Прошлое омыто слезами единорогов

К тому времени, как Кенши приезжает в отделение, оно плотно оцеплено журналистами и прочими соболезнующими. Большая сенсация: детектив Токугава снова пристаёт к Кобаяши — общеизвестному бизнес-деятелю, любителю искусства, филантропу и просто красавцу. — Детектив Токугава, как вы прокомментируете сегодняшнюю облаву? Это правда, что у вас ничего нет на Кобаяши? Кенши скрипит зубами, отпихивая микрофоны от лица, борясь с желанием засунуть их вопрошающим в глотки. У него и так работа не сахар, так ещё и стервятники налетели в очередной раз. — Без комментариев, — вежливо улыбается он, пытаясь повернуться к камерам рабочей стороной лица, а то постоянно получается в новостях пухлым и хмурым. Он входит в отделение, заранее чувствуя, что в очередной раз проиграл. — Его отпускают, — сержант на ресепшене, Химавари, разом опускает настрой ниже плинтуса. — Даже допроса не дождётся? — Капитан с ним уже говорил, но налетели адвокаты, ну, и, ты понимаешь… Не всё было гладко при задержании, кто-то его то ли ударил, то ли сжал не так. Наркотики — личная собственность бармена, он признался и сядет, не моргнув глазом, ну и так по накатанной. Кобаяши окружён весьма полезными людьми. — Нам бы таких, — в висках начинает колоть от пережитого дня и бессмысленного вечера. Кенши трёт висок костяшкой пальца, жмурясь, — но бледный рассеянный свет участка проникает под веки, не давая ни секунды расслабления. — Это точно, — кивает Химавари. — И ещё кое-что… Попахивает подвохом, но выбора нет, и Кенши со вздохом спрашивает: — Ну что? — Он не уходит… Ждёт тебя. Ткнуть лицом в то, что снова уходит безнаказанным. Что ж. = Кенши понимается по лестнице и проходит по коридору в допросную. Набирает побольше воздуха в грудь, открывая дверь. — Что такое, Маки-чан, решил сдаться сам? Кобаяши сидит на стуле, свесившись с него в обе стороны чуть ли не настолько же. Лицо от духоты и жара лоснится, капельки пота текут по красным от напряжения вискам. Жирный ублюдок. От него пахнет потом, дорогими сигарами и виски в пять зарплат Кенши, который тот прихватил с собой с облавы. Хоть какой-то профит с прогулки, так сказать. — Наверное считаешь, что что-то пошло не так и в следующий раз выйдет лучше? — Да нет, всё по плану, просто решили тебя навестить. Наловили мелких нарколыг и проституток — чем не хорошо? — Так и будешь меня доставать? Поверь, у меня достаточно рычагов, чтобы пресечь это. — Воу-воу, полегче, Маки-чан! Ты что, угрожаешь детективу в допросной при включенной камере? — Камера выключена, а я всего лишь даю дружеский совет. Не лезь ко мне, наглый сопляк. — Боюсь, этот разговор бессмысленный, Маки-чан. Я приму к сведению твой совет и, если можно, любезно от него откажусь. В следующий раз будь добр так интенсивно не прибираться перед моим приездом, я всё равно тебя поймаю. — Сначала дорасти до моих лет, щенок. Если сможешь. — И снова звучит как угроза. — И снова просто дружеский совет, Токугава. Просто совет. Он встаёт со стула, тяжело дыша, грубо отпихивая протянутую руку зарвавшегося адвоката, и выходит из допросной, оставляя дверь открытой. Адвокат семенит за ним, кланяясь при выходе. Ну надо же, прямым ходом пролез — даже не пришлось поворачиваться боком. Жирная тупая скотина. Бесит, бесит, бесит! Давление в висках достигло своего предела — голова сейчас просто взорвётся. Изнутри словно кто-то чечётку отбивает по его черепушке, или сверло методично вколачивает, хотя любому идиоту понятно, что сверло нужно вкручивать. И Кенши словно тот идиот, который всё никак не найдёт правильный подход, когда ему даже на блюдечке с голубой каёмочкой принесли эту возможность. Два месяца работы коту под хвост. Чёрт, ещё и кот не кормлен — вместо бара придётся тащиться домой. Зачем он вообще кота завёл? Майор Мур его всё равно ненавидит всеми фибрами своей пышущей ненавистью кошачьей души. А после прошлой ночёвки в офисе, вчерашнего корма и несменённого лотка наверняка стал ещё злее. Вот стопудово. — Сука! — орёт Кенши, пиная стул, на котором сидела жирная задница. Он поймает Кобаяши, вот точно, засадит за решётку за все совершённые преступления на ближайшие лет двести. И даже будет у правительства с транспарантами