажат между солдатом и дворовой девкой. Остаток поездки прошёл в тяжёлой тишине, Дима был мрачен, а глаза его светлые и яркие, потускнели и потемнели. Карета въехала во внутренний двор, кучер закричал своим зычным, лиховским, молодым голосом, осаживая лошадь, - Пррру! Стой, залётная! – Карета встала, кучер с грохотом спрыгнул с облучка и, обойдя карету, открыл дверь. Первым вышел охранный солдат и подал руку маленькому царевичу. Мальчик, опираясь на руку сопровождающего, сошёл со ступеньки, и ему открылась прекрасная картина: внутренний двор всегда находился в состоянии оживления, весь день и ночь здесь суетились служки или прохаживались охранные солдаты, двор был полон гомона и разговоров. Сейчас конюхи распрягали лошадей, усталые коняги трясли гривами, обмахивались гнедыми хвостами, фырчали, били копытами землю. Две кухарки принимали утренний завоз продуктов, одна пересчитывала рябчиков, вторая пробовала на вкус масло. Группа горничных шла на чёрный двор, чтобы вывесить бельё. Подобная живость была заразительна, она согрела душу царевича, улучшила его настрой, заставила глаза мальчика посветлеть. Однако когда он уже прошествовал во дворец, успел переодеться и собирался отправиться к отцу, чтобы попросить разрешения съездить в Петровскую Усадьбу навестить Марфу Николаевну, как его величество совершенно внезапно сам вызвал Диму к себе. И у юного царевича желание идти куда-то пропало, словно его и не было. Так всегда бывает, когда мы самолично хотим сделать что-то, наш разум спокоен, даже если на душе неприятно, однако когда нас, даже не просят вежливо, а в приказном порядке заставляют что-то сделать, тогда и сердце и разум мечутся в тревоге. А когда ещё и приказа ослушаться не можно, в таком разе, словно назло, нам и совсем делать ничего не хочется, особенно если нам приказывают сделать то, что мы сами уже вознамерились делать. Зимний дворец огромен и условно разделен на три части: «Западную», «Восточную» и «Чёрную». В «Западной» части на первом и втором этажах располагались обширные, роскошные, размашистые залы для приёмов, с высокими потолками и хрустальными люстрами, залы для публичных обедов с мраморными полами, широкими столами с резными ножками, масштабная императорская кухня, тронный зал для аудиенций. На третьем – кабинет его величества, личный и публичный, комната для сбора сената, для созыва «Большой семёрки», для собрания «Матерей большого круга» её величества и множество других комнат для различных сборищ. «Восточной» части на первом этаже располагался рабочий кабинет императрицы, большой семейный обеденный зал, в котором каждое третье воскресенье месяца проводились общие «семейные сборища». Также первый этаж был полон комнат для личных приёмов. Те счастливцы, кому удалось получить приглашение на личный приём, говорят, что сколь ни были роскошны и помпезны западные залы они не сравняться с комнатами восточной части. Если роскошь запада была, хотя и прекрасна, но местами ярка и даже несколько безвкусна, создавала ощущение, что всё это ненастоящее, «напоказ», то восток был богат, однако богатство его было тихим, оно ощущалось, оно было здесь и сейчас, никогда его не покидало. На втором этаже теснились жилые комнаты членов императорской семьи и гостевые комнаты для самых близких друзей. Также там, на втором этаже, находилась лаборатория дворцового лекаря, в которой имелась его собственная маленькая жилая коморка. На третьем уживались гигантская библиотека и множество учебных кабинетов для домашнего обучения принцев и принцесс. Путь до личного кабинета императора был непростым и от комнаты Дмитрия занимал не меньше получаса, но с каждым шагом, мальчику становилось на душе всё дурнее и дурнее, как заключённый на каторгу он шагал к отцу. Однако дорогу осилит идущий, кабинет неумолимо становился всё ближе и ближе, а сердце мальчика тяжелело и тяжелело, тянуло к земле, но, не смея показать своего страха пред сопровождающим солдатом, Дима только выпячивал грудь вперёд и прямил спину. Вот двери встали буквально перед лицом царевича: двойные, массивные, широкие, справа стол дежурного секретаря. Сегодня там сидел хорошо знакомый Дмитрию мужчина – младший брат Марфы Николаевны, Касьян Морозов. Касьян