Кошмар, следующий за ним по пятам

      Насколько же огромен мир вокруг. Простой люд заполнил леса, создав деревеньки, королевства. Однако же по поверьям мир, в действительности, огромен. Обойти лишь лес, что окружает деревни, требовало три дня ходу иль же больше дня езды на коне, что не останавливался бы ни на миг. Но в мире есть не только леса. Не только люди да монстры есть на земле. В каждом озере есть рыба, в лесах – песни бесчисленных птиц; в лесах встречаешь множество оленей и волков, и даже в пустынных землях можно много зверей повстречать. А за морем такой же огромный мир прячется, на кораблях показываясь в диковинных вещах заморских. Иной культуры, иного вида всё в тех странах. Иные цветы прорастают, иные ткани вышиваются. Мир поистине велик, да кто ж хозяин всех владений? У королей есть свой городок или деревушка да малая часть земли, но не везде же есть они – короли. Кто хозяин тех владений, в кои не ступала нога человеческая?       В каждой деревушке есть своя история о тех, кто всемогущ, кто всегда прячется в тени, но неизменно находится рядом с людом для свершения своих обрядов. И чем ближе вода иль же лес — тем больше вы услышите сказаний. Правдивы ли они? Никто и не промолвит правдиво о том. Были воины, что взаправду чудовищ видали, а есть те, кто со страху и волка спутают с чем-то немыслимым, в простых звериных глазах увидя пламя адское, иль же в девице прекрасной силу недобрую ощутят. И не сумеешь никого убедить, покуда и те не увидят. Но порой куда спокойнее будет не знать, что в твои окна заглядывают чудовища, иль же что в доме проживают бесы, с любопытством наблюдающие за бытом живых. Покуда мы не знаем о тех, кто наблюдает за нами, наш сон спокоен.       Встреча с существами пугала многих. Ими восхвалялись, и их же опасались. Дети под наказом родителей шли в лес по грибы и ягоды, порой с желанием встретить добрых колдунов, гуляя по окраине знакомых земель в ожидании чудес, да возвращались не все. Родители так же порой отводили детей в лес, будучи не в силах прокормить, и больше никто не видел их. Даже следа от пиршества не останется на земле после чудовищ. Лишь тряпьё от одежды ребёнка, не более.       Потому лес у них был как прекрасен, так и страшен. Однако же, вина ли то чудовищ? Зверья иного тут была тьма-тьмущая. Волков, медведей, кабанов диких. Но отчего считал люд, что виновны в пропажах создания ночи и зла?       Бравые воины слагали легенды о том, как встречали они неких ужасающих созданий самого Дьявола, сказывая так, что душа готова была покинуть тело от восхищения и страха. Народ любил давать имена новым выдуманным существам, зовя их в каждом лесу по своему хотенью. Он любил всему придавать страшащую чудовищную силу. Он любил скидывать на тех, кого боится, всю вину; не вор украл золото, а немыслимое существо с огнём из пасти; не жестокий король убил своих крестьян, а существа, что унесли всех за ночь; не утопилась барышня от принесённого зла, а ту русалки утянули; не совершал человек страшный грех по своей воле, а околдовали его силы нечистые. Смешно порой от этого, и кажутся кривдой все сказания.       Но если сам ты видел существ, поймёшь, что никто тебе не поверит от таких же мыслей.       Их лес был велик. Дабы пройти его часть, требовалось идти без малого три дня. Но то был путь до другой деревушки. Мало кто из народа мог обойти всю чащу до конца, а если и пробовал — с тех пор не возвращался. Некому узнать, по своей ли воле ушли навеки иль же по чужому злому действию. И про лес в том народе было множество сказаний. О ведьмах, что колдуют и проклинают неугодивших им, о духах, что лишь ждут юных для пиршества да кровь для омоложения выпивают, дьявольских существ, что лишь зовом могут отвести столь далеко, что и не услышат твоих криков, где бедным душам нельзя помочь. По вечерам в деревушке всегда закрывались окна на ставни, двери окропляли святой водой, дабы малейший дух с недобрым умыслом не сумел пройти внутрь, над окнами вывешивались травы, что самими же жителями деревни выдуманы были как защита от тёмных сил.       И лишь один дом, захолустье, маленькая хижина, была в отдалении от опасений людских. Ставни были чуть приоткрыты, двери порой не запирались, а на пороге всегда была чистота для гостей. И эта хижина была самой близкой к лесу. Крыша касалась первого же древа на границе, ветви бросали у порога длинные, чёрные тени, а по ночам в доме было слышно громкое пение ночных птиц. Но боялся ли живущий там рыцарь лесных чудовищ, живя столь близко с запретным и опасным местом?       Никогда.       И жители деревни страшились его, ещё когда он был дитём малым, пуще лесных духов, слагая о нём истории тёмные, да лишь в умах своих. Не смели сказать при нём слово недоброе, а посему лишь хмурились да крестились, лишь пройдет он близь их домов. Ибо он, последний и единственный рыцарь, был любимцем самого Дьявола.