ходить пару месяцев с призывом вернуть смертную казнь. Ладно. Как бы то ни было — надо ехать домой впитывать лучи ненависти кота. И самому себя ненавидеть за то, что снова облажался. И чуточку снова думать о том, что сегодня увидел настоящего Аки — такого живого, что можно было его коснуться, если бы он его догнал. Вот только если бы он его догнал — ненависть кота бы рядом не стояла с тем, что испытывает к нему друг детства. Кенши так его подвёл — и до сих пор стыдится себя прошлого. Того, кто испугался вскрытия так бережно хранимых чувств, кто ударил по протянутой руке, кто бросил друга, когда тому нужна была помощь. Несмелый стук в косяк вырывает из раздумий. — Домой не идёшь? — Хару устало улыбается своей привычной ободряющей улыбкой. Вот Хару — хороший друг, вряд ли мог бы кого-то бросить в беде. Всегда рядом, всегда верен, замечательный человек. — Чуть позже. — Может, в барчик? — Хару подмигивает, изображая, как прикладывается к кружке пива, которую держит двумя руками. — В другой раз, — не может не ответить улыбкой Кенши. — Кот меня убьёт. — Оо, это точно. Из-за этого монстра я даже не могу прийти к тебе в гости! Сдай его уже на шаверму. — Боюсь, что он сам меня сдаст скорее. Да и зачем тогда придумали бары, если мы будем пить друг у друга в гостях? — И то верно, — хохочет Хару. — Ладно, бывай! Он машет на прощанье рукой, а Кенши не может себя заставить сразу пойти домой, поднимаясь выше в свой кабинет. Поездка к коту ещё немного откладывается, но ему прямо смертельно важно снова ознакомиться с делом, которое он выучил наизусть. Ключик неслышно поворачивается в замке нижнего ящика стола, и Кенши достаёт замыленную папку с делом, раскладывая её на столе. Дождь снова начинает барабанить по окнам, вколачивая в прошлое, от которого Кенши не может отойти ни на секунду уже двадцать лет. Дождь стучит по окнам, как во все те разы много лет назад. Как когда маленький Аки рыдал на его плече, оплакивая погибших в аварии родителей. Как когда Аки перестал быть солнечным мальчиком, затянулся тучами, нахмурился и улыбался уже совсем-совсем не по-настоящему. Кенши старался тогда его поддержать, правда старался — но нестабильная подростковая психика заставляла щетиниться, отталкивать и отрицать очевидное. Как когда Аки раз за разом приходил в школу покрытый синяками и отмазывался “упал”. Упал ты, придурок. Как когда Аки пришёл к нему мокрый от ливня и продрогший, и набросился на него, жадно целуя. Как когда он не понял этого, думая, что где-то спалился, и Аки над ним издевается, и оттолкнул его. Дождь льёт, как когда это был последний раз, когда они виделись. Аки исчез, испарился, словно его и не было, а через пару месяцев загремел в колонию за убийство. Кенши разглядывает лицо в досье. Терада Аки 1986 года рождения. Осуждён за убийство повышенной жестокости четырнадцатого ноября двухтысячного года. Учитывая смягчающие обстоятельства в виде насилия, в том числе сексуального, со стороны двоюродного дядьки, с которым жил после смерти родителей, осуждён на десять лет. Отсидел в колонии для несовершеннолетних, был частым посетителем психиатрического блока в тюрьме, но за примерное поведение и ввиду участившихся случаев подростковой преступности, выпущен через шесть лет. И снова исчез. Кенши получил доступ к его делу и узнал обо всём — когда получил должность лейтенанта, и последние десять лет потратил на его поиски, которые так и не увенчались успехом. Но призрак Аки до сих пор, как тогда, стоит в дверях, продрогший до нитки и неслышно шевелит губами. Кенши роняет голову на бумаги, прижимаясь к ним щекой. Вблизи Аки ещё меньше похож на себя прежнего, хотя от того момента, когда они виделись в последний раз, до фотографии прошли всего пара месяцев. Худой — или он всегда был такой? С совершенно пустыми глазами, которые смотрят куда-то сквозь фотографию. Дальше, сквозь Кенши, заглядывая прямо в его душу. Почему ты оттолкнул меня, Кенши? Почему не забрал меня к себе? Почему бросил меня и до сих пор бросаешь? Почему не догнал сегодня, жалкий трус, ты ведь знал, что это я прислал наводку на Кобаяши, знал и ничего не сделал, чтобы меня найти. Знал и снова оттолкнул. — Да, Аки, ты прав, я полный придурок.