был худой, среднего роста, с выделяющимися ушами, лицом также худым, усыпанным рыжими веснушками, волосы у него были светло-каштановыми даже отдавали в рыжий, кожу он имел оттенка толи желтоватого, толи розового, в общем – человек необычной наружности. Мальчик сглотнул и, подойдя к секретарю, обратился к нему, голосу Дима постарался придать как можно больше твёрдости, даже намеренно сделать его ниже и «взрослее»: - Здравствуй, Касьян, передай императору, что я прибыл. Послышался хруст дерева, перьевая ручка, которой писал Касьян, сломалась. Зелёный камень божественной крови, вставленный в необычное украшение на шее, которое было похоже на массивное серебряное колье, засветился жёлтым. Мужчина начал поднимать голову, лицо его скорчило яростное выражение, мало кто имел право обращаться к нему на «ты», а тем более по имени. Касьян хотел в ответ бросить фразу едкую, злую, грубую, но это его решение так и осталось нереализованным. Как только секретарь признал Дмитрия, Касьян опустил голову на секунду, прокашлялся, потом извинился за кашель, поднялся, поясным поклоном поприветствовал царевича, подошёл к двери рабочего кабинета императора, предупредительно постучался, зашёл меньше чем на пару минут и выбежал из кабинета, словно его с силой выпнули оттуда. Едва не влетев в угол собственного стола, мужчина затормозил пятками, чуть-чуть не ударившись животом, он всё-таки смог остановиться, и, задыхаясь, протараторил: - Его величество ожидать изволит! – И простонал тихо-тихо, сползая на пол. – От чего же вы так долго-то?.. Дмитрий побледнел, желание идти совсем погасло, и остался лишь глухой тихий страх. Мальчик сглотнул, и дрожащими руками потянулся к ручке кабинета. Дверь с шорохом приотворилась, Дима робко протиснулся в кабинет его величества, закрыл дверь и, прижавшись к ней спиной, начал оглядывать помещение. У императора было два кабинета – личный и публичный, разница их была только в названии и лишь нескольких деталях внутреннего убранства, на самом деле и тот и другой могли использоваться для приёма политических, экономических, гражданских и другого рода важных для страны деятелей. Комната была достаточно тёмной, свет бил только из окон, которые выходили на внутренний двор и располагались за спиной императора. Позади правителя также находился и стол второго дежурного секретаря, который напрямую помогал императору в его государственных делах, сегодня за столом секретаря сидел совершенно незнакомый мальчику мужчина-секретарь. По левую стену кабинета тянулись шкафы с письменными принадлежностями, документами, книгами. По правую стену – длинный красный диван и несколько картин. А прямо посредине – массивный рабочий стол из тёмного дуба заставленный рабочими вещами, такого рода, которые обычно лежат у каждого коллежского работяги: настольные часы, две баночки чернил, подставка с карандашами и перьевыми ручками, печати разного назначения, несколько подшитых папок документов, какие-то бумаги исписанные отчётами и множество скомканных в неясный комок писем. - Что стоишь, как неприкаянный? – Звучный голос, что раздался так неожиданно, напугал мальчика, заставил вздрогнуть и переметнуть свой взор на фигуру, которая сидела за столом в самом центре. Его императорское величество, Романов Александр Фёдорович четвёртый, который в народе получил прозвище «Многож`енец» (о чём речь поведётся немного позднее). Был сорока трёх лет и имел крайне привлекательную для своего возраста наружность, высок, широкоплеч, сложением крепок, с недлинными, густыми, аккуратными светло-русыми волосами, темно-голубыми вечно задумчивыми, словно усталыми, глазами. Лицом он тоже был крайне приятен, оно практически всегда имело выражение какой-то задумчивой, притягательной сосредоточенности и спокойствия. Вообще весь образ Александра светился спокойствием, уверенностью, величественностью, гордостью, но при этом император производил собой впечатление какого-то превосходства над другими, одного лишь его слова, которое сопровождалось выразительным тоном взгляда, хватало, чтобы собеседник замолчал и тихо внимал словам повелителя. - Не стой в дверях, дрожа, словно лист на ветру, я позвал тебя не для того, чтобы наказывать или отчитывать. – Полукруглые