***

      Ранее в деревушке было много рыцарей. И самым искусным из них был суровый воин Гастер, что один мог одолеть всю армию, обладая силой неизмеримой. Потому их королевства, пусть и было оно невелико, страшились. Он был своенравен, упрям, как лёд холоден, жесток порой. Даже со своей избранницей он не становился милей иль ласковее, дабы не прошла молва о его отступе, и при венчании кривясь перед избранницей. Но от того его лишь пуще уважали. Коль скажет кто о нём слово — рыцарь всё слыхал, коль враг сойдёт у берегов дальнего моря — он уж к королю направлялся, задание принимая и армию набирая. Всё время мирное он тренировался, днями и ночами, люд оберегая от напасти.       Гастер был ладен, умён, и пророчились мудрыми старцами у него в семье лишь храбрые и крепкие воины. И первый сын был таким, будучи лишённым разрешения баловаться на опушке как все дети, дни и ночи тренировался под бдительным взором отца, и лишь выучившись — был тут же отдан в другие края на служение для защиты их королевства. Рыцари должны всегда жить в одном братстве, быть верными своему королю до самой смерти и не сметь перечить его воле. И потому послушный сын его изрядно радовал, пусть и не сказал того никогда, лишь холодно в награду дозволял ему пару ночей отсыпаться.       Второй же сын принёс ему лишь разочарование, ибо был погано слаб. До одиннадцати его требовалось обучить военному делу, дабы потом отрок стал оруженосцем. Ночи и дни проходили в ненастье, ибо дитя не могло поднять и стиллет — клинок, тонкий, но вострый. Хилые даже на вид ручонки дрожали, его кости были по-девичьи белы и тонки, шея слаба и едва колыхалась от биения души слабой. Крузар — неудавшееся дитя, что должно было сгинуть, но назло всем выжило в утробе материнской и явилось на свет. Лекарь, увидав едва дышащего, тонко кричащего мальчонку, что едва появился на свет — и солью с лепестками роз обтирал, дабы тело обмякло и стало формы иной, ладной и подходящей, и кошачье молоко отдавал, и в вине купал — да ничто не сделало младенца крепче, не возмужал со временем средний сын.       Отец невзлюбил Крузара, не пожелав показывать его никому на глаза. Молва, однако же, порой доносилась — весь люд ожидал, когда же родится второй воин у великого рыцаря, и от них правду скрывали, дитя прятали. Долгих пять лет Гастер в слепой ярости поднимал руку на дитя, плюясь ядом на жену что родила нерадивого наследника, пока та, вконец отощавшая от горя, не произвела на свет третьего сына, что был уже на вид куда крепче и рослее. Тогда рыцарь и смиловался, вновь вернув себе прежний хлад во взгляде, утаивая пугавшее всех кругом пламя в алом зрачке.       Средний сын всё так же был не любим. Но уже был отцом позабыт; махнул рукой на слабого мальчика. Юнец был хилым, болезненным. Слишком неказистым, чтобы сойти за воина, коим его хотели видеть в королевстве. Но не смотря на все заботы, что сложили на его плечи, слушая причитания отца о том, насколько его наследник ненастный, как бы трудны не были поручения, что давали ему по дому — Крузар был невероятно добр. Настолько, чтобы приносить каждый рассвет зёрна единственному птенцу, что остался в живых из их некогда большого птичьего двора, зная, что потом получит взбучку. Настолько, что всегда встречал рассвет с улыбкой, сохраняя старый обычай смотреть подолгу в воду из колодца, когда лучи солнца едва переливались в ледяной воде янтарём, дабы затем до поздней ночи выполнять поручения. Настолько, чтобы разделить последнюю кроху хлеба со всеми кругом, оставаясь голодным на сутки. Рыцарю не подобает быть таким. Они знатные, прислуживают самому королю, бархатом и серебром обкладываются и негоже быть им подобными простолюдинам. Но дитя уже само забыло о том, кем его хотели видеть, и делало то, чего само желало.       И однажды его доброта, его простодушие, заметили силы нечистые.       Поздней весенней ночью, накануне пятого дня розняка, когда природа уже расцветала, травою селенья укрывая да кроны деревьев листвою одаривая, всё готовилось к празднованию нечистых. В эту ночь все лешие к краю опушки выходят, ища себе мясо людское да кару неся за свершённые проступки; русалки на берег становятся, зазывая юношей, серебристыми тенями под деревьями гуляя; оборотни ставни крушат, под луною беснуясь; ведьмы разжигают костры великие, обряды свершая, девиц себе в услужение похищая да юнцов изводя. Все чудовища обретают силу на земле, ибо им подвластно в мир люда проникать, пакостить и забирать с собой души чистые.       Лишь ночь наступила, едва успели деревенские двери запереть — как раздались песни волчьи. Протяжные, заставляющие сердца кровью от страха обливаться, холод по телам пуская. Они вышли на охоту, угодья проверяя, дабы заплутавших, зазевавшихся растерзать.       