Дотла

На этот раз он действительно спал, Сакура быстро это понимает, и вид у нее становится немного виноватый ― но ненадолго. От нее веет такой, как сказал бы Гай, силой юности, что Какаши чувствует себя безнадежно старым. ― Какаши-сенсей, вы знаете, что сегодня день летнего солнцестояния? Говорят, в эту ночь нельзя спать*, ― она смотрит на него, немного склонив голову набок и лукаво прищурившись. ― Прекрасное время для тренировки, не находите? Какаши так не думает, и приди к нему сейчас любой другой человек ― с чистой совестью закрыл бы дверь и лег спать дальше. Но ей он отказать не может. Сакуре сложно спокойно дожидаться, пока Какаши переоденется ― она ходит по комнате, перелистывает страницы книг, поправляет волосы. Сегодня Ино, когда они вместе работали в госпитале, заметила, что Сакура ведет себя как-то, по ее мнению, странно ― и это жутко вывело из себя. Видимо, все было бы куда привычнее и понятнее, если бы она тихонько грустила по Саске и со спокойной сосредоточенностью занималась работой, но что плохого в том, как вдохновенно она себя чувствует? Сакура замечает, что Какаши украдкой зевает, и ее пожирает отчаянное желание разбудить его, протащить в свое измерение, чтобы он ощутил себя таким же живым — и как можно быстрее. Он должен ее понять, он всегда понимал, а все остальное — условности, какие-то мнимые преграды и отговорки, неспособные остановить или испугать. Сакура вспоминает, как Наруто, получив силу от Мудреца Шести Путей, сказал, что чувствует, будто способен на все, и ей кажется, что сейчас кто-то точно так же влил жидкий огонь в ее вены. Небо пасмурное, рассвет еще только занимается, но Сакуре видится, будто все источает мягкий золотистый свет, и ей становится интересно — Какаши тоже замечает это? Она смотрит на него и отчетливо различает каждую тонкую паутинку морщин в уголках глаз, всем нутром ощущает, что он — несомненно — немного нервничает. Нервничает? Все его полутона, неявные порывы, взгляды украдкой, собранные ее подсознанием за долгие годы и — в особенности — за эти несколько послевоенных месяцев, мгновенно сплетаются в единое целое, и Сакуру захлестывает эйфорическое осознание: она точно знает, что движет Какаши. Она не понимает, почему так уверена в этом открытии, но знает, что могла бы поставить на него все, что у нее есть. Сегодня спарринга оказывается недостаточно для того, чтобы погасить странное напряжение, и Сакура раздраженно выдыхает, ощущая, как с каждой секундой внутри только нарастает ком — квинтэссенция разных эмоций. Она почти намеренно пропускает удар в солнечное сплетение, хватает ртом воздух, в уголках глаз рефлекторно собираются слезы, и Какаши мгновенно ловит ее, едва успевшую согнуться пополам, обеспокоенно и явно виновато смотрит, но Сакуре становится весело, когда она замечает этот взгляд — он ярче любого признания. Она тоже хочет выбить воздух из его легких, поэтому вдруг цепляет его ладонь в полуперчатке и судорожно прижимается губами к пальцам. Какаши отвечает ей взглядом из смеси ужаса и потрясения. ― Вы же тоже хотите этого, ― зрачки у нее расширены, взгляд пьяный от эмоций, и Какаши чувствует себя так, будто стоит на мокром песке во время отлива, наблюдая за надвигающимся цунами. Ему кажется, что эта стихия ― отражение всего, что долго копилось в нем самом; убежать невозможно, и он немеет изнутри. Проходит пара секунд, но ей хватает, чтобы понять, что она не ошиблась. Сакура обрушивается на Какаши, пока он не успел продумать пути к отступлению: хватает за плечи, в долю секунды ловит в его глазах что-то почти животное; ее движения немного замедляются, когда она снимает с него маску, и происходящее так плавит мозги, что после им обоим будет сложно восстановить все в памяти. Губы у Сакуры горячие, искусанные, и Какаши отвечает ей на поцелуй так же ―лихорадочно. Сакуре думается, что на нее снисходит откровение, что в эти секунды мир из искаженной мутной картинки превращается в реальный, и теперь, когда она знает, как все в действительности должно быть, никто не сможет у нее этого отнять. А должно быть так ― руки Сакуры в его волосах, и он прижимает ее к себе, из-за чего все тело бьет