очки императора, которые он надевал во время работы, блеснули, рукой он указал на стул против себя. – Пройди и сядь. – Но мальчик нерешительно переминался с ноги на ногу, император поторопил. – Ну же, вперёд, я не кусаюсь. Дима, нервно теребя руки, сглотнул и повиновался приказу. За каждым его действием следили император и секретарь, словно хищные птицы следят за цыплёнком, ребёнок осторожно взобрался на высокий стул, стараясь не смотреть на отца и не производить лишнего шума. Когда Дима, наконец, устроился на стуле, положив руки на колени и вперив взгляд в пол. Александр, кинув беглый взгляд на сына, обратился к нему: - Я уже знаю об инциденте в церкви, я прикажу ювелирам укоротить ритуальный венец. Дима испуганно встрепенулся, зарозовел, вспоминая конфуз, и тут же затараторил, время от времени заикаясь, – Н-нет не нужно! Это! это же ре-реликвия времён Петра, ей же т-три сотни лет! К-к-как с ней так можно? Александр отмахнулся, – В этом нет ничего такого, для меня его, наоборот, расширяли. Колдовству ничего не будет. Царевич зарозовел ещё сильнее, он был смущён разговором с императором. Впервые, мальчик увидел своего отца в возрасте пяти лет, на церемонии дарения камня божественной крови. До этого в своей жизни он знал только старшего брата Никона, свою няню и кормилицу Марфу Николаевну, солдат, что были его вечными молчаливыми спутниками, и, изредка навещавшую его, родную мать. Однако когда мальчик в первый раз увидел Александра, своего отца, его величественную фигуру, одетую в белые ритуальные одежды, услышал его голос, заглянул в эти спокойные, уверенные глаза, восхищению Димы не было предела. С ранних лет, мальчику твердили – он будет императором, достойным своей страны и стоящим своего отца, поэтому ребёнок с предвкушением ждал каждой следующей встречи. Однако, хотя с того дня Дима и стал чаще видеть батюшку, они практически не общались, поэтому сейчас разговор с Александром давался мальчику с трудом. - Но… - Робко продолжал Дима, - Но нельзя ли просто со-создать такой же, меньший по размерам? Александр отрицательно замотал головой. – Исключено, венец – это реликвия наделённая магией, создать такой же – долго, дорого и непросто, а до празднования чуть больше недели, мастера просто не успеют. Мальчик замолчал, ответить было нечего, а император, после того как долго и пытливо смирял сына взглядом, вздохнул и спросил. – Барбара была в ярости? - Её величество?.. Александр кивнул, не сводя взгляда с сына. – Да, Барбара, твоя мать. Когда репетиция сорвалась, что она сказала? Светло-голубые глаза Димы, потускнели, стали серыми, потеряли свой блеск, оттеняя тёмные круги под глазами ребёнка. Посмотрев в пол, он рефлекторно схватился за ту руку, за которую Барбара так грубо волокла его из церкви. Что делать? Сказать правду? Но если Дима честно расскажет отцу о той неприглядной сцене, которую императрица учинила в стенах святого места, о той ссоре, что она устроила с Матриархом. Барбара накажет сына, запрёт в комнате одного и заставит до боли в языке читать вслух немецкие тексты и до мозолей на руках снова и снова переписывать философские трактаты. Руки мальчика пробила мелкая дрожь, глаза расширились и совсем потеряли свой голубой цвет, став полностью серыми. Наказание. Как он боялся этого наказания. - Дмитрий! - А? – Мальчик вздрогнул, голос отца вывел его из транса. Подобное состояние сына было Александру не ново, иногда, во время совместных ужинов в пятницу вечером, император любил понаблюдать за тем, кого назначил царевичем. Он всегда ожидал того момента, когда глаза сына поменяют цвет и он уйдёт глубоко в себя, настолько, что не будет слышать и видеть окружающего мира. – Нет, ничего не сказала, но её величество была расстроена. – Спокойно ответил ребёнок, его заикание исчезло не оставив и следа. Александр нахмурился, Дима врал, даже самый глупый человек на земле догадался бы о столь неубедительной лжи. Более того Александр уже знал, что произошло, но ему хотелось услышать всё из уст того, кто непосредственно видел и участвовал в событии, Никон, зная Авдотью, вернётся только ближе к ночи, а на вечер у императора запланировано много дел. Мужчина вздохнул и потёр переносицу, диалог с сестрой – последнее