Дитя, что сидело подле ставень, смотря в тонкую щель в наличнике, едва дозволяя себе коснуться пальцами дерева — услыхал, как громом прозвучали шаги его отца. Поспешно отойдя от запретного ему окна, через которое днём его мог видеть люд, а посему это занятие строго воспрещалось, сложил руки по бокам, голову и взгляд опустив вниз, как делала всякий раз его матушка, когда Гастер её касался повелительно. Гастер, став поодаль, замер каменным изваянием, взглядом ненависти опаляя. — Крузар — средний сын едва не подскочил от того, что к нему по имени обратились, а не скривились по обыдию — в поленнице не осталось дров. В лесу, на окраине, увядает тренировочное дерево, сухое, подходящее для огня скорого. Немедленно принеси его.       Средний брат пригнулся к земле, глаза от страха шире раскрыв, но смолчал, едва кулаки сжав от злобы бессильной. Дитя не могло отцу возразить. Не могло воспротивиться наказу, хотя само слышало, как за окном волки воют, уже охоту начавшие, и нечисть вышла. Он видал дальние огни неуспокоенных, и всё вело лишь к одному — неотсрочной гибели. Его отсылают в лес для того, чтобы избавиться от нерадивого. Но что Крузар мог сделать? Не мог отказаться — тогда бы его выпороли и выставили за порог, в наказание, как зачастую бывало, до утра бы не отворили двери. Если он сумеет ветвь добыть — быть может, ему и дозволят зайти в дом.       Как был — в рубахе, на босую ногу, дитя взяло топор, едва поднимая его двумя руками, и направилось к лесной границе. На встречу своей погибели. И если бы оно обернулось — увидало бы, как сквозь ставни на него смотрит отец, желая смерти второму сыну, а матушка, скрываясь от строгих глаз, едва покрестила его вдогонку, желая, дабы он вернулся домой живым. Или хоть бы нечисть смиловалась и его гибель была быстрой.       Крузар, дрожа от ночного холода, поджав уста от обиды, несмело ступал к лесной чаще. Он знал, о каком древе говорил отец — трухлявое на вид, но с корой сильной, многолетнее и огромное, с корнями извилистыми и кроной, что закрывала солнце, было зачастую для боёв тренировочных использовано. Именно по нему он должен был ударить стиллетом и доказать, что сумеет рыцарем стать. Это дерево переломило его судьбу, ибо после того дня отец с ним и не разговаривал, лишь колотил да в спину словами недобрыми беду кликал. Один удар кинжалом — и Крузар мог бы зваться сыном Гастера, великого рыцаря. И его бы не скрывали от чужих глаз, не стыдилась бы матушка тому, что дитя её слабо. Он бы поехал к Чарльзу, старшему брату, о котором лишь порой ему рассказывала матушка, мог бы играть со своим новорождённым братом Папайрусом.       Но скелет не сумел. Не нанёс крепкого удара, не поднял кинжал над головой, держа его нетвёрдо. Отчего он родился столь слабым?       Вот уж лес ночной пред ним встал. Нечисть, уже должная выйти под свет лунный, притаилась, ожидая, когда же дитя войдет. Крузар, оглядываясь по сторонам, вступил во мрак. Покуда пред ним блеклым пятном не встало нужное ему.       Едва подняв за ручку тяжёлый, железный топор, Крузар встал у наказанного древа, смиряя взглядом ветвь, что должна была послужить им растопкой для печи. И опустил на выбранную низкую ветвь, едва на ногах устояв, тяжёлое орудие. И вновь, слыша лёгкий треск о сухую кору, видя, как в лунных лучах сияют щепки. Закрыл глаза, опасаясь острых, летящих во все стороны кусков. Руки его дрожали, ноги подгибались, но он не смел останавливаться, покуда не сумеет добыть то, что может ему позволить провести страшащую ночь в избушке, в ставшем родном ему сундуке.       Бился долго, уж совсем темно стало. Стало чудится ему, что тьма ступила ближе, и уж слышался ему голодный говор зверей. Но не мог вернуться без добычи домой, а потому лишь рубил всё быстрее, отгоняя страхи и сомнения прочь, едва удерживая выскальзывающий из ставших мокрыми от страха ладоней, топор.       Синими отбликами мерцали огни покойников — сияющие души непогребённых, что возникают подле леса или в болотах, зовя на верную гибель, дабы новые тела смертных себе забрать. Коль сгинет человек — они в тело вселяются, и наутро покойник в деревушку заходит. Огни означают лишь дурные вести, кличут саму смерть. Люд редко их видит, ибо в ночи, когда они появляются — не выходят из домов, рассветных лучей дожидаясь.       Краем глаза увидав мерцающий огонь, юнец закрыл глаза плотнее, взяв топор крепче, рубя изо всех сил ветвь, опасаясь оборачиваться. В какой-то миг древко выскользнуло, приземлившись на траву.       Дитя, вконец обессилев, заплакало. Укоряя себя за это непотребное поведение, вытирал слёзы, сдерживая жалобный вой побитого зверёныша. Немилость отца, тяжкая судьба с непосильными поручениями, с бранью и слухами доконала его. Но что он мог сделать? Уйти в лес, дабы его поглотила тьма? Отдаться созданиям Дьявола, желая быстрой кончины?       Нет, то мысли от огней покойников, негоже о подобном рассуждать, иначе будешь проклят небесами. Младшему братцу матушка рассказывала о том, что тех, кто сам пожелал себе гибели, никогда не ожидают покой и тепло, лишь мрак и вечное скитание. Крузар не желал бы оказаться среди огней покойников.       Не видя перед глазами ничего, потянулся он к лежащему топору, куда, как помнил по звуку, тот упал. Отвернувшись лишь на миг, дабы поднять его, как вдруг услыхал жуткий скрежет. Будто медведь пробирается через лесную чащу, ломая ветви на своём пути, столь близко, позади. Оцепенев, прислушиваясь, он сжал в руках орудие. Ощущал, как бьётся от страха сердечко, зная, что никто от беды его не спасёт.       