Кошмар, следующий за ним по пятам

      Над лесной чащей, отколь ещё и тьма ночная не отошла, копотливо оседал туман, поднимаясь в холодном воздухе от земли, бережливо хранившей тепло всю ночь, теперь же отдающей его. Трава покрывалась самоцветами, росой, сверчки запоздало прекратили свою песнь, передавая поэзии вылезшим из гнёзд птицам, что отряхивали ото сна крылья, нахохлившись, осведомляя всех жителей леса о рассвете. Солнце только начало вставать, лишь острым краем янтарного цвета указывая на своё скорейшее прибытие, однако же не торопясь, по всему вероятию, подобно птицам расправляя светлые перья, пробуждая монстров и людей из всех деревень.       Это пробуждение нового дня наблюдал из окна своей лачуги монстр с очами цвета рубина и белого опала, что сложил руки под подбородком, чуть свесившись через раму. Каждодневное созерцание прихода солнца наполняло его живительными силами, тело крепло под холодным светом, мысли становились ясными. Белые кости, ничем не прикрытые, напоминали собой лучи светила — столь же белы, сияющие своей невинной красотой, днём напоминая чистый снег — ночами же сияя подобно луне. Тонкий стан, изящные черты, прямая будто ветвь спина — он был прекрасен, а свежие и старые раны на юном теле лишь добавляли ему силы в дивный образ смелого воина, серебряными лозами и шипами укрывая тело.       Это был рыцарь, едва вступивший на свою службу, но уже повидавший немало битв. Он с гордостью носил каждый шрам, что указывал на его желание жертвенности, желание служить верой и правдой своему народу, подставляя подобно щиту собственное тело, не опасаясь лишиться жизни. И как бы не было много у него недругов, как бы не желали ему скорейшей кончины — все невольно соглашались с тем, что в нём слишком много силы, которую могут применить, коль то требуется.       Уважение вызывал весь его вид, обманчиво-плавный, оттого и опасный. Он напоминал собой стиллет — тонкий и слабый по виденью, в бою крепкий и жалящий. Однако же он не смел причинять боль тем, кто слабее него, и использовать всю свою силу для наказания обидчиков, предпочтя уйти в сторону в пустословных спорах, дозволяя думать то, что душе угодно. Если на каждого зубы скалить — сам же о свои клыки поранишься. Молчал, терпел невеж, да улыбался им. За то его ещё больше невзлюбили — был он излишне добр для рыцаря.       Сегодняшним утром Крузар, молодой рыцарь, погрузился в свои тяжёлые думы, что кандалами сковывали его: о бытии, о службе своей, и о подступающей к деревне смерти. Вечером к его двери прикололи бумагу с велением короля видеть его на рассвете. Азгор обращался к нему лишь для поручений, как гонца направляя в соседние королевства, иль же на битву. Посему скелет принялся спешно одеваться, стремясь выйти на службу.       Посеревшая от долгого ношения рубаха, что доставала ему с раннего детства до пят, сейчас же укрывая таз, была сплошь покрыта дырами да заплаткам. Изношенные шоссы скреплялись верёвкой, уже вздувшейся от воды и времени, осыпающейся. Кольчуга пожелтела, обращаясь в труху. Но та, по приказу короля, не сменялась.       Проповедники взывали люду ходить в рванье, ибо то — даровано им Всевышним, и не должно оспариваться его желание оставить нас в таких одеждах. Обмывка и ополаскивание водой презиралось, ибо то не позволяло им достичь духовного очищения. И многие годы не смели перечить словам монахов, грязь и вшей считая не иначе как благосклонностью и «божьими жемчужинами». Лишь тем, кто в поле работает, дозволялось мыться, ибо боли от грязи их стесняли, но взгляд недобрый на них бросали.       Однако же рыцарь не был из тех, кто веровал столь рьяно. Он слыхал наказы доброго друга о болезнях, что сокрыты в грязи, оттого спешил, накинув рубаху, на улицу, где мог умыться свежей водой. Но покуда шёл к воде он — письмо вновь увидал, что на двери осталось. На пожелтевшей от времени бумаге, неграмотно составленной, были гнусные слова, приказывающие явиться во дворец. Он тяжко вздохнул, покачал головой, что было дозволено, покуда нет чьих-либо глаз; негоже рыцарям показывать недоброе отношение к королю.       Наказали в прошлых письменах последние медные монеты, оставшиеся у народа, отдать к полудню. Золотые Крузар с юношества не видал, серебряные монеты король не так давно изъял, и медные, что были ещё хоть сколько-то ценны для их лавки, будут собраны у голодающих и погибающих. Несправедлив указ, но не смел он перечить и показывать своё нежелание следовать слову: звание рыцаря не позволяло перечить своему королю.       Рыцари — храбрейшие воины, что спасают даму сердца, ведущие богатый образ жизни в своих каменных домах и совершающие подвиги ради признания народа, что чтят заветы и оберегают свой народ… Если бы кто сказал ему то вслух — был бы поднят на смех, и то вышибло бы из дурных голов навитое королем заблуждение. Ибо скелет сидел в ветхой, продуваемой со всех сторон, деревянной лачуге, в которой ему одному едва хватает места, на нём оборванный наряд, а всё его воинское дело оплачивалось лишь одним серебряным, бросаемым ему под ноги, будто собаке бросают со стола на пол подачку, что едва хватало на еду.       Рыцари всех иных королевств разграбляли свои же деревни, еду отбирая да барышень очерняя, принося страданья поплоше врагов. А коль случалось так, что одна барышня приглянулась двум рыцарям… Как бы не желала она уйти от внимания, мужчины сойдутся в поединке за неё, без её желания после отдав победителю на растерзание. Все же злодейства прощались монархами, что оправляли благословлением и осветляли их души.       Крузару, однако же, всё дарованное иным рыцарям было не нужно. Пищу ему леший взамест изделий из древа преподносит, указывая на тропы невиданные в лесу, где мог набрать он целебных трав; благословение от монахов ему и не нужно было, коль он с нечистыми водится, от него слыша слова напутственные; и барышень ему и не видать в чужих краях — ибо в его дом родной девушек только на погибель от голода звать, а на её землях не остался бы при женитьбе — народ лишился бы защиты. Как бы не был дом плох — он всё ещё ему ближе чужих, неизведанных краёв. Но вот признание от люда… То ему было желанно. Ибо с презреньем к своему существованию у Крузара уж нет сил бороться.       