Пламя меча. Книга 1. Солнце и сталь

Встающее солнце своими лучами, словно пальцами, перебирало белые туманные занавеси. В саду пели птицы, но громче их трелей звучала песня мечей. Ветер шумел в пустых кронах деревьев, сталь встречалась со сталью, и звуки эти сливались воедино. Джем-Робину казалось, что это никогда не закончится. Поединки с лучшим другом, столь же искусным во владении мечом, всегда утомляли его. — Сдавайся, Трёхпалый! — крикнул Таррен, уйдя от его атаки. — Тебе не победить! Джем-Робин мотнул головой. — Короли никогда не сдаются! Он крепче обхватил рукоять меча и бросился вперёд. Таррен скользнул вправо, гибкий, как змея. Чёрно-серебряный вихрь взметнулся перед глазами Джем-Робина, боль ожгла его предплечье. Будь клинок боевым, он лишился бы и всей руки вместе с тремя пальцами. Ему хотелось бросить свой, но Солярия смотрела на них блестящими от волнения глазами. Джем-Робин не сомневался, что она запоминает каждое его движение. Кому она желает победы — ему или своему наставнику? Раздумья обошлись ему дорого: замешкавшись, он едва не пропустил новый удар. — Хорошо, что здесь нет королевы. — Остриё чужого клинка смотрело ему в лицо. В отличие от него, Таррена не коснулась даже тень усталости. — Муж её уже не тот, что прежде. — Я всё тот же, — отозвался Джем-Робин. — А ты всегда был ловок, но порой тебе недостаёт внимательности. Он резко отклонился назад и ещё быстрее направил меч ему в грудь. Боль от тычка заставила стиснуть зубы; Таррен растерялся на мгновение, но Джем-Робину хватило и его. Обогнув друга, он со всей силы ударил по его правой руке. Со стоном тот уронил клинок и прижал её к груди. — Беру свои слова обратно, — прошипел он, голос его был полон боли. Жалость сдавила сердце Джем-Робина. — Никогда не стоит недооценивать противника. Разве не этому ты учишь мою дочь? — Этому, этому, — заверил его капитан гвардии. — Каюсь, сейчас я задумался о предстоящей битве, куда более серьёзной, чем наша. — Я уверен, ты выйдешь из неё победителем. Уголок рта Таррена дёрнулся в усмешке. — Я тоже. В День Мьюнезависимости у рыцаря может пострадать только гордость. — Если только ему не суждено нарядиться монстром, — сказал Джем-Робин. Дружный хохот разнёсся по той части сада, где они находились. — Но ты будешь в доспехах, и дубины с копьями тебе не страшны. — А ты тоже будешь в доспехах, папа? — послышался низковатый голос. — Вместе с сэром Ловкачом? К ним подошла Солярия. Она была одета в красную тунику с золотистым поясом, рыжая коса змеилась вдоль её спины. — Почему ты так решила? — Ты же король! — Она указала пальцем на золотую корону в его кудрях. Джем-Робину пришлось улыбнуться. — Да, но что с того? — поддразнил он. — Ты тоже должен сражаться, — отвечала взволнованная вопросом Солярия. — Разве ты никогда так не делал? — Только в молодости, — проговорил он, разом решив, что настало время, когда дочь должна узнать всю правду. — Женившись на твоей матери, я вынужден был забыть о церемониальных битвах. Корона заменила мне меч и волшебные доспехи. Солярия прикусила губу. — А как же король Риваль? Джем-Робин нагнулся к ней. — В начале Священной войны он был простым рудокопом, и никто не мог ему запретить сражаться. Но тогда Урания ещё не обратила на него свой благосклонный взор. — Это нечестно, — заявила Солярия. — Нечестно, что ты не можешь биться, как сэр Ловкач. — Таков удел всех королей Мьюни, — вздохнул Джем-Робин, не считая необходимым обманывать дочь. — Даже Маррек Чернобородый, став им после свадьбы с королевой Этерией, вступал во все битвы, кроме этой. Вот и мне любовь подарила трон, но отняла то, чем я прежде дорожил больше всего. Поэтому мне никогда не ощутить себя снова воином Урании, подумал он с тоской слишком глубокой, чтобы её можно было выразить словами. Не воздеть меч над