Коль это медведь — не сладит с ним дитя. Не убежит, не скроется от звериных когтей, проглотят его вмиг. Уже представил, что увидит клыки белёсые, пасть жадную да когти острые. Немало он слыхал историй о том, как бравых воинов загрызли в лесу дикие звери, и тряпья от них не оставив. Но если уж пришла за ним смерть — так будет ей угодно. Хоть в свой последний миг он не отведёт глаз.       Задрожал позорно, повернувшись назад, уже будто видя, как чудовищные когти и клыки впиваются в его горло. Но пусть и был готов — сделал шаг назад, когда увидал нахождение зверя.       Во мгле ночной, воссияли глаза белёсыми огнями. Под голубым свечением луны сквозь ветви деревьев застыл ночной хищник. Шерсть его была соткана из тьмы, глаза сощурены. Заметив ответный взгляд, существо более не скрывалось.       Навстречу, пригибаясь к земле, вышел исполинских размеров волк. В холке он был выше юнца, его клыки были больше ладони людской; глаза его воссияли безумием и яростью. Пепельно-серая шерсть, сейчас напоминающая беззвёздную ночь, встала дыбом, чёрные когти взрывали траву.       Крузар, вопреки пугающим своим мыслям, вдруг расплылся в мирной улыбке. Топор он опустил вниз, печально смотря в звериные глаза. Ощущал, как дух его, уже готовый, медленно покидал тело, оставляя после себя предсмертную лёгкость. Всё уже предрешено. Так есть ли толк и далее страх ощущать?       В голосе, с которым он обратился к волку, была лишь детская нежность и невинность: — Знаю я, что ты пришёл за мной, считая меня дичью — вопреки всему, голос поддрагивал, тело стало ощущаться холодным — но я не сержусь, ибо такова воля леса. Однако посмотри же, едва ли ты насытишься таким, как я. Быть может, если вы согласны, дитя леса — я могу уйти с вами, научиться охоте и помогать вам из капканов выбираться? Не место мне среди люда — быть может, с вами я познаю счастье? — Крузар столь искренне желал быть где-то в милости, что и пред опасностью желал лишь тепла. Подобная мысль, появившаяся в мгновенье, несколько порадовала его самого.       Волк, чуть опустив голову, замер. Хвост его нависал прямо над землёй. Крузар надеялся, что то было согласием. Порой так вели себя псы, которых народ держал во дворах. Он сам порой гладил по ночам ранее злых псов, бывших волками, и они порой дозволяли ему спать подле, в тепле шерсти. Или стирали слёзы с щёк, лицо облизывая, и хвостом всякий раз виляя при встрече с ним. Волки — лишь будущие помощники люда.       Тёплые воспоминания постепенно убирали страх. Дабы волк тебе доверился — нужно улыбаться, ладонь вперёд выставляя, и говорить негромко. Крузар улыбнулся нежнее, ощущая, как глаза будто обдало теплом и в груди вновь стал ощущаться приятный жар — то было уверенностью. И протянул вперёд тонкую руку, подзывая к себе охотника ночного.       Зверь, будто согласившись, подошёл ближе, не увидав блеска топора во второй руке юнца. А тот уж и позабыл об этом, ожидая, когда к нему пойдут навстречу. Волк, громко вдыхая ночную прохладу, остановился подле, едва не коснувшись носом чужих пальцев, глубоко дыша. Холодный, ночной воздух пропах мокрой шерстью.       Неужели согласился? — успел порадоваться Крузар, уже представляя, как в волчьей стае сумеет тепло найти. Мокрый нос коснулся пальца. Пронеслось прикосновение лёгкими мурашками. Юнец чуть дёрнул ладонью, желая прикоснуться к голове зверя.       Вдруг, подле ладони громко клацнули клыками. Сталь, теперь уж, рассмотрели, поняв, что в руках человека оружие. Шерсть мгновенно вздыбилась. Из горла раздалось раскатистое рычание. Резкий рывок вперёд, когти взрыли землю.       Дитя едва лишь успело вскрикнуть, не успело испугаться — как тушка волчья уже сбила его с ног, когтями в руки вцепившись, рубаху разрывая. — Стой! — испуганно вскрикнул юнец, видя адское пламя в глазах волка. Ощущал смрадное дыхание, влажность шерсти звериной, ощущал тяжесть небывалую, что едва руки не проломила.       Когтистая лапа, взмыв в воздух при атаке, ранила лицо дитя, кровь алую пустив. Её нежный, манящий запах распространился по округе. Клыки, блестя будто лунные камни, нацелились на слабую шею. Душок волчий забил нос, теперь уж явив и смрад смерти — запах чужой плоти и кислоту голода.       Рычание, возникшее в горле хищника, едва не вытянуло душу из слабого тела. Крузар дрожал, прикрыв глаза, ощущая, как кровь бежит под глазами, понимая, что никто уж его не спасёт, что от него останется лишь рванная рубаха да топор, и никто не будет по нему горевать. Он никому не нужный, всеми покинутый нелюбимый сын, и глупое дитя, что отправилось в лес в эту проклятую пору.       Слёзы скатились из глаз, жемчужинами стекая вниз на землю.       Внезапно, тяжесть зверя исчезла. Когти, что вонзались в детские кости, отпустили израненную плоть. И Крузар, теряющий себя от неимоверного страха, сумел лишь увидать, что на краю опушки стоял некто в длинном плаще, сияющем подобно солнцу в ночной тьме, и с златыми, цвета солнца, глазами. Нечисть.       