With(out) bloodshed

      Жизнь по сути своей — череда сломанных, одиноких цепей. Каждый день — новое звёнышко. За неделю их собирается семь.       В понедельник меня кличут сыном. Сегодня я Роберт из знати общинной. Все склоняют передо мной ноги, хотя сам я только лишь кроха. Синенький комбинезончик не режет, выглаженная рубашонка на солнышке блещет. Гольфики белые снегу подобны, на носике точка, по телу дорожки для плети удобны.       Он тихо всё шепчет, держа слишком крепко. «Следи за тем мячиком, кати его в клетку». Сегодня я Мэри, русые космы, разбиты колени. Вчера я стоял на них слишком долго, сегодня он ближе: вдыхает и смотрит.       В среду я на коленках у клавиш. «Давай же, Долорес, это лишь маршик». Всё снова и снова, палец за пальцем. «Нет, слишком плохо, будешь наказана». Слёзы его не пугают ни сколько, октава на белых, октава на чёрном.       Ходить будет больно, наверное, с неделю. Сегодня я Николас, мы с папенькой в церкви. «Запомни ты каждое слово и звук. Дома я строго-престрого спрошу». Старый то трюк. С отцом они же друзья, и каждую службу начинали слова: «Отец, дух и сын, явитесь ко мне, мне и младенцу, чьё тело в земле. Он похоронен у брега илистого, там на него дуют ветры лучистые. Там, под землёй, разлагается он». Что же, урок был усвоен давно.       Четвёртый то день, я на привязи в башне. «Давай поактивней, давай же, Наташа». Он не гневится, он добр и смел. Я в этом ужасе жертва цепей. Куда не поддамся — всюду мольба. «Потише, погромче, поглубже, туда». Нет, мне не больно. Да, бей сильнее. Нет, на коленях не будет расщелин.       Пятница в дом приходит с ноги. «Где ты, милый Болвар, приди, помоги». Нагой и синеющий, дрожащий от слов, я волочу ворох голов. Блондины, брюнетки, рыжие — все будут гореть в погребальном костре. Искра, и пламя в небо взвилось. «Нравится, Болвар? Ты тоже сойдёшь». Кожа немеет, кровь вниз сочится. Ожог за ожогом, по ручкам, ресницам. Он смотрит и смотрит, сидит не дыша. «Давай, покажи, как тлеет душа».       Суббота — работа. «Машенька, встань. Подай мне то кофе, опустись на диван». Его руки-грабли царапают пах. «Пора бы каяться в смертных грехах». Удар, больно всё. И снова. И снова. И вот такая бывает работа.       Воскресное утро — лязг цепи и звон. «Скоро всё будет, скоро, Джерон». И шёпот чуть слышен, и милостив вид. Лопата о берег илистый гремит. Копает могилу, зарывает меня.       Вот и конец дурного звена. Вся цепь собралась из разных этапов. Пора разлагаться, пора всё оставить. Дом тот на бреге будет стоять, я каждую ночь буду вставать. И буду Миленой, и буду Матвеем, только уже не живым, тем, что греет. Дом он продаст, он съедет, но я буду играть своего старика. И вечность так будет благая струиться, и мир станет сказкой, а миф станет былью. К корням ближе льну, закрываю глаза. Я принесу в этот брег чудеса.