поверженными врагами и не увидеть восторг в глазах королевы. Солярия наклонила голову набок. — А я смогу стать воином Урании, когда вырасту? — Ты, — отвечал Джем-Робин, поцеловав её в лоб, — будешь сидеть на трибуне, одарять своих воинов волшебными доспехами и быть готовой прийти им на помощь, если монстры потеснят их. Солярия скривилась. — Нет, — сказала она. — Всё это годится для Джастина, а не для меня. Я буду как королева Этерия. — Этерия Бесстрашная была великой воительницей, — заметил Таррен, — но и она не пренебрегала родовыми обычаями. — Она тоже не участвовала в этих боях? — буркнула Солярия. Джем-Робин положил руку ей на плечо. — Ходит легенда, что в шестнадцать лет она притворилась рыцарем и сразила всех, кто тогда нарядился монстрами. Когда последний из них был повержен, она сняла шлем и открыла своё лицо. Сэр Гигант, капитан гвардии, предложил предать её позору, но королева Супина сказала: «Я вижу перед собой не отступницу, а принцессу, не ведающую страха», — и предрекла, что Этерия ступит на путь воина. — Он улыбнулся дочери. — Не забудь, что это лишь слухи. Твоя мать говорила мне, что Этерию так прозвали её солдаты, когда она одолела в поединке трёх перевёртов. Солярия отошла от него и тряхнула косой. — Мне первая легенда больше нравится, — заявила она. — Я тоже притворюсь рыцарем! Джем-Робин провёл пальцами по бороде. Непокорный нрав дочери тревожил его больше, чем он показывал. В этом она похожа на мать — так же, как Джастин похож на него самого. Если бы Скайвинн уделяла ей больше внимания… но он знал жену слишком хорошо и успел убедиться, что это бесполезно. Повисшее молчание разбил голос Таррена: — Похвальная смелость, моя принцесса! Я был бы не прочь увидеть это зрелище. Кем бы ты нарядилась, если бы вышла на поле? Солярия словно ждала этого вопроса. — Эдерной Кровавой Секирой, — с готовностью проговорила она. Джем-Робин не стал изображать удивление. Его дочь интересовало всё связанное с этой воительницей — персоной, вне сомнения, столь же легендарной, как и сама Урания. Несколько дней назад она позвала его к себе в комнату, чтобы показать книгу, которую принёс Джастин. Внутри находилась картинка, изображавшая женщину лет тридцати с длинным шрамом на правой щеке и жёстким лицом в обрамлении рыжих волос. Солярия хотела, чтобы он прочёл о ней, и отец не смог отказать ей в этой просьбе. Позже он признался себе, что не пожалел об этом. Ни в жизни, ни в книгах он ещё не видел столь высокой женщины. Королева Лирика уступала ему на два дюйма, а Бриджит Бланделл, его первая жена, была с него ростом. Однако та, кого прозвали Кровавой Секирой, возвышалась бы и над Бриджит. В ней было шесть с половиной футов, а её длинные волосы казались отлитыми из меди. Взгляд её зелёных глаз даже на картинке резал, как нож. И сила у неё была под стать обличью: Эдерна в сражениях предпочитала секиру, которую, кроме неё, никто не мог поднять. Она была дочерью дровосека и с детских лет знала, как владеть топором. К Урании она примкнула в первый месяц войны; тогда рыжеволосой крестьянке было двадцать семь лет, но она уже прославилась ростом и неукротимой свирепостью. Утверждали, что именно Эдерна раскроила череп Драйку Острозубому, гигантскому трёхглазому змею с руками; поговаривали, что потом она вырубила весь его отряд, словно делянку в лесу. В легендах упоминалось, что она была влюблена в короля Риваля и все свои подвиги совершала с его именем на устах, но тот был непоколебимо предан избраннице Глоссарика. Могло ли это быть правдой? Джем-Робин не был склонен этому верить. Жизнью Эдерны было поле боя, думал он, и сердце её едва ли могло принадлежать кому-то, кроме её секиры. Он очнулся от своих мыслей, снова услышав слова друга, обращённые к его дочери: — Знаешь, сколько монстров пало от её руки? Улыбка