Казалось бы — последний рыцарь в королевстве, к нему нужно проявить хоть долю благодарности, уж не говоря о том, что дело воинское во всех королевствах почтенно. Но король, лишившись всех остальных рыцарей, так и не сумел понять как обращаться с воином, вечно норовя его бранить за просьбы от жителей о хлебе иль же за сломанные мечи в бою. Да ведь и после сражений Крузару приказали обучать оруженосцев, одиннадцатилетних юношей, военному искусству, чего он делать был не должен, и отправляли с ними же в походы по завоеванию новых земель. Труслив и слаб был их король, что во главе своей же армии не стоял. Боясь за свою жалкую душу, считал за лучшее захватить как можно больше территорий лишь бы на него не напали, кидая под ноги, даже не в руки, Крузару карту с отмеченными землями. Как неблагородно. И не удивительно, что здесь никто в рыцари вступать и не желал без прямого приказа их Величества.       Его нерадивый отец жил в других краях с последним братом, что не брезговал и, несмотря на внушаемые слова о проклятом отпрыске, приходил как мог — раз в пару лет, дабы провести с средним братом день, рассказывая о жизни своей. И того было достаточно юноше. Он был его семьёй. И пусть спустя пару лет Гастер покинул их, уйдя на небеса, и Папирус теперь находился под крылом их дальней наставницы, так же став рыцарем, — они всё также виделись.       Папайрус был храбр, но не был столь же ласков как Крузар, желая показать всем свою силу, взбираясь выше для получения чина по чужим головам, не опасаясь замарать руки, коль кто посягнёт на его честь и славу. Но к нему, к крови и плоти своей, брату родному, он был добр, и желал увести от сих неблагодарных жителей, что желали кончины последнего в их королевстве рыцаря. Видел скелет, слыхал что говорят в округе, и каждый раз упрашивал уйти с ним, покуда ему беду не накликали. Ибо в деревушке шли поверья о проклятом дитя, что каждую тёмную ночь взамен угощений — ягод да мяса, продаёт души невинные. «Уж как бы не добрались, не умертвили в огне подобно ведьмам» — всякий раз качали головой, стоило приехать к старшему в деревушку.       Но Крузар не желал уехать из края родного. Его долг был защищать народ, каким бы он не был, верой да правдой служить королю. А коль и будет что неладное, увидит лишь издали огни праведных, что возжелают избавиться от него — выпросит нечисть из леса показать ему дорогу в другое королевство, где мог бы жить, не покидая родных земель.       Но кто же защитой люда будет, коль последний рыцарь исчезнет? Глупцы изведут его, и что потом?       Отбросив таки печальные мысли и самобичевания, скелет поднял голову, нехотя встав и привычно выпрямившись. Спина от долгого нахождения в столь кривой позе отозвалась слабой болью, захрустев. На ходу одев шоссы, он вышел на улицу, по старинному обычаю желая умыться в воде из колодца, что вырыл своими руками. Набрал ледяной воды в ведро и вымыл лицо, отогнав этим усталость. Рубаха чуть промокла, и он нехотя снял её, оголив спину, открыв вид на два шрама, что пересекали тело от лопатки до лопатки, сложившись в кривой крест. Давний бой, первый бой, в котором противник оставил два удара мечом, желая изнурить болью юнца, что смел пойти против него, великого воина, в бой. Это стало вечным напоминанием о том, что следует всегда быть начеку.       Как же был зол его приятель, увидав столь глубокие раны…       Лишь только лучи солнца озарили землю, Крузар вышел из дома, облаченный в порядком старую рубаху и кольчугу с чуть заржавелыми кольцами. Казалось, достаточно один лишь раз ударить по ней кинжалом — и она тут же осядет охровой пылью. Но вот что спасало её от такого исхода — скелета очень трудно ранить. Он изворотлив и силен, хитер и напорист, но отличался он от других рыцарей, что были невероятно самомнительными — добротой и наивностью. С жителями воин был прост и мил, за что люди чуть более высокого сословия презирали его, используя для благ своих. Но скелет был не глуп, прекрасно понимая, что за несмышлёного его принимают, и с прохладцей взирал на знать. Было ли ему дело — судят ли его за подобную распущенность рыцари других королевств, насмехаются ли над этим после умирающие под кинжалом и мечом враги и короли с вельможами? Коль скажет кто, что он не воин — пусть увидит его в бою. Злые языки всегда острее у тех, кто не далёк умом.       Окончив утренние приготовления, наспех съев горсть вымытых в колодезной воде лесных ягод, вышел к площади, направляясь к замку короля.       Азгор, их новый король, бывший свинопасом, жил в замке невероятных размеров, хвастливо сверкающем золотой черепицей на зависть другим королям. Алчный монстр, ошибочно принимаемый на чуждых землях за доброго и милостивого правителя, у которого, по их разумению, всё население жило в достатке и порядке при таком богатстве, был отвратным.       На деле же всё это золото, служащее украшением, собрано оброками с умирающего от голода народа, что уж не знал куда и деваться, поедая себе подобных, совершая грехи и разбои, перерезая глотки соседям оттого, что у тех появилось одно зерно пшеницы. Детей среди народа больше не было, так как они стали пищей для этих обезумевших существ. По-иному и не скажешь. Существа, неразумные, до одури оголодавшие.       За ставнями в замке украшенными вилось обманчивое пламя в каждом окне. Ничто внутри не живо, понапрасну пылая для возможных гостей огнями светлыми — это создавало лишь видимость множества слуг. Для гостей и тщеславного короля также были подготовлены всевозможные украшения для услады глаз: полы белы, укрыты коврами алыми, горделивыми; стены, сияющие белизной из камней заморских, с узорами витиеватыми из ракушек, всегда отмывались юными рыцарями; на колоннах расписных золото и самоцветы сияют; на подножьях трона у львов глаза из рубинов, алые и крупные, кровожадные; подсвечники из злата и серебра ведут к королю, по бокам же доспехи неведомо каких рыцарей к нему направлены, в поклоне застывшие. Всё то кричало о великой гордыне короля, что столь отвратен люду. Но не только с этим грехом жил их правитель. Стол подле него всякий раз ломится от угощений, в тронном зале, дабы король не вставал понапрасну, в то время как народ едва мог добыть и кроху зерна — невероятное чревоугодие. Но ни вина, ни фрукты, ни ароматные свиные тушки не могли избавить зал от простонародных обычаев.       