чего ему хотелось, диалог с женой – то, чего не хотелось вовсе. Выпытывать что-то у мальчика, который, казалось, вот-вот и расплачется, бессмысленно и бессовестно, поэтому Александр принял решение увести разговор в другое русло: - Чем планируешь заниматься сегодня? От этого вопроса Дима тут же оживился, и ответил, - Раз, мои занятия на сегодня отменены, я хотел бы поехать в Петровскую Усадьбу к Марфе Николаевне! – Он говорил это с несвойственным для него детским оживлением - К Марфе Николаевне?.. – Повторил император и задумался. Александр несколько дольше положенного молча смотрел на воодушевившегося сына. Марфа Николаевна – бывшая жена Александра. Всего император был женат трижды: впервые он женился в 24 летнем возрасте, на девушке по имени Софья Милославская, но за пять лет совместной жизни, императрица не подарила империи наследников и под давлением дворянства и собственного отца, мужчина был вынужден развестись. Второй претенденткой на русский престол стала, как казалось тогда, наилучшая кандидатура – Марфа Морозова. Марфа была идеальна по всему: из барского рода, умна и красива, а главное, император был без ума от своей новой спутницы жизни. В народе даже ходили слухи, упорно распускаемые прислугой, что император обедает и ужинает исключительно в компании супруги. Прошло чуть больше двух лет, и Александр совершенно неожиданно и внезапно развёлся и женился вновь на графине из Германской империи гермнско-французского происхождения Барбаре-Катрайн из аристократического рода Генгебах. Однако, при этом обстоятельстве, Александр не выслал Марфу Николаевну в монастырь после развода, а, наоборот, выделил ей целый дом в столице да дом не абы-какой, а так называемую «Петровскую Усадьбу». И ладно бы император запретил предыдущей императрице въезд в Зимний дворец, так мужчина, вопреки, выделил женщине роскошные отдельные покои и позволил свободно приезжать и оставаться временно жить во дворце! Подобными решениями Солнца Империи недовольны, оказались все: духовенство, что Александр вопреки монаршему образу: «любовь до конца жизни», женился уже третий раз, причём всего через год после прошлой свадьбы. Дворяне бунтовали, что император развёлся с императрицей столбового рода без внятной и очевидной на то причины. Иностранные послы между собой злорадно подшучивали над императором и называли того: «Русским Султаном», ремесленники и крестьяне в сердцах прозвали Александра: «Многоженцем» за его непостоянство. Положение усугублялось тем, что Александр женился на иностранке, а, как известно: «Не место немчуре на русском престоле». Молчали и не высказывались, разве что, бывалые солдаты и пожилые военные советчики, а если их мнения напрямую спрашивали, они только качали головой, хмурили свои седые брови и отвечали загадочно: «Нельзя двум богам служить, не к добру всё это». Через несколько месяцев, всё забылось, всенародное возмущение улеглось, только время от времени вспыхивало где-то, словно искорки, раздуваемого костра, а через год всё совсем утихло и негодование перекрылось иным – радостью рождения ребёнка в монаршей семье. - Так я могу поехать? – Всё ещё воодушевлённо, но несколько робея, снова спросил Дима. - От чего бы и нет? Можешь. – Протянул Александр, в глазах императора отражалось задумчивое рассуждение, через мгновение он продолжил. – А после того как возвернёшься… Гришка! – Крикнул венценосец секретарю, тот тут же встрепенулся и навострил уши - Да-с? - Загляни в моё расписание, есть ли у меня после обеда свободный час? - Сию минуту, ваше величество! Дима тихонько хихикнул, прикрыв рот ладонью, в его детской голове не укладывалось, как такое простое деревенское имя могло принадлежать человеку подобной внешности. Секретарь был длинный, вытянутый и утончённый, в сером пиджаке на английский манер и белом галстуке, с красивыми, фигурно завитыми, роскошными усами, большим выдающимся носом и пенсне. Григорий с силой бухнул на стол массивный большой календарь, открыл на странице, заложенной красной лентой и указательным пальцем левой руки начал спускаться по списку дел. В каждом движении секретаря было какое-то странное, малоприятное нарочитое жеманство и вычурность. - Сразу после обеда нет-с, но есть-с около