Солярии мгновенно скисла. — Много, — пробормотала она после минутного раздумья. — Очень много. Джем-Робин позволил себе слегка усмехнуться. Тысячу монстров победила Эдерна, и каждый из них остался в вечности зарубкой на её доспехах. — Когда сможешь их сосчитать, тогда и поймёшь, что доросла до её роли, — сказал Таррен. Лицо Солярии вспыхнуло от гнева. Она топнула ногой и поджала губы. — Но я уже доросла! — Доросла, — послышалось раскатистое, хриплое карканье. — Доросла, доросла. На плечо хозяину опустился Остроклюв. Всё это время он кружил над садом, ожидая окончания разговора. Таррен, улыбаясь, погладил его по голове мозолистым пальцем. — Ошибаешься, дружок. Нашей принцессе ещё и пяти лет нет, хотя, видит Урания, выглядит она на все восемь. Ворон принял эту немудрёную ласку, захлопал крыльями и вспорхнул в воздух. — Королева, — оповестил он. — Сюда идёт королева! Она пришла, понял Джем-Робин. Нельзя отправляться на площадь Солены без королевы. Они ждали её в саду полчаса, и наконец их терпение вознаградилось. Тонкие руки Скайвинн колыхались в такт её быстрым шагам. Она была облачена в бледно-оранжевое платье с корсетом и расширенными рукавами, а на плечи накинула кирпично-красную пелерину в три слоя. Шею её украшал медальон с рубином величиной с голубиное яйцо, голову покрывала корона в виде шестерёнки. Справа от неё шёл Джастин, опуская трость на влажную от недавнего дождя землю. Он был в бледно-сиреневом сюртуке и белых штанах; бриллиант в его перстне сверкал бы, если бы не серые облака. Альфонс Сигалл следовал за ним по пятам, стараясь не отставать. На нём были белая рубашка, сюртук цвета маренго и такого же цвета брюки. — Ваше величество, — произнёс Таррен, складывая руки на животе, — надеюсь, вы в добром здравии? — Милостью Урании, сэр Ловкач. — Скайвинн нравилось его прозвище, Джем-Робин это знал. — Готов ли ты к предстоящему бою? Таррен кивнул: — Только болезнь или смерть оставила бы меня в кровати, а я ни болен, ни мёртв. Но не знаю, удостоит ли меня Урания такой роскошью, как победа, если я уступил Трёхпалому. В глазах жены сверкнули искры гордости. — Я не сомневалась в тебе, Робин. Годы тебя не берут. — Пальцы её прикоснулись к его левой руке легчайшей из ласк. — Помню, как я смотрела на тебя в такие дни, как сердце моё замирало. Порой я едва не забывала свою речь… — Жаль, что папа больше не сражается, — сказала вдруг Солярия. Скайвинн с прохладной взвешенностью поглядела на неё. — В День Мьюнезависимости королю полагается восседать на трибуне рядом с королевой. Так повелось со времён самой Урании и её супруга. — А ты, Джастин? — Солярия подбежала к брату. — Ты ведь не будешь королём… Ты хотел бы стать воином Урании? — Никогда не горел таким желанием, — отвечал тот с насмешливой улыбкой. Это-то и жаль, подумал Джем-Робин, глядя на его холёные белые руки. Они никогда не знали оружия — их уделом были волшебная палочка и Книга Заклинаний. Когда Джастину было пять лет, он подарил ему деревянный меч, но тот быстро оказался забыт. Вкус разбитых надежд до сих пор горчил на языке Джем-Робина. — Потому что ты внук Лирики Гламурной, — наконец сказал он, не желая ранить чувства сына. — И такой наследник тебе не по нутру? — отозвался Джастин голосом, полным сарказма. — Понимаю. Руки у меня крепкие, но слишком изнеженные. Из меня никогда не получится фехтовальщик. Зато им может стать Солярия, разве ты не согласен? На это Джем-Робину нечего было возразить. Между тем Солярия подошла к Альфонсу и тронула его за ворот жилета. — Ты очень красивый, — с пылом проговорила она. — Спасибо. — Бледные щёки мальчика окрасились тенью румянца. — Сегодня праздник, вот я и подобрал себе подходящий наряд. А ты почему оделась как обычно? Вопрос был достаточно справедлив. Красную тунику Солярии перехватывал золотистый