Запах, лютая вонь, витала в воздухе. Люди, что бывали в светлом замке, справляли нужду где придётся — на лестнице парадной, на входе в замок, на балконах золочённых, — от этого резкого запаха глаза всякий раз слезились. Отвратно. Звери дикие, лесные, для подобных нечистот создают норы подальше от своих домов, а короли, обученные этикету, не следуют тому! Но Крузар, по обыдию, смотрел строго прямо, не воротя нос, не показывая на лице презрение, поднимался, едва касаясь ступеней, к замку.       Король встретил его с надменной и самодовольной улыбкой, осмотрев боевой наряд рыцаря с недовольством, ибо ненадлежащий облик воина был позором для его знамени. Но доспехи, чистые и нетронутые ржавчиной, что подле трона были, отдавать не желал. Уж те навсегда застыли в преклонении, отчего же лишаться удовольствия лицезреть подобное изо дня в день ради простого воина? Алчность, чревоугодие — и как короля ещё не покарали за столь кошмарную жизнь?       Монстр, что походил рогами и головой на козла, а брюхом на корову, не сдвинулся с трона, не по-королевски развалившись, откинувшись спиной назад, смяв под собой алый, бархатный плащ. Улыбка шире стала, ибо пришедший Крузар в мгновенье получил удар под ребра, заставивший его согнуться для поклона. Он и так мог это сделать, но стражи, всюду следовавшие за правителем, решали иначе, травмируя кости и унижая этим, зная, что не ответят.       Скелет сжал зубы, но промолчал, ибо знал — одно слово и палач начнет точить для скорейшей казни топор, что был вечно рядом, ибо подобные наказания были ежедневным зрелищем этого набившего себе живот до огромной горы спереди, монстра. Нахальный подлец.       Азгор неспешно приподнял голову, и рыцаря отпустили ранее держащие за плечи монстры, что после брезгливо, будто касались чистейшими лапами падаль, оттерли незримую грязь о свои узкие шоссы. Получая серебряные, слуги не знавали о том, что за пределами замка беда, разграбляя пришедших и молящих о помощи жителей, в утеху втаптывая в грязь.       Доколе, подождите — и к вам беда придёт, коль не научитесь вести себя подобающе. — Крузар, ты славно исполнял мои приказы, — скелет уж вскинул было голову от столь внезапной похвалы, сдержавшись, лишь медленно подняв глаза. Отродясь король доброго слова не говорил ему, браня лишь понапрасну. За нелестные слова люда, молящего о помощи, за чужие напрасно захваченные земли, что были не краше имеющихся, за мечи, сломанные в бою. Но и на кой Крузару слова, с ними сыт не будешь, а потому не хвалебная речь столь взволновала его. Не уж то дожил он, и ему добавят еще один серебряный к выплачиваемой за сражения сумме? Было бы неимоверно легче, и он мог бы всё же отправиться в порт да выкупить товары, иль же упросить какого жителя пойти с ним и начать торговать тем, что у них осталось — горшками глиняными или фигурами из дерева. При таком раскладе их богатство в деревушке возрастёт и голод отступит, как и лютая смерть от болезней, — И потому я решил дать тебе новое поручение: крестьяне с Западных земель стали отказываться оплачивать подати, и потому я приказываю тебе отправиться туда и оповестить о моём недовольстве прежде, чем их обьют. Даю тебе на то три дня. Ступай немедля.       Крузар ощутил, как в груди разгорелось пламя ярости, что спешно проглотили. И то речь короля, что обязан заботиться о своём народе?       Кивнув головой, ещё раз поклонившись как было положено, он тут же развернулся, омрачённый новым приказом и с грузом вины из-за свитка с податью. За всю его воинскую работу впредь будут отплачивать лишь одной медной монетой. И, дела королю нет, что они давно обесценились, и тем рыцарей обрекли на голодную смерть.       Всю животину, окромя мелких птиц, в лесах давным-давно перебили, потому питаться было нечем. Травы уж более не росли на их землях, срываемые жадными руками, и ни один зверь не плодился на их проклятых землях. Крузар пытался ягоды посадить, взрастить травы съедобные — да жители прознали и сорвали всё, что было, уничтожив едва начавшие плодоносить кусты, ибо были они поражены проклятым дитя.       И податься люд никуда не мог, ибо если сбежать попробуют — король узнает о том и казнит. Выдадут беглецов сопровождающие путников и стоящие на границах пожилые монстры, ижем правитель оплачивал эту охрану тремя золотыми. На деле лишь — деревянными монетами, что были покрыты тонкой коркой ржавчины, являясь обманным, тофтовым золотом. Но старцы не могли об этом узнать, ибо все были ослеплены на один глаз и имели уже чуть замутнённый от возраста второй. Однако же, они яростно охраняли границы, не позволяя сбежать в соседнее, живое королевство, так же подавляя протесты, перерезая бунтовщикам горло и после зажаривая их на вертеле, как свиней. Другая же граница была в лесу, но деревья стали так близко расти друг к другу, что и без коня стали непроходимы, да и путь до другой деревни был неблизкий, издохнут без еды беглецы. Иль леший, отчего-то к ним настроенная недобро, мог заставить их по лесу плутать, обратно возвращая. Оттого оказались они подобно куропаткам в ловушке — крылья есть, да лететь не в мочь.       Шёл Кузар в другие земли пёхом, ибо даже старые костлявые кони околели. А ведь путь лежал туда непростой и долгий. От того он набрался терпения и сил, по пути в свою лачугу зайдя к юным воинам, оповестив их о веленье короля и наказав оберегать жителей. Те, воспитанные им добрые юнцы, поклялись оберегать народ. Но лишь до той поры, покуда свиток о податях не увидали. Не понравился Крузару недобрый огонь в их глазах, чуяло его сердце — юнцам не по нраву то, но делать было нечего, остаться и убедить не покидать их край не смел.       