*

Скотч на косяке прилегает неплотно, и Кенши достаёт из кобуры пистолет, весь обращаясь в слух. Толкает дверь собственной квартиры, осторожно проходя внутрь. Сердце стучит как сумасшедшее: это точно не наёмники Кобаяши — слишком мелко для того, да и он сегодня достаточно чётко пригрозил Кенши лично, чтобы размениваться на подобное. В квартире темно, в гостиной скачут по стенам картинки от беззвучно включенного телевизора. = Кенши проскальзывает внутрь, вздёргивая курок и направляя пистолет на вторженца. У него такие же растрёпанные волосы, как всегда раньше. Отросли почти до плеч — и виться стали сильнее. Лицо спокойное, пустое, как у покойника: ни радости от встречи, ни удивления (хотя чему ему удивляться — это же он вломился в дом). Глаза в темноте такие же прозрачные и пустые — отзеркаливают пляшущие в телевизоре картинки. Он сильно вытянулся и сильно похудел. На костлявых коленях сладко развалился Майор Мур, при виде Кенши лениво потянувшись и спрыгнув в направлении кухни, одарив лучами ненависти в качестве приветствия. Но Кенши даже не чувствует этого так, как обычно. Ведь… — Ну привет, Кен-чан. Давно не виделись. Он так долго ждал этой встречи, так долго готовился к ней. Тысячи раз продумывал разговор, лёжа в кровати бессонными ночами, тысячи раз проговаривал вслух собственному отражению, тысячи раз тренировался на призраке. Но голова забита ватой, язык ватный, всё тело ватное и словно не его. Кенши хочет сказать всё и не знает, что сказать. Слова комком застревают в горле. Комком сожаления, собственной вины и бесконечной обиды, которая так и не отпустила за двадцать лет. Обиды за то, что не доверился, не позволил помочь, за то, что страдал в одиночестве и в одиночестве перечеркнул свою жизнь. За то, что ушёл и исчез, вместо того, чтобы разделить свои проблемы, страхи и боль на двоих. Ужасно невыносимо осознавать, что между ними лежит огромная пропасть, хотя кажется руку протяни — и коснёшься. И всё это время наверняка мог, раз Аки знает, где его искать, — давно мог схватить за шкирку и вытянуть из бесконечной пропасти, в которой тот увяз. Мог, но тот в очередной раз не позволил. В груди щемит от взорвавшегося вулкана вышедших из-под контроля чувств и эмоций, но надо сохранять лицо, вести себя по-взрослому, ведь Кенши уже давно взрослый. Поэтому он глубоко вдыхает и выдыхает, нейтрально здороваясь: — Козлина ты, Аки. Упс. У Аки лицо бесстрастное — но при этих словах всё-таки вытягивается удивлённо, а потом даже нос подёргивается от сдерживаемого, но он не справляется — закидывает голову и в голос смеётся. И когда он смеётся — он так похож на себя из двадцать лет назад, жаль, что это всего лишь мираж, напущенный ночным туманом после прошедшего дождя, бессонными ночами и пляшущими картинками из беззвучного телевизора. И Кенши совершенно уверен, что этот мираж растворится в предрассветной дымке, как и все прошлые, так что ни в коем случае нельзя засыпать. — Кофе? — Я по делу. — Да-да, поставлю чайник.