пояс, на серых шароварах была незаметна пыль. — Мне моя одежда нравится, — ответила она. — И в этот праздник я хочу выглядеть не принцессой, а воином. Скайвинн вздёрнула бровь, а Джастин расхохотался: — Видит Урания, я не помню ни дня, чтобы ты выглядела принцессой. Правдивость этих слов заставила всех усмехнуться, и даже Альфонс не сдержал улыбки. Внук Уиззбага улыбался редко, но каждый раз от сердца. Шутки Джастина находили в нём особенный отклик — Джем-Робин давно это заметил. — Пора ехать на площадь, — произнесла Скайвинн, поглядев на небо. Остроклюв описал круг над её головой. — Пора, — повторил он хрипло. — Пора, пора. У ворот их ожидала карета, голубой флаг над куполом трепетал на свежем ветру. Скайвинн забралась туда первой, за ней последовал Джастин, держа сестру за руку. Альфонс был последним; Джем-Робин увидел, что он и Солярия сели напротив остальных. Их с Тарреном войнороги уже были осёдланы. Пегий Эмер, любимец короля, ржал и тряс головой. Серебристо-буланая Аннора была спокойна, как и её наездник: это была прекрасная стройная кобыла, словно созданная для быстрой езды. Приняв поводья от конюха, Таррен вскочил в седло резво, как юный оруженосец. — Не отставай, Трёхпалый, — сказал он, и ворон поддакнул ему. Он задал темп, подгоняя свою Аннору так, что Джем-Робину едва удавалось не отставать. Карета последовала за ними. Проезжая по городским улицам, он часто оглядывался по сторонам. В этот день людей вокруг было больше, чем зёрен в початке кукурузы. Улица Гемеры начиналась от рыночной площади, раскинувшейся в двух милях от замка. Дворяне, купцы, ювелиры, богатые трактирщики и оружейники ради праздника сегодня оставили свои дома и разоделись в самые лучшие наряды. Совместно с супругами, детьми и слугами они следовали к переулкам, ведущим во Второе кольцо. В воздухе разносился гомон их голосов, словно птичье пение в летних лесах. Джем-Робин свернул с Первого кольца в самом начале улицы Гемеры и направился по извилистому длинному спуску мимо аптекарей с тележками, полными лекарств, и разномастных торговцев, выкрикивающих названия своих товаров с передвижных лотков. Таррен скакал с ним бок о бок, серый плащ полоскался у него за плечами. Чем ниже они спускались, тем пестрее становились строения. Нужная им площадь была близко — Джем-Робин чувствовал это нутром. Путь к ней он мог бы найти и с завязанными глазами. Церемониальные бои проводились на площади Солены, истинном сердце Стампгейла, растянувшемся почти на полмили, окружённом оградой и трибунами. Рыцари, счастливцы и неудачники, уже были там. При мысли о них сердце Джем-Робина на миг наполнилось печалью. Давно ли он был среди них, гадая, достанутся ли ему доспехи или шкура монстра? Ныне он король, и его участь — сидеть в ложе, отведённой для членов династии. Он спешился у ограды, краем глаза отметив, что Таррен направился к рыцарям. Карета остановилась минутой позже. Джем-Робин открыл дверь и подал руку жене, сошедшей по трём ступенькам. Она казалась такой крошечной рядом с ним, просто маленькая хрупкая девчонка. Трудно было понять, как она могла вызывать трепет и страх. — Волнуешься, ясная моя? — тихо спросил он. Скайвинн покачала головой. — В последний раз я волновалась почти тридцать лет назад. Теперь я жалею, что не увижу сэра Трёхпалого среди воинов Урании. Джем-Робин вспомнил её слова в саду, и на мгновение ему захотелось плакать. — Сэр Трёхпалый навечно подле вас, ваше величество, и вы можете не любоваться им издали, а говорить с ним, когда вашей душе угодно. — Я знаю. — Она прижала к груди его руку, давшую ему прозвище. — Сейчас моей душе угодно занять положенное мне место. Они вместе отправились в ложу: он, Скайвинн и дети, покинувшие карету. Там их уже ждали. Лорд Лансель в синем сюртуке и песочного оттенка брюках