Листопад

- Ты что с ней делаешь? - вздрагивает Пенни. Рот её тревожно приоткрывается - становится видно каждую трещинку в покусанных губах. Эви оборачивается, и глаза у неё распахнуты так же широко, а ещё она пожимает плечами: - Не знаю, - и вправду не знает, будем честны. В ветеринарной клинике сказали, что сегодня у них выходной, а услышав в ответ, что завтра их помощь уже может и не понадобиться, только фальшиво посочувствовали, вопреки всему пожелали хорошего дня и повесили трубку. Все пособия по совиной анатомии, которые Эви нашла в интернете, крайне скудны, да и сигнал у сети здесь испокон веков слабый. Курсы первой помощи (людям, конечно, не птицам) она проходила так давно, что уже всё равно ничего не помнит. - Она умирает? - тревожно уточняет Пенни, снова кусая губы - вот дурная привычка. Темнота сгущается - и Эви отходит прочь, распахивает окно и начинает по одной открывать клетки, тяжко борясь с тугими задвижками и тихо, беспомощно ругаясь себе под нос. Свет включить нельзя - сов это дезориентирует, а многим из них предстоит долгий путь в неведомые дали, которые человеку и вообразить-то себе сложно. Однако птицы хорошенько отдохнули - кроме той, что неопрятным комком перьев лежит на дне последнего, самого близкого к двери вольера. Эта сова вернулась только к вечеру - скорее всего, не сама, а кто-то помог. Её буквально-таки швырнуло в руки от неожиданности завопившей Эви без всяких предупреждений. Беззащитная мешанина из пуха, крови и торчащих костей. Где бы она прошлой ночью ни побывала, ей явно не повезло. В конечном итоге, когда по ту сторону трубки раздались глубокие, затяжные гудки, а ветеринар наверняка вздохнул с облегчением (мол, легко отделался), Эви не стала звонить и ругаться, чего-то требовать, умолять. Всё равно она была не уверена, что из этого что-нибудь выйдет, что-нибудь путное. Она боялась даже пошевелить сову, даже тронуть. Не из отвращения, но из страха, что и это ей повредит. Эви не отвечает, но Пенни настойчива - она заходит с другой стороны и с опаской просовывает пальцы сквозь прутья: - Скажи хотя бы, как её зовут. Имя нацарапано на бумажке, привязанной к клетке сверху: что-то неразборчивое, возможно, на латыни. Летиция сказала, что совам только такие имена и положены - они вроде как сами по себе нечто вроде заклинаний, призывающих удачу, помогающих птицам найти верный путь. Может, оно не сработало в этот раз, потому что Эви выдумала каждой из них свои имена - куда короче и приятнее на слух? Вина исподтишка грызёт её, но она всё-таки говорит: - Охра. Ей не хочется разворачивать свиток с заклинанием. Не хочется думать о комочке перьев со всё ещё лихорадочно колотящимся сердцем как о единице с инвентарным номером. - Мисс, - серьёзно и тихо просит Пенни, - можно я останусь с ней до утра? Ты просто иди домой, а я посижу немного... - голос её обрывается, словно от слёз. Пенни терпеть не может, когда другие страдают. Она бы всё, что угодно сделала, чтобы так не было, но получится ли? Она может лечить свои порезы и мелкие ссадины, однако с травмами Эви у неё ни разу не выходило ничего путного. И не жестоко ли это - давать маленькой девочке ставить эксперименты на умирающей птице? Однако Пенни можно доверять. Кэт Эви бы это ни за что не позволила. - Хорошо, - говорит она. - Точнее, совсем ничего хорошего, - исправляется с зябким смешком, - но ты всё же попробуй, - присутствие смерти прямо здесь, в этой комнате, делает всё без нужды торжественным. Уже с порога Эви спрашивает: - А может быть, я всё-таки останусь? На всякий случай. - Нет, - решительно возражает Пенни. - Тебе нельзя. Иначе совсем ничего не сработает. Может быть, это какое-то суеверие, от которого надо избавиться, - что-то вроде этого эффекта, когда в чужом присутствии всё валится из рук. Но Эви решает не настаивать, не уточнять - сейчас точно не время. Она уходит и запирает за собой дверь, впрочем, точно зная, что ночь не будет спать от волнения, а утром первым делом, едва умывшись, поспешит сюда. Да, утром она найдёт девочку с окровавленными руками и мёртвую птицу. И будет гладить Пенни по волосам, прижимать к груди, совсем не боясь красных следов на блузке от её холодных, как лёд, пальцев. Охру они похоронят во дворе, под тополем, и уставшая от бессонной ночи девочка настоит на том, чтобы копать самой. Так Эви, успокоившись, поймёт, что от человека в ней всё-таки больше, чем от ведьмы.