С неспокойной душой, рыцарь принялся собирать еду из дому, из того что осталось после отданной доли жителям. Вздохнул, заворачивая в ткань листья крапивы и замоченные в колодезной воде одуванчики, накинув ношу на плечо, набрал воды в сделанную из дерева наглухо закрытую чашу, и отправился в путь. Он знал, что это и не еда вовсе, и он не пополнит силу тем, однако же иного пока не было. Хотя, быть может, на границе его вновь одарит провизией леший? Но не было времени стругать подношение из дерева, а новая фигура, которую прошлой ночью начал он вырезать, не была готова. А без благодарности не желал принимать щедрые дары. У них был в обычае обмен — еду за изделия.       С юношества он видел тех, кто скрывается во тьме и кого кличут жестоким «нечисть». Их считают грешными существами, недостойными просить прощенья за своё житьё, люд описывал их как грязные души. Но не слушал Крузар церковь, не вступал в храмы, ибо знал, что порой тёмные куда добрее. Его друг из лесу, чьи глаза сияют подобно солнцу, был с ним мил и чуток. И посему он не опасался, вступая в новые земли с пониманием и ощущением того, что у него есть защита. Особенно если его путь лежал через лесную чащу, в которой правителем, добрым и великодушным, был леший.       Лешие — они же хозяева лесных чащоб. Их каждый видит по-своему: кто старцев в них признают в зелёных одеждах из мхов трав, кто чудищ косматых, с рогами из ветвей и кожей серой, кто и в каждом звере лесном видит его. Лешие же, на деле, и не плохие вовсе. Они, разве что, подшучивали иной раз, да не со зла — забавы ради. Могут позвать в лесу, плутать заставят — да сами же и выведут. Но лишь церквушка люд весь морочит, велит к хозяину леса как к недоброе нечисти обращаться, без уважения должного. Оттого тот часто гневается.       Лешие за деревьями прячутся, дабы не увидел никто их облик, но не знает никто почему — оттого, что солнце им вредит, иль же от нежелания пугать обликом своим. Они способны в зверей обращаться и зверьми дикими порой могут повелевать. Семью же они не заводят, но когда чуют, что пора пришла им свет покинуть — детей людских в лес заманивают, да вместо себя хозяевами леса делают. Что же с лешими после происходит — и не знает никто. Быть может в гриб старый обращаются, зверьём иль же деревом, но они остаются частью вечного леса. А уж о самом лесу они пекутся — всякого, кто повадится деревья не от нужды ломать да глумиться, они проклятьем одаривают да морок наводят. И те, кто со злым умыслом не был уважительно настроен к лешему, бродит по земле вечность, безмолвно, будто тени, скользя по чаще, и никто уж не сумеет им помочь — коль обидели хозяина леса, пеняйте на себя. Но если ты будешь добр к лесным зверям и деревьям, будешь блюсти правила — путь в лес тебе будет свободным, хозяин леса на грибы и ягоды укажет, от бед убережёт.       Вот уж вдали стала видна ограда. Вручив на первой границе охраняющим бумагу от короля о том, что ему разрешено покинуть королевство, дожидаясь ответа, рыцарь поглядывал на чащу. Старики подслеповато щурились, пытаясь прочесть наказ, на вкус даже опробовав бумагу, пережевав край, убеждаясь в правдивости принесённого, и с большим неудовольствием пропустили Крузара через каменный забор. Бросили в след с хрипотцой и карканьем, что ещё подумают над тем, пускать ли его обратно.       Лишь после, когда оказался на тропе, скелет позволил себе выдохнуть, опустив фальшион в ножны, что всегда выставлял, когда оказывался у старцев — кто знает что им в голову взбредёт. И приветливым взглядом оглядел лесную границу, зная, что вот-вот объявится его друг, что составит ему компанию до самой границы с пустынными землями.       Не прогадал юнец. Стоило лишь сделать шаг за второе дерево — и тут же услыхал тихий скрежет коры. Улыбнулся, повернув лицо — и встретился с златыми глазами цвета солнца, что приветливо сощурились. Звериный блеск и ласка читалась в его глазах. Леший с первого дня их знакомства смотрел с теплом на него, даже журя порой всё с тем же трепетом во взгляде. Поистине добрый и учтивый. Всюду следовал за ним, не отпуская без сопровождения в лес. — Доброе утро, свет мой — приятный и ласковый голос раздался мгновенно, стоило увидеть ответный взор. Рыцарь, повернувшись полностью, улыбнулся, вежливо поклонившись, как научили. Руку за спину убрал, чуть к земле наклонившись, вторую же вниз по направлению к другу направив, её расслабив. В ответ глаза чуть опустились — нечисть тоже поклонилась, и послышался довольный воспитанием смешок. — И тебе доброго утра. Что привело тебя к границе? Солнце уж поднялось высоко, не навредят лучи его?       В те времена, когда зелен был и юн, узнал он, что лучи светила опасны для иных, что сожжёт их в первый же миг рассвета. Но сам леший никогда не покидал его до тех пор, покуда солнце не засияет в дневной час. В тени сидел в зверином облике, под пологом прятался — но не уходил. И на сей раз столь опрометчиво выполз из тени древа, дабы сопроводить. Тепло улыбался, если по голосу судить, и беседовал, будто и не в шаге от мгновенной погибели, хотя солнце уже разгорелось. — Не опасайся, лучи его губительны лишь если выйду из темени лесной — в тени дерева не различил воин, но чувствовал душой, что тот рукой указал на мрак кругом — не мог уйти я в ночь, узнав, что ты идёшь к границе. Что увело тебя из дома? — бережливо относящийся к нему леший был порой излишне радеющим, будто наседка со своим птенцом. Сколько бы лун не прошло — ничто не внушит ему, что бывшее дитя стало воином.        Крузар издал вздох, сознавая, что не уйти коль не ответит, иначе наведут морок — да оставят на день в лесу, на мху дремать в тени колыбели, что сплетёт хозяин леса, под песни птиц да стрёкот ночи. И сейчас, почуяв издали, что бывшее дитя покинуло границу — тут же примчалось. — Король приказал выйти в деревню, что столь давно оброк ему не высылала. Не будет меня не больше семи ночей, не серчай — помня о том, как порой бесновались от долгого непоявления, извинился он, на миг посмотрев вдаль, на земли завоёванные.       В военных походах пропадал Крузар и на луны, даже на год порой, но зачастую обрывался долгий бой, что проводился у леса, быстро. Каждый раз он видал, как противников за ночь нечто омертвляло, унося жизни лишь едва заметными двумя ранами на шее, будто от тонкой иглы швеи. Их армия побеждала всегда, как бы не было много чужих воинов. И рыцари из его деревушки, что сопровождали в походах, всякий раз недобро смотрели в спину, твердя о том, что это проклятое дитя насылает нечистых на врагов. Скелет же не пресекал те слухи, дозволяя им гулять в кругу воинов — ибо то могло быть правдой.       