накручивал на палец завиток своей бороды. Королева Лирика была великолепна в бледно-жёлтом шерстяном платье; волосы её украшала зелёная шляпка с перьями. — Наконец-то мы все в сборе, — проговорила она, едва увидела их. — Что вас задержало? Стадо свинокозлов в переулке? — проворчал лорд Лансель. — Неужто нельзя было поторопиться? Будь мне не семьдесят лет, а сто, здесь сидел бы уже мой труп. — Они задержались, чтобы как следует одеться для праздника, — ответила ему жена. — Вздор! — отрезал он. — Только ты одеваешься так долго, что за это время можно добраться сюда без портала! Потом, где ты видишь праздничные наряды? По мне, они такие же, как и обычно, хе-хе. Лирика указала подбородком на своего внука. — Взгляни хотя бы на Джастина, Ланс. Я не припомню, чтобы прежде он надевал эту мантию. Ты в ней просто очарователен, мой дорогой, — обратилась она к Джастину. — Или, что вернее, разодет как гепардопавлин, — буркнул старик. — Погляди на свою сестру! Она будто хочет выйти на поле, к тем, кого Урания назначила своими воинами, и тем, кому судила напялить на себя шкуры монстров. Учись у неё, Джастин! Лирика наделила его холодным взором. — Это Солярии не помешает поучиться у него. Она будущая королева, а для королевы умение верно подбирать наряды важно не менее, чем этикет. Подобных слов можно было и не говорить. Этих взглядов придерживалась даже Скайвинн. — Молчи, Лирика! — оборвал её муж. — Пусть в этой семье хоть кто-то вырастет настоящим мужчиной! Джем-Робин нахмурился. Язык его тестя резал как нож, не разбирая, кто перед ним, и всё же… Порой ему казалось, что его чувства к внуку далеки от любви. Влияние королевы Лирики слишком сильно отпечаталось на внешности, манерах и одежде Джастина. Неудивительно, что лорд Лансель ищет утешение в Солярии. Словно в подтверждение этих мыслей, старик поманил её к себе и усадил на колени. Джем-Робин заметил улыбку, промелькнувшую на его лице; такая же улыбка появилась и у дочери. Джастин занял место рядом с бабушкой, и в этом тоже не было ничего удивительного. Затрубили трубы, возвещая о скором начале битвы. На площади замерли пятьдесят воинов Урании в гигантских доспехах — длинные мечи, копья и топоры в руках, розовые перья на шлемах. Противники не уступали им числом; пока что их нельзя было отличить от рыцарей. Но Скайвинн взмахнула палочкой, и они оскалились сотнями зубов и когтей, взметнули в воздух хвосты, крылья и щупальца. Подойдя к краю ложи, Скайвинн прочистила горло. — Мои рыцари! Мои храбрецы! — заговорила она. Голос её, негромкий и тонкий, не подходил королеве, но сейчас её устами вещала сама Урания. — Пришло время для очередного боя в память о победах мьюнианцев в Священной войне! В память о том, что монстрам никогда не одолеть магию королев Мьюни и силу их воинов! — По толпе пробежал шум, однако возглас Солярии заглушил для Джем-Робина все остальные. — Это война угнетённых против тиранов! Мои воины! Да освятит Урания ваш гнев! Тёмно-розовый залп из палочки заставил Джем-Робина ощутить себя смотрящим на извержение вулкана. Начало было положено. «Монстры» устремились в атаку, потрясая дубинами, мечами и копьями. Это не противоречило правилам боя. Настоящие монстры не довольствуются тем, что дано им природой, и всегда ищут способ добыть оружие. — Мне очень понравилась речь, — сказала Солярия. Она встала с колен деда и подошла к матери. — Когда я вырасту, я тоже буду её говорить, мама? Утвердительный кивок Скайвинн совершился медленно и непреклонно, как движение ледника. — Это обязанность каждой королевы, Солярия. Одна из многих — но, безусловно, одна из самых приятных. Эту речь впервые произнесла сама Урания, и в ней нельзя менять ни единого слова. Кроме двух последних фраз, добавленных королевой Соленой. — Понятно, — ответила дочь серьёзным голосом. — А почему