часа между заседанием Внешней Иностранной Коллегии с двух до трёх часов дня и… – Мужчина сощурился, чтобы разглядеть мелкий убористый подчерк другого секретаря. – Обсуждение государственной финансовой подач… поддержки для реконструкции и ма… модир… мо-дер-ни-за-ци-и Уральских плавильных и Тульских оружейных заводов с четверти пятого часа, до десяти минут седьмого вечера, ваше величество. - Отлично. – И император обратился к сыну. – Не желаешь с четырёх до пяти сыграть со мной в шахматы? Удивлённые глаза мальчика засияли от воодушевления и, потеряв контроль над собой, мальчик едва не вскрикнул. – Конечно, па!.. – Но оборвав себя на полуслове, Дима поправился. – То есть, почту за честь, ваше величество. Мальчик увидел, что губы Александра на секунду тронула умильная улыбка, но лицо императора столь быстро вернуло это уверенное безразлично-спокойное выражение, которое так нравилось царевичу, что Дима подумал – ему просто почудилось. Император открыл ящичек и начал перебирать бумаги, что там лежали, Дмитрий вытянулся, с интересом пытаясь заглянуть в ящик. Когда его отец поднял голову, мальчик тут же сделал безучастный вид, отвернулся и притворился, что рассматривает шкафы. - Вот, возьми с собой, передашь его Марфе Николаевне лично в руки. Венценосец протягивал сыну желтоватый конверт, запечатанный сургучом, с оттиском своей личной монаршей печати. Мальчик схватил письмо и спрятал во внутреннем кармане своего кафтана, Диме было безумно интересно, что же пишет император к няне царевича? После известия, что мальчик может поехать к своей любимой нянюшке, глаза его стали по-детски счастливыми и вернули натуральный ярко-голубой цвет. - Пропуск за ворота и сопровождающих солдат получишь у Касьяна. – Мужчина взглянул на настольные часы, фигурные стрелки показывали: пятнадцать минут одиннадцатого. Дима сполз со стула, сделал несколько шагов назад, поклонился отцу и спросил. – Я могу идти, ваше величество? Александр, поправив свои очки-половинки в золотой оправе, опустил голову, устремил взгляд в документы и ответил. – Дозволяю. Дима ещё раз поклонился и сделал несколько шагов к двери, но там, снаружи послышался громкий и отчаянный мужской крик. Все вздрогнули, Дима испуганно отшатнулся назад, ноги мальчика заплелись, и он с тихим вскриком упал на пол. Александр вскочил из-за стола и хотел броситься к сыну. Но крики за дверьми внезапно оборвались ударом, вместе с которым раздались хруст, словно от ломаемой ветки дерева, сопровождаемый странным мокрым чавканьем, потом последовал глухой, но громкий звук. Александр похолодел, обычно с подобным падает тело. Всё затихло. В комнате стало холодно и темно. Волосы на голове мальчика встали дыбом, он с опаской повернул голову на отца, Александр был растерян. Глаза мальчика, и без того большие от страха, стали ещё больше, ему показалось, что темнота, ставшая такой страшной и пугающей, зашевелилась. - БУМ! – Дверь пошатнулась. Дима вздрогнул и повернул голову на страшный звук. – БУМ! – Дверь выгнулась вперёд, раздался хруст дерева и скрип петель. – БУМ! – Третий удар прозвучал совсем страшно, между дверьми появилась щель, и Дима увидел, там, в коридоре, было что-то огромное, тёмное, страшное. Всё снова затихло… и – ШАРАХ! Дверь соскочила с петель и начала падать прямо на царевича. Мир словно замедлился, звуки стали трудно различимы, словно уши набило ватой. Из-за спины мальчика послышался шум, шелест падения бумаги, что-то с глухим звоном упало и разбилось. Тяжёлая дверь была всё ближе, секунда и она упадёт на мальчика, Дима зажмурился. Но внезапно, царевич почувствовал, кто-то или что-то схватил его под руки, приподняло над землёй и рвануло куда-то в сторону. Ощутимый удар в бок и мир снова стал двигаться как прежде. Выбитая, погнутая двойная дверь упала со страшным деревянным грохотом. Дима дышал часто, мелко, словно после интенсивной тренировки, мальчик распахнул глаза, которые снова потускнели и приобрели сероватый оттенок, его дрожащий взор забегал по всей комнате, к горлу подступил комок из слёз. Он сидел на полу, опираясь плечом о диван, царевич хотел повернуть голову к отцу, но раздался отчаянный крик императора, адресованный сыну. - Не шевелись! Мальчик так и замер