Незнакомец выкинул вперёд ладонь, будто издали отталкивая волка, громогласно зашипев неизвестное заклятие. И зверь ему подчинился, с тихим скулением, поджав хвост, удалившись, сминая от скорого побега кусты.       Леший, хозяин чащи лесной и повелитель диких зверей, застыл подле, смотря на него яркими глазами. Во тьме ночной не было видно кошмарного лица, не было видно изломанного силуэта — Крузар едва держал глаза несомкнутыми, покуда силы не покинули его. Сморенный страхом, он ослаб, закрыв глаза, зная, что более не откроет их. Слышал, как к нему подходят ближе, и ощутил, как нечто холодное и острое прикоснулось к кровоточащей ране под глазом.       Какого же было его удивление, когда наутро он проснулся, распластанный на мху подле корня дерева. Мох будто за ночь пророс под ним, баюкая в тепле, рубаха была по-прежнему разорвана, но кровь, должная была застыть и коркой неприятно глаз стягивать, — смыло чем-то, что пахло травой лесной. Солнечные лучи едва касались его тела, согревая. Юнец бы подумал, что всё произошедшее с ним — лишь дурной сон, что он устал от работы и уснул, если бы не увидел то, что отогнало вмиг иные мысли.       По древу, что он пытался осилить часами, прошлись громадными когтями, срубив необходимую ветвь едва ли не под корень, а топор был уложен в траву. Некто сорвал то, что было необходимо, и скрылся с глаз, даже трава рядом не была примята от чужого тела. Его не тронули, не утянули в лесную чащу потехи ради, даже когда он взвалил добытое чрез плечо и пару раз уронил топор, что завязал с помощью части оборванной рубахи к поясу, идя медленно из-за ноши. Не наслало морок, заставляя по лесу плутать. Отпустило.       Когда Крузар повернулся в последний раз к лесу — нечто не кинулось в тот же миг. Леший одарил его, не прося взамен душу или плоть дитя, не отдал своим волкам или же блуждающим огням. Уложил на лесную перину, храня сон, и срубил ветвь, в которой так нуждались.       Страх от встречи с нечистью рассеялся пониманием того, что его спасли. Теперь он мог пойти в тёплый дом, согреть ледяные от пронизывающего рассветной влаги ладони, и, может, его впервые похвалят за исполнение столь сложного поручения.       На лице заиграла улыбка. Развернувшись, на миг опустив ветвь, поклонился. — Благодарю тебя — произнёс мальчишка несмелым, но искренним голосом, улыбнувшись в чащу ночного леса, чувствуя, что за ним наблюдают, и поспешил в хижину, волоча за собою ношу.       И впервые нарушило дитя тогда наказ матери, покинув дом и будучи уверенным в доброте существа, сложив из ветвей величественную, пускай ещё кособокую, фигуру сохатого. Подношение он положил на дозволенную ему границу деревянного забора и леса, кликнув лешего лишь раз. И, не дожидаясь ответа, вернулся в избу. А поутру нашёл на том месте ягоды взамен сделанного изделия.       Теперь уж ему не было дела до ругани отца, до бросающего взгляды косые матери, и до запретов. Ночами он уж более не опасался, когда его выставляли из избы, в лесную чащу заходя, зная, что там он встретит нечисть, хозяина лесного, что вновь встретит с ягодами и с тёплым взглядом глаз цвета солнца.

***

      Молва о том, что дитя встретило дьявольское отродье, прошла не сразу. Порою на рассвете люди видели на пороге дома рыцаря неведомо откуда взятые ягоды, что оставлял замеченный в ночной мгле нескладного вида мальчонка, даже не забирая и медной монеты взамен. Вскоре нашлись те, кто за Крузаром проследил, и доложил о тайном среднем сыне их бравого рыцаря. Но родители этого ненастного юнца не сумели объяснить того, что люд находил на пороге ягоды спелые и наливные из леса, в котором и трава уж вся иссохла. Тайных запасов у воина не было, животинка вся давно погибла, неоткуда было дитю приносить щедрые дары. Оттого страх люда крепчал. Казалось бы — даром отдают еду, так отчего же боятся, слова недобрые поговаривать?       Было у их деревушки сказание, что нечистые силы одаривают щедро лишь тех, кто что-то дал взамен. А как узнать, на что согласен был Крузар, из ставшего мёртвым леса принося спелые ягоды и не червивые грибы? Быть может с Дьяволом он в сговоре, и пообещал привести всю деревню на погибель? Сгубить их души за эти ягоды малины? Дитя могло сгубить их чистые души, откупаясь от мук своей совести малыми подарками.       Потому их семью невзлюбили. Отец, прознав про мысль народа, собирался уж отдать на растерзанье им сына. Он ему был не нужен, так пусть уже сгубят вконец это нечистое! Но мать не могла оставить своё дитя. Всех ведьм и всю нечисть люди сжигали, иной раз окуная в муки обвинённого. Могли повесить, глаза выколоть да язык вырвать, могли проткнуть грудь его крестом серебряным да оставить на растерзанье волкам в лесу. Но коль не отдашь им того, кого решено было умертвить — та кошмарная участь постигнет и всю семью.       Как быть? Отдать собственное дитя на страшный суд? Не могла она. Пусть был сын и слаб, слишком болезненный, но могла ждать его счастливая жизнь. Но и сокрыть от мужа своего да от народа всего не сумела бы. Лишь один мог быть выход — коль его нечисть не трогает, пусть с нею и живёт, или в иную деревушку убегает.       