*

Когда столько лет порознь и столько не озвученного — очень сложно подобрать нужные слова. На кухне висит крайне неловкая тишина, только чайник натужно гоняет пузыри по кругу, Кенши хлопает дверцами навесных шкафчиков, да Майор Мур лениво хрустит сухариками корма. — Так ты… покормил Майора Мура. Спасибо. — Не за что. Снова тишина — чайник щёлкает, выключаясь. Дверцами хлоп-хлоп, сухариками хрум-хрум. — Кобаяши ушёл? — Угу. Прости. Третий рейд по шкафчикам снова не приносит плодов. — Кофе нет. Может, морсику? В холодильнике оставалось клубничное варенье. — Давай. Дверцей холодильника шлёп. Майор Мур совсем не вовремя решает, что наелся, и удаляется на подоконник, надменно разглядывать улицу. Становится ещё более неловко. На варенье сантиметровый слой плесени. Кенши на всякий случай нюхает его, но это прям стопроцентный труп. — Морс тоже отменяется. Виски? Или ты всё ещё не пьёшь? Конечно пьёт, он же взрослый уже давным-давно, как тут не запьёшь от взрослой жизни. — Давай. Кенши быстрым шагом возвращается в прихожую, принося оставленную там бутылку виски в пять зарплат; снова хлопает дверцами шкафчиков, не сходу находя бокалы, которые совершенно точно знает, где стоят. Разливает виски, и больше вариантов разбавлять тишину не остаётся. — За очередной провал, — саркастически подводит итог сегодняшнему дню Аки, поднимая свой бокал, и Кенши поднимает свой, чокаясь. — За воссоединение, — озвучивает Кенши свои мысли, залпом выпивая. Виски разливается по пищеводу жгучей волной — и наконец-то начинает прорисовывать внутри хоть что-то адекватное. Как минимум, найти пищевод в этом бурлящем водовороте органов и бабочек — уже достижение. Аки покачивает бокал в руке, косясь на бутылку, и тоже выпивает. — Трофей? Интересно, как тесно Аки связан с Кобаяши, что не только владеет инсайдерской информацией, но даже был у того в кабинете? — Переживал, что выдохнется, пока жирный урод в участке. — Логично. Как ты с ним связан? Как ты живёшь? Где ты живёшь, чем занимаешься, чем питаешься, что такой тощий? Расскажи мне всё или не рассказывай ничего, просто оставайся, не дай занимающемуся слишком раннему рассвету растворить дымку нашей общей нереальности. Хочется, чтобы время замерло, — и оно действительно замирает с тем, как виски бьёт в мозг, совершенно измотанный бессонницей и стрессом от настолько долгожданной встречи. Кажется, они так и сидят и молча пьют виски в пять зарплат, но вкус у него горький и терпкий — вкус непереваренной невысказанной обиды, вкус вины и отчаяния. Кенши упирается локтём в стол, складывая на него голову. Протягивает руку, замирая в сантиметре от ладони Аки, которая моментально напрягается, сжимая бокал. Вот так вот между ними — расстояние всего ничего, но на самом деле это двадцать лет, которые не перешагнуть, которые есть, и с ними ничего не поделать. Сказать хочется так много, но в этом, кажется, так мало смысла — и поэтому они просто пьют в тишине. — Прости, что оттолкнул тебя тогда. Это от неожиданности. — Не понимаю, о чём ты. Всё он понимает. — Мне так жаль, что я не был рядом с тобой всё это время. Здесь, в этой тишине, так уютно и спокойно, словно всё теперь наладилось. Словно бежал всю жизнь в темноте, не понимая куда, не разбирая дороги, а теперь ты наконец там, где должен быть. И от этого уюта и общей усталости так незаметно накатывает сон, что различить где реальность, а где сон — уже невозможно. Кенши открывает глаза на пустой кухне. Майор Мур хрустит сухариками в миске. Всего лишь сон. Но на столе аляпистая визитка, которая рисует реальность. “Заходи, как проснёшься, соня. Есть новый план по спасению города от жирного ублюдка”. И подпись “Мистер Герой”. Кенши всегда хотел быть героем — ещё с детства, с тех пор, как познакомился с Аки. Когда они играли вместе — он всегда был героем. — Но я тоже хочу быть героем, — говорил тогда маленький Аки. — Ты не можешь быть героем, ведь я должен тебя защищать. — Все равно хочу. Если ты просто Герой, то я буду Мистер Герой! — В этом вообще нет смысла! Тогда они сильно поругались в первый раз и даже подрались — Кенши пришёл домой в слезах, а потом ещё долго дулся, сидя у себя в комнате. А на следующий день они снова встретились на площадке, и Аки сказал: — Я могу и не быть Мистером Героем. Только не забудь своё обещание. — Конечно, я буду защищать тебя всегда-всегда. Только почему-то к тому моменту, когда им было по четырнадцать, и Аки действительно нужна была защита — Кенши погряз в подростковых надуманных проблемах и борьбе со своими чувствами. И защищать Аки было некому. — Прости, Аки. В этот раз всё будет совсем по-другому.