от ужаса, его взгляд невольно остановился на дверном проёме, оттуда вышло существо. Громоздкое, широкое, оно едва пролезло в комнату, гулко шагая, под тяжестью твари многострадальная дверь захрустела. Нечисть выпрямилась и стала ещё выше, словно бы в два раза, практически доставая своим ростом до потолка, казалось, неведомая тварь заполнила собою всё пространство. Оно было зелёным, мохнатым, с гигантскими совиными лапами, которые показывались из-под длинной шерсти при каждом его шаге. Дима не мог разглядеть ни глаз, ни лица монстра. Как только зелёное чудище вошло в кабинет, комната тут же наполнилась резким, ярким травянистым запахом. Тварь приближалась к столу императора, каждое движение его тела сопровождалось шуршанием, словно от листвы или травы потревоженной ветром. Существо остановилось и опустило голову, сверля своими круглыми жёлтыми глазами-бусинами Александра. Император, несмотря на то, что был бледен, а по виску у него стекала капелька пота, сохранял спокойствие и смело глянул чудовищу в глаза, сжимая руки в кулаки, чтобы скрыть их дрожь. На шее у Александра было украшение, практически такое же, как у Касьяна, с той лишь разницей, что камень в нём был алым, словно кровь. Двое долго смиряли друг друга взглядами, пока чудище первым не нарушило молчание. Оно, словно филин при виде опасности, привстало на дыбы, оголяя чёрные птичьи ноги, и распустило огромные, исполинских размеров, то ли крылья, то ли лапы, накрытые одеялом из меха и перьев, и заговорило. Голос его был страшен: помесь шипения совы, рычания медведя, скрипа старых деревьев и шелеста листьев во время бури – всё это многообразие складывалось в речь невнятную, но различимую. - Ты – не достойный своего прародителя мальчишка! – Вопило чудовище с яростью. – Думаешь, можешь мои деревья подряд косить, травы да мхи мои жечь, болота сушить и ничего тебе не будет!? Александр заговорил спокойно и мрачно, но голосом громким и уверенным. – От чего гневаешься, Лесной Хозяин? Леший взвился ещё выше под самый потолок и склонил голову, казалось, что у существа вовсе не было костей. – И ты мне, человечишка, указывать будешь!? Александр глянул исподлобья на незваного гостя, камень императора засветился, жутким светом, и мужчина заговорил чётко, громко, угрожающе. – Хозяин Леса, тебя ли я вижу? С каких пор ведёшь ты себя как медведь-шатун: безмозглый, но страшный и кровожадный? Явился, не известно из каких краёв, не ждан, не зван, людей моих искалечил, солдата безвинного убил, родителей его лишил радости единственной, жену вдовой вмиг сделал! – Император перевёл дыхание, слегка склонил голову на бок, очки блеснули, цвет его лица снова стал ровным и здоровым, и мужчина продолжил с ещё большим спокойствием. – Не позорь свой великий род лесных идолов! Смири свою ярость и печаль, они не помогут разрешению беды. Но Лесной Хозяин только пуще пушил крылья, ярость застлала разум, он закричал, словно разъярённая сова и в этом страшном крике вырисовывались слова. – Крови! Хочу крови! – Александр даже не дрогнул, Григорий, камень божественной крови которого тоже светился, готовился броситься грудью, защищать господина. - А-апчхи! Этот одинокий тихий глухой детский чих заставил императора снова побелеть, а секретаря споткнуться о собственный стол и с грохотом упасть ничком на пол. Леший, подобно филину, кругом повернул свою голову назад и заметил пропущенного ранее ребёнка, сидящего к нему спиной. Дима сидел с выпученными от страха глазами, зажимая рот ладошками, он чувствовал хищнический взгляд, направленный ему в спину, минуты тянулись часами. К глазам подступили слёзы, мальчик пытался выровнять дыхание, но получалось, словно на зло, что он дышал только громче и беспокойней. Царевич услышал, как чудище с шумом развернулось в его сторону и, тяжело бухая ногами по полу, направилось к нему. Липкий страх, невидимой рукой схватил мальчика за горло, сковал тело цепями, налил ноги свинцом, заставил язык присохнуть к нёбу, пахнул холодом на спину. Он не мог ни пошевелиться, ни даже закричать. - Остановись, Лесной Хозяин! Тронешь потомка божества и навлечёшь проклятие на себя и весь свой род! Крик императора был полон страха и отчаянья, он выбежал из-за стола, но