И одной ночью, только муж её лёг спать, растолкала сына, спавшего в сундуке, велев ему скорее одеваться и бежать. Отдала ему из одежды рубаху да старые патены, что перевязывались у него на ноге для долгой ходьбы даже не кожаным грубым ремнём, что носили все, а тонкой нитью льна. И, не дав ему даже краюшку хлеба, вывела к лесу, ведя тёмными дорогами, дабы он заплутал и не сумел найти пути назад. Пряталась от огней в домах жителей, петляя между деревьями, следы путая. Покуда не увидела овраг, что вёл тёмной пастью вниз.       Не внимая страху дитя, мать приказала ему уходить, не оборачиваясь. «Живи свободно» — были её последние слова перед тем, как она толкнула собственное дитя в овраг. И побежала домой, дабы не увидеть горечь от предательства в родных глазах, успокаивая своё сердце, что обливалось горечью свершённого греха. Покуда юнец сумеет подняться из оврага — она уже успеет отойти подальше. Он не сумеет найти путь домой, заплутает, и леший, коль он так добр к её проклятому дитя, выведет в иную деревню.       Но дитя вернулся. Спустя лишь ночь он был отведён лесным чудищем домой. Оно не утащило его, несмышлёного и слабого, а из оврага вытащило да путь домой указало. Крузар, когда остался с Папайрусом наедине, всё твердил о незнакомце с глазами цвета солнца, что одарил его грибами лесными да ягодами, и сказания нашёптывал, однако же не вышел к нему, издали говоря. И показал полную рубаху угощений, что чудовище дало. Младший сын, удивлённый, тут же побежал к матушке, лопоча нечто невразумительное, зажав в руках подаренный братом гриб. Гастрер, будто в наказание нечистым силам, сидел подле детской да услыхал о том, что видело его никудышное дитя.       Он видел, как ночью его жена возвращалась, слыхал её причитания и мольбы всевышнему, прося помочь Крузару выжить в лесу. И, к ненависти рыцаря, стала просить и Дьявола, чтобы он своих созданий прислал к юнцу в лесу на помощь.       Его жена была пособником Дьявола. Ведьма, что поначалу родила нечестивое дитя, а теперь и молится лешему о помощи. А что, если и Крузар — не его дитя? Зачатое на шабаше от лешего или упыря, оттого слабое и неказистое, не его породы? В роду не бывало столь слабых отпрысков, откуда же взяться такому уродству? От нечистого, не иначе!       Они — его жена и средний сын, лишь пособники зла. И с ними необходимо разобраться. Поднять народ, вилы да факелы подготовить, и изничтожить корень ненастий.       К следующей ночи дитя, ослушавшись строгого наказу отца оставаться в хижине, сбежало к лесу, неся с собой новое изделие из дерева, дабы поблагодарить духа лесного. Оглядываясь, чуя запах пламени горького да аромат полыни жжёной на улице, зашёл в чащу. Сел на корень древа, что росло среди поляны, залитой лунным светом, смиренно дожидаясь, когда услышит он треск ветвей да увидает сияние златых глаз.       Когда он услыхал звук сдвигаемых ветвей, лёгкую тряску листьев, тут же расплылся в улыбке широкой. — Доброй ночи, леший! — едва не вскочил на ноги, улыбаясь — на сей раз я к тебе ненадолго, отец приказал дома сидеть, ибо к нам должны зайти люди. Он желает им меня представить! Быть может, захотят они свершить пир, ибо я сегодня видел через щель в ставнях и сквозь забор, что на площади начали костёр воздвигать. Быть может, охотники смогли лань добыть, и я буду впервые на пир приглашён! Матушку я сегодня не видал, быть может, она тоже желает помочь в приготовлении.       Крузар, прознав о том, что нечисть любит разговоры, начинал болтать, делясь всем, что видал он за день. Но сегодня леший, впервые, чуть сощурил глаза, но не как в те времена, когда улыбался, сверкая порой клыками, а будто обеспокоился о чём-то.       Но вот, договорив да оставив свой дар, он поднялся с корней, прощаясь да желая домой поспешить. Но лишь отвернулся, дабы уйти, как со спины позвали, прося остаться. — Дитя.       Голос лешего звучал обеспокоенно. Чуть шипя, он подошёл ближе, но так и не выйдя на лунный свет, во тьме прячась. — Мне правда нужно идти — извиняясь, поклонился, вновь продолжив свой путь. — Дитя! — уже чуть громче, шипение в голосе нарастало, как и обеспокоенное повелевание. Крузар ускорил шаг, боясь того, что уже изрядно задержался и отец может его наказать да отказать в приглашении на пир — дитя! — вновь и вновь звал леший, сопровождая каждый шаг.       Вконец, юнец остановился, задумавшись о том, что может расстроить своего друга. Уже задумавшись о том, как отговариваться, как упросить отпустить его домой — он медленно повернулся, заглянув издали в яркие глаза, засиявшие на миг алыми всполохами. Тело его вмиг перестало слушаться, под чужой волей глаза закрылись. Леший вышел к нему, едва слышно земли касаясь, будто плывя. На лбу ощутилась чужая когтистая лапа — и сознание его подёрнулось пеленой.       