В первую битву, в которой он получил свой шрам на спине от глумящегося над ним рыцаря, почуял неладное. Битва велась с полудня до позднего вечера, покуда на поле не опустилась темень. Но не успели зажечь огни для какого-ибо света — как вдруг все чужестранцы, один за другим, опали на землю. Без криков и сражений, будто враз их дух покинул тело. Всего за пару минут армия, в которой было вдвое больше воинов, проиграла. Связанный Крузар, над которым возвышался враг, был освобождён, ибо тело недруга поднялось в воздух, исчезнув в облаках. Ни один люд не сумел бы сотворить подобного.       По возвращению в родную хижину его уж встретил леший, беспокойно вьющийся под потолком в темени. И стоило лишь закрыть ставни — как тот, после долгой разлуки, тут же запричитал, зашипел на раненого, во тьме обнимая, да тут же принялся залечивать травяными мазями, после заснув рядом, в беспокойстве ворочаясь на груди в зверином обличии. Наутро многие раны залечились, оставаясь лишь неглубокими шрамами украшать тело, а леший остался подле него, сопровождая каждый миг ещё луну, под крышей живя; опасался он за встреченного когда-то в лесу юнца. — Уйти бы мог ты, свет мой — леший прошёл вперёд, следуя за неспешно идущим рыцарем по темени, переступая болотистые холмы так, будто летал, изящно и стремительно — приказом не удержит ваш король, коль возжелаешь покинуть обречённые и неблагодарные земли. Ты славный воин, тотчас найдётся дом. Могу сопроводить через лес, привести к деревне. Тебе не нужно опасаться — я проведу тебя куда ты пожелаешь, верить ты мне можешь, тебя не сгублю — в голосе послышалось урчание, уговаривающее. — Я верю тебе, мой друг. Однако же в том нет нужды — в мгновенье оборвали речь, что внутренне влекла его желанной свободой — ежели исчезну я, у люда защиты и не будет. Останусь, покуда жив хоть один. Я дал клятву себе, тебе и королю, что не уйду с наших земель, покуда жив хотя кто-то в нашей деревушке. Не все виновны в свершённых злодеяниях, и не все должны расплачиваться за грехи. Они — мой народ.       Леший замолк, замешкавшись, чуть пропустив вперёд скелета. Не раз Крузар просил его провести люд через леса — но нечисть помнила, что сотворить те желали с тогдашним дитя, и отказался, откупившись словами о том, что чаща поглотит их души чёрные, и туманы с болот да морок их на погибель унесёт. Ему б в охапку рыцаря сгрести да прочь отсюда унести — но знал ведь, что тот вернётся. Однако же, то рвение, благородство и добро манили его. За то и привязался.       Вскоре нагнав Крузара, что встревоженно оглядывался на отставшего, покачал головой. Однако же согласился, пусть и с ощутимой горечью. — Твоя воля — в голосе слышалось разочарование, но не смел противиться его решению. Знал, что не послушаются — позволь хотя бы одарить тебя, уж путь не близок, а в суме у тебя одни лишь травы — носом поведя, шумно воздух втянув, убеждённо произнесли, оглядывая рыцаря, сощурившись лукаво. — Нет для тебя изделия, оттого не могу принять твоё благословение — отвергли, с извинением смотря в златые глаза. Услыхал, как раздалось тихое звериное ворчание, вызвавшее улыбку. И понял, что уж этот бой будет им проигран: коль пожелает леший — не сумеешь противиться его заботе.       В четвёртый раз, когда угощение вытянули в когтистой руке, ранясь вконец о свет, рыцарь принял суму с пропитанием. Упрямству нечисти не занимать, доконает, покуда не примешь принесённое. Однако же… Заботлив был леший. В ткани, расшитой по обыдию узорами цветов и необычайных птиц, было жареное мясо, сыр да хлеб. И, как было всегда — завёрнутые в широкий лист лопуха среди цветков гардении были ягоды малины.       Поблагодарив за щедрые дары, улыбнувшись ему, Крузар продолжил путь, ведя тихую беседу о чужих землях и новом наказе короля, слушая и чужие речи из леса, что сопровождали каждый шаг.       Нечисть шла по пятам, покуда не стали видны границы с пустынными землями, а деревья не поредели, пропуская лучи светила. Уж тогда их пути разошлись.       Рыцарь остановился у древа, улыбнувшись другу, попрощавшись в последний раз. Нечисть пусть и была не рада его подвигам и поручениям, но не смела останавливать, зная, что то придётся не по душе юнцу. И тот был благодарен за то. Коль силой стали бы сдерживать — не по нраву бы пришлось.       В столь давно придуманном им прощанье, воин закрыл глаза, отвернувшись спиной к дереву, приложив к нему ладонь. Затаил дыхание, ожидая. И вскоре, не прошло и мига, он ощутил, как на неё легла чужая, холодная и большая, с длинными, острыми будто стиллеты, когтями. Однако вопреки страшащему поначалу образу пятерни с ним обращались осторожно, никогда не раня. Почувствовал скелет мягкие поглаживания, что были столь ласковыми, едва ощутимыми, и позволил себе улыбнуться, плотно закрыв глаза, дабы не смотреть на него, так же чуть сжав свои пальцы, обхватывая в ответ.       Ещё когда был болен он в далёком детстве — узнал, что нечисти нравятся прикосновения. Тот, завязав ему глаза дабы не напугался он вида тёмного, всегда держал его за руку иль же сжимал в объятьях. Иной раз он совсем небольшим комом лежал подле него, под боком, засыпая. Был ласков, будто домашняя кошка, что вечно ожидает поглаживаний. И когда в первый раз в лесу приложил лишь свою ладонь к древу, прося таким образом чужую — рыцарь вмиг понял желанье друга, дав взяться за свою ладонь. Теперь он знал, что у его друга костяные руки, белые с чёрными фалангами, напоминавшие порой когти, и золотые глаза, что было уже многим известным в таинственном образе.       В последний раз прошептав прощание, он осторожно высвободил ладонь, скользнув по чужим пальцам, и двинулся вперёд, не оглядываясь, дабы не задержаться вновь от мольбы и тоски в чужих глазах.       Так он получил благословение, и то было ему всегда наградой и отрадой. Хоть кто-то ему желал счастливого пути. Чувствуя спиной направленный взор, улыбнулся, уж более не печалясь дороге. Его всегда встретят с похода, после сидя рядом на их поляне в лесной глуши, слушая о новых землях и едва слышно смеясь, малиной угощая.

