Багровый парус

      Когда Се Лянь оборачивается и хочет выполнить просьбу демона, там, куда он смотрит, где — он привык — всегда находились его глаза, взгляд упирается в грудь. Он в недоумении долго моргает, лишь спустя мгновение понимая, что произошло. Сань Лан в истинном обличии стал выше. Что ж, Се Лянь теперь в полной мере осознал, насколько обделён ростом в своей человеческой форме. Этим параметром он и в изначальном своём облике не мог похвастаться, однако в жизни под водой это всё же не так заметно. Се Лянь молчит, затаив сбитое дыхание, и нелепо, как неуклюжий ребёнок, поднимает голову к чужому лицу и Сань Лан, отпустив из рук его плечи, делает шаг назад. Он... Изменился. Если раньше облик демона напоминал скорее благородного вошедшего в лета юношу, то теперь перед ним стоит определённо взрослый мужчина, что выглядит куда старше его самого. Теперь перед ним не Сань Лан — имя капитан Чэнчжу с его обликом гармонирует куда лучше. Кроме того, что демон теперь выше и шире в плечах, лицо его уже не такое мягкое, как прежде — черты заметно укрепились, стали правильнее и резче. Однако, несмотря на эту метаморфозу, он всё ещё на себя похож. И ощущается так же, как и прежде. Только вот глаза... Один из них, тёмный и бархатный как и раньше, смотрит на него, тая в чёрной глубине завихрение неразличимых сейчас чувств, а второй почему-то явно намеренно скрыт за укороченной копной смоляных волос. Се Лянь, в намерении поймать его открытый взгляд, не осознавая собственных действий, тянет к чужому лицу руку, потому что просто хочет на него смотреть, но ему вдруг мягко перехватывают запястье, настойчиво опуская руку. — Гэгэ, прошу, не стоит. И волшебство момента хоть и кажется развеянным, но русал почему-то не расстроен потерять вместе с ним свои смущение и тревогу. Их без труда сгоняют интерес и любопытство. — Почему? — У этого демона есть... уродство. — Сань Лан будто бы виновато усмехается, с печальной улыбкой опуская взгляд. — Уродство? — Не хочется, чтоб Дянься осквернял свой взор. Се Лянь не возражает, покорно опуская руку. Не возражает, но сказать всё-таки хочется. — В Сань Лане нет ничего, что могло бы меня осквернить. Се Лянь улыбается тепло и открыто, и рука, которой его держат и без того мягко вмиг ослабевает. — Будь ты ко мне недобр, я не хотел бы любого твоего обличия. А если ты мне нравишься, какая разница, как выглядишь? Демон опускает, кажется, потяжелевший, серьёзный, как и прежде взгляд, а затем вдруг покорно отводит ниспадающие на лицо смоляные пряди. К бескровной коже на месте правого глаза плотно прилегает повязка из тёмной кожи, где-то в волосах на затылке схваченая тонким ремешком. — Там совсем не на что смотреть, — печально усмехается демон, — всего лишь уродливый шрам. — О… Это ничего, Сань Лан! — Русал тихо ободряюще хихикает. — Помнишь мой истинный облик? У меня тоже куча шрамов. — Помню… — Только и произносит полушёпотом демон, и Се Лянь на мгновение стыдится, что, возможно, злоупотребил его откровенностью. За бортом гулко плещется океан, и Чэнчжу видит, как погасая, опускается золотой взгляд, когда глаза щиплет ветер. Для него уже, должно быть, позади одно из самых тяжёлых решений, но точно не для Се Ляня. Он молча и незаметно отступает на шаг в сторону, закрывая собой от прохладного воздушного потока, и оказывается, заново как впервые, одарен сиянием морского солнца. Солнце улыбается ему теплом летнего рассвета, а говорит звоном хрустального бриза. — Наши шрамы давно затянулись и давно не стоят беспокойства. — Существо напротив смотрит тепло и открыто, а затем, будто смущаясь собственных слов, на мгновение выдаёт проблеск беспокойства. — Только если это больше не болит... — Нет. — Обрывая на последнем слове, твёрдо произносит демон, и в этом абсолютная неприкрытая правда. Чэнчжу, к сожалению или счастью, долгие годы не помнит чувства боли. — Не болит. — Я рад. — Вновь звенит золотой улыбкой морское солнце, — А ещё я рад наконец тебя увидеть. И Се Лянь сказал бы ещё что-то дружественное и доброе, но о борт прямо за спиной бьётся особо высокая и мощная волна, и в затылок и спину внезапно бьют гулко разбившиеся холодные брызги. От чистой неожиданности приходится ошатнуться, и Сань Лан легко и крепко подхватывает под руки, словно это вшито в глубинную подкорки его рефлексов, и тогда снова жгуче стыдно. Тогда заново вспоминается его позор и ошибки. — Умоляю, прости то, что я там наговорил. — Всё же выходит из себя выдавить. — Я и так слишком многим тебе... Всем вам обязан. А демон в ответ ему молчит, искренне не зная, чем и как может переубедить это упёртое до невозможности существо. — Если я скажу, что ни в коей мере не оскорблён, Гэгэ ведь всё равно мне не поверит? Се Лянь замирает на мгновение, и так ничего и не произносит, лишь с нервной улыбкой опуская голову. Ему очень хотелось бы поверить.

