Северный ветер

Вы когда-нибудь видели небо в Питере во время начала сезона белых ночей? Когда небо темнеет всего на пару часов вечером и после ярко-розового заката под грязно-серыми тучами разливается оттенками от стального до антрацитового? Так вот, вся питерская июньская ночь будет красоваться на Лёшиной шее через несколько часов, пока в такую же ночь он пытается собрать себя по осколкам обратно в целого функционирующего человека. Но пока получается только не срываться на крик, когда чужие губы сминают участок горячей измученной ими же раньше кожи, а горячий язык проходится сверху, выбивая остатки сознания. От боли и наслаждения хриплый стон звучит куда-то выше светлой макушки, пока одна рука сплетает пальцы с чужими, горячими и цепкими, а другая рука до побеления сжимает ткань олимпийки костюма, и кажется даже слышен треск ткани под костяшками. Где-то в районе уха Лёши на такую реакцию раздаётся тихий смешок, и тут же острые зубы вонзаются в нежную кожу чуть правее кадыка, и стоны в себе держать уже просто не хочется. Все вокруг кажется начинает кружиться, когда те самые, чужие цепкие пальцы до очередных синяков через ткань джинсов сжимают бедро ноги, закинутой на поясницу блондина. Лёше плохорошо, до белых мушек перед глазами, то ли от такой духоты на сидениях дорогой машины, что аж запотевают окна, то ли от горячего поджарого тела, придавившего Макарова к этому самому сидению. Тем временем рука от бедра проделывает путь до края толстовки, истязая под ней веснушчатую кожу царапинами от коротких ногтей. С истерзанных, покрасневших губ с надрывом срывается имя, и тут же эти губы накрывают другие, целуя глубоко и влажно так, со звуками абсолютно пошлыми и непотребными. А пока Кир только вторую ногу Лёши закидывает себе на талию, и от этого у младшего внизу живота всё, что только могло, по 10 раз в морской узел завязывается, а от возбуждения аж потрясывает. И когда рот блондина снова соскальзывает с чужих губ на багровеющие следы на шее, израненной этой сладкой пыткой коже больнее раза в три, от чего Лёша жмурится до цветных кругов под веками, свободной рукой вцепляясь в осветленные волосы, оттягивая немного, на что притупленный слух улавливает лишь тяжёлое дыхание, обжигающее влажные ещё засосы, и какие-то отголоски фразы со словами "по-плохому", а затем бедра Кира слегка толкаются ему в пах, пока рука проталкивается между их разгоряченными телами, опытно расстегивает его джинсы и опускает резинку трусов, не отводя горячего дыхания от сгиба тонкой Лёшиной шеи. От этого Макаров уже не способен на раздельные стоны, только на жалкое мычание с выгибанием спины и инстинктивным толчком бёдрами в руки Гречкина. Со сбитым дыханием с чьих-то губ срывается тихое "ебтвоюмать", и едва размазав смазку по уже болезненно возбужденному члену младшего, а затем приспускает свои штаны, и обхватив широкой ладонью оба члена, сразу берет резкий темп, от чего Лёша срывается сразу на целую симфонию стонов вперемешку с именем Гречкина, сводя непроизвольно колени и упираясь ими блондину в ребра, и царапает ногтями шею ниже светлого затылка. Сам Кир утыкается носом куда-то в ложбинку ниже шеи Лёши и не видит, как у того закатываются глаза и дрожат ресницы от удовольствия, лишь чувствует, как руки ищут, за что зацепиться, и пробуют для этого и обшивку сидения, и ручку двери, но находят себе место только на спине Гречкина, вцепляясь в очередной раз до следов на коже. С каждой секундой разрядка все ближе, а стоны все громче и выше, но блондин не был бы сам собой, если бы не поиздевался над младшим переходом на мучительно медленный темп, даже если ради этого придётся пострадать самому. А когда Макаров несознательно начнёт сам толкаться ему в руку, требуя увеличения темпа и желанного разряжения, то будет наказан влажным и очень больным укусом в ключицу, но даже этой сладкой пытке придёт конец, и Кир несколькими быстрыми движениями доведёт младшего до невероятно долгого и сильного оргазма, заставляя оставить несколько рядов полос от ногтей на оголенной задравшейся олимпийкой пояснице. И пока тот пытается свести разъехавшиеся колени и восстановить хотя бы дыхание, Гречкин настигнет его в этой горизонтальной гонке, тяжело дыша прямо над раскрасневшимся чужим ухом, от чего по телу под ним бежит табун мурашек, а затем просто навалится сверху, располагая руки где попало и оставляя нежные влажные поцелуи на начинающих синеть кровоподтеках на шее и груди. Вот тебе и белые июньские ночи.