рыцари сражаются не с настоящими монстрами? Так было бы веселее! Скайвинн нахмурила чело. — Настоящих монстров трудно поймать и ещё труднее удержать в плену. Они могут учинить разгром и хаос в городе, если вырвутся на волю. Потом, мы не можем рисковать жизнями наших рыцарей — слишком большая цена за потеху для народа. Джастин оторвал взгляд от схлестнувшихся бойцов и произнёс: — Монстров нужно находить у кукурузных полей и там же убивать. Их не нужно всех тащить для этого в город! — Я тоже так думаю, — поддержал его Альфонс. Солярия фыркнула и отвернулась, пальцы её забегали по косе. Такие действия всегда выдавали в ней волнение. Королева должна уметь его скрывать, однако она не королева… и ещё долго ею не станет. С мягкой улыбкой Джем-Робин положил ладонь на рукав дочери. — Обычаи этого праздника закреплялись веками, Солярия, но некоторые из них не так строги. Быть может, однажды ты отменишь какой-нибудь из них или введёшь новый. — Правда? — удивилась она. Джем-Робин привлёк её к себе. — Правда. Я открою тебе одну тайну: королева действует по законам, но когда дело касается обычаев, она не обязана соблюдать их все. Солярия успокоилась и обратилась глазами и сердцем к битве. Он последовал её примеру. Воины Урании, каждый в десять футов высотой, рассеялись по площади, грохоча латными башмаками. «Монстры» сновали внизу с проворством боброзайцев или мышей-ящериц. Их тяжёлые дубины колотили по поножам, копья пытались поддеть наколенники. Сэр Дикий, наряженный жаболюдом, прыгнул на огромную булаву и поднялся выше по рукояти. Его клинок со скрежетом вошёл в щель забрала, вскрывая огромный шлем. Обладатель его, как заметил Джем-Робин, оказался сэром Храбрецом; ему оставалось поднять руки и сдаться. Подобное всегда означало поражение. Альфонс проговорил: — Вот это ловкость! Джастин услыхал его. — Воину мало ловкости — ему нужен ум, не менее острый, чем меч. У сэра Ловкача его в избытке, а сэр Дикий пьянеет от побед быстрее, чем от вина, — обратился он к другу, и Джем-Робин улыбнулся. — Посмотрим, долго ли он продержится на сей раз, — сказала Скайвинн. Сэр Дикий хотел спрыгнуть с гигантского воротника, но не успел. Чей-то меч просвистел в воздухе и плашмя обрушился на него. Меч этот был в руке сэра Удальца. Его противник полетел вниз зелёной стрелой, накрыв собой своего собрата. Простолюдины улюлюкали и тыкали пальцами, однако Джем-Робин слышал громовой хохот лорда Ланселя, временами похожий на скрип тележного колеса. В конце концов опозорившемуся сэру Дикому пришлось уйти с площади, приволакивая ногу, повреждённую при падении. Джем-Робин осознал, что невольно вспоминает о Бриджит. Бывшая жена вдруг предстала перед ним в цвете юности: высокой, красивой. В огромном шлеме на голове и с длинным мечом в руке, она была ловка, почти как Таррен, и сильна, как он сам. В шуме схватки он услыхал её смех, увидел глаза — серо-зелёные, как сталь и изумруд. «Видишь, Робин, — сказала она. — До чего мы дошли: ты заперт в ложе, как орёл в клетке, а я гнию в могиле. А ведь мы вместе блистали на этих боях!» «Я подвёл тебя, Бриджит», — подумал Джем-Робин. Он не мог произнести эти слова: «Меня не было с тобой в тот день, я был занят подготовкой к свадьбе, я позволил тем монстрам убить тебя». И всё же Бриджит поняла его. «Влюблённый дурак, — пробормотала она. — Чужие традиции мешают ему сражаться. Радует ли тебя теперь твоя корона, Робин? А её золото сияет ярче, чем сталь твоего меча?» Джем-Робин закрыл глаза, чтобы не видеть её лица. Он заткнул бы и уши, но её слова уже врезались в его память, а шум боя это не помогло бы заглушить. Перед ложей прогрохотали трое воинов Урании, одним из которых был Таррен. Он заставил себя смотреть на него. Таррен не стал ждать, пока «монстры» внизу повалят его, и сразу ушёл влево. Одно