Морок, что наводит нечисть, помогает им людом управлять, в сон погружая или же видения чуждые им внушая, дабы доверились, последовали их воле. Юнец впервые ощутил на себе силу его давнего друга — все мысли будто исчезли, тело стало немощным, он не мог и рукой пошевелить или рта раскрыть. Он чувствовал, как его на руки поднимают, неся сквозь ночной лес, в совершенно иную сторону от деревни. Напевали нечто, что не могли разобрать, едва слышно шепча, укладывая на мох, укрытый на сей раз широкими листьями. Сверху его коснулась невесомая, но тёплая ткань, что пропахла травой и сладкой малиной. Чужая ладонь коснулась его глаза, под которым был росчерк от давней волчьей атаки, и это сопроводило юнца в сон.        Проспав всю ночь, очнулся лишь под закат следующего дня, укрытый золотым плащом, что грел его. Увидел он, как светло было даже в густом лесу, испугался. Златые глаза смотрели на него издали, и дитя уже не слушало о том, что говорили ему, спешно поднимаясь, да вперёд, не разбирая дороги, помчавшись. Он пробыл в лесу весь день, и матушка с братом въявь были обеспокоенные его исчезновением.       Но не зря иной раз нас духи удерживают. Быть может, спасти они пытаются, оттого и пугают, заставляя плутать по лесу иль же смиряют силой своей, а не для того, чтобы поглумиться над нашими скитаньями. Иной раз заблудившись, мы находим дорогу иную — а то леший, оберегая от встречи с медведем, уводили, петляли наши следы, помогая избежать гибели. Или когда для злой шутки детей в лесу оставляют — зачинщиков он пропускает в глубокую чащу к зверям, а невиновным указывает дорогу домой. Порою люд, что нашей крови, может причинить куда большее горе, чем они. Сжечь дотла всю нашу жизнь.       И смотрело вернувшееся дитя, как дом, его родная изба, догорала, чёрными углями осыпаясь — пожар был сотворён не чертями, а жителями деревни. Смотрел, как догорают языки кровавые, тлея в углях, на отца, что скривился от его прихода, но на сей раз ничего не сказал, лишь развернувшись и уйдя прочь, толкая перед собой младшего сына, проходя мимо насытившегося чужими мученьями народа. Всю ночь они караулили дитя, но вконец, запуганные, сожгли избу с запертой внутри ведьмой.       Крузар осел на землю, будто перед собой видя, как в воздух поднимается чёрный смог, что пах зажаренным зверьём. Осознавал, чьё тряпьё лежит у порога, кто был в доме, в котором сгорели до черна родные стены с родной ему по крови… Матерью. Ведьмой, как глумилась толпа. Обречённой и неповинной, как толковало его сердце. Убитой.       Слёзы катились из глаз проклятого дитя, осознавшего то, что даже совершавшего лишь добро, но водящего дружбу с нечистью, возжелают изничтожить. Никто не должен более знать о том, что леший укрыл его, а не небеса решили дать ему шанс и не направили к ним на страшный суд.       Как гадко то, что в его родной деревне остались лишь чудовища.

***

      Шли времена. Народ в деревушке на севере затих, сокрыв от всех историю о том, как ночью сожгли дом рыцаря, заперев в нём его супругу. Сам Гастер, направивший народ в свою избу, смолчал, лишь уведя младшего отпрыска за собой. Получил у короля свои монеты, да уехал непойми куда, оставив целый народ без защиты. А после и другие рыцари ушли, узнав, что самый сильный из них покинул эти земли. Уж теперь страшатся быть на поле боя без должной защиты славного воина.       Дитя, что дьявольскими силами выжило, все лишь пуще невзлюбили, однако на сей раз молчали. А тот будто и позабыл, кто с матерью плохое дело сотворил, всё принося дары от духов к ним на порог. Отстроил себе новую избу незнамо как, ведь и ветвь была ему тяжёлой, чуть меньше, чем за сезон. И все постройки делал он лишь ночью, лишь пыль во тьме взлетала да треск был слышен. Но, благо, новые стены возвёл подальше от их светлой деревушки, да начал вести своё хозяйство. Всё выходил в лес без страха, возвращаясь с полной рубахой грибов иль ягод, улыбаясь от встречи с чудовищами, не иначе, и не говорил ни с кем из жителей.       Однако время проходило. Рыцари больше не отправлялись в бой, не приносили злата, голод, что процветал на их земле, раскрыл свою жадную пасть, поглотив немало жизней стариков и детей. И восстал народ, на трон пустив простолюдина. Но тот ещё жаднее оказался. Говорил, что денег нет в казне, да сделал себе огромный замок, укрыв его богатствами. Приказал отдать серебряные, дабы выйти к порту и скупить товары для торговли и дальнейшего процветания их королевства — и забрал себе всё до последней монетки. Наступил лютый голод, а посему и позабыли они о ненависти к дитя рыцаря, уже благосклонно принимая от него дары, однако всё так же не были ему благодарны и так же держали о нём мысли недобрые.       А дитя напруживалось днями и ночами, силясь поднять оружие. Обещало всем рыцарем стать, но не могло после и меча приподнять. Весил-то меч немало для слабого тельца. И наступившие зимой холода должны были вконец убить его, чтобы не мучился более.       