***

      Спустя пять суток Крузар вновь вернулся в замок, неизмеримо истощенный долгим путешествием по пустыням, за которые он когда-то долго сражался, не ведая, для чего. Те земли были без воды и еды, песок не нужен был их погибающему королевству, никакими стараньями не построишь хозяйство, да и народу мало там. Но коль желает король больше земель — он не смеет перечить.       На месте деревушки, как и опасался он, было ничто. Не осталось и домов, обратившихся в обломки. Люди да монстры лежали на земле, истощённые, их бренные, высохшие тела были укрытые дорожной пылью. Колодец был отсюда далеко, и им всегда не хватало воды. Видно, их доконала бедность. У многих на шеях были рваные раны, что остались от последнего сражения за капли живительной влаги. На воздвигнутых жертвенных алтарях ещё иссыхали жители, коих принесли богам ради общего блага, не желая верить в то, что спасение не придёт, и светило воды не принесёт.       Их тела были отвратны и кошмарны. Лица будто из воска и травы, кости выпирали так, что кожа натянулась. Руки и ноги были развёрнуты от тела, будто невзначай, столь же желты и сморщены будто старые листы бумаги. Глаз и не было уж более, иссохли они, явив провалы тёмные. Зубы из раскрытых ртов торчали, являя их последний крик муки, верхние челюсти подались вперёд, выставляя ещё больше обезображенные лики. Больно им было, жутко, и рыцарь не мог уж никак им помочь.       Он сделал шаг назад, немо смотрел на это. Пусть и был он закалён в боях — подобное видал он редко. И для юнца такое было сильным потрясеньем.       Но, как бы не был он в ужасе, не мог позволить себе оставить их так, на палящем солнце, без должного погребения. Их души без захоронения могли скитаться много лет до тех пор, покуда тела в пыль не обратятся. Рыцарь, как бы не был пугающим сей ритуал, собрал тела в одну кучу, раскопал большую яму в песках горячих, насколько хватило ему времени до заката — и, держа факел в дрожащих руках, поджёг собранные тела.       Для погребения он обязан был их закопать в землю, каждого из них, и найти памятные для них предметы. Но коль все были неизвестны ему, все были на улице — решил он перейти к сожжению. После, когда уже приближался рассвет — собрал весь прах в яму, закопав в пески, и прочитав короткую молитву. Надеясь, что души обретут покой.       После страшных смертей, самолично сжигая тела детей, стариков, воинов и матерей, рыцарь побрёл домой едва разбирая дорогу, слепо смотря пред собой. Размышлял о том, как души покой обретают, что происходит с могилами тех, о ком не вспоминают, и как они находят покой.       В тёмных, мрачных мыслях, он возвратился к родной земле. На удивление, его приятель не встретил у леса, пусть и проходил он в сумерках немало у границы. Впрочем и не желал бы он показывать свою печаль, огорчая тем нечисть, пусть и тайно возжелал, чтобы тот составил ему молчаливую компанию, сумел бы успокоить ласковыми словами, сбавить кандалы тоски и горечи тихим урчанием звериным. Иль сжал бы в объятиях утешения, являя собой спасение от дум, шепча нечто вразумительное и мудрое, как бывало всегда после тяжёлых боёв.       Но не было нечисти. И пусть бывало иной раз то — быть может, и дел у того в лесу полно, Крузар ощутил неладное, к каменной ограде подойдя без сопровождения. Как бы он не звал - леший не являлся.       Старцев, жадных и подслеповатых, будто и в помине не было. Вертел, копья — всё на месте, а их и след простыл. В опаске рыцарь сделал шаг, ворота перепрыгнув — да не встретил никого, кто был бы недоволен сием действием. Никого. Тишь гробовая. И как бы не оглядывался, на свои опасения зовя их — никто не откликнулся. Кругом была одна лишь тишина.       Ни птиц, ни зверья не слыхать. Ни колокола старой церквушки, ни криков с площади — вокруг было ничто. На подходе в замок оглядывал он скудный рынок, что был пуст уж более дюжины лет — да не встретил лиц недовольных. Уж это было необычайно пугающе. Болезнь какая и до них добралась? И сгинули все, когда рыцарь выехал из деревушки?       Но на пороге в замок услыхал он тихий говор. На миг успокоившись, взошёл по лестнице в тронный зал, удручённо склонив голову от ещё терзавших мыслей о погибели людей.       Король, как и всегда, сидел на троне, мрачно смотря на рыцаря, будто готовясь глумливо спросить о наказе. Однако же о том, что поручение исполнили, не дали сообщить. Да что уж — рыцарь и рта не успел открыть, как был схвачен стоящими в дверях стражниками. Но на сей раз они не ударили его по рёбрам, дабы он склонился в поклоне ниже.       Схватили за плечи с двух сторон, как было привычно, и стремглав вонзили ему острый кинжал по самую рукоять в грудную клетку, пробив ребро. Рыцарь был ещё напуган, а посему не успел пресечь подобное. Стражники, лишь только было свершено злодеяние, маша пёсьими хвостами, отошли на шаг, смотря злобно на рыцаря, оскалив пасти.       Схватившись за рукоять, сделав несколько шагов назад от боли, Крузар в мгновенье вытащил фальшион. На его счастье он был скелетом, ибо будь он обычным монстром из плоти — уже истёк бы кровью. Кинжал лишь едва рёбра оцарапал.       Итак, это было покушение.       Тяжёлое лезвие фальшиона, стремглав вытащенное из ножен, после могучего замаха откинуло первого стражника, едва не пробив железную броню, сокрытую под тёмным балахоном. Тот, не привыкший к сопротивлению, подобно волку взвыл, ударившись о каменный пол всем телом, перевернувшись несколько раз. Но Кузара со спины вновь повалили, кинув на ковёр перед королем, сев на него, уткнувшись остриём меча в самую шею сзади.       Уж было решивший, что стражи обезумели, раз смели кинуться на него, при взгляде на короля рыцарь понял, что не от глупости то совершили. В глазах сидящего правителя, пред которым развернулась короткая битва, было видно лишь презрение и жестокость. Крузар, осознав то, кто являлся в сговоре, скривился. — За время твоего отсутствия, — голос Азгора ледяной. По всему вероятию, дела плохи. Он обращался к нему с презрением, с гневом и скрытым страхом, но с холодностью — никогда. Не сдерживал себя ранее их правитель, дозволяя глумливым нотам ранее осквернять величественный говор — некто напал на деревню и умертвил весь люд. За это упущение ты будешь казнён. — Рыцарь вскинул голову. Боль уж не казалась столь сильной, и он изо всех сил старался сдержать горячую ярость в груди, дабы не пробить наглецу, сидящему на троне, грудь своим мечом. Служить он должен королю, не пристало бросаться в необдуманную яростную атаку, будто он зверь какой. Стерпел он голод и унижение, стерпит и бахвальство в чужих речах.       