***

      То ли так сходились звёзды, то ли проклятый символ, выжженый на затылке, до основания, как иссохщийся под солнцем песок, развеял остатки его удачи. Иначе как объяснить, что для тех, с кем ему должно вести себя вежливо, благородно и благодарно, он только лишь создаёт проблемы и хлопоты, а иногда и попросту позорится? Вот как сейчас например, даже перед самим собой, позволяя наводнять разум неподобающим мыслям. С той ночи, как он появился на корабле, и Сань Лан, и вся команда относились к нему даже слишком хорошо. Он мог верить, что немного странности в стремлении капитана выручить из смертельной опасности представителей и представительниц его народа: у каждого свои стремления и цели. Однако, если каждый из спасённых удостаивался таких же почестей, как он сам, это можно счесть даже более чем странным. Или о нём столь усердно заботятся лишь по вине его проклятия? Они всё равно не обязаны, даже будь эта догадка верна. Для капитана Чэнчжу Се Лянь явно не очередной. Но тогда кто же? В голове против воли крутятся, сменяясь, как краски дня и ночи на полотне небес, бессмысленные мысли и догадки. На коленях у него очередная пустая сейчас бумажная книга с запахом пыли, а взгляд где-то в свечной тени чужого резковатого профиля, где в полумраке каюты мелькают в воздухе редкие и прекрасные среброкрылые создания. Одна из бабочек бесшумно садится на уголок страницы, бросая отсветы огня от зеркальных металлических крыльев, и недавно её читавший с улыбкой подставляет сияющему существу кончик пальца. Подставляет, и бабочка, будто управляемая кем-то, одним вздохом вспархивает ему на руку, доверчиво раскинув блестящие маленькие крылышки. — Они очень красивые. — Тихо произносит русал, тут же прикусив язык: больше он точно не хотел привлекать лишнее внимание, однако это вырвалось само собой. Демон же, услышав его, только слабо улыбается. — Рад, что Гэгэ нравится. Се Лянь, кажется, краснеет по самую шею, но всё-таки бережно прикрывает сияющую бабочку свободной ладонью. Ему почему-то очень не хочется, чтобы она улетела и рассеялась.  И серебристый мотылёк, словно ощущая его желание, действительно не улетает — переползает выше по руке филигранными лапками, забирается на плечо да прячется где-то под волосами, и его присутствие, удивительно, так легко и явственно ощущать. Он ощущает и всё не может перестать думать. Думать-думать-думать и гадать, тревожась, за что же он, сейчас бесполезный и беспомощный, удостоился от этих существ такой заботы. Конечно, у Чэнчжу могут быть свои причины и убеждения, но всё же слишком Се Лянь отвык от бережности и доброты, чтобы всё ещё верить по отношению к себе в бескорыстную помощь... И стоило осознать, что в поступках существа, которое подарило ему за столь ничтожный срок больше доброты и радости, чем он видел за долгие сотни лет пустой одиночеством жизни-выживания, он ищет корыстные мотивы, самому себе захотелось влепить отрезвляющую затрещину. Нет в поступках демона никакой корысти. Се Лянь в этом уверен. Се Лянь это знает. Однако, если не развеять его тревоги, впору, наверное, сойти с ума. Этот разговор всё равно бы однажды произошёл, потому долго думать было бы глупо. — Сань Лан прежде просил меня быть с ним искренним. Могу я в ответ просить того же? Демон оборачивается со своей обычной лёгкой улыбкой, и на его новом истинном лице она выдаётся ещё теплее и ярче. — Конечно. Этот демон ответит Гэгэ на любой вопрос, если только будет знать ответ. — Тогда скажи… — Се Лянь от волнения прерывается на пару мгновений, а после на одном выдохе задаёт свой мучительный вопрос, — Почему ты столько для меня делаешь? Хуа Чэн молчит четыре удара сердца*, и то ли Се Ляню казалось, то ли мягкая улыбка на чужом лице уголком вздрогнула от волнения. — Этот демон не сделал ничего, что Его Высочество  не заслуживал бы. Се Лянь слышит, и едва слышно нервно хихикает. — Не похоже на откровенный ответ. — Я действительно сказал лишь то, что думаю. — Так нечестно! — Се Лянь отворачивается к окну, где вьётся клубнями сизая хмарь.