леший был уже слишком близко к его сыну, Александр не успеет ничего сделать. Мальчик затаил дыхание, краем глаза он видел, как чудище приблизилось к нему уже вплотную, слышал, как оно дышит, чувствовал его запах, резкий и неприятный. Леший обошёл ребёнка и присел перед ним, занимая половину комнаты, склонился к мальчику практически вплотную, положив свои крылья на пол, так, что получилось, словно мальчик сидел в большом гнезде из зелёного мха. Дима поднял голову, на него глядели идеально круглые маленькие, жёлтые глаза-светлячки, мальчик снова зажмурился, опустил голову, и всхлипнул. - Отставить! – Истерично, срываясь на крик, заголосил венценосец неизвестно кому и продолжил, но голос его изменился до неузнаваемости: глухой, шипящий, яростный. По рукам его заплясали красные линии, похожие на маленькие молнии, он сделал несколько шагов вперёд. – Лесной Хозяин, не смей тронуть дитя! - Да угомонись ты! – Поднял на императора свою морду Леший, говорил он с укором, голос его, пять минут назад полный ярости, кровавого желания убийства теперь был спокоен и кроток. Леший снова обратился к Диме – Ну что ты, малыш, дрожишь предо мною словно, крольчонок перед лисой? Не умытый дядя? Да? С каждым словом, речь Лесного Хозяина становилась всё человечней и человечней, понятнее, мелодичней, исчез рык зверя и уханье совы, скрип дерева и шелест листьев, а запах, что исходил от лешего, стал мягким, приятным, исчезла резкость, которая так била по носу, и мальчик тут же узнал хорошо знакомый запах. От Лешего пахло зверобоем! Дима несколько раз глубоко вдохнул и с опаской приоткрыл правый глаз. На него смотрело землистого цвета лицо, с красивыми округлыми жёлтыми глазами, носом, похожим на совиный клюв, бровями, густыми и фигурными, словно уши у филина, и ямочками на щеках от щербатой улыбки. Мужчина сидел перед ребёнком на коленях, голова у Лешего была покрыта зелёными густыми волосами, а на подбородке была такая же зелёная щетина. Царевич открыл второй глаз, моргнул несколько раз и увидел, не страшную зеленую нечисть, а немолодого дяденьку с добродушной улыбкой и милым лицом. У «дяденьки» было по-настоящему сильное сложение: широкая грудь, плечи с сажень, рост - в две. Ладони-лопаты с плоскими пальцами, мощные ноги, широкие ступни – настоящий богатырь. Одет Леший был необычно: в огромных размеров, длинную перьевую накидку, глубокого, пепельно-зеленого цвета. Под накидкой пряталась льняная рубаха с витиеватым узором, на ногах были узкие черные штаны. Обуви Леший не носил. Дима горько всхлипнул, Леший покачал головой. – Ай-ай-ай, ну что за слёзы в три ручья? – Запричитал мужчина. – У меня внучок твоего возраста есть, сознакомить бы вас… Ах, до чего же он хороший мальчонка! Царевич сидел, не говоря ни слова, ребёнок прибывал в состоянии тихом, отчуждённом. Он уже не плакал, но глаза его были круглыми, словно блюдца. Леший потрепал Диму по голове, и в светлых волосах мальчика сам собой сплёлся и распустился прекраснейший густой венок синих васильков. - Дедушка! Это был сдвоенный крик один полный злости, второй – удивления и ужаса. - А вот и он, лёгок на помине! – С улыбкой залепетал Леший. Император, стоящий до этого времени в стороне, бледный, и с несколькими новыми седыми волосами на голове, с тяжким вздохом облегчения осел прямо на свой собственный стол, сердце едва не выпрыгивало из груди, но душа ликовала, что всё окончилось, насколько это возможно, благополучно. По коридору со всех ног бежали шесть охранных солдат, а впереди всех возглавляли толпу двое: взрослый мужчина и мальчик лет семи. Несколько солдат остались у входа, один осматривать того несчастного, которому выпала участь сопровождать принца, другие для охраны входа, трое оставшихся солдат, бледные от ужаса вбежали вслед за неизвестными рыжеволосыми. Рыжий мужчина, коренастый, с крепким, сильным сложением ужаснулся увиденному! Дверь снесена вовнутрь, стол его величества практически голый, бумаги, часы, чернила, перья, папки – всё на полу! Стол секретаря и вовсе перевёрнут вверх ногами, сам секретарь лежит на ковре. Его императорское величество сидит на столе с безучастным видом. А Леший в людском обличии воркует с напуганным младшим принцем, сам Дмитрий