дрожью, поцелуй становится глубже; она кусает его за губу, и Какаши пытается отстраниться, взять передышку, подумать, вразумить, но допустить этого нельзя — и она стаскивает с него жилет, цепляя край водолазки, ловя в его глазах собственный безумный взгляд, как чувствует вдруг крупные прохладные капли. На мгновение они замирают. — Я не передумаю, — упрямо и громко шепчет Сакура на упреждение, на случай, если он начнет задавать глупые вопросы. Взгляд у него затуманенный, но он смотрит на нее внимательно, кажется, внутренне решаясь на что-то почти отчаянное. Сакуре быстро надоедают гляделки, и она спешно начинает избавляться от собственной одежды, ловя себя на мысли, что не стесняется совершенно — а Какаши, словно завороженный, наблюдает, как постепенно на ней не остается ничего, кроме дождевых капель, превращающихся в тугие струи, огибающих плечи, округлую, с голубыми прожилками вен и розовыми сосками, грудь; убегающих вниз, по животу, к бледным бедрам... Какаши сглатывает вязкую слюну и признается самому себе, что домечтался. Он мягко толкает Сакуру на мокрую траву — она даже не вздрагивает, и ее кожа такая горячая, что вода, попадая на нее, кажется, должна моментально превращаться в пар. Какаши двумя пальцами цепляет ее за подбородок и целует — теперь гораздо медленнее, вдумчивее, широко оглаживает грудь, стаскивает с себя водолазку и прижимается всем телом, вырывая тихий стон-вздох. Он не знает, о чем она думает, но сам думать не может абсолютно, и, пытаясь зацепиться за сколько-нибудь членораздельную мысль, вновь срывается и летит в пропасть. Дождь становится чаще, превращается в оглушающий ливень, почти белый шум, и Какаши опускается вниз, подхватывает Сакуру под бедра — она зажмуривается еще сильнее и стискивает зубы до скрежета. Сакура захлебывается в непривычных ощущениях, каких-то невероятных вещах, которые Какаши вытворяет своим языком, машинально хватается за траву, выскальзывающую из пальцев, прижимается к нему сильнее и ближе. Сакура знает, что на черных рынках, расположенных вдалеке от больших деревень, продают наркотики, способные вызывать эйфорию — а на празднике, устроенном в честь окончания войны, она видела, как в туалете дочь одного из дайме вместе с подругами торопливо занюхивали какой-то порошок, от чего их глаза начинали сиять фейерверками, а речь становилась быстрой и звонкой. Хоть Сакура и не могла понять в точности, что они ощущали, теперь ей почему-то предельно ясно — это даже близко не стоит с острым счастьем, которое секунду назад выкрутило и иссушило ее до дна. Дождь застилает глаза, мешает нормально вдохнуть, но она видит, что Какаши мягко улыбается, отстраняясь. Нет, моментально прорезает Сакуру мысль — этого мало. Она привстает и хватает Какаши за край брюк — ей больше не нужны полутона. Внезапно, как удар молнии, перед глазами встает образ Саске, но этого недостаточно, чтобы заставить передумать — ей больше не хочется ничего ждать, и за это она не чувствует себя виноватой. — Сакура, — подает голос Какаши, наклонившийся к ней, чтобы было слышно — но она услышала бы и так. — Если ты захочешь остановиться, скажи. В любой момент. Ты меня поняла? Сакура кивает, почти хнычет, и машинально отмечает выдержку Какаши — он, наверное, совсем железный, потому что смог бы прекратить все даже сейчас. Когда он вводит в нее палец, а затем и два, она чувствует примешивающиеся к эйфории отголоски страха, готовится к боли, а когда он входит, ощущает что-то, издали ее напоминающее, хотя и длится она несколько секунд — но когда Какаши начинает двигаться, теряет способность определять происходящее. Из медленных толчки становятся более рваными, быстрыми, и он вынимает, кончая ей на живот — дождь быстро смывает белесые разводы. У Какаши дрожат руки, и он наклоняется над Сакурой, коротко целуя ее, помогает сесть, выпутать из волос комки грязи, гладит по спине и обнимает. Ей спокойно и хорошо, внутри разливается искристое тепло, и сознание постепенно проясняется, а дождь становится реже. У нее ничего не болит, и что бы сейчас ни произошло ― это ни за что не смогло бы ее расстроить. Какаши кажется, что если он сейчас посмотрит на нее, то окаменеет.