копьё он разрубил своим мечом и уклонился от второго. Лишившись равновесия, оба противника столкнулись друг с другом. Таррен пнул носком башмака в спину второго, и «каппы» повалились вместе на «черепаху»; налетел «жираф», метя дубиной в плечо. Таррен увернулся и выставил левую руку вперёд. «Жираф» с воплем упал, наверняка сломав грудную клетку. Оставалось надеяться, что это не так. Мстя за него, к Таррену подкрался «медведь» с боевым молотом. Он с ругательством нанёс удар, обеими «лапами» взявшись за рукоять. Таррен отшагнул направо, и жестокий удар противника угодил в живот другого рыцаря, оказавшегося не столь быстрым. На панцире осталась вмятина, как на упавшем с дерева яблоке. Прежде чем «медведь» успел отбежать, Таррен плашмя ударил его по затылку. С рыком тот покрутил головой, зашатался и рухнул на землю. Джем-Робин услышал аплодисменты, восторженные крики, свист, восклицания, взволнованный шёпот, но громче всего был возглас его дочери: — Я знала, что сэр Ловкач победит! Он лучше всех, правда, папа? Он понадеялся, что печаль в его взгляде осталась незамеченной. — Если бы я не знал кое-кого ещё, я сказал бы, что это так. — Кого? — не поняла Солярия. — Наверное, какого-нибудь другого рыцаря, — сказал Альфонс. — Да, милорд? — Да, — согласился Джем-Робин. Он не смог бы им солгать, но это не было ложью. — Однажды я расскажу вам о нём. Наверху протяжно закаркал ворон. Когда он опустился на бортик, чёрные бусины его глаз впились в Джем-Робина. — Я голоден, — изрёк он, — а хозяина ждать нескоро. У вас есть хлеб? Лорд Лансель опередил ответ, готовый вырваться из уст зятя. — Сегодня хлеба не будет, хе-хе. — Он погладил свою завитую бороду. — Только зрелища! Джем-Робин не мог не согласиться с этим. Схватка затянулась ещё на три часа. «Монстры», большие и малые, дрались, не щадя себя; рыцари гремели, лязгали мечами и топорами, двигались кто ловко, кто неуклюже; наконец на ногах остались лишь двое. Ими оказались Таррен и сэр Крепыш, приземистый бородач с руками молотобойца. Им уже приходилось выигрывать эти бои: их ловкость и сила пугали противников, самих же их ничто испугать не могло. К итогам сражения можно было отнести три сломанные конечности, перебитую ключицу, дюжину раздавленных пальцев, а порезам, ушибам и синякам не было числа. Скайвинн растворила в воздухе гигантские доспехи, вернула «монстрам» прежний вид и объявила церемонию завершённой. Это несколько приободрило её отца: он уже чувствовал голод. Джем-Робин был отчаянно рад тому, что он и Лирика не собирались оставаться в замке долее, чем на ужин. Вечером на пиру, где за столом были чуть ли не все придворные, он отдыхал душой. Лорд Лансель находился в хорошем настроении, Скайвинн беседовала с матерью, и даже Альфонс не ушёл к себе в башню. Джастин настоял на том, чтобы он разделил с ними праздничную трапезу. Джем-Робин давно привык к его присутствию. Скромный, умный, вежливый, этот мальчик нравился ему. — Битва была великолепная, — вздохнул Альфонс. — Если бы я остался жить на Мусорном Пляже, мне вряд ли довелось бы её увидеть. — А ты станешь рыцарем, когда вырастешь? — заинтересовалась Солярия. Её друг отвечал пожатием по-мальчишески узких плеч. — Простолюдину трудно стать рыцарем. Я научусь фехтовать, но не более. — А я бы хотела, чтобы ты им был, — настаивала она. — Когда ты вырастешь, я могу попросить об этом сэра Ловкача… или маму. «Она никогда не согласится», — хотел сказать Джем-Робин, но слова эти не шли. Лицо дочери выражало надежду. Он не мог ранить её этой истиной. Альфонс усмехнулся: — Как бы меня тогда прозвали, Солярия? Сэр Мусорщик? — Вряд ли, — вмешался Джастин. — Ты теперь королевский воспитанник, и это прозвище пристало тебе не больше, чем рыбий скелет в волосах. Скорее я поверю в то, что тебя нарекут сэром Скромником. Слова