Он был слабым, болезненным. Такого некуда не желали брать в работники, ему не на что оттого было есть. В закромах погреба, оставшегося после отца и брата и что осталось после пламени, была крупа да хлеб, но закрома вскоре опустели, как бы он не тянул еду, и лишь нечисть его своими дарами, что он делил со всеми, спасла от голодной смерти. Но вскоре пришла лютая зима. Думали люди, что мальцу придёт конец. И потому никто понять был не в силах, не мог поверить в чудо, когда увидали его, собирающего ветви, весной.       И лишь юноша знал, помнил того, кто его спас. Леший, когда Крузар два дня в лесу не появлялся, увидел его в хижинке, мечущегося в лихорадке, и мгновенно приступил к лечению. Он помнил, как мечась от жара лихорадки ощутил холод чужих рук, что закрыли его глаза, и хлад питья с травами, что горечью прогнало весь недуг, наполняя его силой. Порою ему давали ягоды лесные, сладкий мёд и тёплое, непойми откуда взявшееся молоко, хотя коров у них уже давно не было. Разжигали печушку, не давая морозам проникнуть в дом, плотно закрывая ставни от солнечного света. Приподнимали с постели, дабы тело сил набрало, закрыв глаза тряпкой, сидя рядом, но не позволяя взглянуть на себя. Говорило, что юнец сгинет тогда, ибо на нечисть смотреть нельзя, и дитя как могло натягивало на глаза обрывок одежды, не желая прогонять друга. Но даже когда недуг прошёл — его не покинули. Леший в ту пору являлся к нему в своей иной форме зверя. И вкладывал в его руки постепенно тяжелеющие клинки. Крузар, доверяя лешему, допускал помогать двигать ими, постепенно обучившись чувствовать и запоминать каждой своей костью движение оружия.       А с наступлением тепла, проснувшись без повязки один, понял, что помнит как управлять уже мечом, что наконец сумел поднять ввысь над головой. Нечисть за зиму, вливая в него отвары, помогло слабому телу окрепнуть. После зимы он явился к их едва сводящему концы с концами лекарю, что подтвердил, перекрестившись, допущенную надежду — юнец, проживший зиму и до сего не сумевший поднять топор — стал сильнее.       Крузар, не взирая на старческие сказы о чудовище, что ожидал, когда зайдут в лесную чащу, дабы им полакомиться, каждый вечер стругал что-то из древа, глины иль же ткани, дабы принести свой дар для спасшего его друга в ответ на угощенье, что всегда ждало его в большом листе лопуха. Это были мясо, рыба, иной раз молока кувшин, диковинные плоды, и ягоды малины. Если и менялось мясо иль зелень, эти лесные ягоды всегда были с ветвями в новом свёртке угощений. Леший по-прежнему сиял глазами вдали, но не позволял разглядеть своего лица. Иной раз скелет слышал лёгкий шорох, шелест листьев или шаг, но никогда не видел полностью нечисть.       По лесу гуляя, собирая травы, он говорил вслух обо всём, зная, что его слышат. Зачастую видел он солнечные глаза, что бдили за ним и знал, чувствовал, что леший рядом. И оттого легко на душе становилось, не страшился он темени. И в первые же дни весны, после того, как к лекарю явился, гордый продемонстрировал меч, что теперь в руках стоял твёрдо. — Я хотел бы стать рыцарем и всегда защищать тех, кто слаб телом и душой. Клянусь, что верой и правдой буду служить моему народу, и не отступлю, не поддамся искушениям и злату, буду правильным и благородным воином — торжественно произнёс обет Крузар. И улыбнулся, ощущал своей душой одобрения и добрые напутствия от нечисти, что одобряла добрые свершения.       Стало дитя к кузнецу наведываться, прося любой работе обучить, и тому пришлось согласиться, дабы не накликать на себя беду от проклятого. И увидев, что он сумел с первого же раза зажечь огонь в печи — уже с большей охотой дал ему в руки искривлённый клинок на починку.       Крузару, юнцу, нравилась эта работа. Было неизмеримо жарко от огня, что не потухал ни на миг, искры могли обжечь, когда он стучал молотом по раскалённому докрасна металлу, но ему нравилось то, как сияет после, подобно озеру, оружие. А от работы тяжёлой постепенно он крепчал. На вид оставаясь хилым, он мог раскручивать булаву будто перо, искусно делая взмахи и выпады. И давнее, брошенное обещание стать единственным рыцарем в деревне постепенно сбывалось.       Скелет выходил в лес, тренируясь каждую ночь. Сделал сам себе мишень, да издали бросал в неё клинки. Обучился резко останавливать взмахи, полностью управляя мечом, и так же резко начинал удары. Порою закрывая тряпкой глаза, он бился с мишенями, что подвесил у древа, заставляя их тела из соломы раскачиваться, дабы чувствовать чужие движения. Обучался быстрому и бесшумному бегу, высоким прыжкам, дабы быть ловким и стойким. Готовым ко всему. И под взгляды одобрения и шёпот нечисти спустя пять лет вышел к королю, дабы тот дал разрешение быть рыцарем, приняв от него бой.       Он не был обычным воином. Не был обучен отцом иль же учителем как подобает. Был первым рыцарем, что не уехал прочь, решив остаться со своим народом, некогда предавшим его, дабы быть защитой. Первым, кого нечисть была всегда рада видеть и принимала в свои жуткие объятия.       Ранее хилый, бестолковый ребёнок, стал славным рыцарем, сумевшим победить короля дабы доказать свою силу — смелый и справедливый Крузар, коего не приняли жители, но пригрела нечисть, что каждый миг яркими очами цвета сердолика сопровождала его в тени.