бледен, словно сметана, и прибывает в предобморочном состоянии. «Ох, Боже! Меня казнят! Казнят!» - С отчаяньем думал незнакомец, он тут же подскочил к императору и упал тому в ноги. - Ах, государь наш батюшка, не вели казнить!.. Император поморщился, после всего, что произошло за эти пятнадцать минут, у него неминуемого разболелась голова. Александру мужчина, что валялся сейчас у него в ногах, и слезливо молил: «…молю вас, простите, не уследили! Не досмотрели за дедушко-о-ой!..», был хорошо знаком. Кирилл Вокула – крупный наместник леса в Петерградкой губернии. Когда Кирилл особенно жалобно подвыл, император сморщился от острой головной боли, которая иглой пронзила виски. – Вокула! – прикрикнул император, за что дорого поплатился ещё одним уколом мигрени. И наместник тут же замолк, словно ему дали отрезвляющую пощечину. Александр снял очки, отложил их на стол рядом с собой и, закрыв глаза, пальцами начал массировать виски. – Ради всего святого, не устраивайте здесь эту жалкую сцену! – Устало проговорил император. Камень божественной крови Александра засветился мягким, ровным, красным светом. Ворожба медленно текла по тонким сосудикам в теле, которые обвивали собой каждый орган, словно кровеносные сосуды. Также как кровеносные, магические сосуды, которые переносили ворожбу, наполняя кровь и органы магией, делились на вены и артерии, одни приносили ворожбу другие, наоборот, уносили ко «второму сердцу», Рокольнику. Рокольник находится прямо в середине груди, от человека к человеку он разный по объёму вмещаемой ворожбы. Бьётся рокольник так же, как сердце, но только бесшумно, неслышно совсем. Пусть, ворожба Александра и не слишком годна к врачеванию, но головная боль немного притупилась, позволила мыслить чуть более ясно. Он снова окинул взглядом свой кабинет, невольно усмехнулся и устремил глаза в потолок: «Мой великий предок, ну что за сумасшедший дом?» В ногах у него, императора, валяется Вокула и продолжает свою осточертевшую Александру за годы правления комедию, да если бы венценосцу платили по рублю за каждое такое «не велите казнить государь-батюшка» у него уже бы скопился капитал в размере не менее пяти тысяч с половиной рублей. По кабинету разбросаны документы государственной важности, по которым топчутся солдаты. Мышцы правой руки ужасно болят от того, что в попытке спасти наследника престола, во время ворожбы, руки сгребли со стола всё, и правая доблестно приняла на себя удар тяжёлых настольных часов. Этот самый, учтиво усаженный кем-то на диван, наследник престола с чёрно-синими глазами, опять ушёл в себя и свои мысли настолько глубоко, что не видит и не слышит окружающего мира, в том числе Вокулу младшего, который пытается привести ровесника в чувства. Про выбитую с петлями дверь, валяющегося там же, в коридоре, солдата с окровавленной головой, и Касьяна в явно невменяемом состоянии, и говорить не стоит. Говорить не стоит и о том, что напишет пресса, когда информация об этом просочиться в свет, и не дай бог, чтобы солдат умер! Иначе вся ситуация приведёт к ещё более катастрофическим последствиям. И всё это за пятнадцать минут! И всё это, все проблемы разрешать, конечно же ему – Александру, Отцу Империи. Мужчина обречённо вздохнул. – Григорий! – Крикнул венценосец, щёлкнув пальцами. Секретарь, с треснувшим пенсне, что до этого с безучастностью наблюдал за сценой, развернувшейся перед ним, вскочил на ноги. – Да-с? - Пойди, проверь солдата, если живой – хорошо. Нет... – Император прервался и нахмурил брови. – Так мои соболезнования вдове и ежемесячное содержание из казны в размере его двойного жалования, за каждого несовершеннолетнего ребёнка дополнительно включить в месячное содержание – пять рублей серебром. – Александр говорил о чужом горе непринуждённо, со свойственным ему спокойствием, разве что с лёгким смятением в глазах. – И передай Касьяну, он отпущен с работы на два дня, пусть едет вместе с Дмитрием к Марфе Николаевне и там, у сестры, и останется. – Мужчина помолчал, устало потёр переносицу и добавил. – Ох, и как всё сделаешь, вычеркни пункт игры в шахматы, боюсь, с этим «происшествием» я буду забит делами до ночи. – И добавил шёпотом едва-едва слышным. – Ах, Боже, какой скандал она устроит…