сына попали в цель, как стрела искусного лучника. — Может, ты и прав. — Альфонс не стал спорить. — Но я буду моряком, а не рыцарем, а моряка могут прозвать как угодно. Пир продолжался до поздней ночи. Ещё до его окончания у Солярии стали слипаться глаза, и Джем-Робин это заметил. Он встал из-за стола, не предупредив никого, и поднял её на руки. Голова её прижалась к его плечу, коса почти доставала ему до пояса. Он дошёл до покоев дочери и уложил её в постель. — Не уходи, папа, — попросила она, протянув к нему руку. — Расскажи мне что-нибудь. Джем-Робин послушно сел рядом. — Что же? — Расскажи про того рыцаря, который был как сэр Ловкач. Просьба эта повернулась в животе короля ударом ножа. На мгновение он растерялся. Он не мог заставить себя ответить. А затем представил, что сказала бы Бриджит… «Ты боишься поведать обо мне своей дочери, которая грезит битвами? Глупец ты, Робин, — или просто трус». — Этот рыцарь был женщиной, — медленно проговорил он. — И я очень хорошо её знал. — Женщиной? — Глаза Солярии расширились. — Как наша Присцилла Каллторп? — Да, — кивнул Джем-Робин, — но Присцилле никогда с ней не сравниться. Та, о ком я говорю, могла одолеть даже сэра Силача, который в ту пору был капитаном гвардии. Её звали Бриджит… Бриджит Бланделл. Солярия оживилась. — Она была воином Урании, как и ты? — Очень часто, но не всегда, — поправил он. — Порой ей выпадал жребий монстра, и тогда твоей матери приходилось вмешиваться в ход боя. С мечом в руках Бриджит становилась опаснее перевёрта. — Вот бы и мне стать такой… — В голосе дочери была зависть, и не без причины. — Как думаешь, папа, я смогу? Джем-Робин поцеловал её в лоб. — Я уверен в этом, дочка, но второй Бриджит ты вряд ли станешь. Тебе уготована слава королевы Этерии, победить которую не мог никто и никогда. Она улыбнулась столь ярко, столь широко, что сердце его раскололось. Жизнь Этерии, полная славных побед, оборвалась раньше, чем её дочь взошла на престол. В память о ней юная королева Венера, прозванная Сладкоголосой, сложила песню. С течением лет эта песня стала колыбельной, прочно связывающей поколения Баттерфляев. — Я хочу спать. — Солярия зевнула. — Ты споёшь мне, папа? Она словно прочла его мысли. Джем-Робин улыбнулся и накрыл её одеялом. — Конечно. — Он прокашлялся и, помедлив, негромко запел:

Звёзд так много в небесах, О, моя жемчужина! Звёзды светят и горят, Звёзды светят и горят… Так много слёз в моих глазах, О, моя жемчужина! Изливаю боль-печаль, Изливаю боль-печаль… Скорее обними меня, любя, Успокой своё дитя… Кричу в ночи — не слышишь ты, О, моя жемчужина! Горько плачу от тоски, Горько плачу от тоски… Скорее обними меня, любя, Успокой своё дитя!.. Скорее обними меня, любя, Успокой своё дитя…

Когда он закончил, Солярия ещё не спала, но дремота уже овладела ею. Неожиданно скрипнула дверь. Вошла Скайвинн, довольная после пира, окутанная ароматом кукурузы; туфли её ступали бесшумно. — Я пришла за тобой, Робин, — сказала она, подойдя к нему. — Нам тоже пора ложиться. Джем-Робин хотел ответить, однако слова дочери удержали на губах его собственные: — Спокойной ночи, папа… и мама. Лицо Скайвинн превратилось в маску, бледную и ничего не выражающую. — И тебе спокойной ночи, Солярия, — наконец проговорила она. В голубых глазах её стояла задумчивость. Уже в коридоре, на пути в их покои, Джем-Робин произнёс: — Я рассказал ей о Бриджит. Солярия мечтает стать похожей на неё или на Этерию Бесстрашную. — Обе погибли во цвете лет, — напомнила ему жена. — Если она хочет пойти по их стопам, ей следует знать об этом. На это Джем-Робину нечего было ответить. «Осторожность — лучший щит для воина», — так, кажется, говорил сэр Силач. Солярия ещё мала, но через несколько лет он передаст ей это наставление. — Она и будет знать, обещаю, — заверил он.