Не смотря на то, что чужой меч уткнулся в шею — рыцарь приподнял голову, напустив в глаза спокойствие, говоря чётко, пусть и с плохо сдерживаемой злостью, сощурившись. Вдох, выдох, будь кроток с королём. — Ваше Величество, я был на Западных территориях, а до них идти четыре дня. Вы приказали мне узнать, отчего на пустынных землях никто оброк не отдал. Вернулся я как смог, раньше срока, дабы исполнить… — Ты мог поторопиться, ведь оставил их без защиты. — Торопился я, да коня не было, Ваше Величество — голос твёрд, Крузар не верил в то, что весь люд погиб за пять дней. Быть может, схоронились дабы запрятать последний медный? — поручение заняло столь долгое время. Доталово с вами остались юнцы, славные воины, коих обучил я, и с коими мы принесли вам немало побед. За все те годы ни один не сложил меч при страхе от врага — но что же произошло с ними? Не могли же, услыхав приказ короля о выплате, уйти в другие земли все разом, оставив жителей одних? Нет, не могли бы. Они клялись ему верой и правдой защищать от врагов всех. Но что же… Коль напали на них, отчего же к королю не явились с посланием? С ранениями в бою юнцы могли и пол земель обойти, дабы о враге предупредить. А тут и рукой от деревушки до замка подать — всё на виду, они должны были известить. И если уж напали разбойники — замок издали можно заметить по злату, так отчего же, обойдя их маленькую деревеньку, не пробрались сюда за наживой? — И в этом предал моё доверие — ответ и не нужен был королю, он лишь наслаждался, ведя игру свою, рыцаря отвечать заставляя — все воины ушли, и моего терпенья к твоему бесовскому началу больше нет. Увести его, — приказал он держащим вырывающегося монстра стражникам.       Очнувшийся от удара второй стражник тут же ринулся на подмогу, хватая под руки рыцаря, намереваясь уволочь в темницу как всех тех, кто предал желания короля. В которой Крузар бы пробыл совсем недолго, встретившись на закате с палачом, что в кровавое небо лишит жизни последнего рыцаря на потеху королю и его небольшой свите. Но ведь скелет не зазря столько времени тренировался. Уж на казнь он не желал попасть, и коль желают смерти ему — он сдерживать себя более не станет.       Хватит с него благородства и служения псам.       Выгнувшись подобно ужу, отбросив прочь свой страх и сомненье, он ногой огрел держащего его руки первого стражника, от чего тот отшатнулся. Фальшион, оружие тяжёлое, легло в руку легко, будто перо у живописца. Взмахнув им плавно, но расчётливо, рыцарь без сожаления сразил им второго, вонзив лезвие в живот. Острие у его фальшиона на заточенной грани широкое и острое, оставляло после глубокую рану. Пусть и смерть не желал он нести, но коль от этого не уйти — был он расчётлив и холоден. И жесток.       Повернул меч чуть вбок, создал рваную, широкую дыру. Он не раз видел, как из подобного ранения вытаскивали меч и бездыханное тело врага тут же падало замертво в ниц. Коль вонзить меч — враг может ещё жить и сумеет напасть. Но так он создавал немыслимую рану — так кровь быстрее зальёт пол, и тело бездыханное не встанет уж более никогда. Это было то, что он никогда доселе не делал, ибо вид выпадающей плоти был до крайнего невыносим. Но теперь же иного выхода нет; мгновенье промедления — и он займёт место покойника.       Вытащив лезвие из упавшего на колени тела он с поворота одарил раной в грудь очухавшегося второго, слыша его дыхание, пересеча лезвием рубаху от груди до головы, оставив длинную алую полосу с концом аж на лбу, едва не задев глаз, кулаком поразив грудь едва дышащего и ещё до конца не отошедшего. Второй стражник завалился на пол, отплевывая кровь. Подобные ранения несоединимы с жизнью, рыцарь знал то. Но отбросил привычные сожаления.       Оглядев поверженных он всё же испытал муку совести. Нет, грехи за лишения жизни его не волновали. Все люди грешны по их поверьям, да и с нечестью он братается — не до церковных убеждений. Оковы тьмы от убийства ему не помешают жить и далее, однако же он на миг остановился. Осмотрел бегло, сожалея, что сильные воины пропадут, но сдержал свой порыв помочь им, отвернувшись. На поле боя иной раз, при победе, он старался излечить раненых. Этим же монстрам… Ничем нельзя помочь. Они дрались насмерть — и ранения несли лишь погибель.       Собрался было уж бежать из замка, но услыхал Крузар звук обнажаемого, вытаскиваемого из ножен меча.       Король увидел, что стражи не справляются, и всё же поднялся с трона, впервые за долгое время стоя на ногах, однако твёрдо намереваясь отомстить восставшему рыцарю, что не последовал его воле. Он уж жаждал созерцать, как прижмёт лезвие к шее непокорного, мрачно оповестив о скорой кончине, наслаждаясь ужасом в глазах юнца. Азгор жадно смотрел в чужое лицо в ожидании подтверждения превосходства. Это было для него будто сладкий плод. Чужой ужас и бессилье, безвольность — как его это потешает. Больше криков, больше смертей, покуда его трон не будет усеян кровавыми трофеями в знак его всесилия, украшен черепами тех, кто решился быть непокорным. Голова этого юнца у его ног будет занятным зрелищем. Уже давно он мешался, отстаивая жалкие жизни люда, как бельмо на глазу, тяготящий наслаждение от созерцания чужих страданий и мольб тех, кто смеет сомневаться в короле и его могуществе.       Но воин не сдавался. Он за миг сумел придумать, как справиться с тем, кто сильнее его сейчас, уставшего от долгого пути, и кто куда массивнее. И не таких встречал в бою. Король не стоит на ногах твёрдо, его живот сильно мешает как можно сильнее прижать к себе меч, ноги стоят оттопыренные, неподобающе и нелепо. Быть может, он сделает ему подрубку? Нет. При таких массивных ногах скорее уж сам рыцарь сломает свои. Что же, Крузар осторожничать и любезничать не будет — измотает и… Ранит.       Король уж ближе подошёл, довольствуясь смиренно стоящим воином, что уж явно понял — проиграет силе.       Попытку вонзить меч в бок прервал звон металла о металл. Скрещенные оружия выпустили искры, глаза встретились, источая презрение и ненависть. Азгор усмехался поначалу, покуда не увидел ответную ухмылку и сосредоточенность, сверкающую в чужих глазах. Нахальство и неподчинение! Рыцари должны служить ему, быть покорными его воле, даже если он прикажет им умереть!       