— Сань Лан про меня уже узнал всё… — Что же именно Гэгэ хочет обо мне узнать? — Например, почему Сань Лан защищает детей океана? Но демон в ответ лишь пожимает плечами. — Дянься ведь тоже когда-то спас жизнь человеку. Се Лянь задумался на пару мгновений, а затем все мысли враз исчезли, оставив по себе чистое изумление. – Откуда ты… Много веков назад, когда ещё жива была его семья, кажется, он и вправду помог тонущему человеческому ребёнку, но уж никак не мог вспомнить, чтобы кому-то на корабле об этом рассказывал. Он сам-то об этом едва ли вспоминал… За пару мгновений усердных размышлений он так и не смог вспомнить, чтобы упоминал об этом. Русал с истинным непониманием смотрит прямо в глаза. — Сань Лан? Демон под его взглядом тушуется, почему-то нервно закусывая губы. Тепловатая от взбурлившейся энергии ладонь невесомо касается его. — Гэгэ, я… И он хочет закончить, но речь прерывает глухой удар в оконное стекло. Они оба одновременно вздрагивают от неожиданности, коротко переглянувшись, синхронно бросаются к окну… И от странности увиденной картины столь же синхронно замирают.       Небольшая группка мелких демонов, издавая возбуждённые крики и возгласы, хаотично гоняли по палубе какую-то белую морскую птицу. Се Лянь, всё ещё так слабо осведомлённый о жизни на суше, предположил первым делом, что на корабль залетела раненая или же просто молодая и слабая особь, и демонята, должно быть, хотят её съесть. Ему самому за неимением иной добычи доводилось охотиться на альбатросов и крачек… Сань Лан жестом отстранил его от окна, и створка под его рукой неслышно распахнулась, впуская в каюту влажный морской ветер. Теперь в полную громкость стало слышно демонский балаган, разбавленный глухими птичьими криками. — Что здесь за шум?! — Перегнувшись в окно, гаркнул Хуа Чэн, — На что вам эта чайка? — Не чайка, Чэнчжу! — Ворон, ворон! — Ворона! — Вразнобой загомонели духи. — Ворона, только белая совсем! — Как снег белая! Какого черта в море делает ворон?   Сань Лан замолчал, и русал, только глядя ему в затылок почувствовал, как чужое тело свело напряжением. Се Ляню, кажется, тоже оно передаётся, и желая разогнать неизвестность, он встаёт на цыпочки, выглядывая на палубу через его плечо. Демонёнок в криво расписанной пёстрой маске цапнул птицу за крыло когтистой рукой, и та, оставив в холодной ладошке несколько мелких перьев, с глухим истошным карканьем хлопнулась прямо на их оконную раму. Закаркала, заскребла коготками о дерево, глухо хлопнула крыльями, явно довольная, что спаслась от визгливой толпы своих мучителей. Хуа Чэн так и не двигался с места, уставившись в лиловые глаза-бусинки, и Се Лянь за его спиной тоже её разглядывает. Этот… Ворон? Действительно отличается от морских птиц, которых он видел ранее. Сань Лан зачем-то тянется к птице, и та, видимо осознав, что больше не будут выдёргивать перья, легко даётся в руки. Демон осматривает ворона пару мгновений, а затем вновь звучит его тихий непоколебимый голос. — Все за работу. И чтоб ни звука. И пока затихшая палуба стремительно пустеет, Се Лянь видит, как демон стаскивает с вороньей лапки маленький бумажный свёрток. Люди передают послания… Птицами? Он не может видеть, что написано на клочке хрустящей бумаги, только Сань Лан почему-то молчит и не шевелится. — Сань Лан?       Шлю своё искреннее почтение могучему капитану. Этот господин был крайне удручён тем, что Вы и Ваша команда отняли безмерно дорогую для него вещь, и во избежание нежелательных последствий, смеет настойчиво просить это вернуть. С уважением, Цзюнь У. — Сань Лан, всё хорошо? По одной исказившейся линии чужого лица он видит напряжённую злость. А затем деревянная рама коротко и тихо хрустит под бескровными пальцами. Руки Чэнчжу, что обычно тверды и спокойны, стали на мгновение каменными тисками, а затем снова собой. Чужие плечи расслабились, и с бледных губ шумно слетел глоток ненужного мертвецу воздуха. — Нет. — Виновато и тихо произносит Хуа Чэн, не смея ему соврать. Конечно, Се Лянь всё понимает.