Алый глаз и белый опал сверкнули от свечей в канделябрах. Рыцарь, как бы хило не выглядел, держал огромный фальшион умело. Взмахивал им, прыгая будто лань вверх, рассекая воздух плавно, лишь в жалких дюймах отодвигая лезвие от шеи противника, нарочито играя. Он двигался быстро, удары были сильны и смертоносны. Свист ветра был слышен каждый миг. Лишь раз король его едва не ранил, когда тот оказался близко: золотой меч едва не задел щёку Крузара, мелькнув подобно лучу солнца иль же пламени. Но от того увернулись, проводив холодным взглядом лезвие, одновременно с тем же срезав кольчугу с груди противника.       Было после долгого пути труднее сражаться, но Крузар был упрям, лишь чуть сморщился, будто вместо раны, оставленной стражниками, было лишь лёгкое упоминание.       Избежав лишь чудом удара, извернувшись лисой, сумел вонзить лезвие в грудь короля. В глазах сиял холодным снегом зрачок, и алым маревом расплывалась кровь во втором.       Последний удар был косым, излюбленным Крузаром. Один меч создал линию от одного плеча до другого, и в то же время второй, часто незримый поначалу стилет проходил накрест по чужому телу. Враг не может уйти от такого, иной раз не замечая вторую рану, покуда не истечёт кровью. Тонкое лезвие оставляет длинную полосу, что мгновенно наполняется спешно вытекающей кровью, успокаивая холодом раскалившуюся кожу, посему оставаясь незамеченной. И когда король вновь поднял руку, осознал, что кожа почти вполовину от тела отошла, и кровь брызнула, едва весь пол собой не залив. Красовалась огромная рана, края которой были будто искусной швеёй отведены.       В неверии прикоснувшись к ране, столь стремительно магически возникшей на коже, будто пытался сложить края плоти. Ладони полностью покрылись кровью, и король осмотрев некогда белые лапы, вскинул голову, с постепенно пустеющим и напуганным своей ближайшей кончиной взглядом окинул скелета, зарычав. — Тебе никогда не победить меня, — просипел Азгор, осев на пол, понимая, что так он и до ночи не доживёт, однако из последнего не желая верить в то, что ему не помогут как было всегда. — Если убьёшь — тебя уничтожит народ из иного королевства за столь страшный грех! Так и знай — сожгут тебя, нечистого, на костре! Рыцари обязаны охранять короля, иначе их будет ждать суд… — Если вы сгинете, все будут лишь довольны — голос Крузара холоден, подобно яду погружая в ужас короля. Видя его страдания, едва сдержал в себе желание зажать чужую рану, сдержав порыв служенья. На сей раз это уже бывший король, чуждый, ему преклоняться он не должен. — И никто не узнает, что именно я вас убил. А грех… Грех уж мне не страшен. Коль мой народ мёртв — не вижу разумение и далее служить вам. Прощайте —скелет развернулся, выходя на улицу, сквозь тронный зал. Не обернувшись, держа пред собой твёрдое слово не позволять прошлым указам служить монарху, запер за собой ворота.       Если помощь не придёт в сию секунду — король кровью истечёт, оставив лишь упоминанье о себе в сказаниях как о жестоком чудовище, что жило без крови и было найдено во дворце. Как всякая нечисть — обрастёт он молвой неславной. И поделом ему, жестокому правителю.

***

      По прибытию в деревню, уже зная жестокую правду о своём народе, присмотревшись получше, Крузар ужаснулся.       Все хижины, знакомые ему, были разрушены, как в пустынной деревушке, смертью пропахли пыльные дороги, но… Тел, иссушенных болезнью, жарой и голодом, почти и не было. На земле, кустах и деревьях лежали куски плоти. Мясо будто вялилось на солнце, как позабытые в этих краях звериные туши. И лишь то, что среди этих обрывков были видны пальцы, указывало на немыслимое.       Всё это — было человеческими останками. Уж и мухи над ними летали, в кусках и черви виднелись, да только… Не было смрада дурного, как бывает при старой крови. И куски, что он уже увидел, были от крови не черны, будто и подавно не было той в жилах. Будто сотворившее чудовище позаботилось о том, чтобы ни одна капля не упала на землю понапрасну. Это не дикий зверь, уж явно то, но… Кто же посмел совершить столь ужасное злодеяние? Разорвать всех на куски, сломав крыши, пробив в них дыры, оставить плоть несъеденной, однако же лишённой крови.        Столь жуткая картина некогда знакомых ему, пусть и относящихся к нему как к прокажённому, жителей, едва не сломила. Дома всё так же стояли, и только при тщательном обозрении видно было, что в каждый будто прорывались снаружи, оставив трещину на всю стену иль крышу. По размеру угадывалось то, что чудовище было огромным. Следы от чудовищных когтей были на дереве всюду, куда падал взор.       Со страхом направившись к своей лачужке, не увидел он и следа жестокой нечисти. Его дом не тронули из-за отсутствия в нём хозяина, не иначе. Он единственный избежал подобного. Почуял зверь, что нет его, иль же огней в ночи не увидел, оттого не зайдя? Иль же… Его дом как логово используя, ибо думало, что оно пустое?       Крузар выхватил фальшион, прижав навершие к груди, смиряя темноту своей хижины опасливым взором. Но ничто не вышло навстречу, не кинулось на рыцаря, дабы умертвить. Однако же, иное увидел он. Нечто тёмное, незнакомое ему поначалу, вдали лежало на песке перед дверью, складываясь в причудливый узор.       Неверяще подняв платок чёрного как смола цвета, он прижал его к груди, с болью вспомнив об обладателе этой вещи, теперь не выдержав ощущения горечи. В мгновенье осознал он, кого выползшее чудовище взамест него взяло, кровь испив и тушу разорвав.       Его брат, славный и суровый рыцарь, носил этот платок с вышитым на нём семейным гербом.       Крик, позорный но не сдерживаемый, пронёсся по лесу. Вопя, не скрывая, Крузар дрожащими руками прижал к себе найденное. Брат, брат его…       Последний, кто остался у него из всей семьи, сейчас лежал среди остального люда на улице в пыли. Разорванный на куски, обескровленный ранее чудовищем лишь оттого, что приехал в деревушку, дабы навестить нерадивого рыцаря, проклятое дитя.       Рыцаря, что не сумел спасти никого.        Никого не осталось в живых. Некому было ответить на подобный крик боли. Некому было осудить за то, что накликал беду и нечистых на славную деревушку и ведёт себя неподобающе рыцарю. Некому было слово недоброе сказать проклятому дитя. Некому было… Сказать, что он остался один.       Лесная тишина проносила его мольбы, оставаясь бездушным полотном. Златые глаза, что всегда сопровождали рыцаря, исчезли, растворившись во тьме.